Направо от Северных ворот, огибая парк, дорога устремлялась к царству избранных. Парк с этой стороны открывал взору тисовые лабиринты, ровные рощицы на плоском газоне, вечнозеленые шпалеры, арки, башенки. С площади перед самим замком, за деревьями, виднелась крыша белого павильона. Там, по словам тех, кого удостоили чести прогулок в парке, находился Лимонарий – огороженный уголок «райского сада», где росли лимонные, апельсиновые и гранатовые деревья, где среди роз и лилий прохаживались павлины, где придворные музицировали, сидя на травке, или полулежали в устланных коврами нишах-раковинах, любуясь кувшинками на глади пруда или слушая умиротворяющий шепот водопада над гротом.
«Интересно, как там лебеди? – размышляла девушка. – Им ведь холодно сейчас плавать. Что они делают? Сидят в своем домике у пруда или всё же ныряют шеями в промозглую глубину».
Лебедей она видела лишь в детстве, в Бренноданне. Это были дикие вольные птицы, которые зимой перемещались в места потеплее, чем север Орензы, но весной возвращались на Лани.
В Лиисеме жаловали соколов. Две такие мраморных птицы, приподняв крылья, зорко следили с отполированных шаров у ступеней лестницы за теми, кто пришел к их белокаменному замку с голубыми крышами. За вестибюлем обнаружилась шумная, заполненная прислугой, полукруглая передняя с тремя проемами. Там Ортлиб Совиннак и Маргарита сняли плащи и отдали их Идеру. Другие услужники еще раньше их покинули, когда повели лошадей в конюшню. Маргарита думала, что Идер тоже приглашен на торжество, но он сел у стены на выступ и подушку на нем: Ортлиб Совиннак взял в замок сына только затем, чтобы тот хранил их дорогие меховые плащи. Маргарите стало жалко Идера – сидеть несколько часов без занятия, тогда как его отец будет пиршествовать среди аристократов! Но Идер Монаро не выглядел обиженным. Он вел себя так, словно это было в порядке вещей.
Супруг повел Маргариту в центральный проем, и они попали в полутемную галерею с колоннами. Там со стен таращились две фаланги оленьих голов, угрожающе поблескивало всевозможное оружие, пестрели боевые щиты вождей Лиисема и их желто-красные знамена. Неожиданно из-за колонн появился мужчина лет пятидесяти в слишком длинном, волочившемся по полу кафтане и в замысловатом красном тюрбане. Обилие драгоценностей сразу давало понять, что он чрезвычайно знатен и богат: его пальцы усыпали перстни, на тюрбане горели три броши, широкая цепь сияла золотом на поясе, а еще одна цепь, с круглой бляхой и большим глазом рубина, вальяжно тянулась по впалой груди этого аристократа. Невысокий мужчина слегка сутулился, но двигался плавно – он словно плыл на подоле своего одеяния.
– Градоначальник! Ты-то мне и нужен! – воскликнул аристократ на меридианском. Он приближался к Ортлибу Совиннаку один. Его ухоженный как девушка спутник, кудрявый молодой брюнет с крупной родинкой на щеке, выпячивая бедро и скрещивая голени, прислонился боком к колонне.
– Мое глубочайшее почтение, Ваше Сиятельство, – поклонился градоначальник, – позвольте представить мою супругу, госпожу Маргариту Совиннак.
Маргарита отвела левую ногу назад, низко присела, согнув другую ногу, и склонила голову, как ее учили преподаватели Культуры. Граф выбросил перед собой руку в перстнях и через очки на палочке внимательно осмотрел девушку.
«Прилично ли так смотреть? – думала в это время Маргарита. – Словно я какая-то мелочь… И это супруг графини Онары Помононт, первой красавицы Элладанна, которая едва не разорила мою семью».
Ортлиб Совиннак много рассказывал ей о канцлере Лиисема, графе Шаноро́не Помо́нонте. Он описывал его как человека незаурядного ума и хитрости, но напрочь лишенного нравственности. Когда-то граф занимал должность гардеробника юного Альдриана и отвечал за платье наследника. Два щеголя сблизились, сдружились, а после смерти Альбальда Бесстрашного Альдриан Красивый сразу сделал графа Помононта канцлером Лиисема – предаваясь более веселым занятиям, доверил ему управление герцогством. Вообще-то, должность канцлера мог занимать только мирянин, неважно аристократ или нет, поэтому в иерархии придворных чинов она стояла ниже высших воинских должностей. Зато на деле канцлер, занимаясь бумажной работой и издавая указы от имени правителя, становился столь же влиятельной фигурой, как сам владыка. Обычно в королевстве канцлер был один – при дворе короля, хранитель Большой печати. После победы Альбальда Бесстрашного, Лиисем получил право на независимость во многих вопросах – стал практически княжеством, – значит, для переговоров с послами, понадобился канцлер.
Поведал супруг Маргарите и про секрет канцлера, о котором знали все приближенные ко двору герцога Альдриана: если Гиора Себесро лишь подозревали в грехе мужеложства, то в подобных пристрастиях графа Шанорона Помононта сомневаться не приходилось – он окружил себя свитой из молодых, женственных юношей, вихлявших бедрами и подкрашивавших лица. Свой крест склонностей граф скрывал, но Ортлиб Совиннак был уверен, что там имелось и Тщеславие, и Любодеяние (так он тонко шутил о том, что у графа не четыре возможных Порока, а все восемь).
– Премиленькая… Дорогуша, ты премиленькая… – изрек канцлер, убрал очки и улыбнулся Маргарите – она решила, что это добрый знак. – Мой номенклатор, господин Диоро́н Гокнна́к.
Должность номенклатора означала секретаря, подсказывающего своему патрону имена встреченных людей, их положение и деятельность. Юноша с родинкой на щеке подошел, покачивая бедрами, и поклонился. Короткий камзол и штаны плотно облегали молодое тело Диорона, очерчивая его тонкие ноги; контрастный гульфик вызывающе выпирал, что заставляло Маргариту в неловкости отводить глаза. После приветствий граф махнул своему секретарю отойти, и тот вернулся к колоннам.
– Начинай новый набор пехотинцев, Совиннак, – нецеремонно заговорил граф Помононт на меридианском. – За ночь размножьте ордер, а к рассвету подготовь посыльных в другие земли. Я сам заеду в ратушу и заверю грамоты.
– Наш город останется без защитников, Ваше Сиятельство, – пытался возражать градоначальник (по тому, как напряглась рука мужа на ее собственной руке, Маргарита поняла, что он кипит от затаенного гнева). – Я напоминаю, что зима не ослабляет ни лодэтчан, ни ладикэйцев: для них наша зима, что пару раз чихнуть. А наши воины, напротив, недомогают. Большинство из них помрет не от пуль, стрел или мечей врага, а от хворей! Не знаю, не разбежится ли войско в пору снега…
– Ты рыцарь? – раздраженно перебил его канцлер. – Войско – твоя забота? Забудь о своем безумном плане – ты не разбираешься военной науке!
– Да, я не разбираюсь в военной науке, Ваше Сиятельство, – старался спокойно отвечать градоначальник. – Но я хорошо разбираюсь в нуждах людей, собранных в одном месте. Еще я вижу, что враг бережет силы, а нас нарочно изматывает. Если мы поспешим, то можем проиграть. А для чего Лодэтский Дьявол бережет свое громовое оружие? Не нашего ли подкрепления он ждет? Разбить нас на местности, которую он отлично изучил за полгода? Больные и сломленные самовольщики в Элладанне – это последнее, что нам нужно! Слухи будут страшнее, чем правда. Нонанданн обречен! Удивительно, что он еще не взят. Но если допустить, что…
– Совиннак! – резко прервал градоначальника граф Помононт. – Умолкни, наконец! И исполняй приказ герцога! Лодэтский Дьявол не крушит Нонанданн своим громовым оружием, потому что у него его нет и не было в помине! Уже ясно, что всё это небылицы! Громовые бочонки – шутиха, обман: много свисту, и ничего более! Не смей лезть за моей спиной к герцогу или к Тернтивонту, – я всё знаю! Не бывать твоему плану!
Совиннак и граф Помононт общались на меридианском. Желто-красные прислужники у дальних дверей не разумели ни слова. Маргарита, хотя понимала речи, неясно разбирала их суть, и всё же она хорошо осознала, что Нонанданн обречен. Она разглядывала канцлера, и так как ей очень хотелось, чтобы ее супруг на этот раз ошибался, а доводы несимпатичного графа Помононта оказались верными, то пыталась сложить располагающий образ, однако ей не удавалось: чем больше мелочей подмечала Маргарита, тем меньше ей нравился этот аристократ.
Канцлеру Лиисема исполнилось сорок девять лет. Тяжелые двойные мешки набежали под его глазами, щеки обвисли; вдоль и поперек лба намечались морщины. Вместе с тем он трепетно ухаживал за своей внешностью – на смоляных висках не серебрилась проседь, нежные щеки будто бы никогда не знали бритвы, острые ногти поблескивали слюдой. Крупные, выпуклые веки прикрывали его нервные темные глаза; закрученные вверх ресницы, длинные как у девушки, давали пушистую тень; аккуратные брови изгибались идеальными дугами. Из-за персикового пушка на щеках, короткого носа и круглого подбородка, его лицо хотелось назвать детским. Он имел родство с множеством знатных семейств Меридеи – и это изумляло сильнее всего. Графу Шанорону Помононту будто досталось всё самое немужественное от благородных предков-воителей.
– Я вас понял, Ваше Сиятельство, – ответил канцлеру Ортлиб Совиннак. – Будет новый набор пехотинцев, как желает Его Светлость.
– Немедля займись, – потребовал граф. – Отправляйся в ратушу, не дожидаясь конца празднования. И надо опять поднять сборы, наполнить казну – вот твоя главная задача. И только скажи еще раз, что горожане взбунтуются! Плевать! Раз будет бунт – то ты плохой градоначальник! Доступненько?
– Да, Ваше Сиятельство, – поклонился Совиннак, а за ним и Маргарита, запутавшись ногой в своем платье, неловко присела. Граф повеселел, заметив ее неуклюжесть, и снова посмотрел на девушку через очки:
– Упивайся празднеством, дорогуша, – небрежно бросил он. – Как бы не в последний раз… Такого дурновкусия, что на тебе, я еще не видывал!
– От всей души благодарю за любезность, Ваше Сиятельство, – неосознанно повторила взволнованная Маргарита то, чему ее учили преподаватели Культуры.
Махнув своему помощнику идти следом за ним, граф пошел вдоль колонн направо, а градоначальник и Маргарита направились налево, к двери, за какой играла музыка. Ортлиб Совиннак хмурился и молчал. Девушка тоже молчала, хотя очень хотела расспросить его о Нонанданне, но не решалась – муж стискивал ее пальцы, и она без слов понимала, что сейчас с ним лучше вовсе не говорить.
Прислужники раскрыли перед ними двери в парадную залу. В глаза сразу бросилось желто-красное, крытое коврами и шелками сооружение, растянувшееся на подиуме вдоль дальней стены и похожее на шатер о пяти куполах. Внутри, под сенью драпировок, находился стол для почетных гостей герцога Альдриана; впереди стола были ступени и дорожка для столовых прислужников. К высоким спинкам стульев крепились полотна с малыми гербами знатных господ, расшитые бисером и самоцветами. У герцога Альдриана такой герб повторял герб Лиисема, только без каймы из букв, места диагональных полос заняли гербы родителей – вверху сокол Альбальда Бесстрашного, внизу – рисунок от матери из рода Баро – на белом фоне желтые львы, вставшие с копьем на задние лапы, в центре герба – сокол с эмблемой самого герцога Альдриана. У Терезы Лодварской, как у женщины, малый герб был ромбовидным; левую для зрителя половину занимал родовой рисунок мужа – красные соколы на желтом, правую – рисунок ее рода – грозди черного винограда на белом фоне.
Два других длинных стола стояли у окон, и только у одного, предназначенного для незнатных гостей, стулья заменили табуреты, и находились они по обе стороны стола. Со стены, противоположной окнам, замерев между двумя каминами, сурово смотрела на подданных из полукруглой ниши черная статуя Альбальда Бесстрашного: покойный герцог-отец, закованный в рыцарские доспехи, опирался двумя руками на меч, подражая основателю Лиисема, Олфобору Железному. Также залу украшали мраморные панели, кружева золоченых подвесных подсвечников и яркая роспись по штукатурке. На потолке парили четыре прелестные девы, аллегории стихий; собравшиеся у круглой, многоярусной люстры, какую называли «поликанделон» – триста толстых свечей горели на этом солнце, отражаясь бликами в горном хрустале. До этого Маргарита видела подобную роскошь лишь в самых богатых храмах. Центр великой залы предназначался для танцев – в ожидании начала застолья, именно здесь толпился народ.
Градоначальник повел жену среди разряженных аристократов. На празднество к герцогу съехалось множество знатных гостей: кто-то желал устроить выгодные супружества наследникам, кто-то ввести их в окружение герцога, третьи сами желали бы должность при дворе, а четвертые прибыли просто так – развлечься, истратив годовой доход на подарки и заложив земли ради достойного убранства.
Маргарита убедилась, что ее супруг описал здешних дам верно: и юные девушки, и почтенные матроны без стеснения открывали спины и плечи. Узорные по краям рукава, как обломанные крылья ангелов, волочились за мужчинами и женщинами по полу. Верхние платья у дам приподнимались сзади, увеличивая складками объем ниже спины, а спереди смелые вырезы показывали глубокую ложбинку промеж двух соблазнительных округлостей. Молодые мужчины носили чересчур широкоплечие камзолы, но гордились тонкими ногами, что переходили в острые и длинные концы башмаков. Все щеголи покрыли голову высокими шляпами или тюрбанами, а женщины выпустили на свободу волны локонов неописуемой красоты. Если бы муж не сказал Маргарите, что волосы у этих красавиц накладные, она всю жизнь после этого бала считала бы себя дурнушкой. И все вокруг были в мехах, в драгоценностях несметного достоинства, в порхающих перьях… Маргарита узнала синеглазую чаровницу, графиню Онару Помононт. Молодой женщине уже исполнилось двадцать, и она стала еще краше. Ее пышные каштановые кудри спускались каскадом по оголенной спине, а у кукольного лица графини густо сплелись жемчужные нити и сапфиры под цвет глаз. Барон Арлот Иберннак, холостой красавец, опять развлекал эту особу. Он быстро глянул на платье жены градоначальника, расплылся в улыбке и что-то сказал своим друзьям, после чего вся компания рассмеялась. Одной из смеявшихся была миловидная Озе́лла Тернти́вонт, семнадцатилетняя супруга полководца Лиисема. Когда она заливалась смехом, то напоминала Маргарите наглую столовую прислужницу Марили.
Огю Шотно одиноко стоял у камина, делая вид, что согревает руки. Обычно важный и манерный, среди знати он так терялся, что выглядел немного смешным и даже жалким. Увидав Ортлиба Совиннака, управитель замка искренне ему обрадовался.
– Нет, Марлены сегодня не будет, – ответил Огю на вопрос о жене. – Просила передать свои самые теплые приветствия. Она же до празднования Перерождения Воздуха желает предаваться скорби, оплакивая сгинувший род отца. Его Светлость с пониманием отнесся к ее дочернему долгу. И я пришел ненадолго – когда начнутся танцы, думаю улизнуть.
Маргарита поникла: без подруги и ее поддержки это празднование показалось тоскливым. Еще год назад она мечтала хоть глазком взглянуть на пышные торжества в замке герцога – злополучная доля ей не изменяла: желание исполнилось и превзошло чаяния, да всё обернулось так, что она оказалась самой дурно одетой и, значит, самой некрасивой дамой на балу. Отовсюду Маргарита замечала надменно-презрительные лица аристократов. Ее уродливое платье, пошловато расцвеченное ромбами, настойчиво притягивало их насмешливые взгляды.
– Мы тоже ненадолго, – обрадовал жену Ортлиб Совиннак. – Много дел, много важных дел!
Вскоре, предвосхищая появление герцога Альдриана, заиграла торжественная музыка. Люди, расступившись, образовали проход. Градоначальник Совиннак и его жена встали в середине левой «колонны»; аристократы приветствовали герцога у пятикупольного шатра.
Затрубили флейты – точно так же как на торжествах в честь герцогини Юноны. В широко распахнутые двери с галереи зашел правитель Лиисема с супругой, Терезой Лодва́рской. Граф Помононт в сопровождении своего женственного номенклатора, следуя за ними, нес трость с большой герцогской печатью на набалдашнике – ей заверялись грамоты и приказы правителя Лиисема. Диорон Гокннак хранил очки своего патрона.
Приветствуя Альдриана Красивого, мужчины из третьего сословия сняли шляпы, другие гости чуть склонились; при его приближении все припадали на одно колено: чем ниже был их статус, тем сильнее люди приседали. Герцог Альдриан не спешил к своему столу – он останавливался около хорошеньких женщин в открытых платьях и обменивался с ними парой фраз. Его супруга скучала рядом. Герцог Альдриан облачился по моде, которую он сам ввел: широченные плечи, короткий, распираемый толстым подбоем камзол, талия немного на бедрах и длинные, до самого пола, рукава. На голове герцога устроился высокий и широкий тюрбан, причудливо утыканный перьями. Из-под этого головного убора, будто обнимая его утонченное лицо, ниспадали до плеч блестящие, черные волосы, подкрученные внутрь у кончиков. Цвета сине-красного наряда Альдриана Лиисемского, их насыщенность, контраст и обилие золота, больно резали глаза.
Герцог подходил ближе, и Маргарита с удивлением отметила, что Альдриан Лиисемский невысок и хрупкого сложения. И всё же она нашла его великолепным и блистательным.
«Вот только бы он поторопился к своему столу, – думала она. – У меня с непривычки ноги начинают дрожать, а это тяжелое платье – настоящая мука».
Герцог Альдриан едва не прошел мимо, но что-то вспомнив, обернулся к Ортлибу Совиннаку.
– Градоначальник, – произнес Альдриан на меридианском, – я подписал сегодня новый ордер. Не позабудьте принять его перед уходом.
– Благодарю, Ваша Светлость, – ответил тот. – Сегодня же займусь исполнением.
Маргарита не поднимала глаз на герцога и ничуть не пыталась вызвать к себе интерес, но ее уродливое платье обратило на себя и его внимание.
– Ваша новая супруга, господин Совиннак? – спросил Альдриан. – Мы наслышаны, что она юна и хороша собой…
Герцог разглядывал Маргариту, пытаясь оценить ее фигуру, скрытую под панцирем наряда, – смотрел так же, как дети любопытствуют над мешком с подарками и пытаются по очертаниям разгадать, что же там внутри.
– Ваша Светлость, позвольте представить госпожу Маргариту Совиннак, мою супругу, – градоначальник снова поклонился, а Маргарита присела ниже.
– Мои хвалы, господин Совиннак: красавица и… скромница… Я только вчера сказал, что таких дам уж нет на исходе нашего века, – и вот: ошибся.
– Премного благодарю, Ваша Светлость, – ответил градоначальник.
Маргарита слегка улыбнулась в ответ на похвалу и еще ниже присела, согнув колени, – сделала так, как требовала Культура: первой заговаривать с герцогом она не имела права и остаться равнодушной к добрым словам тоже не могла себе позволить. Альдриан Красивый с ней не заговаривал, но не спешил шествовать дальше. Девушка чувствовала взгляд его раскосых, черных глаз, и ее щеки начинали пылать от смущения, стыда за свое убранство и из-за напряжения от дрожавших ног; она быстро взглянула на герцога, надеясь, что он отвернулся, и можно было хоть чуть-чуть привстать.
– Боже! Какие очи! – воскликнул герцог. – Слеза Виверна не иначе! – назвал он знаменитый светлый изумруд, семейную драгоценность герцогов Лиисемских. – Встаньте! – приказал герцог девушке. – В таком платье вы скоро упадете! Оно, должно быть, весит талант!
Маргарита несмело выпрямилась среди склоненных гостей герцога и снова улыбнулась своему правителю, не понимая, можно ли ей заговорить с ним и поблагодарить.
– Госпожа Совиннак, вы из Сиренгидии, не так ли? – спросил ее Альдриан Красивый на меридианском.
– Моя матушка сиренгка, – услышала она собственный голос, говоривший на том же языке. – Была сиренгкой, а батюшка был орензчанином, Ваша Светлость.
Маргарита подняла глаза, чтобы узнать отклик, и увидела белые ровные зубы: герцог улыбался – значит, остался доволен ответом.
«Или же смеется над моим произношением», – пронеслось у нее в голове. Ответить «да» или «нет», как советовал супруг она, растерявшись, позабыла.
Герцог Альдриан отвернулся и пошел дальше, к столу. Больше никого из дам он не поднял. Впрочем, другие придворные, припавшие на одно колено, долго упражнялись в подобном мастерстве и не испытывали неудобств.
________________
Чете Совиннак Огю Шотно отвел лучшие места за третьим столом – спиной к окну и в центре. Сам он уселся напротив приятеля, а место Марлены досталось моложавой вдове судьи, впервые выведшей в свет дочь, одну из подруг Енриити. Рядом трапезничали патриции Элладанна, судьи, командующие преторианской гвардией и богатые торговцы. Был среди них и престарелый златокузнец Ольфи Леуно, хозяин голубого дома со львом, и покрытый бородавками банкир Карасак с очаровательной супругой и владелец скотобойни, толстяк Пажжо, с двумя дочерьми-принцессами. Все они украдкой улыбались, посматривая на убранство жены градоначальника. Гиора Себесро, к облегчению Маргариты, не пригласили.
Затейливого вида яства предназначались для аристократов – их с помпой выносили в сопровождении жонглеров и чудаковато ряженых акробатов, ставили на столик перед подиумом. Распорядители обедов нахваливали блюда и, чтобы сделать первый надрез, приглашали кого-либо из придворных – Альдриан Красивый называл имя счастливчика, а тот преподносил ему и его супруге самый вкусный кусок. После блюдо делили между двумя столами, устраивая соревнование в отгадывании загадок, затем прислужники, находясь от аристократов по другую сторону столов, разделывали для них тушки, – это действо сопровождалось весельем, шутками и взрывами хохота. На третий, дальний от герцогского шатра стол приносили блюда из буфетной комнаты с иными угощениями и уже нарезанным мясом – прислужники только наливали вина незнатным господам и перед началом застольного часа обходили их с водолеем и чашей для омовения рук. Возможно, даже испытывая некую смутную зависть, гости из второго и третьего сословий по большей части дивились, глядя на пир аристократов, тоже радовались и, конечно, не чувствовали себя приниженными, скорее наоборот – их пригласили просмотреть увлекательное представление о том, как развлекается первое сословие, да при этом потчевали. Маргарита и ее супруг стали теми редкими людьми, которые не наслаждались кушаньями или зрелищами. За целый час пиршества Ортлиб Совиннак не сказал жене ни слова: он почему-то злился на нее и не хотел лишний раз смотреть в ее сторону. Она, терзаемая платьем снаружи и мрачными думами изнутри, тоже молчала, ругая себя на чем свет стоит.
Тон за их столом задавала словоохотливая и бойкая вдова судьи – того самого судьи, оправдавшего шестерых насильников и зарезанного спустя триаду. История была шумной, поэтому Маргарита запомнила имя. Вдова, похоже, отлично справлялась без супруга: она купила пару домов, сдавала их и безбедно жила с доходов. Эта еще привлекательная, но уж больно шумная особа лезла во все беседы, по-простому советовала как управлять Элладанном хмурому градоначальнику и заигрывала с манерным Огю Шотно – тот же явно над ней издевался, напоминая Маргарите Оливи. Дочь вдовы – тихая, полноватая и хорошенькая девушка в платье с открытыми плечами, молчаливо ждала, когда начнутся танцы.
После третьей перемены блюд, по окончании часа застолья, музыканты сделали перерыв – это означало, что наступает бальный час. К этому перерыву Ортлиб Совиннак осушил кубок вина и допивал второй, поэтому стал расслабляться – он намеревался вскоре уйти. Маргарита по обыкновению не пила вина и, пребывая в подавленном настроении, почти ничего не кушала. Она думала о том, что завтра с раннего утра новая Ульви будет отмывать горы расписных тарелок и начищать до блеска латунные блюда. Еще она рассматривала статую Альбальда Бесстрашного. Ее отлили из бронзы и зачернили, чтобы поставить на Главной площади в дополнение к памятнику Олфобора Железного: по задумке два воителя должны были символизировать преемственность поколений. Но через год герцог-отец приказал заменить свой памятник, так как сравнение с Олфобором Железным оказалось не в его пользу: он проигрывал прославленному предку и в высоте роста, и в благообразии облика. Новая приукрашенная статуя в целом понравилась Альбальду Бесстрашному, вот только он держал ногу на срубленном деревце – так отображалась его военная победа над королем Ладикэ, ведь символом этого королевства был тысячелетний дуб с золотой кроной, растущий из синего моря. В итоге миниатюрный дуб, какой никого не пугал, а смешил, отпилили – и его заменил рычащий лев, символ второй рыцарской Добродетели, Доблести.
Первую статую перенесли в парадную залу замка. По ней можно было судить о подлинной внешности герцога-отца. Альдриан Красивый походил на родителя разве что раскосыми глазами. Никак нельзя было назвать покойного владельца этого замка приятным: он напоминал Гиора Себесро – такое же грубо вырубленное лицо, но не лошадиное, как у суконщика, а широкое и жесткое, с покатым лбом и гребнем надбровных дуг.
«Альбальд Бесстрашный погубил короля Ладикэ, – думала Маргарита, – а спустя тридцать шесть лет сын убитого решил отомстить за отца уже сыну Альбальда Бесстрашного. Будет ли этому конец? Ортлиб как-то рассказал о слухах, что якобы перед гибелью король Ладикэ проклял род своего убийцы – пообещал смерть его имени, но родился Альдриан Красивый, и в проклятье не поверили, однако больше детей у герцога Альбальда не было: ни мальчиков, ни девочек. Да и у герцога Альдриана всё еще нет сына-наследника, а герцогиня Юнона очень слабого здоровья».
Девушка глянула на пирующего под помпезным шатром герцога Лиисемского и отвела глаза: ей показалось, что он тоже смотрит на нее. Она взглянула снова – улыбнувшись, Альдриан Красивый поднял кубок, посылая ей знак внимания. Вспомнив, как правитель Лиисема подарил Беати воздушный поцелуй, и полагая, что для него такая галантность несущественна, Маргарита подняла в ответ свой бокал. Ортлиб Совиннак, казалось, ничего не заметил.
________________
Музыканты вернулись на балкон, дочка судьи разволновалась – гвардейский ротный командир с рыжей бородой заранее пригласил ее на танец, на ее первый танец в свете. У Маргариты такого еще не случилось и, похоже, снова не предвиделось, но она радовалась возможности покинуть торжество, а по дороге помириться с мужем. Она знала, что вне этого замка он станет прежним Ортлибом с ореховыми, ласковыми глазами.
Многие гости поднялись из-за столов, отошли ближе к стене с каминами; кто-то там прохаживался, кто-то общался. Мужчины, приглашая дам на танец, кланялись им и, если получали согласие, брали рукой кончики пальцев своих избранниц. Причем, если муж брал левой рукой правую руку жены, то чужую жену или незамужнюю девицу мужчина держал правой рукой за ее левую руку. Считалось, что правая рука мужчины свободна, тогда как левая принадлежит его супруге, у женщины правая рука тоже принадлежала мужу – нынешнему или будущему, левая – детям, то есть, подавая мужчине левую руку, женщина брала его под свое покровительство, какое прерывалось с окончанием танца. Когда рыцарь целовал левую руку дамы, то тем самым закреплял их родство по сердцу – отныне рыцарь был ее слугой, она – его покровительницей, и стояла выше него (жена стояла ниже мужа).
Одним из последних поднялся герцог Альдриан. Маргарита думала, что, открывая бал, он исполнит с супругой паво́, но герцог направился к середине третьего стола, к Маргарите, которая и помыслить не смела, что правитель Лиисема пригласит ее, вчерашнюю посудомойку. Альдриан Красивый остановился с другой стороны стола и слегка поклонился. Маргарита взглянула на мужа – тот сидел, опустив глаза к тарелке и так сильно сжав рот, что на его мясистом лице резко проступили скулы. Но вот он улыбнулся, встал с табурета и помог подняться из-за стола супруге. Затем Маргарита сама приблизилась к Альдриану Красивому. Герцог снова ей поклонился, а девушка протянула ему левую руку.
Утонченный и броско наряженный правитель Лиисема отвел девушку, одетую в старомодное и широкое платье, во главу танцевальной колонны. Паво, к счастью для Маргариты, герцог исполнять с ней не собирался, однако ноги у нее всё равно подкашивались от страха – ей ничего другого не оставалось, как показать, чему она научилась за полгода, и наверняка опозориться. Она боялась танцевать с самим герцогом, неуверенная в своем умении изящно двигаться, боялась находиться под взглядом множества любопытных глаз: перед ее взором стояла Главная площадь, когда Блаженный сделал ее объектом насмешек и издевательств. Сердце колотилось чаще и чаще. Но грянула музыка – Маргарита узнала танец, и ее тело само стало двигаться. На герцога Альдриана она старалась не смотреть, чтобы не смутиться еще сильнее; ее щеки и без того горели огнем.
Бал открылся та́рдой – танцем со столь же неторопливыми движениями и величавыми жестами, как и паво. Пары медленно кружились, соприкасаясь руками от запястий до локтей, отходили друг от друга, менялись парами с соседями и снова возвращались к своему партнеру, только уже третьими в ряду – и так до конца колонны, а затем начиналось движение назад. Оттанцевав кое-как с герцогом, Маргарита поменялась местами с графиней Помононт и встала напротив барона Арлота Иберннака. Красавец обольстительно прищурил миндалевидные, карие очи.
– Вы отлично танцуете, ненаглядная роза, – ласково прошептал ей барон на меридианском. – Не робейте и не краснейте более. Лучше явите нам в полноте блеска свою редкую красу.
Маргарита сразу забыла, как он и дамы рядом с ним посмеялись над ее нарядом, – она почувствовала такую симпатию к барону Иберннаку после этих слов, что сама чуть не влюбилась в него.
«Не зря Енриити грезит о таком женихе, – подумала девушка. – Он красив, знатен, добр; из рода воителей к тому же, – подлинный рыцарь!»
Чем дальше Маргарита продвигалась к концу танцевальной колонны, тем легче ее ногам давались повороты. С герцогом Альдрианом она встречалась через каждую пару, и к тому моменту, когда они стали возвращаться назад, к началу колонны, девушка уже привыкла к его присутствию, перестала переживать и краснеть. Плавные движения тарды как нельзя более подходили ее тяжелому платью, в котором невозможно было бы кружиться быстрее.
«Мне крайне льстит внимание Альдриана Красивого, – признавалась она себе. – Этот танец, мой первый танец в свете, да и еще с вождем огромного герцогства я, девчонка из бедного квартала, обязательно запомню на всю жизнь. И буду всю жизнь им гордиться. Спустя годы буду со смехом рассказывать дочерям о своем платье, а потом и внучкам, – и так до самой смерти. Пусть Ортлиб и бесится сейчас… Потом он тоже будет гордиться, как и я, такой честью… Поревнует немного и простит… Он обязательно простит, если любит меня. А он любит, кто бы что ни говорил!»