– Нет, – ответил брат Амадей, закрывая глаза. – Я ранен.
Лорко, поджимая шутовские губы, сел боком на подоконник и прислонился спиной к стене. Он тоже закрыл глаза.
________________
Маргарита, прогулявшись с Айадой, возвратилась в спальню и упала на кровать.
«Вот так мне подарки на день рождения, – думала она. – Меня бросили в плену непонятно насколько, я не замужем и, возможно, понесла неизвестно от кого. Боооже, – взмолилась она, – ну раз ты не давал мне с Ортлибом чадо, когда я тебя просила, то не давай мне его и сейчас! Только не Идер Монаро! Я не хочу всю жизнь думать, что это его дитя, зачатое так страшно и безобразно!»
И тут же в ее голове прозвучал голос брата Амадея: «Ничего не бойся – доверься Богу, как и я. Не пеняй и не отчаивайся. Раз на то воля Божия, то благодарно прими и это его дарение».
Маргарита кисло улыбнулась и повернулась на спину – и уткнулась взглядом в деревянное лицо Блаженного. Стихов он не читал, но мерзко хохотал, довольный тем, что натворил на ее венчании с Ортлибом Совиннаком. Маргарита встала, взяла лишний головной платок – тот, что ей выдали в плену, и завесила эту морду.
– Вот так, – зло сказала она Блаженному. – Хватит за мной подглазёвывать.
Сойдя с кровати, она увидела на подоконнике маленькую свинку. Девушка подошла, взяла ее и, оставаясь у окна, задумалась:
«Вдруг у меня родится дочь. Смогу ли я отдать ее в приют, как избавились от Тини? Она и правда могла быть дочерью герцога Альдриана или даже Альбальда Бесстрашного. Если герцог-отец надругался над первой супругой Ортлиба, то и с другими делал то же: женщина могла отдать в приют такого нелюбимого ребенка. А через пятнадцать лет Тини сломал шею подлец, которому она доверяла и которого любила. Может быть, даже в день рождения, ведь ее принесли в приют тридцать седьмого дня Смирения, в то же число, что и день после штурма… Вместо предложения руки и сердца, Тини получила могилу – и то ей повезло, что незнакомцы сожгли тело, а не бросили вместе с палачами в помойку. Но всё равно, отлетая в Небеса, ее душа не видела никого близкого, кто бы пришел проститься: родилась никому не нужной и такой же ушла… Ну уж нет! Не знаю, что будет ждать этого ребенка, но он точно не будет расти без мамы, как я!»
Она еще смотрела на свинку, когда Айада встала на ноги и напряглась – так собака делала, если чуяла Рагнера.
– Не придет он, – сказала Маргарита Айаде. – Не жди. Будешь со мной в мой день рождения.
Но собака не двигалась. Маргарита, поставив свинку на место, увидела на Главной площади коня Рагнера, а затем и его самого – он что-то обсуждал с Аргусом, Эориком и еще четырьмя другими мужчинами. Айада никак не могла учуять хозяина с такого расстояния.
– Похоже, вы и правда общаетесь мыслями, – сказала Маргарита собаке, взяла зеркальце, посмотрела на себя и убедилась, что под правым глазом больше не желтело ни малейшего пятнышка. Кожа выздоровела, но душа еще болела.
– Пошли встречать твоего хозяина, – откладывая зеркало, позвала она собаку и направилась к двери. – Рано он сегодня. Обещал быть ночью, а еще только две триады часа до обеда. Пошли?
Айада с недоверием глянула на нее и, следуя за девушкой, зацокала когтями по полу.
Они вышли во внутренний двор, и почти сразу же, заводя за собой коня, зашел Рагнер. Он и Аргус продолжали говорить по-лодэтски, не замечая никого вокруг, и, похоже, споря. Рагнер хмурился, смотрел в землю и о чем-то сосредоточенно думал, но едва он увидел девушку в зеленом платье и с целомудренным белым платком на голове, как сразу улыбнулся. Аргус же с грустью взглянул на Маргариту, преображенную красивым нарядом. С вечера ее одиннадцатого дня плена они еще ни разу до этого не встречались.
– Айада! – позвал Рагнер, и собака со всех ног бросилась в его объятия.
Маргарита осталась стоять на нижней ступени парадного мраморного крыльца, думая, что глупо выглядит, и пожалела, что пришла. Рагнер, отправив Айаду побегать, сам к ней подошел.
– Встречаешь? – широко улыбался он, намереваясь шутить.
– Да, – смело ответила Маргарита. – Я увидела вас из окна и решила прогулять Айаду. Она вас еще раньше почувствовала.
– Я же тебе говорил, – улыбка герцога изменилась: теперь он просто был доволен тем, что видит и слышит. – Лучше идите сейчас с Айадой наверх, – добавил он. – Бои заканчиваются, и скоро здесь станет многолюдно… Я приду где-то через триаду часа, пообедаем. Санделианского вина тебе нашел – от самого короля, от Ивара…
Он подозвал собаку к девушке, а сам направился через дворик к башне и постарался вновь нагнать на себя мрачность. Маргарита, поднявшись по ступеням, обернулась у порога и увидела, что в тот же момент, собираясь зайти вслед за Аргусом в полукруглый проход башни, Рагнер тоже повернул к ней голову – и опять его большие губы радовались.
________________
Рагнер появился в своей спальне после пятого боя колокола. Раздеваясь на ходу и бросая вещи куда придется, он отправился в уборную. Только к своему мечу он относился почтительно – заходя в комнату, Рагнер первым делом снимал его и вешал за цепь на стену. Маргарита, после недолгих размышлений, аккуратно повесила на перекладину мужскую рубашку, а оттуда сняла черный камзол и расправила его на спинке стула, что герцог использовал вместо вешалки. Черную кольчугу из колец и вороненых пластин, подшитую кожей и черным полотном, она, еле ее приподняв, сложила на сундуке. Туда же перенесла его пояс с кошельком и кинжалом. Этот большой ларь грубой работы, щедро окованный железом и малоценный с вида, имел дорогостоящий врезной замок. Маргарита, когда впервые его увидела, подумала, что там, внутри, хранятся деньги и награбленные сокровища, ведь именно из-за этого сундука, по словам Рагнера, и сидели в коридоре дозорные из самых верных ему воинов, а Айада стерегла ларь в спальне. Впрочем, Лодэтский Дьявол мог просто шутить.
Не зная, чем себя занять, девушка из любопытства потрогала меч и отдернула руку. Касаться Ренгара ей было неприятно. Тем не менее она признала, что меч выглядел, хоть и жутковатым, но привлекательным тоже: рукоять оплетала вязь в мордах диковинных зверей; затейливой косой она переходила на устье черных ножен, пропадала там и снова возникала на наконечнике. Посередине гарды хихикала безносая рожица, а на дискообразном навершии рукояти тускло мерцала золотом перечеркнутая и перевернутая пятиконечная звезда с символом, напоминавшим первую букву имени Рагнера. Маргарита ранее уже видела, что на другой стороне Ренгара рожицы не имелось, но была точно такая же звезда, только неперевернутая, и опять буква «Р». Девушка понятия не имела, кем был прежний владелец меча, но неизвестный бальтинский кузнец будто нарочно выковал его для Рагнера Раннора.
«Этот бальтинский клинок легко делит надвое», – вспомнила она слова Лодэтского Дьявола.
Раздался стук. Гёре, Геррата и два поваренка принесли обед, чем удивили Маргариту: обычно в спальню герцога заходил один повар. Гёре начал суетливо застилать стол скатертью, а Геррата зажигать свечи в комнате. Маргарита, еще дувшаяся на подругу за ночное судилище, отошла к окну и всё свое внимание уделила закату. В темнеющем небе колючий храм Возрождения казался мертвым, зловещим и слишком большим. Она слышала, как гремела посуда, потом раздались удаляющиеся шаги поварят и шарканье покидавшего комнату Гёре. Геррата, собирая губы, словно что-то замыслила, приблизилась к девушке.
– Працноваёте? – заговорщически осведомилась она.
Маргарита увидела нарядные керамические тарелки, золоченые бокалы на ножке и серебряные приборы, а также высокое блюдо, накрытое медной крышкой, похожей на шляпу. Поблескивали изумительной красоты кувшины с тремя видами вин и сосуд с водой, из одного стекла. Рядом развалилась плоская ваза с настоящими пшеничными булочками и сахарным драже. Айада тоже не осталась равнодушной и заинтересованно нюхала воздух рядом со столом.
– Как наш герцог вьётся-то округ тобя… Так, чоб ты цнала, – быстро зашептала Геррата. – Я хоть с им нёдавною, этокого не помяню. В Бренноданне к нёму одёванные как принцешны крацотки сами на ложо кучою бёгли, а он их кашою обедувал. Да с дёрьвянньих блюдов…
Рагнер появился в комнате с влажными волосами, в привычных черных узких штанах и свежей белой рубашке навыпуск. Геррата мгновенно отпрыгнула от Маргариты, поклонилась и поспешила на выход.
– О чем шептались? – подходя к столу и поглаживая собачью голову, спросил Рагнер. – Садись, кушать будем.
– Геррата мне о ваших женщинах из Бренноданна рассказала, – улыбнулась Маргарита, садясь за стол, а Рагнер галантно пододвинул ей стул, чем ее удивил. Еще девушка заметила, что он побрился. – О целой толпе красавиц.
– Такой уж и толпе. Всего четыре. И две сбежали, не выдержав моего дьявольского очарования, – блеснул он зубами. – А две другие были скучными… Ты бы тоже от меня сбежала, – прищурился Рагнер, не переставая скалиться. – Могу себе представить! Прямо в храм понеслась бы!
– И не сомневайтесь, – весело ответила Маргарита.
– Хорошо, что я тебя пленил! Некуда тебе деться. Будешь терпеть.
– Терпеть глазурную керамику и золоченое серебро? – не сдавалась она. – К чему это?
– Пообедать хочу достойно: я ведь герцог! Ммм… – промычал он, поднимая крышку с блюда. – Ты смотри, что здесь!
В высоком блюде дымилась румяная баранья нога в пряной подливе с каштанами. У Маргариты от запаха свело желудок, и она жадно посмотрела на угощение. Айада сочно облизнулась.
– Слопаю я это, пожалуй, сам, раз уже час Воздержания, – сказал Рагнер, двигая блюдо к себе. – А тебя смотреть заставлю: спасай давай нашу Гео и не греши, – расхохотался он при виде обиженного лица Маргариты. – Говорил: сбежала бы от меня!
Рагнер стал разделывать кинжалом мясо, счищая его крупными шматами с кости. Заполнив лишь одну тарелку яством, полив его пряным соком и добавив пару каштанов, он отодвинул блюдо с бараниной подальше от девушки. С непроницаемым лицом герцог нацепил кусок мяса на кинжал и, откусив от него, простонал:
– Как же это бесподобно, ты бы знала…
Маргарита уставилась в сторону окна, чтобы не видеть, как он жует, и взяла хлебную булочку.
– Нет, это слишком жестоко, – смеялся Рагнер. – Нападение на твою Орензу меркнет по сравнению с этим злодейством, – поменял он свою тарелку на ее, пустую. – Кушай. Больше не буду, – успокоил он Маргариту, затем снял мясо со своего кинжала и отдал его Айаде.
– Так, кушай, – сказал он обиженной Маргарите, которая не брала в руки приборы. – А то я сам заплачу. И Айаде всё скормлю. Ей почему-то сейчас можно есть без греха, а вот мне и тебе – нет.
Решив, что, упорствуя в показной гордости, она накажет одну себя, Маргарита нацепила мясо на кинжальчик, начала обкусывать сочный, хрустящий край и сама чуть не застонала от удовольствия. Рагнер, видя это, беззвучно посмеивался и продолжал разделывать баранину. Айаде он сбросил кость с мясной третью всего куска, и собака с наслаждением принялась кромсать угощение на полу. Сам же Рагнер пока ничего не стал есть – вместо этого разлил по бокалам вино. Маргарита предпочла желтое, себе Рагнер налил черного.
– А вы, что не кушаете? – спросила девушка, удивляясь тому, что он, откинувшись на спинку стула, медленно пил из бокала и наблюдал за ней.
– Успею. Нравится смотреть, как ты и Айада едите. Есть за что выпить? А то я как-то не придумаю.
– Ну… У меня сегодня день рождения, – улыбнулась Маргарита. – Мне пятнадцать.
Рагнер посмотрел исподлобья, проверяя, шутит ли она.
– Могла бы и сказать, – серьезно проговорил он.
– Зачем?
– Зачем? – округлил он глаза. – Я мог бы над тобой весь вечер измываться. Но раз так… Буду сегодня добрым. Я и подарок мог бы сделать… Ну что, за тебя, значит, целый вечер будем пить, – занес он бокал.
Маргарита подняла за ножку свой позолоченный бокал и подумала, что, благодаря жизни с Ортлибом, она знает, как вести себя за столом: знатные господа никогда не чокались, когда выпивали, хотя именно аристократы из-за частых отравлений завели эту привычку, и она продержалась у них в моде до середины тридцать девятого цикла лет. Теперь они опускали в кубок с вином жабий камень на цепочке, и тот превращал яд в воду или менял цвет.
Какое-то время Рагнер и Маргарита кушали молча. Наслаждаясь таявшим во рту мясом и заедая его каштанами с белым хлебом, девушка на пару минут забылась – она едва не облизала пальцы, но вовремя спохватилась и отняла руку ото рта. Герцог всё равно увидел, что она обсосала кончик указательного пальца, но лишь по-доброму ей ухмыльнулся. Маргарита поняла, что успела привыкнуть к обществу этого человека и из-за его далекого от церемоний поведения она сама расслаблялась.
«Если бы я чокнулась с ним бокалами, он бы не подумал, что я хуже него, потому что не знаю Культуры, – думала девушка. – И слова бы не сказал, не поправил бы меня: так бы и ударялись бокалами весь вечер, а ему было бы неважно, что это неподобающе. Я так и об Ортлибе когда-то думала. Но герцог Раннор немного другой: он сам может что-то подобное выкинуть за столом, не считая, что уронит себя, – на то он и герцог».
В подтверждении ее слов Рагнер взял в руки большой кусок мяса и кровожадно порвал его зубами, что Культура категорически запрещала делать. Прожевав мясо, он вытер пальцы салфеткой и подвинул к себе большое блюдо.
– Рассказывай, в какой месяц родилась, – проговорил Рагнер, зачерпывая ложкой острую подливу и добавляя ее сначала на тарелку девушке, а затем себе.
– В девятый, как и два моих брата: в месяц Венеры… – запнулась она, но потом продолжила: – При полной луне.
– Шутишь?! – широко улыбаясь, заблестел он зубами. – Ты?! Бывает же… Любодеяние, Леность и Уныние? Мои любимые Пороки! Особенно Любодеяние…
– Когда я родилась, луна была красной, – зарделась Маргарита. – Это значит, что было лунное затмение: так матушке сказал священник. Все порочные склонности у меня есть, но они ослаблены, а Нестяжание усилено…
Она смутилась под его улыбкой, отложила кинжал для еды и отпила немного вина.
– А вы когда родились?
– Я? – усмехнулся он. – Едва успел в двенадцатый месяц Юпитера, но командовать у меня, как видишь, выходит. Еще я родился в ночь, какую так любят все дамы и так ненавидят их мужья, да и вообще все мужчины: в Церераалий то есть. Как ты уже поняла, я появился в новолуние… Представь себе: у меня есть и Трезвение, и Нестяжание, и Целомудрие, и лишь один Порок Уныния.
«Несправедливо! – подумала Маргарита. – Даже у Лодэтского Дьявола всего один Порок в кресте, а у меня целых три!»
– Зато самый страшный Порок, – сказала она вслух.
– У тебя он тоже есть. Слушай лучше дальше. Я родился в восьмиде Любви, значит, сами звезды велели мне носить черный цвет, а мой металл – свинец. Вот и пули из свинца делают… Одним словом, воевать мне тоже предначертано свыше. И мой гумор холодный и сухой, в самых высших точках, а гуморальный сок – это черная желчь. Шутки у меня поэтому такие: черно-желчные… А про тебя и без гороскопа понятно, что гумор в высокой точке влажности, раз ты столько слез умеешь наплакать, да очень кровяной, раз легко краснеешь… Всё верно? А то я сатурномера уже год как не видел, да и до этого в храм едва заходил.
Маргарита кивнула.
– Дальше добрый сказ о моем рождении заканчивается, – попивая вино, ухмылялся Рагнер. – Я родился, – зловеще понизил он голос, – в самую темную-темную претемную… Темную Ночь! Да! За три минуты до мига Возрождения, когда нечистая сила особенно сильна. Иии, как я тебе уже сказал, рок мне быть таким, каким я стал! – заключил в стихах он.
Маргарита смотрела на него с жалостью.
– Что? – поднял брови Рагнер, взял пальцами новый кусок мяса и принялся неторопливо от него откусывать.
– Понятно, почему вы такой… – искала она слова. – Такой… злосердечный и не жалеете никого… и в Бога не веруете. Вы озлобленны, потому что вам никогда на день рождения подарков не дарят и вы его не отмечаете торжеством.
– Зато ты уж больно добросердечная… – покачал головой Рагнер. – Нашла кого жалеть… Я сам себе такой подарок в Великое Возрождение сделал. Ну ты знаешь… С такой легкостью я еще тунну серебра не заслуживал. И в Бога верую после этого. Спасибо тебе, о Боже, за меридианскую веру!
– У меня есть знакомый… – вздохнула Маргарита. – Тот человек, большой такой, которого вы чуть не убили, когда он на вас бросился. Вот он тоже никогда свой день рождения не празднует и подарков не получает, потому что родился во второй день Юпитералия. Он тоже мрачный, как вы, а его родная сестра очень веселая.
Рагнер хмыкнул, но ничего не сказал.
– Родиться в Юпитералий или в Судный День, и тем более в Темную Ночь, – это самое плохое, как я всегда думала, – добавила Маргарита, начиная с помощью двух кинжальчиков разрезать на тарелке свой кусок баранины. – Хуже, чем в Великие Мистерии.
– Ну, если мы о друзьях, то у меня есть друг в Лодэнии, Вьён Аттсог – тот, который в шахматы мастерски играет, если помнишь наш разговор. Он не в Великие Мистерии родился, но немного позднее. В високосный год, а еще в високосной восьмиде – в нову третьей триады Трезвения, тридцать второго дня. И если год не високосный, то отказывается справлять день рождение тридцать первого дня, в нову, как все нормальные люди: раз в четыре года всё равно празднует. Такой вот чудак. А меня ты не жалей: я выкрутился и отлично устроился. Торжество самому справлять не надо – вместо этого я захаживаю на пиры к друзьям в их дни рождения, дарю им свой подарок, а от них получаю свой. Отлично я придумал?
– Да, – весело ответила Маргарита. – Нинно так не догадался…
– Хочешь, и с тобой так же будет? – улыбаясь губами, но став серьезным, спросил Рагнер и отпил из бокала. – Обменяемся подарками? Подарок для меня – это вопрос, – поспешил сказать он. – Мой вопрос и твой честный ответ.
Маргарита отложила приборы, промокнула льняной салфеткой губы и кивнула.
– Мой вопрос… – вздохнул Рагнер, взял пузатый кувшин с золоченым горлышком и долил желтое вино в бокал Маргариты. – Ты сегодня утром по-иному на меня смотрела, – вздохнул он и, глядя в лицо девушки, продолжил говорить: – Вопрос такой: ты больше не держишь обиды на меня? За то, что я тебя к себе на ложе уволок?
Маргарита потупила глаза и, слегка смутившись, ответила:
– Я же говорила, что лишь себя виню… Вас я… могу понять. Вы подвергали себя такой опасности, что… и хотели получить что-то взамен.
Рагнер шумно выдохнул, скривил лицо и со стуком опустил кувшин на стол.
– Дамы… – пробурчал он. – Как же… у вас всё в ваших головах не так устроено, как надо… – с укором смотрел он на девушку за то, что она – это она.
– Не так всё было? – удивленно подняла на него свои зеленые глазищи Маргарита. – Вы же сразу… целовать меня начали. Прямо на кладбище, в паре шагов от брата Амадея.
Рагнер молча допил бокал вина и налил себе новый.
– Пожалею, что скажу… – вздохнул он. – Нет, не так было… Когда я понял, что снова начинаю чудить, да так, как лет шестнадцать не чудил: из-за красавицы и рыцарское достоинство на чашу Небесных Весов бросаю, и честь имени и рода, и привилегии моих наследников, и черт знает что еще… А я был уверен, что монах еще по дороге в ратушу помрет, ведь о том, что он прижег рану, я не знал, пока мы с него кровь не смыли… – внимательно смотрел он на Маргариту. – Тогда я понял, что всё! – развел он руками. – Успел влюбиться… А дальше… Я попытался тебе сказать, как ты мне пришлась по душе, – ты стояла молча и не отбивалась. В любовных признаниях я не мастер, вот и осмелился поцеловать твой синяк – ты смирно стояла. Я тебя поцеловал уже в губы – ты опять ничего: стоишь и даже слова против не скажешь, – пронзительно стал смотреть на девушку Рагнер, а она сильнее розоветь в щеках. – Я был готов и по лицу получить и, вообще, к чему угодно… – выдохнул он, не отводя от нее глаз. – Но ты… – выдохнул он еще раз. – А когда я утром вышел минуты на три за дверь и радостный прибежал назад с куском мяса, то слышу: «Еще раз – и я себя порежу или из окна брошусь… Отпустите и не трогайте», – проворчал он.
Маргарита не знала, что ему ответить, – не про стихи же Блаженного рассказать и о том, что, устав ужасаться сбывающихся предсказаний, она покорилась судьбе. Она молчала и трогала свои горящие щеки.
– Ладно, – уже спокойно выдохнул Рагнер. – Забыли… Мы, люди, хоть и разум имеем, да вот почему-то порой им не пользуемся. Я сам то и дело глупости творю, а ты так вовсе еще маленькая… Чего я хотел? Тебе всего пятнадцать… – нежно поглядел он на девушку и платок на ее голове. – Праздничный обед, значит, кстати пришелся?
– Да, спасибо вам большое, а то… – расстроенным голосом сказала она и вовремя замолчала, чуть не упомянув о том, что недавно узнала.
– А то? – всё равно зацепился за слова Рагнер.
– Ничего такого… – грустно улыбнулась она ему. – Обычно мне не везет в этот день. Прошлый был просто ужасен.
– Да? А ну выкладывай. Только если это весело и ты не будешь плакать – иначе не надо.
Маргарита пожала плечами и стала рассказывать, как сломала дядюшкины часы. Воздух над столом разрядился: девушка перестала грустить, а Рагнер выглядел довольным.
– Твой дядя мне бы точно понравился, – смеялся он. – Если бы не война, то мы бы подружились.
– Да, он очень славный. Интересно, где его розовая куколка? Всё ли с ней в порядке? Или ее украли вместе с часами? Или просто что-то плохое с ней сделали…
– Уверен, твой дядя смог о ней позаботиться лучше, чем о тебе, – хмыкнул Рагнер. – Извини, – тут же поправился он. – Я дурак. Ты ведь это уже поняла.
– Нет, вы просто правду сказали, – покрутила Маргарита бокал за ножку и попробовала улыбнуться.
– Так! Говори, что хочешь в подарок, – твоя очередь. Я всё могу достать. Хоть изумруды и рубины – подойдут к твоим глазам и губам.
– Этого мне не надо, – более радостно ответила Маргарита. – Но есть кое-что… Вопрос, как и у вас. Если бы вы ответили – это было бы подарком. Я о вашем кресте на спине.
Рагнер закатил глаза.
– Сдался он тебе! Хочешь знать, как я повстречал Дьявола и продал ему душу?
Маргарита испуганно на него посмотрела.
– Так это правда?
– Ну… – замялся Рагнер. – Не то, чтобы прям Дьявол. Человек, но страшноватый… И внешне он… Необычный человек внешне и… это было за Линией Огня в Сольтеле.
– За ней же нет жизни… – удивилась Маргарита.
– Вот потому я и не хочу ничего говорить, – скривил Рагнер рот на одну сторону. – Зачем тебе это? То, что я скажу: ты или мне не поверишь, что, скорее всего, так и будет, или тоже продашь душу Дьяволу, – улыбнулся он. – Хотя ты ее уже отдала. Помнишь, девчонка?
– Расскажите, – потребовала Маргарита. – Вам ведь всё равно: поверю я или нет. Если не поверю, то останусь при своем, а вы, думаю, не расстроитесь.
Рагнер жестко посмотрел на нее, встал, подошел к окну и постоял там с минуту в раздумье, затем вернулся к столу и скинул Айаде на пол остатки своего мяса.
– Обед испорчен, – вздохнул он, швыряя тарелку на стол и садясь на стул. – Ладно, слушай. Мне было почти семнадцать, сердце мое было разбито, и я разругался со старшим братом еще тогда. С тех пор мы не общались. И об этом, – уточнил он, – я рассказывать не буду!
Маргарита кивнула.
– В Ларгосе, где я вырос, там делают корабли. И мой друг… Это Вьён, о котором я недавно рассказал. У него своя верфь – наследство его отца. Я тогда хотел героически умереть, и выпросил у него его первый корабль, что он не мог продать. Корабль был… как бы это сказать… Друг мой пытался создать уникальный корабль: чтобы был большой и быстрый даже против ветра. Друг мой – он тоже уникален, но об этом не сейчас… Корабль у него вышел, конечно, большим, но вовсе не быстрым, зато дико уродливым. Он назвал его «Гиппокампус» или «Морской конь» с языка древних… Название тоже всем приходилось пояснять… Веришь или нет, но кроме обычной мачты и большого паруса, корабль имел еще и по бокам два косых паруса, похожих на крылья, только мачты вращались как весла. Из-за них осадка судна вышла большой и крен тоже, а зрелище, когда наш морской конь расправлял крылья, было незабываемое… – засмеялся Рагнер, но тут же вздохнул и помрачнел. – Одним словом, «Гиппокампус» был Вьёну не нужен. Я пообещал не обрубать боковых мачт, пройти и моря, и океаны, вернуться и дать совет, что ему изменить. Если тебе интересно, то мой совет был: обрубить чертовы мачты. Хотя они мне, Эорику и еще десятку людей жизни спасли… Но позднее об этом. Далее я смог увлечь сотню парней из Ларгоса идеей присоединится к Священной войне в Сольтеле. Служить Экклесии как воин очень выгодно: и деньги хорошие, и семьям подати платить не надо… Можно очень быстро стать оруженосцем, а то и рыцарем, не дожидаясь возрастов Посвящения и Страждания. Полгода в Сольтеле – это уже подвиг: для получения рыцарского достоинства вполне хватает. Гео опять же спасаешь и всех людей – мы тогда все в это верили… Каким-то чудом мы прошли на «Гиппокампусе» по Большой Чаше и не потопили себя. На плавание до Южной Леонии и еще время, пока мы торчали в королевстве Ламнора, – всего на это ушло две с лишним восьмиды. Мне как раз семнадцать исполнилось. Потом еще восьмиду без малого мы плыли до Нибсении, северо-восточного куска Сольтеля, что был уже отвоеван. Там еще без особого дела больше восьмиды топтались, ждали конца поры ливней. Полгода на ветер, а потом дорвались: после Весенних Мистерий поехали завоевывать местные поселения. Одно за другим. Шли вдоль побережья, порой лесами, избегая пустыни. Наша сотня ларгосцев была частью полка в две тысячи воинов – по десять в копье: всего двести ударных копий. На каждого – по четыре боевых коня, лучшие кольчуги и доспехи, бычьи собаки, волкодавы и собаки-ищейки, ружья, порох, ручные пушки… Выглядели мы очень страшно и знали это. Мы заходили в поселения и убивали всех мужчин. Оставляли живыми лишь женщин, девочек и тех мальчиков, у которых еще не прорезались все молочные зубы и которые не успели получить душу. Но, как правило, мы их находили уже мертвыми – сольтельцы сами убивали женщин и младенцев, чтобы они не достались нам. Так что мы почти всегда попадали в уже никому не нужные из живых поселения.
– А что делали с женщинами, если их находили живыми? – спросила Маргарита.
– Женщины чище плотью и выше душой: так написано Святой Книге. Считается, что они могут принять веру, в отличие от мужчин, – вот священники и пытались их обратить. Всякое, конечно, случалось… Тех, кто соглашался стать меридианками, отправляли в наши крепости. Там они работали: и камни тесали, и белили известью, и стирали, и прочее… Иначе их изгоняли, – невесело усмехнулся он. – На Суд Бога – в пустыню. Старух тоже… сразу… Дерево их души выросло в безбожии, ослабело, и спасти их было уже нельзя… Ох уж эта пустыня, – тяжело вздохнул герцог. – Мы даже не понимали, что она такое. Это было просто убийство, только без милосердия, пытка. Нет там ни суда, ни Бога. Песок там в полдень горячий, как огонь. Час без воды – и ты падаешь. Просто не можешь двигаться, никуда не дойдешь… Так, на чем я остановился до пустыни?
– Вы шли из поселения к поселению, – ответила Маргарита.
Слушая Рагнера, она, позабыв о Культуре, забралась с ногами на стул, обхватила их руками и положила подбородок на колени.
– Да, спасибо… – большим глотком допил вино Рагнер и налил в бокал воду. – Так прошли почти три восьмиды. Нам начало всё это надоедать. Везде жара несусветная. Если ты думаешь, что в Лиисеме жарко, то здесь настоящая прохлада и благодать по сравнению с Сольтелем, тем более с Сольтелем летом. Наш отряд направлялся на юго-восток, к лагуне. Мы слышали, что там, на побережье, был большой город, и мы хотели его захватить, хотели хвастать подвигами, а то покорение деревень никого бы не впечатлило. Он, кстати, сейчас уже завоеван и часть Нибсении. Его назвали Дионз, по имени принца Ламноры, который погиб в том походе, не увидав, на свое счастье, этого города, – задумался Рагнер и продолжил: – Мы там, в Сольтеле, стали безумцами. Нам столь легко давались победы в деревнях, пока мы шли к Дионзу, и мы не придавали значения тому, что по нелепостям погибла половина отряда. Там и гнус ядовитый, и скорпионы, и травы жгучие, и твари разные… непонятные… да и жара убивает – у кого-то просто не выдерживало сердце. Однажды напала змея невероятных размеров… Она, правда, никому не успела навредить, но здорово нас перепугала… Осталось совсем близко до города, когда вдруг занемог и через день погиб наш вождь, принц Ламноры – ему было всего пятнадцать. По-хорошему нам нужно было бы принять всерьез этот знак свыше, но цель была так близка. Повернуть назад – это возвратиться с пустыми руками, опять иди через коварные леса и спустя время начинать заново поход к Дионзу – обязательно с началом весны, ведь зимой, в восьмидах Любви и Веры, воевать неблагочестиво даже в Сольтеле. Как я уже говорил, смерти я не боялся, да вот воины простого звания умирать вовсе не жаждали. Я был сперва оруженосцем, командовал ротой из семидесяти двух бойцов, а после смерти принца Дионза, воодушевил всё войско на подвиг и возглавил его. Сказал: «Всё равно помрем в гадских лесах, без славы и трофеев, зато за спасение Гео точно в Рай угодим…» Молчать бы мне… Не зря, видать, зубов лишился перед Сольтелем, но я и шепелявый оказался убедителен. Чем я, дурак, думал? Одно оправдание: жара сводила с ума. Дионз – не меньше Бренноданна: огромный город, какой стал бы себя защищать, но парень из маленького Ларгоса таких размеров даже представить не мог. В одной из деревень, вблизи Дионза, оказалась засада – и случился короткий, позорный для нас бой… Из девятисот семидесяти шести воинов остались в живых только двое: я и Эорик. Чуть позднее расскажу про это. Выбираясь назад, Эорик и дал обет молчания – зарекся, что заговорит лишь тогда, когда в Лодэнию вернется. Больше года молчал и так привык, что и сейчас слова не вытянешь… А раньше петь любил, – грустно усмехнулся Рагнер, – особенно любил оду про героя Сиурта, у которого был плащ-невидимка…
Всё то время, пока он говорил, то смотрел не на Маргариту, а в стол, и вертел кинжальчик для еды – перебирал его, закручивал юлой на ладони или пропускал между пальцев.
– Долго рассказываю? – оторвался от кинжала Рагнер.
– Нет. Мне очень интересно.
– Ну тогда слушай дальше, – снова взял кинжал мужчина. – Тех, немногих из нас, кого не убили, привезли на портовую площадь Дионза, и тридцать воинов насадили на колья… промеж ног. Лишь меня и Эорика оставили в живых, но два дня заставляли смотреть, как умирали наши друзья и братья по оружию. Не знаю, есть ли отвратительнее на вид казнь… Откуда только этот проклятый кол потом не вылезал… Им сделали дощечку для ног, чтобы их страдания длились подольше, а чтобы солнце раньше времени их не убило, водой поливали… И мужчины Дионза могли подходить и что хочешь делать. Ну там… поливали тоже, но не водой. А мы с Эриком стояли посреди них, прикованные к столбам, смотрели и рыдали… – закрыл глаза Рагнер и скривил лицо. – И так мы были с ним напуганы, и так не хотели умирать такой смертью… Мы с ним явно не мученики веры. Ладно, не об этом… – выпил Рагнер весь бокал воды. – Дальше будет то, что ты знать хочешь: про крест и моего Дьявола… – вздохнул он и потер лоб.