– Я бы понял это, но только если бы ты мне не внушал это раз за разом! Меня начинает тошнить от слова "семья". От какого-то невидимого долга друг другу… Рад теперь, что её с нами не стало? Снова можешь держать меня в клетке и при себе…

Сеньор Раньери опрокинул бокал бренди залпом. Юлиан не знал, какие чувства сейчас испытывает дед, но сейчас наблюдал один из тех редких случаев, когда в его глаза прокралась грусть.

Юлиан понимал, чем эта грусть была вызвана, но извиняться не собирался, ибо своей неправоты и близко не осознавал.

– О какой клетке ты говоришь? – спросил сеньор Раньери.

– О той, в которой я находился до осени. И той, в которой нахожусь сейчас.

– Свободы захотелось, дорогой внук? Хочешь ступить по намеченной дорожке своего отца? Того, который в поисках свободы бежал из дома, делал, что хотел и погиб в двадцать три года?

– Не смей так говорить о моём отце! – воскликнул Юлиан.– Ты не знал его и не знал, что он сделал!

– Поверь мне, я знал его куда лучше, чем ты, несмотря на то, что и впрямь ненавидел его и старался избегать с ним встреч. Худшее, что я мог пожелать своей дочери и, надо сказать, ожидания он оправдал. Полез на рожон, чтобы преставиться, когда тебе и трёх лет не было. Оставить Франциску и тебя одних! Это называется настоящим предательством семьи!

Внутри Юлиана проснулся долгое время дремавший демон, которого он боялся больше всего. Сейчас у него было только два пожелания – либо выпрыгнуть в окно самому, либо, что было более предпочтительно, выкинуть туда деда и раз и навсегда избавиться от той проблемы.

– В "Алой Завесе" моего отца почитают за героя и не напрасно!

– Ты пропитан духом бунтарства не меньше, чем он, и закончишь так же, если я не помогу тебе…

– Мне не нужна твоя помощь! Я со всем справлюсь сам! И я буду рад пойти по стопам своего отца и ещё раз, пусть и ценой своей жизни, спасти Союз от террористической группировки Молтембера…

– Мы бы справились с ними и без него! – скорчил презрительное лицо дед. – У нас было больше людей, больше финансов и атакующего потенциала. Не говоря уже о харизматичности их лидеров и наших…

– Ты сам-то в той войне участие принимал? Сидел в своём поместье и попивал вино, пока другие умирают за тебя! Так ведь всё было, да? Мой отец сорвался, чтобы не оставаться в стороне от всего этого кошмара, чтобы не узнавать все новости только из газет и светских приёмов, чтобы иметь возможность самому повлиять на ход войны…

– Я помогал Союзу финансированием, пока кто-то исполнял роль пушечного мяса.

– Никому не нужны твои деньги! Победы приносят не деньги, а настоящие герои, которым чистое небо над головой важнее кейса с бумагами…

– Как заговорил… Создается ощущение, что хоть что-то понимаешь в этой жизни. По факту же – не понимаешь совершенно ничего. Такие, как ты, как правило, умирают первыми. Неудачники, которых ты гордо именуешь героями, не выигрывают войны. Прямо говоря, неудачники никогда не побеждают вообще.

– Ты прикрываешь этими словами свою трусость! – не унимался Юлиан. – Пока люди, а в том числе и мой отец, умирали на войне, ты отсиживался в Италии, на юге, докуда война не дошла…

– Ты смеешь обвинять меня в трусости? – понизил тон сеньор Раньери. – Я обладаю банками во Флоренции, Генуе и Палермо. И то, что война те места не затронула – в том числе и моя заслуга, ибо финансирование…

– Ты снова говоришь про деньги! Трус…

Юлиан не смог договорить, потому что неожиданно начал задыхаться. Чем сильнее дед сжимал стакан с бренди, тем больнее сдавливалось несчастное горло Юлиана. Пока он не понял, что дышать уже нечем.

Дед редко пускал в ход невербальное колдовство, но тех редких случаев Юлиан боялся ещё с самого раннего детства, и сейчас кошмар вернулся.

Не дав внуку умереть, сеньор Раньери отпустил стакан и позволил Юлиану жадно вдохнуть снова появившийся драгоценный воздух.

– Не смей обвинять меня в трусости, – тихо и сурово произнёс дед, словно намекая, что это последняя фраза от него на сегодня.

Продышавшись, Юлиан снова не нашел, что ответить. Тело его переполняла жажда к бунтарству и стремлению идти наперекор всему. На какое-то время ему даже показалось, что столь затянувшаяся депрессия отошла на второй план.

– Ты никогда не ценил заботы в свой адрес, – нарушил молчание сеньор Джампаоло. – Юнец с подростковым максимализмом, разбавленным комплексом бога. Сразу после возвращения в Грунндебайтен я подключу все свои связи, чтобы определить тебя в такое место, где из тебя смогут сделать человека.

– Отправишь меня работать? – с долей иронии процедил Юлиан.

– Может быть да, может быть нет. В любом случае, для тебя это будет сюрпризом.

Юлиан всячески пытался пропускать полученную информацию мимо ушей, но, складывалось ощущения, что слова из уст деда насильно капали в его уши.

– Я спать хочу, – сказал Юлиан, хотя спать ему совершенно не хотелось.

Сеньор Раньери опрокинул стопку бренди, выражая на лице нестерпимую боль, которую принесло ему безразличие Юлиана.

Он не стал препятствовать желанию внука откинуться на полку и закрыть глаза, потому что всё, что он пытался сказать, уже сказал.

Юлиан отвернулся и, едва прикрыв веки, снова увидел ужасающую картину, написанную смертью. Сорвенгер снова вырывал сердце из груди Ривальды Скуэйн, и юноша, ровно так же как и тогда, ничего не мог с этим поделать.

А рельсы всё стучали и стучали, напевая свою монотонную, унылую и безвкусную колыбельную.

Уже ближе к полуночи, совершив пересадку в Париже, а затем и миновав Ла-Манш, дед и внук наконец-то закончили своё путешествие. Они высадились в известном каждой собаке лондонском вокзале «Кингс-Кросс», и Юлиан, до этого даже не представлявший себе как он выглядит, сразу понял, где он.

Уже возле выхода из здания их поджидал чёрный «Бентли», из которого, едва парочке стоило появиться на виду, выскочил высокий и худой джентльмен лет сорока, одетый в строгое клетчатое пальто и такую же шляпу, которая явно была не по погоде.

– Сеньор Раньери! – радостно воскликнул джентльмен, протянув деду руку.

У этого человека был слишком длинный нос (в прямом смысле), а такие личности уже на подсознательном уровне никогда не вызывали у Юлиана доверия.

– Прости, что так поздно, – извинился сеньор Раньери, как только отпустил руку встречающего. – Рейс в Париже немного задержался.

– Ничего страшного, сеньор Раньери, ничего страшного. А это, должно быть, мистер Юлиан Мерлин? – поинтересовался джентльмен, нагло уставившись на юношу.

Вопрос был, скорее, риторический.

– Да, это мой внук, – подтвердил сеньор Раньери. – Он не в особом расположении духа, да и сам по себе не очень разговорчив, так что нет смысла пытаться поговорить с ним.

Как точно было подмечено. Признаться, Юлиан был бы очень признателен, если бы с ним и впрямь никто не разговаривал, но джентльмена в шляпе было не остановить.

– Очень приятно познакомиться, мистер Мерлин! – протянул ему руку джентльмен. – Меня зовут Гарри Уинслоу, я представляю интересы сеньора Раньери в Лондоне.

«А ещё сеньор Раньери главный источник твоих доходов» – подумал Юлиан, пожимая руку своему новому знакомому. «Наверное, поэтому ты столь усиленно…».

Вслух он этого говорить не стал, и не стоит лишний раз объяснять, почему.

– Как вам Лондон? – поинтересовался Уинслоу у Юлиана.

– Довольно мерзко, – сказал юноша, сам не поняв, говорит он это серьезно или нет.

Дед окинул его презрительным взглядом, да и сам Уинслоу явно ожидал другого ответа.

Зависнув на пару секунд, джентльмен широко улыбнулся и выпалил:

– Признаться, я и сам не в восторге. Весь Лондон – это десятки оттенков серого, даже, несмотря на то, что сейчас зимняя ночь.

Снегопад, судя по всему, начался ещё с вечера, потому что всё вокруг было покрыто тонким снежным покровом.

Аллеи и дороги были ярко освещены фонарями, но даже так город вдвое уступал по насыщенности красок Свайзлаутерну или тому же Грунндебайтену.

– Я провожу вас до гостиницы, – сказал Уинслоу, любезно открывая заднюю дверь машины для сеньора Раньери и Юлиана. – Номер уже ждёт вас.

Нет смысла рассказывать о том, насколько Юлиану было неприятно провести ещё одну ночь в одних стенах со своим дедом. Оставалось надеяться, что завтра всё закончится и останется пережить лишь обратную дорогу (что, в свою очередь, тоже своеобразное испытание), после чего жизнь наконец-то вернётся в привычное русло.

Радость принесло лишь то, что по приезду дед практически сразу отправился спать, и Юлиан наконец-то получил столь вожделенные минуты одиночества.

Отоспался он в поезде на несколько суток вперёд, поэтому ночью около четырёх часов кряду занимался тем, что листал находившиеся в номере премиум-класса книги, которые помогли ему немного отвлечься.

К сожалению, в стеллаже не было развлекательной или приключенческой литературы, поэтому довольствоваться приходилось бессмысленным перелистыванием наискучнейшей классики, а так же справочниками по истории Союза. Был здесь и путеводитель по самому Лондону с зарисовками его главных достопримечательностей, но как выглядят Тауэр и Биг-Бэн, Юлиан и до этого знал.

Между строк ему удалось наткнуться и на некоторые записи о Молтембере и бушующих около пятнадцати лет назад террористических атаках, но описано всё это было слишком поверхностно и в целом неинтересно.

И ни единого слова о таких людях, как Уильям Монроук, Ривальда Скуэйн, Якоб Сорвенгер и Агнус Иллиций.

Да что они там знают о настоящей войне, на этих страницах истории?

Была идея выкрасть у деда немного бренди, но Юлиан понимал, каким скандалом это обернется с утра, поэтому решил не проверять судьбу на благосклонность.

Во внутреннем кармане жилета Юлиан нашёл письмо от Пенелопы, которое неизменно носил с собой. Для чего? Оно грело ему душу и не давало забывать о том, кто он есть на самом деле?

Тогда почему он до сих пор не решился его прочесть? Что за боязнь останавливала его?

Задав себе несколько вопросов, ни на один из них юноша так и не нашёл ответа.

Он даже начинал немного ненавидеть себя за трусость и нерешимость. Когда, если не сейчас, тот самый момент, чтобы открыть его? Не пора ли возвращаться в привычный ритм жизни и двигаться дальше?

«Нет!» – сказал голос внутри Юлиана, и это был не глас рассудка.

Он неловко запихал его обратно в карман и отправился спать.

Близилось утро, и уже через пару часов дед безо всяких прелюдий разбудит его и заберёт на слушание.

Так оно и случилось. Едва начало светать, громко прозвенел будильник, который услышал не только сеньор Раньери, но и сам Юлиан.

Снова, как и в прошлый раз, он понадеялся, что это сон, но верилось в этот раз в это куда меньше. Судя по всему, Юлиан уже начинал привыкать к тому, что всё теперь идёт не так, как хотелось ему.

Едва он натянул на себя брюки и рубашку, как в дверь постучали и худощавый работник отеля принёс классический английский завтрак – яичницу с беконом, колбаску и чай с молоком.

Сеньор Раньери с видом утончённого итальянского аристократа принялся эстетично и медленно поглощать пищу, тогда как Юлиан принципиально всё это ел вилкой, даже не используя ножа.

– Ты не должен опозорить меня, – сказал дед, недоверчиво глядя на своего внука.

– Я не собираюсь никого позорить, я просто расскажу им то, что видел и всё, – ответил Юлиан.

– Всё это может перерасти в кошмар, и его последствия мне долго придётся разгребать. Подтверди то, что Сорвенгер причастен к тройному убийству, взрыву часов и побегу Агнуса Иллиция, и все будут довольны.

Кусок колбаски застрял у Юлиана в горле. Худо-бедно проглотив его, он заявил:

– У тебя не получится говорить за меня.

– Если надо, я смогу, – медленно проговорил дед, но на Юлиана это не произвело никакого впечатления.

– Ты так же, как и все остальные, не хочешь слышать правду.

– Я знаю правду, и ты подтвердишь её! Якоб Сорвенгер, жадный до власти и амбиций мерзавец, попался в ловушку и ничто не должно помешать ему уйти от правосудия. Молтембер умер пятнадцать лет назад, и он не может быть причастен ко всем этим преступлениям. Ты понимаешь это?

– Да, люди умирают и, как правило, не возвращаются обратно. Но я своими глазами видел его, слышал его голос и да, я присутствовал в момент смерти Ривальды Скуэйн, и это не могло мне показаться…

– Могло, – перебил его сеньор Раньери. – Тебя посчитают сумасшедшим, если ты в присутствии всех сливок общества откроешь рот насчёт всех этих сказок. Это изрядно подпортит мою репутацию, а это мне нужно меньше всего.

– Да плевать я хотел на твою репутацию! – воскликнул Юлиан и бросил вилку на стол.

– Ты заигрался, Юлиан, – бросил ему дед, однако в этот раз в его голосе была слышна не привычная агрессия, а мольба о выполнении просьбы. – Нам всем нелегко из-за напряженной обстановки в семье, но это не повод столь резво рубить с плеча.

Юлиан вышел из стола, не желая слышать эти бредни.

– Я не рублю, – сказал Юлиан, надевая пиджак. – Я лишь хочу сделать как можно лучше для всех. Сорвенгер убил Ривальду, но сделал он это по чужому приказу. Он был лишь пешкой в большой игре. Чтобы победить, нам нужно срубить голову их организации, а не отсекать руки.

– Красиво говоришь. Скуэйн научила тебя таким метафорам? Можешь не отвечать. Я скажу тебе лишь то, что правда, такая, какая она есть, рано или поздно всплывёт наружу. Сейчас же ты можешь лишь усугубить ситуацию.

– Лучше раньше, чем дожидаться новых смертей и ужасов. Жаль, вам не понять этого. Вы думаете только о своих кошельках и своей репутации.

Сеньор Раньери как раз собирался засунуть кусок бекона себе в рот, но, услышав новые обвинения в своей продажности, остановился.

– Честь семьи, – сухо сказал он.

Это словосочетание уже давно начало выводить Юлиана из себя, потому что никакой нормальной семьи у них и в помине не было.

От продолжения неприятного разговора Юлиана спас очередной стук в дверь.

– Такси уже ожидает вас, мистер, – пробурчал работник отеля и захлопнул за собой дверь.

– Я сеньор, а не мистер, – проворчал дед, после чего поспешно встал из-за стола. – Насколько же предусмотрителен и услужлив Гарри, я просто поражаюсь. Отчего же все не могут быть такими же? – посетовал он.

Конечно, Юлиан понял, что это был камень в его огород, но какого-либо внимания он проявлять не стал, несмотря на то, что фитиль внутри уже загорелся.

Центральный конституционный суд Лондона и всего Сообщества Шмельцера ничем не выделялся на фоне других зданий центра этого города. Классический фасад с застекленными стенами, дизайн в духе самых банальных традиций эпохи Возрождения и безликая, однообразная сухость серых камней. Таких же серых, как и сам Лондон.

Консьерж на входе поклонился сеньору Раньери словно какому-то лорду и кинул многозначительный взгляд в сторону Юлиана, предварительно сунув в руки деда какую-то жёлтую бумажку, вероятно, являющуюся чем-то вроде пропуска в это место.

Здание суда вряд ли когда-то пустовало, но в этот особенный день там было не протолкнуться. Куча джентльменов в однообразных чёрных костюмах и шляпах, и чуть меньшая компания всё столь же однообразно одетых дам сновали туда-сюда, отвешивая приветствия сеньору Раньери. Имело ли какой то смысл их нахождение здесь? Юлиан не мог представить.

Здесь было настолько серо, безлико и однообразно, что Юлиану хотелось едва ли не вздёрнуться, лишь бы закончить всё это побыстрее. Хуже всего в своей жизни он относился к такой скуке и полнейшему отсутствию красок. Он лучше бы был беглым преступником вроде почившего Агнуса Иллиция, чем когда-то устроился на похожую работу.

– Очень рад вас видеть, сеньор Раньери, – прервал размышления Юлиана один знакомый голос.

Дед остановился, уперевшись глазами в Стюарта Тёрнера.

– О да, взаимно, – произнёс он. – Мистер… Свон?

– Тёрнер, – поправил его тот.

– Сердечно прошу простить меня. Я многое слышал о вас, но вот лично видеться нам доселе не приходилось.

– Всё бывает впервые, – улыбнулся Тёрнер. – Заседание вот-вот начнётся, вы как раз едва не опоздали. – Стюарт сделал долгую паузу, прежде чем обратился к самому Юлиану: – Вас я тоже очень рад видеть, герр Мерлин. Я пытался убедить судей не вызывать вас сюда, но они были непоколебимы.

– Не стоит, – вмешался сеньор Раньери. – Ведь он у нас уже взрослый мальчик.

Юлиан предпочёл не отвечать ни тому, ни другому.

В зале заседания было безумно душно. Мало того, что здесь собрались представители всех одиннадцати коммун Союза Шмельцера в общем количестве не менее чем двух сотен человек, так ещё здесь было до того тесно, что это место более походило на суд Свайзлаутерна, если не Грунндебайтена.

Трибуны расположились здесь двумя полуокружностями – чем трибуна была дальше, тем выше она находилось. Промеж этих полуокружностей, противоположно входу, располагалась трибуна для трёх судей, главой которых былл бородатый и седой старик, то и дело хлюпающий носом и водивший своей нижней челюстью то вправо, то влево.

Юлиану досталось место справа, на самом первом ряду.

– Препочтенный Бенджамин Ноттингемский, кавалер ордена Пульмана и почётный рыцарь бывшей Британской Империи, – прокомментировал сеньор Раньери. – Руководит слушаниями уже более сорока лет, и никто прежде не подозревал его в предвзятости.

Выглядел этот Бенджамин так, словно руководит слушаниями лет сто, не меньше.

Лишь спустя пару десятков минут непрекращающегося шума несколько верзил затащили в зал огромную клетку с толстенными чугунными решётками, сквозь которые Юлиан наконец увидел того, ради кого здесь все собрались.

Некогда аккуратно зачёсанные назад волосы Якоба Сорвенгерра стали куда длиннее, растрепаннее и грязнее, аккуратно выбритый подбородок оброс длинной и густой бородой, а взгляд из строгого, но справедливого стал схож со взглядом настоящего безумца.

– Добро пожаловать, герр Сорвенгер, – ухмыльнулся сеньор Раньери.

Юлиан на секунду перекинул взгляд на деда, но тут же бросил его обратно на узника. Узника, повинного в смерти Ривальды Скуэйн.

Бенджамин Ноттингемский немощно, но уверенно стукнул своим молотком, и гам наконец-то затих.

– Всем встать, – возвестил он. – Суд идёт.

Зал мгновенно поднялся, затем так же единовременно опустился на свои места.

– На сегодняшнем слушании рассматривается дело Якоба Вольфа Сорвенгера, обвиняемого в террористическом акте на территории Свайзлаутерна, повлекшего за собой гибель Ривальды Скуэйн и Яна Поборского, а так же в тройном убийстве Люция Карнигана, Ровены Спаркс и Грао Дюкса.

Судья немного прокашлялся, после чего перелистнул страницу дела.

– На основании Кодекса Шмельцера герр Якоб Сорвенгер может считаться особо опасным преступником в случае, если его вина будет доказана. В качестве защитника подозреваемого выступает фрау Хлоя Гесснер, в качестве обвинителей представители всех одиннадцати коммун Союза Шмельцера.

– Нечестно – одна против одиннадцати, – перебил судью из своей клетки Якоб Сорвенгерр, после чего получил немедленный разряд тока прямо из прутьев решетки, за которые держался.

Хлоя Гесснер представляла из себя довольно молодую и милую девушку с невысоким ростом, яркими зелёными глазами и чёрными волосами, убранными назад в тугой пучок. Она был немного похожа на Сорвенгерра, и, не будь тот бездетен, Юлиан спокойно посчитал бы её за его дочь.

Главный судья, очевидно, не обратил на это никакого внимания, поэтому без доли смущения продолжил:

– Господа Стюарт Тёрнер и Лиам Тейлор, представляющие на сем слушании Свайзлаутерн и всю Немецкую Коммуну, предоставили нам необходимые и неоспоримые доказательства вины подсудимого.

Эти господа мгновенно привстали, и у Юлиана кольнуло что-то в сердце, когда он увидел мистера Тейлора. Как же он раньше мог его не заметить? Единственного человека, после Ривальды и Уэствуда, кто более-менее хорошо к нему относился. Он непременно найдёт Тейлора после того, как слушание закончится, и поздоровается с ним, если к тому времени его настроение не испортится окончательно.

– Сегодня же мы собрались здесь, чтобы выслушать слова последнего свидетеля по этому делу и вынести окончательный приговор, – сухо произнёс судья, и у Юлиана снова легонько кольнуло в сердце, потому что речь шла про него.

Сотни взглядов мгновенно переметнулись в его сторону, и Юлиана охватила паранойя. Следовало что-то сделать, но он понятия не имел, что.

– Герр Юлиан Андерс Мерлин, встаньте.

Прежде чем Юлиан успел что-то сообразить, сеньор Раньери ткнул его тростью в бок и тот непроизвольно вскочил.

– Да, господин судья, – сказал он, не поднимая головы.

– Пройдите к трибуне, – вежливо попросил Бенджамин Ноттингемский.

Стараясь игнорировать все взгляды, идущие в его сторону, он медленно приблизился к трибуне, что была в непосредственной близости от самого Сорвенгерра. Теперь он ощущал на себе и его навязчивый взгляд, а он был куда острее сотен других, вместе взятых.

– Согласно показаниям других свидетелей, вы тоже находились на крыше часовой башни в ту роковую ночь, – сказал судья.

Юлиан ничего не ответил, и в воздухе повисло жуткое ощущение всеобщей неловкости.

Выждав паузу и поняв, что Юлиан её так и не нарушит, Бенджамин Ноттингемский взял управление ситуацией в свои руки:

– Так что же произошло там?

Молчать дальше было уже нельзя, и Юлиан, на пару сантиметров приподняв подбородок, но все ещё не рискнув встретиться взглядами с судьёй, начал говорить:

– В ту ночь на той самой крыше погибли люди. Одной из них была Ривальда Скуэйн, а вторым Ян Поборский, но я его не знал.

– Якоб Сорвенгер убил их? – спросил судья, и весь зал замер в ожидании ответа.

Скажи сейчас Юлиан «да», и всё бы закончилось. Абсолютно всех устроил бы такой ответ, и Юлиан отправился бы в Грунндебайтен, а Сорвенгерр на эшафот. Но что-то помешало произнести ложь, пусть та и не сильно отличалась от правды.

– Якоб Сорвенгерр активно способствовал этим убийствам, – сказал Юлиан. – И сердце из груди Ривальды Скуэйн вырвал он. Но приказ был отдан графом Акруром Молтембером.

Он услышал громкий вздох, который, казалось бы, одновременно издал весь зал.

– Акрур Эодред Молтембер погиб почти пятнадцать лет назад, – парировал судья. – Все это знают. Значит ли это, что вы подвергаете сомнению правдивость источников, сообщивших о его смерти?

– Не подвергаю, господин судья. Вполне возможно, что Молтемберу удалось убедить всех в этом, но я видел своими глазами то, что видел.

– Ян Поборский поразительно похож на Акрура Молтембера, – сообщил судья. – Вы вполне могли принять именно его за почившего злодея.

– И уже потом вследствие пережитого шока ваш мозг додумал историю в виде самого ужасающего варианта, – неожиданно вставила своё слово Хлоя Гесснер, и весь зал буквально опешил от её небывалой дерзости.

Однако, вопреки всем ожиданиям, судья не сделал ей никакого замечания, а лишь дополнил её слова:

– Не столь категорично, фрау Гесснер, но доля логики в ваших словах имеется. В стрессовых ситуациях наш мозг составляет просто невероятные картины событий, лишь бы оградить себя от ужасающих воспоминаний.

– По-вашему, я сумасшедший? – обратился Юлиан не то к судье, не то к защитнице Сорвенгера. – В ясном состоянии ума я сообщаю, что в 1996 году Молтембер не погиб, а отправился в Эрхару, откуда при помощи Сорвенгера практически вернулся, если бы не своевременное вмешательство Ривальды Скуэйн.

– Смею сообщить, господин судья, что не существует ни одного задокументированного доказательства существования Эрхары, кроме ветхих оккультных томов и детских сказок, – вновь влезла в дело фрау Гесснер, и на этот раз уже никто не удивился.

Юлиан понял, что начал болтать лишнее, и уже было пожалел, что вообще решился на этот рассказ, но отступать назад уже было бессмысленно.

– И всё же, – сказал судья, прикусив губу, – мне бы очень хотелось выслушать рассказ герра Мерлина полностью. Вы же готовы? – обратился он к Юлиану, и у того затряслась нижняя губа.

– Да, я готов, – собрал волю в кулак Юлиан и начал: – Почти пятнадцать лет назад Молтембер был побеждён, однако по каким-то причинам был не убит, а отправлен в Поднебесную Эрхару. Для того, чтобы заключить договор, требовалось семь человек. Я не смогу сейчас вспомнить имена всех семерых, но в списке однозначно присутствовали Люций Карниган, Грао Дюкс, Ровена Спаркс и… И Ривальда Скуэйн.

– Что были убиты в течение пары месяцев?

Неизвестно, являлось ли следствием хорошего такта перебивать свидетеля по ходу его показаний, но судья последовал примеру Хлои Гесснер и сделал ровно то же самое.

– Именно так, – кивнул головой Юлиан. – Их смерть была нужна для того, чтобы расторгнуть договор и вырваться наружу.

– Полагаю, остальные трое тоже были убиты?

– Да, они умерли гораздо раньше по разным причинам. Якоб Сорвенгер ещё с момента войны являлся последователем Молтембера и вместе с Яном Поборским и Агнусом Иллицием все эти годы вынашивал план по вызволению своего господина из Эрхары. Благодаря Агнусу Иллицию им удалось найти Роковые Часы, которые могут убивать на расстоянии ровно в назначенный час.

Бенджамин Ноттингемский поднял вверх указательный палец, приказывая тем самым Юлиану остановиться, после чего вытащил из-за стола серебряные карманные часы на толстой цепочке.

– Вы про них? – спросил он.

– Да, только сейчас это просто безделушка, не имеющая никакой мощи.

– Нам удалось установить, что убийства Спаркс, Карнигана и Дюкса были совершены и впрямь при помощи этих часов. Знаете, это наичернейшая магия из всех возможных, корни которой уходят глубоко в историю. Но не дальше изобретения самого механизма часов, – дополнил судья и убрал часы обратно. – Когда-то подобные артефакты повсеместно уничтожались, и мы думали, что с этим навсегда покончено, однако теперь мы знаем, что у тёмных искусств ещё остались последователи.

В этот момент в разговор снова вмешалась бравая защитница Сорвенгера Хлоя Гесснер:

– Правильно ли я понимаю, герр Мерлин, что все семеро на данный момент мертвы? Отчего же тогда наш великий и ужасный Молтембер не вернулся и границы Союза Шмельцера всё ещё в безопасности?

– Его якорем на земле оставалась Ривальда Скуйэн, – ответил Юлиан, несмотря на то, что понимал, что весь зал его считает тем ещё чудаком. – Он оставил в ней часть свой души, и именно это позволяло ему контактировать со своими союзниками. Убив её, он оборвал эту связь и теперь оказался отрезан от реальности навсегда.

Юлиан бросил взгляд на сидящего неподалёку сеньора Раньери и увидел его ужасный, просто вопиюще ужасный взгляд. Именно так выглядят люди, готовые убить. Уж кому, если не Юлиану, знать это?

– Выходит, он устроил ловушку самому же себе? – спросил судья.

– Сам об этом и не подозревая.

Судья, Юлиан и Хлоя Гесснер молчали, обдумывая, кому же из них сделать первый шаг. В то же время присутствующие в зале ждать ничего не хотели и потому активно перешёптывались между собой.

– Это очень грамотно разработанная версия, герр Мерлин, – сказала фрау Гесснер. – Уверена, что в самых популярных нынче книжках злодеи возвращаются именно так. Однако я не могу понять – по чьему слушанию мы здесь находимся? Уже ставшего полумифическим Молтембера или же Якоба Сорвенгера, который начинает скучать? Считаете ли вы его виновным?

– Да, считаю, – ответил Юлиан. – Считаю виновным более, чем кто либо. Ибо если бы не он, Молтембер ни за что не смог бы найти часы и тем более распоряжаться ими.

Судья замолчал, явно придумывая новые каверзные вопросы. Можно сказать, что тем же самым занималась и фрау Гёсснер, однако она, ко всему прочему, ещё и ожидала новую почву для дискуссий.

– Тогда как вы прокомментируете взрыв часов? К чему всё это было, и кто в этом виновен? – созрели наконец-то вопросы у судьи.

Юлиан сомневался, стоит ли рассказывать или нет. Он ощущал, как весь зал смотрел на него как на чудака, и более всего на свете желал прямо сейчас сбежать отсюда и никогда не возвращаться. Провернуть, так сказать трюк, который исполнил почти полгода назад, бежав из усадьбы своего деда.

Однако люди должны знать правду. И если не сейчас, то потом они всё равно в неё поверят.

– Разрушив договор семерых, Молтембер планировал и сам заключить договор с Эрхарой, – начал Юлиан. – Ему были нужны рыцари Эрхары, заточённые туда много сотен лет назад. С их помощью он хотел усилить свою армию и после возвращения нанести сокрушительный удар. Хозяева Эрхары запросили взамен новые души. Сто тысяч душ.

– Но вы говорили обо всём населении Свайзлаутерна, а это триста тысяч – усмехнулась Хлоя Гёсснер.

– Достаточно было и ста тысяч, – ответил Юлиан и продолжил. – Убить их всех при помощи карманных часов Молтембер не смог бы. Вернее, смог бы, но на это ушло бы много времени, а ждать он не хотел. Поэтому он переместил мощь карманных часов в Центральные Часы города, а это позволяло уничтожить всех, кого он хотел, единым разом.

– Но разве это так работает? – спросила Хлоя Гесснер, вновь не дожидаясь окончания монолога Юлиана. – Какая разница, какого размера часы, если сила в них одна и та же?

– Если бы это было так, Молтембер знал бы об этом. Всё, что я сейчас говорю, я слышал от него самого, и не мне судить, правда это или нет. Суть в том, что часы убивают ровно в полночь, но полночь они так и не пробили, потому что за секунду до этого пошли в другую сторону и взорвались. Наличие взрыва вы тоже будете отрицать? – обратился Юлиан то ли к судье, то ли к Фрау Гесснер, то ли ко всему залу, то ли вообще к самому себе.

Он ощущал себя вруном и фантазёром, потому что ему однозначно никто не верил. Если бы они пригласили на слушание ещё и Пенелопу Лютнер – человека, который тоже присутствовал в ту роковую ночь на крыше часов и знал ровно то же самое, что и Юлиан, всё могло бы быть иначе. Два голоса смогли бы достучаться до них, но этого не было. Словно нарочно никто не хотел в это верить, потому никто и не позвал второго свидетеля, чтобы он не портил им нарисованную ими же картинку. А уж Пенелопе хватило бы смелости сказать правду, как и самому Юлиану. В своей красавице он был более чем уверен.

– Кто же заложил взрывчатку? – спросила Хлоя Гесснер, словно наконец-то нашла несостыковку в деле и теперь сможет давить на неё до победного конца.

К несчастью, на это и впрямь ответить было нечего.

– Полагаю, это был тоже план миссис Скуэйн, – сказал он. – Однако, я не знаю точно.

– Выходит, вы посмертно обвиняете её в преступлении? – спросила настырная защитница.

– Она спасла нас всех. Треть жителей целого города, сто тысяч невинных людей. Разве какое-то сооружение дороже человеческих жизней?

– Довольно, – прервал его судья. – Довольно, герр Мерлин. Мы достаточно наслушались от вас на сегодня, теперь же позвольте нам отдохнуть и перейти к более насущему.