– Мы с Эориком думали, что и нас потом убьют, – продолжил рассказ Рагнер. – Так же или страшнее. В живых мы не надеялись остаться. Мы оба умерли там тогда и остались в Сольтеле. Вернулись он я другими, – задумался Рагнер, а потом продолжил. – Нас с ним разделили: развезли по разным сторонам. Эорика – отпустили. Да, взяли и отпустили, чтобы он рассказал о том, что будет, если мы нападем снова. Его выбирали наугад: ему просто повезло. А меня оставили жить намеренно, – криво улыбнулся Рагнер. – Меня купил загадочный человек, весь завешенный тряпками. Нарочно за мной приехал в Дионз. Это и есть мой Дьявол, и я встретил его на исходе третьего дня Воздержания, почти сразу после празднества Перерождения Земли. Он купил меня раньше, но оставил смотреть, как корчатся в муках мои побратимы, воины, доверившиеся мне… И с двумя из них я дружил с раннего детства.
Рагнер отшвырнул нож, нагнулся и погладил собаку, лежавшую на полу и тоже внимательно его слушавшую.
– Дальше мы отправились через пустыню и Линию Огня. Вот тебе первый вымысел нашей веры: за Линией Огня живут люди, и я это видел своими глазами. Ехали мы по пустыне не на животных – на кораблях. Что-то вроде большой крытой повозки на трех больших парусах. И повозка эта прям летит. Потом я узнал, что только раз в году, в конце лета и в начале осени, дуют нужные ветра, не слишком сильные, но и не слабые, – в это время Линию Огня можно преодолеть, если, конечно, ветрила не сгорят и сам не сдохнешь. Через несколько дней после того, как мы оказались по другую сторону от Линии Огня, я увидел реку. Это тебе второй вымысел. За Линией Огня, отдаляясь от нее, как и в нашей половине мира, становится прохладнее. По реке мы добрались до города. Два истока соединялись в одну большую реку, широкую, как Лани. Между двумя реками – город Аомония. Слышала о таком?
– Нет, – помотала головой Маргарита. – В моем учебнике Географии такого нет.
– Да откуда ему там быть… – усмехнулся Рагнер. – Когда мы едва прибыли в Сольтель, то услышали о загадочном городе, подлинном сокровище среди песков. Никто там не был, но все о нем слышали и искали его… Его нарекли Аомония. Город тысяч сверкающих башен из стекла, где живут прекрасные дамы, никогда не покидающие своих роскошных, прозрачных узилищ, – чему-то улыбнулся Рагнер. – Ну так вот: меня привезли прямо туда. По башням из стекла я понял, что в Аомонии. Человек, что купил мою жизнь, – и есть мой Дьявол. Он оказался лет сорока и очень-очень волосатым. Не как человек с песьей головой, конечно, но… Везде черные волосы, почти шерсть: руки, ноги, грудь и спина. И в пол-лица черная бородища. А остальная кожа белая, как молоко, а то и белее… Я его прям испугался, когда увидел без накидок. Он был правителем этого города, королем тех мест. По его приказу мне, вместо зубов, что выбил брат, вставили эти зубы из неизвестной стали, – широко оскалился Рагнер. – Это не серебро, но не ржавеет и крепкое. Еще меня научили драться безоружным против меча и подобным хитрым вещам, правда, при этом обращались со мной хуже, чем с каторжником. И мой Дьявол зачем-то вырезал мне на спине крест. Не сам, разумеется, но под его строгим наблюдением.
– Больно было? – жалостливо спросила Маргарита.
Рагнер рассмеялся.
– Моя ты добросердечная! После того, что я в том плену пережил, это было… как тростинкой покололи. Терпимо, одним словом, не больно, хоть и долго… Что еще… Я жил там год. А потом, когда можно было снова пересечь Линию Огня, меня перевезли назад и отпустили – бросили в пустыне с флягой воды и указали куда идти. Я вернулся третьего дня Воздержания в високосном двадцать четвертом году. Ровно через год. Это всё.
Рагнер улыбался, но его глаз веселье не затронуло. А Маргарита чувствовала себя так же, как когда он делал вид, что не собирается делиться мясом.
– Это не всё! – обиженно сказала она, снимая ноги со стула и выпрямляя спину. – Вы так долго рассказывали до этого. А сейчас всё? Почему он Дьявол, тот человек? И как вы ему продали душу?
– Оно тебе не нужно, – улыбаясь, Рагнер смотрел на нее с нежностью. – Живи в своем мирке. Он добрый и красивый.
– Немедленно рассказывайте! – разозлилась Маргарита. – Не надо было тогда начинать. Вы хотели рассказать, но передумали. Я такая глупая? – тихо спросила она.
– Нет, я так не думаю. Просто ты еще маленькая и ничего не видела в жизни.
– Я не видела?! – возмутилась девушка. – Я за этот год навидалась! Два раза замуж вышла, меня чуть в бочке не утопили да еще сам Лодэтский Дьявол пленил!
Рагнер, усмехаясь, подумал немного и сказал:
– Я об этом пожалею, но… если ты настаиваешь. Так вот… Никто у меня, конечно, душу не покупал… У меня просто открылись глаза. Я сначала не понял, что пересек Линию Огня, но… одним из первых чудес, что я увидел, была карта… – замолчал Рагнер, думая остановиться, однако продолжил: – Я с юности управляю кораблем, я много где был, и я разбираюсь в звездах. Я знаю, что карта не была вымыслом. С годами я лишь сильнее в этом убедился. За Линией Огня – еще одна половина мира, а вовсе не такая же шапка выжженной земли, как шапка льда на севере. А Святая Земля Мери́диан даже не в центре нашего мира, даже мира на этой половине Гео, как и сам наш континент Меридея. А это первое что написано в Святой книге – это непогрешимый догмат нашей веры. Все первые строки Святой Книги – это ложь. А раз так, если с самого начала наша вера – это неправда, то и всё остальное… Всё тоже может быть выдумкой. Вот так…
Маргарита молчала, размышляя над его словами. Рагнер смотрел на нее.
– Вот тебе не кажется странным, – не выдержал он, – что Божий Сын, умирая, всегда имеет одного ребенка и всегда мальчика в возрасте одного года? Как так везет и ему, и всему человечеству? Почему девочка ни разу не родилась? Или близнецы? А если младенец умрет прежде срока? Но этого никогда не случалось. Не странно? Или у Божьего Сына несколько жен, и он нам вовсе не пример нравственности? Или Божие Сыны – самые обычные люди! Какой-то бедолага просто умирает на кресте в Великое Возрождение…
Тут уже Маргарита возмутилась.
– Это же всё чудо! – встала она со стула. – И зачатие идет от Бога, не от человека! А как же божья кровь?!
– Крови в нем, наверно, как в воды в море… – очень тихо проговорил Рагнер, тоже резко поднимаясь на ноги.
Он подошел к перекладине со своими вещами и стулу под ней. Заметив, что Маргарита заботливо перевесила его одежду, мужчина улыбнулся девушке.
– Я не собираюсь воевать ни с Богом, ни с Экклесией, – говорил он, заправляя рубашку в узкие штаны, надевая и застегивая камзол. – Мне это даром не нужно. Воевать с кем – я найду. Могу в храм пойти. На распятье не плюю и со своими мыслями я ни к кому не лезу. Но меридианским святошам я больше не верю, – застегнул он последнюю пуговицу. – Вот и всё. Так и живу. Да на колени в Возрождение больше не падаю, – провел он растопыренной рукой, как гребнем, по волосам, расправляя их. – Я с Айадой пойду погуляю. Ты ложись. Поспим сегодня подольше, – сказал он, подзывая собаку. – Забудь обо всем. Всё же зря я тебе рассказал.
Когда он ушел, девушка приготовила себя ко сну в уборной, переоделась в ночную сорочку и расплела косу. Все свечи, кроме маленького светильника на столе, она потушила, после залезла под красное покрывало и закрыла балдахин. Она бы и задумываться не стала над словами Рагнера, если бы не узнала, что сам наместник Святой Земли Мери́диан в Лиисеме не узаконил ее супружества и замолчал свое преступление. Аненклетус Камм-Зюрро, этот епископ с лицом стервятника-трупоеда, просто отдал ее мужчине, да еще и в пост целомудрия, обманом вверг ее в грех незаконной близости и обрек ее душу на наказание в шестом рву Ада. После такой подлости убеждение в непогрешимость священников и самой Экклесии пошатнулось для Маргариты тоже. Если бы не брат Амадей, то она наверняка и в вере разочаровалась бы, но, благодаря праведнику, остановилась на недоверии. Всемогущий Бог-Создатель, Божий Сын-спаситель, Пресвятая Праматерь-заступница и Святая Земля Мери́диан, в центре какой в полдень происходил Божий Суд и творилась истинная, непредвзятая и несомненная справедливость, остались для нее святынями. Вспоминая, что герцог сказал о Божьем Сыне, она праведно возмущалась. Слова о том, что Мери́диан не в центре мира, она тоже отвергала:
«Карту могли и выдумать, – размышляла Маргарита. – Подумаешь, карта! Что угодно можно нарисовать. Линию Огня Рагнер Раннор тоже не пересекал – он сам сказал, что если бы не карта, то и не понял бы. Значит, его заставили так думать, а затем нарочно отпустили, чтобы… не знаю, например, сеять смуту и ересь среди меридианцев. И тот город, Аомония, он, конечно, был перед Линией Огня – Сольтель же огромен. Рагнеру тогда было не больше восемнадцати – столько же, сколько Синоли. Синоли можно было бы легко обмануть. Вот только, – вздохнула Маргарита, – Рагнер Раннор – не Синоли. Он убежден в своей правоте – вот и вовсе не боится Конца Света, в отличие от нас. И даже Бога не боится… Наверно, он далеко не всё мне рассказал, что видел у безбожников… жестоких и безбожников. Не знаю, что было бы со мной, если бы я провела год среди тех, которые людей на кол сажают. Может, и в Бога верить перестала бы, если бы на моих глазах подобным образом истязали бы подругу… Светлую, любимую всеми Марлену или Беати. Даже Ульви… Так и начинаешь задумываться: а есть ли Бог? Почему он сам не покарает жестоких безбожников, которые в него даже не верят? Почему Рагнер Раннор, Лодэтский Дьявол, святотатствует в Великое Возрождение, зовет всех дураками и побеждает? Почему Бог не вмешивается и, к примеру, не разит таких грешников молнией? Не то чтобы я желала кому-то подобной участи… Но раз нет наказания свыше за святотатство, то как убедиться, что правы мы, а не он? Да если сам епископ, прелат и наместник кардиналов, нарушает правила и не боится кары Нашего Господа… Верит ли он сам в Бога? А если сам епископ не верит, то, в самом деле… есть ли Бог?»
На такие сложные вопросы девушка никак не могла знать ответов и побоялась думать дальше. Она решила, что спросит брата Амадея, который уложит ту смуту, что поднялась в ее душе, и разъяснит всё непонятное ее разуму, а то она сама того и гляди дойдет до богохульства.
Еще размышляя, она слышала, как Рагнер вернулся и стал укладываться спать на полу.
– Кинь мне подушку, – донесся его голос.
Маргарита высунула голову, придерживая шторки балдахина под подбородком, и бросила ему подушку. Но скрываться она не спешила.
– А можно еще вопрос? – поинтересовалась она.
Рагнер был уже в рубашке. Наполовину укрывшись своим плащом, он сидел на пуховом одеяле, заменявшем ему тюфяк, и улыбался, глядя на ее торчащую из красной завесы голову.
– Ты сейчас – просто диво, – сказал он. – Если это о чем-то другом, то давай. Об Экклесии или вере я больше разговаривать не буду.
– Я хочу спросить о Бальтине. Вам было ничуть не жалко тех людей? Это было крайне жестоко. Целый остров! И зачем вам была нужна такая резня?
Рагнер упал на спину, закрыв лицо руками, а потом резко сел, и Маргарита увидела, что он взбешен.
– Всякий раз, когда меня пытаются принизить, говорят про Бальтин! А я вот что скажу, – громко и зло говорил он, показывая пальцем на девушку. – Я горжусь тем, что сделал, поняла?! Если кто-то думает, что вырезать всех мужчин на огроменном острове было просто, – так нет! Это было… Даже слов не могу подобрать, как это было сложно и кто такие эти бальтинцы! Сольтельцы в сравнении с ними – милые ягнята! И я победил! А те, кто умерли, – проиграли! Всё! Я считаю это своим подвигом!
– Но как же дети? Неужели вам и их ничуть не было жалко?
– Я тебе только что рассказал про Сольтель, – раздражался Рагнер. – Какая разница? Я делал на Бальтине ровно то же самое, что и в Сольтеле. Один в один! Но вот там – это Священная война и там никого не жалко, а Бальтин все жалеют! Скажи-ка мне, красавица, меридианка и умница, почему?
– Потому что можно было и по-другому, – строго ответила Маргарита. – Не так. Бальтинцы были язычниками, а не безбожниками. И хотя они родились в заблуждении, но веровали в идолов – и их душам можно было помочь. И там уже появилась меридианская вера, и храмы тоже. Конечно, далеко не все, но некоторые бальтинцы уже обратились к Богу и стали меридианцами.
– А сейчас там все обратились! – развел руками Рагнер. – Благодаря мне, ныне там одни меридианцы! И больше никто не кланяется божкам в святилищах и не приносит им в жертву людей. А после искупительного Ада, куда бальтинцы всё равно отправились бы, убей я их или нет, свирепые язычники стали летать облачками по небу. Благодать! А то, что я поступил жестоко… Так страдания – это же хорошо, разве нас не этому учит вера? Души разве не очищаются? Может, благодаря мне и тому, что я всех на Бальтине так заставил страдать, что и не снилось, Луна не столкнулась с Солнцем – и наступил новый сороковой цикл лет! Как по мне, я куда как больше сделал для спасения мира своей жестокостью, чем все меридианцы, которые каких-то два часа постояли на коленях!
– Вы всё извращаете! – жалобно и обозлено сказала Маргарита. – Я о другом. О людях! Экклесия и вера проповедуют любовь. И в Сольтеле мне всех жалко. Женщин и детей особенно…
– А мужчин? Мужчин Бальтина тебе сильнее жаль, чем мужчин Сольтеля?
– Не знаю! – вскрикнула девушка. – Мне всех жалко! А вот вам – никого!
– Неправда! Тебя вот мне жалко, – улыбнулся Рагнер и продолжил говорить мягче: – Послушай, я уже тебе как-то говорил, что не я придумал порядки: я просто по ним живу. Кто-то нападает, а кто-то, если плохо защищается, то может всё потерять. Вот так этот мир устроен. Если бы кланы и города Бальтина объединились, то я никогда не победил бы их: целый остров, как ты и сказала. Но они все были насмерть рассорены, благодаря козням Аттардийского Лиса. Помнишь, о нем тоже как-то говорили? Герцог Аттор Канэрргантт. Он всё подготовил идеально. Оставалась лишь грязная работа, для какой требовался наемник – и им стал я, вместо того, кого они сперва присмотрели и кто погиб. В итоге я – ужасный, потому что убивал, аттардии – хорошие, потому что шли следом и утешали. Мной до сих пор на Бальтине детей пугают, только уже меридианцев… А ведь я тоже мог бы быть хорошим, – добавил Рагнер. – Так в чем разница между Сольтелем и Бальтином знаешь?
– Нет, – помотала головой Маргарита.
– Я тебе скажу, – нахмурился Рагнер. – Но разговор на этом прекратится, а ты улезешь за балдахин и более никогда не станешь спрашивать меня ни о моем Дьяволе, ни об Экклесии, ни о вере или Боге. Идет?
Маргарита кивнула.
– В Сольтеле с нами были священники, духовники, которые отпускали нам грехи, ведь пока ты не рыцарь, то убийство – это грех. Бойня под благословением Бога, Священная война ради спасения мира. Духовники говорили нам, что мы, воины, убиваем не людей, а волков, что боремся с безбожием, как с язвой, без какой Луна оттолкнется от Гео, мир спасется, а Дьявол получит меньше душ… И с язычеством тоже. Многие сольтельцы вовсе не безбожники. И Дьяволу тоже не поклоняются. Обожествляют солнце, как все язычники, имеют свое понимание о душе, но всё равно они должны умереть, раз Экклесия так решила… А мы, воины, не можем позволить себе жалость – от нас зависит слишком многое. Наша неумолимость – это и есть подвиг, за который можно получить рыцарское достоинство. Очень непросто впервые убить маленького, плачущего, слабого ребенка, но все, кто воевали на Священной войне, хоть раз, да убивали как испытание. Смотришь на такого зареванного мальчика и не чувствуешь жалости, а поражаешься: вот он тот, из-за которого может наступить Конец Света. Такой он маленький и слабый, но уже опасный враг для всех меридианцев и вообще для всех людей… После своего первого ребенка можешь хоть тысячи детей убить… а священник с тебя снимет все грехи. Другие грехи тоже. Никто из воинов, рыцари они или нет, святостью похвастаться не может. Да и зачем, когда Бог заведомо всё тебе простит? Спрашивала, что с молодыми женщинами делали? Догадайся. И их тоже никто не жалел – их душа всё равно погибнет, а плоть – это тлен… Страдания… могут даже их спасти и очистить, жалость же делает воина глупцом – так нам объясняли духовники… Вот тебе любовь и доброта меридианской веры и ее святош. Первый ребенок, первая старуха, ее старик, первая убитая женщина, – чертова семейка набирается к тому первому мужчине, которого ты уже убил. О жалости человек почему-то может забыть и быть неумолимым, вот только эта семейка до конца не забывается – так и живет с тобой, сколько бы с тебя грехов не снимали. После Сольтеля не желал, чтобы мне объясняли, что и как думать, что делать или не делать, – и на Бальтине в свое войско я не взял ни одного духовника, поэтому Экклесия Священную войну на Бальтине не объявила, хотя могла и даже сперва собиралась. Я старался в том числе ради Мери́диана, но так как ни одна крыса в синей хабите меня не благословила, то святоши обиделись – и всё: я – Дьявол! Заклеймили меня в своих проповедях по благодареньям. Поцеловал бы епископский перстень – и, наверно, Лодэтский Ангел, герой Меридеи. Аттардийскому Лису так только больше нравилось. Я уже говорил про ужасного меня и добрых аттардиев, – грустно говорил Рагнер. – Не знаю, есть ли Бог… Может, и есть, но почему тогда у него такие служители или такие воины? Почему он меня, в конце концов, не остановит? Ладно… – вздохнул он и потянулся к светильнику на столе. – Разболтался… Еще щас сам заплачу… Всё, – задул он свечу. – Улезь вовнутрь.
Маргарита, скрываясь за балдахином, убрала голову из красной завесы. Задумавшись, она немного посидела на кровати, а затем стала укладываться, накидывая на себя красное покрывало.
– Знаете, – печально сказала она закрытому балдахину, – меня один священник тоже очень сильно обманул и предал. Даже выразить не могу насколько сильно… Я лишь сегодня узнала.
– Да? – пристально смотрел Рагнер на балдахин. – Монах? Брат Амадей?
– Нет, что вы. Если бы не он… Он мне обещал помочь.
– Опять плачешь?
Маргарита вытерла щеку.
– Нет, – ответила она.
– Врушка, – улыбнулся Рагнер и лег на подушку. – Поговорить еще хочешь?
– Нет.
– А всё же? Чихвостить святош – о, тут я непревзойденный мастер! Ну так как?
– Не могу. Правда не могу. Давайте спать.
– Ну давай, – тяжело вздохнул он и обнял Айаду.
Поглаживая собачью шею, Рагнер смотрел на красный балдахин. Повернув лицо к собаке, он тихо спросил ее по-лодэтски:
– Что скажешь, Айада? Стоит или нет?
Он еще раз взглянул на красную завесу, какая его манила, но потом передумал и вновь обратился к собаке:
– С тобой буду спать. Не переживай.
Воодушевленная Айада пододвинулась вперед на его груди – так, что ее морда оказалась очень близко от лица хозяина.
– Не забывайся, – остановил ее Рагнер. – Я тебя люблю, но облизывать меня не дам, поняла?
Маргарита за закрытым балдахином слышала разговор на непонятном лодэтском и завидовала Айаде. Если бы Рагнер пришел к ней, то она не стала бы его отталкивать. Да и зачем? Тот, кто звался ее супругом, таковым не был. Более того – он бросил ее, не пришел даже в день ее рождения, отдал ее на милость чужой воли, показав тем самым, что она ему вовсе не важна. Она чувствовала себя жалкой, униженной и слишком слабой для этого мира, в каком ничем не могла себя защитить. Ей как никогда хотелось быть обнятой сильным человеком – тем, кто даже не боится Конца Света. Не знающий страха, он прогнал бы и все ее тревоги. Рядом с ним было бы так спокойно засыпать, не обращая внимания на нечестных, могущественных людей и на их подлость.
________________
Девушка проснулась ранним утром, когда глубокий полумрак едва начинал синеть; спать она больше не хотела. Маргарита повернулась на спину и уткнулась глазами в белый платок, завешивавший рожу Блаженного. В этот раз нищий молчал.
«А может быть, – подумала она, – ты мне подарок сделал тем, что появился на моем венчании, и из-за тебя ритуал не был завершен? Отблагодарил за розу. Ты ведь так и сказал… Уберег меня от вечных уз с Ортлибом Совиннаком, который бросил меня и о котором я даже думать более не хочу. И если я ни с кем не связана клятвой верности, что мне стоит пойти к тому, с кем я хочу быть? Мы ведь всё равно уже имели близость… И что такого, что это будет блуд? За блуд с Ортлибом в течение трех восьмид, да еще и в пост, мне и так каяться не перекаяться».
Маргарита села на постели и осторожно приоткрыла штору. Рагнер, одетый в белую рубашку и черные штаны, спал на спине, укрывшись по пояс черным плащом; Айада, сложив лапы на груди хозяина, дотянула свою голову почти до его подбородка. Маргарита откинулась назад на подушки. Она закрыла глаза и вспомнила, как Рагнер ее целовал – тут же у нее засосало под ложечкой, между ног появилось приятное зудящее покалывание и даже участилось дыхание.
«А если он начнет издеваться? – сомневалась она. – Смеяться. Он ведь говорил, что никогда более со мной не свяжется. Буду выглядеть дурой. И буду унижена – сама пришла к мужчине, как девка или развратница, а то и хуже – он же не знает, что я не замужем…»
Девушка хмурила брови и не могла решиться. Она снова приоткрыла завесу.
«Скажу, что мне стало страшно, – решила она. – Плохой сон. Да… очень плохой. Он не станет меня прогонять. Он же ухаживал за мной вчера – сам соблазнял меня. Глазурная керамика и золоченые бокалы – это не могло быть просто так. Если бы я не завела разговор про его крест, то, наверно, он сам поцеловал бы меня».
Она кусала губы, всё еще не находя смелости выбраться из кровати. Тут она услышала голос тетки Клементины:
– Вся в свою пу́таницу-мать!
Это решило исход: Маргарита более не собиралась слушаться Клементину Ботно. Изгнав тетку из головы, она собрала красное покрывало, сняла трусики и перекрестилась на удачу. В тонкой сорочке, с подушкой и покрывалом в руках девушка на цыпочках направилась к Рагнеру. Едва она сделала свой первый неслышный шаг, Айада подняла свою морду и вопросительно на нее посмотрела. Маргарита приложила палец к губам, продолжая красться, чтобы лечь к Рагнеру с другой стороны от собаки. Айада следила за ней с растущим подозрением и непониманием. Но собака молчала, а ее хозяин спал.
Обойдя Рагнера, Маргарита положила подушку рядом с ним и, с досадой взглянув на одеяло под мужчиной, легла прямо на пол и стала укрываться.
– И что это ты делаешь? – не открывая глаз, спросил Рагнер.
Айада моментально рванулась к нему и, несмотря на то, что он успел ее обхватить, достала мордой до его лица – стала лизаться, заходясь от радости и вращая хвостом.
– Айада! – пытался привстать Рагнер и отвернуть лицо. – Уймись же! Прекрати! – недовольно говорил он на лодэтском, но, дорвавшись, собака изливала на него всю бескрайнюю бездну своей бескрайней любви.
Рагнер грязно выругался, оттащил ее морду за ошейник и сел. Он начал с ней сердито говорить и показывать рукой на ее подушку. Маргарита, натянув покрывало до подбородка и широко распахнув глаза, тихо лежала рядом. Ее сердце начинало бешено колотиться.
Айада, с печалью посмотрев на хозяина, медленно побрела к своей подушке. Рагнер, не убирая направляющей руки и сдвигая брови, недовольно глядел на нее. Дойдя до своего места, большая собака повернула голову – в коричневых глазах была боль, но Рагнер всё так же указывал ей и жестко смотрел. Глубоко вздохнув, как человек, Айада сделала последний шаг, рухнула, точно подбитая пулей в сердце, а затем, обиженно ворча и свертываясь калачиком, уткнулась носом в угол. Маргарите была видна только собачья спина и толстый, острый хвост.
– Теперь с тобой разберемся, – вытирая лицо рукавом рубашки, повернулся к девушке Рагнер.
Он пристально посмотрел на сжавшуюся, побледневшую красавицу и притворно нахмурился, но его губы еле сдерживались, чтобы не обрадоваться.
– Сама пришла? – спросил Рагнер, нависая над ней.
Маргарита позабыла, что хотела сказать про кошмарный сон. Она безмолвно замерла, уставившись на него зелеными глазищами. Рагнер лег на бок, подпирая челюсть кулаком, после чего убрал волосы со лба девушки и нежно погладил полусогнутыми пальцами ее щеку. Маргарита силилась сказать ему хоть что-то, но не могла говорить.
– Нужно чего-либо от меня? – спросил ее Рагнер. – Хочешь, чтобы я что-то сделал для тебя или твоих родных?
Маргарита чуть помотала головой. Рагнер улыбнулся, но его глаза остались серьезными.
– Сомневаться больше не станешь? Через час мне от тебя ничего не ждать?
Маргарита снова только мотнула головой, давая понять, что нет, и закусила нижнюю губу.
– Ты так же дрожишь, как тогда, – сказал Рагнер, снова начиная гладить ее щеку. – Если ты не уверена, то не надо. Или если ты из-за этой комнаты, то тоже не надо. Я лучше сам сегодня перееду. Будешь почетной пленницей-гостьей? Ну что, идет? – убрал он руку, рассматривая ее бледное лицо. – Иди под балдахин, – тихо сказал он. – Не хочу, чтобы ты жалела.
– Ты… меня… поцелуешь когда-нибудь? – разозлено и отрывисто спросила Маргарита, сбиваясь из-за комка в горле. – А то я… правда сейчас уйду.
– Нет, – прошептал Рагнер, наклоняясь к ней. – Я теперь тебя не отпущу.
Едва касаясь кожи девушки, он провел носом по ее щеке, потрогал своими губами ее губы и чуть раскрыл ее рот своим, будто проверяя его податливость, а после приподнялся. Он с минуту любовался лицом красавицы и только прикасался к нему легкими поцелуями. А у Маргариты от такой нежности еще сильнее засосало под ложечкой, в волнении окаменел живот, спазмом сжало все теле.
– Рааагнер, – взмолилась она, – у меня сейчас сердце остановится… Ну же…
– Дай насладиться, – хрипло и низко прошептал он.
Рагнер нашел ее губы своими и уже глубоко поцеловал. Одна его рука, спускаясь по ее телу, сминала его через тонкую шелковистую ткань и вскоре, забравшись за сорочку, начала медленно гладить девичью промежность. Пока он целовал ее шею, Маргарита чувствовала лихорадочный стук своего сердца.
– Сладкая моя, – услышала она шепот. – Не дрожи и не бойся меня. Просто отдыхай.
Она выдохнула, и ее сразу пронзила острая волна судорожи, после какой по телу полилось приятное томление. Собирая руки в кулачки, Маргарита издала стон – тогда Рагнер убрал руку, снял с себя штаны с рубашкой и, не вставая, отшвырнул их. Затем он перенес девушку на одеяло и стал снимать с нее сорочку: приподнимая подол выше, наслаждался видом хрупкого, плавного тела. Маргарита чувствовала только от его взгляда ноющую сладость внизу живота и часто дышала. Он тоже тяжело вбирал воздух, расширявшимися ноздрями. Освободив ее от одежды и выправив назад золотистую реку волос, Рагнер примял обеими ладонями ее груди, стиснул девичью талию, погладил ее ноги, раздвигая их, а она выгнулась ему навстречу. Улыбнувшись, Рагнер подложил под ягодицы Маргариты подушку и припал долгим поцелуем к розовой расщелинке промеж ее нежных, белых бедер, рождая всплеск сладких волн и вызывая девичий стон.
Когда Маргарита ощутила в себе чужую плоть, то желая доставить мужчине удовольствие и не понимая, откуда у нее это знание, она начала изгибаться, зажимать себя изнутри и отпускать. Не двигаясь, прикрыв глаза, Рагнер нежился в ласках и благодарно выдыхал короткие грудные звуки, после чего он поднырнул руками под колени девушки, упал на нее и крепко обнял. Он вдавливал ее в подушку, толкал ее бедра вперед и забирал их с собой назад, целовал ее лицо и шею, не размыкая объятий. Она же с каждым мигом больше в нем растворялась, таяла и размывалась, словно прибрежный песок. В желании еще сильнее пропасть в этом мужчине, слиться с ним и быть его частью, девушка тоже обхватила его спину. Прострелы дрожи расходились по ее ногам и позвоночнику, отзываясь то теплом, то охлаждающей до изнеможения слабостью, становясь всё длиннее. Подобно морской волне, набегающей на берег, они захлестнули ее сердце, перевернули его, будто камень, и отступили назад, чтобы вернуться. Маргарита залезла рукой в волосы Рагнера, он же нашел ее губы. С очередным приливом наслаждения, достигшим плеч, она дернулась всем телом, вскрикнула, сжимаясь, а Рагнер низко и глухо исторг из себя звуки своего удовлетворения. Выпустив ее ноги, обнимая девушку, зарываясь носом в ее шею и волосы, Рагнер стал еще сильнее придавливать ее снизу к подушке, медленно двигая ее тело своим вперед и назад. Не чувствуя ног, Маргарита снова дернулась, напряглась струной и после, содрогнувшись, раскрылась – и опять ее захлестнула волна сладкой судорожи и горячей, нежащей истомы.
– Хватит… – прошептала она Рагнеру на ухо. – Сейчас у меня точно сердце остановится.
– Не могу, – тихо ответил он. – Я плыву на твоих волнах. Не чувствуешь этого? Ты как ласковое море, качающее на себе, и не хочется из тебя выходить.
– Красиво… – улыбнулась Маргарита, а Рагнер поцеловал ее в губы множеством мелких поцелуев – она еще раз прогнулась от слабого разряда.
– Вот так… ты мне подходишь, – шептал Рагнер, водя своим носом по ее носу, – так же как иголка создана для нитки. Я потом тебе объясню, – чуть приподнявшись, погладил он ее груди. – Это так говорят в моем родном Ларгосе. Это мы с тобой. Ты продеваешь меня через свое ушко.
– Только снова всё не испорть, – широко улыбаясь, попросила она.
– Я?!
Рагнер, не выходя из ее тела, перекатился вместе с Маргаритой на бок.
– Когда я всё испортил в прошлый раз? Не ты ли, стоило мне возвратиться, переменилась, словно заколдованная? Я вот с Айадой нарочно сейчас гулять не пойду. Моя несчастная, обиженная собака еще и обоссытся здесь из-за тебя. Ну а теперь ты. Когда я тебя обидел?
– Про пять тысяч регнов помнишь?
Рагнер еле сдержался, чтобы не выругаться.
– Я вас, дам, всё же никогда не пойму до конца. Я догадался, что ты подумала, но вот знаешь,– улыбался он, – я тебе приятное хотел сказать… Пять золотых – это уймища денег, вообще-то… Я в Сольтеле столько аж за семь триад как оруженосец заслужил, а не за ночь. Вот если бы ты хоть что-нибудь в моем теле оценила в пять золотых – я бы гордился этим всю жизнь.
– Я бы много чего оценила? – удивилась Маргарита. – Ты же герцог. Из рода королей. А Альдриан Лиисемский за твою голову тридцать три дает…
– Какой же скряга ваш Альдриан, позорит меня только… – тихо засмеялся Рагнер. – Я лучше к тебе… – прищурился он. – Давай пять золотых, и я твой рыцарь. Что хочешь делай со своим слугой, хоть бей, но не на людях.
– Прости, – развела руками Маргарита. – Не захватила золота в плен.
– Значит, нету. А у меня вот есть… Точнее, были пять монет. Купил на них старую клячу для старого деда, который мне даже не нравится. Разок хвастнул, и вот тебе – еще и огреб! Не трогайте меня, оставьте, не буду больше делать с вами блуд, – шутя процедил он, тиская ее и щекоча, отчего она, тихо смеясь, стала извиваться – и застонала от нового прилива сладости. Рагнер тоже довольно замычал. – Как же ты мне нравишься! – гладил он ее тело. – Украду тебя из твоей Орензы. Запру в своем замке и поставлю дракона тебя стеречь. И никто тебя у меня не отнимет, – обнял он ее и вздохнул. – Надо с Айадой идти гулять и мириться, – серьезно сказал Рагнер. – Ты точно не заколдуешься тут вновь без меня?