Алая Завеса. Наследие Меркольта

В течение учебного дня Юлиан не мог ни на чём сосредоточиться. Он оставил попытки записывать лекции под диктовку преподавателя, когда осознал, что пишет в тетрадь совершенно не то.

Юлиан и впрямь поступил гнусно по отношению к Йохану. Отправляясь на Мерденштрассе в тот самый дождливый день, он совершенно не думал о последствиях. К несчастью, Йохан оказался прав – Юлиан думал только о себе. Он не строил своё счастье, а похищал чужое.

Имеет ли он после этого право жаловаться на свою жизнь? Обвиняя во всех смертных грехах окружающих – Браво, Пенелопу или Сорвенгера, он не удосужился посмотреть в зеркало для того, чтобы убедиться, что сам лучше, чем они.

Юлиан ничем не лучше. Он стал тем, кем и положено быть в этом городе – нечестивцем, ходящим по головам.

Хелен раздражающе скрипела ручкой. Несмотря на то, что она оставалось едва ли не последней, с кем Юлиан не успел поссориться, он искренне желал выхватить эту ручку из её рук и выкинуть в окно.

Но держался.

Когда прозвенел звонок, Юлиан облегчённо выдохнул. Его страдания были закончены, и теперь он может вновь отправиться заполнять пустоту ставшим привычным для себя способом – свиданием с Магдаленой.

– Солнце! – улыбнулась Хелен, прикрыв ладонью глаза.

На улице и впрямь был невероятно погожий денёк.

– Поражаюсь твоей способности радоваться мелочам, – равнодушно ответил Юлиан.

Студенты академии расходились по домам. Юлиан намеревался попрощаться с Хелен у ворот, после чего отправиться на остановку ожидать троллейбус, идущий на Мерденштрассе.

– Это никакая не мелочь, – обиженно произнесла Хелен. – Когда ты в последний раз наслаждался солнцем? Сходим куда-нибудь?

– Не сегодня.

– Ты так говоришь уже третью неделю. Возьмём Йохана, Гарета…

– Плохая идея. Йохан со мной больше никуда не пойдёт.

Юлиан не планировал открывать правду Хелен, но она сама собой выскочила из его уст. Девушка остановилась и, деловито положив руки на бока, спросила:

– Вы поссорились?

– Я тороплюсь, Хелен.

– Что случилось?

Юлиан развёл руками.

– Я встречаюсь с Магдаленой Хендрикс.

Глаза Хелен едва не выкатились из орбит, а рот непроизвольно открылся и застыл в непонимании.

– Ну и дела, – шокированным тоном произнесла она.

– Пожалуйста, не дави на меня. Итак…

Юлиан замер, увидев Моритца Зенхайзера, который загородил своим телом ворота. Среди простоватых студентов академии он смотрелся настолько величественно, что все обходили его стороной.

– Договорим потом, – сказал Юлиан и, махнув рукой, отправился в сторону Зенхайзера.

– Куда ты? – кинула вдогонку Хелен, но юноша никак не отреагировал.

Прошло всего лишь пять дней после встречи в «L’Assiette», и Юлиан никак не ожидал, что настолько скоро вновь увидит Моритца.

– И здесь ты учишься? – поворотил носом Зеннхайзер, после того, как окинул взглядом школьный двор.

– Вы видите здесь что-то необычное?

– Я ожидал, что внук сеньора Раньери должен учиться в Оксфорде или Кембридже.

– Он предлагал мне.

Юлиан не соврал.

– Но ты выбрал Свайзлаутерн, – непонимающе ответил Зеннхайзер.

– Не хочу до конца жизни быть ему обязанным.

Зеннхайзер улыбнулся.

– Похвально. Весьма похвально. Но, к сожалению, академия Болеслава – не та ступень, с которой начинается большая карьера.

– Мне не нужны никакие большие карьеры.

Юлиан не любил, когда кто-то усиленно пытается углубиться в его личные дела. Вряд ли Зеннхайзер пришёл сюда для того, чтобы узнать, как дела, поэтому стоило поскорее закончить этот разговор и перейти к сути.

– На твоём месте я бы прислушался к совету деда, – сказал Зеннхайзер и вышел за пределы двора.

Юлиан спешно проследовал за ним.

– У вас ко мне что-то важное? – спросил он.

Зеннхайзер вновь улыбнулся. Скорее всего, его развеселила деловитость Юлиана, который пытался показаться серьёзным и солидным человеком, способным наравне беседовать со взрослым и, откровенно говоря, непростым визави.

– Думаю, тебе это будет интересно, – сказал Зеннхайзер. – Вчера мне повезло, и я встретился с Рейнхардтом. Ненароком произнеся твоё имя, я с удивлением узнал, что он тоже не прочь с тобой встретиться.

Юлиан нахмурил брови.

– Выходит, он знает меня?

– Не интересовался, откуда именно. Но, судя по всему, ты мне не солгал – вы знакомы.

– Что ему от меня нужно?

– Я думал, это ты мне скажешь. Я видел Рейнхардта всего лишь второй раз в своей жизни, и подружиться с ним не успел.

– Встреча с ним может быть опасной для меня, – признался Юлиан. – Не исключено, что он захочет меня убить.

– Убить? За что?

– Думаю, причины имеются. Я готов с ним встретиться, но только в каком-то людном месте. Парке, например.

Зеннхайзер задумчиво потёр гладкий подбородок.

– Не в нашем положении ставить ему условия.

– Где он хочет встретиться?

– Не уточнял. Но я передам ему ваше предложение. Городской парк на Свайзерштрассе. Устроит?

Юлиан завис на некоторое время. Его губы начали дрожать.

– Что с тобой? – поинтересовался Зеннхайзер.

– У меня будет хоть какая-то гарантия безопасности?

– Ты действительно думаешь, что кандидат в мэры устроит кровавое убийство прямо на глазах у толпы людей? Даже если он действительно тот, о ком ты говоришь, забота о репутации ему не позволит.

– Вы даже не представляете, на что он способен.

– Я не понимаю тебя. Неделю назад ты умолял меня о встрече с ним. Теперь, когда он согласился, ты вдруг понял, что тебе страшно?

Зеннхайзер был прав. Юлиан не должен так резко менять свои мотивы.

Кроме того, он оставался единственным человеком в городе, кто знал правду о Сорвенгере и имел хоть и иллюзорные, но не нулевые шансы его остановить.

– Я согласен, – хриплым голосом произнёс Юлиан. – Встречусь с ним. И поговорю как мужчина с мужчиной.

Должно быть, это звучало смешно. Юлиан поставил себя – безбородого мальца, в один ряд с настоящим монстром – Сорвенгером.

Но Зеннхайзер смеяться не стал.

– Славно, – сказал он. – И не забывай. Я должен быть обо всём в курсе.

– Вы узнаете всё до последнего слова, – пообещал Юлиан.

Зеннхайзер улыбнулся и, спустя пять минут, попрощался с юношей и отправился по своим делам.

Последующие за этим два дня Юлиану сложно было дышать. Ком, засевший в горле, упорно отказывался уходить, а судорожное дрожание ног не покидало его, казалось бы, даже по ночам.

Юлиан почти ничего не ел. Он пил много воды – живительная влага освежала его, но лишь на какое-то время.

Он всё ещё чувствовал, что это какой-то обман. Юлиан так долго искал встречи со своим смертным врагом, но, получив свой шанс, впал в полнейшую апатию. Его могло ожидать что угодно – победа, смерть или полное забвение.

О свиданиях с Магдаленой не могло идти и речи. Юлиан сослался на учёбу, но сделал это крайне неубедительно. Но он был уверен, что она поймёт его тогда, когда он раскроет правду. Сейчас же он мог находиться только наедине с самим собой.

Спал он тоже очень мало. Скрипя кроватью до рассвета, он не переставал рисовать в своей голове картины грядущего. Иногда он своими руками душил Сорвенгера, улыбаясь и громко смеясь. Юлиан едва ли вслух праздновал победу, но, приходя в себя, сталкивался с суровой реальностью, которая не всегда походила на ожидания.

Во снах Сорвенгер не церемонился с Юлианом. Едва увидев юношу, он протягивал руку в его сторону, проникая внутрь грудной клетки. Несмотря на попытки сопротивления, Юлиан проигрывал, а его бьющееся сердце оказывалось в руках ликующего Сорвенгера.

Он не готов.

Но никто из героев не был готов к своему подвигу. Он приходил спонтанно, и все они побеждали лишь при помощи чуда.

Юлиан не был героем легенд. Но прямо сейчас он, подобно избранным, являлся последней надеждой.

Он не мог пойти на встречу без какого-либо плана. Поэтому выпросил у Гарета старый диктофон, который ненароком однажды заметил в его сумке.

– Зачем он тебе? – удивился тогда сосед.

Юлиану было страшно говорить правду.

– Ты узнаешь позже, – сказал он. – Обещаю, ты окажешься первым, кто послушает эту кассету.

Это объяснение устроило Гарета. Будучи по натуре азартным человеком, он любил гнетущую атмосферу неизведанного.

Когда Юлиан надевал кеды, ему пришла в голову идея сдаться. Бросить всё и отправиться к Магдалене – ибо там, по крайней мере, он не подвержен угрозе смерти. Но внутренний демон толкал его вперёд, потому что не мог иначе утолить свой голод.

Юлиан посмотрел на Гарета. Вполне возможно, он видел его в последний раз.

Было страшно. В этот момент он осознал, что Гарет ему так же дорог, как Хелен, Пенелопа или Уэствуд. Несмотря на то, что Юлиан не так долго был знаком с ним, он успел привыкнуть к этому весёлому, обаятельному юноше со своеобразным чувством юмора.

Юлиану хотелось встретиться с Йоханом для того, чтобы извиниться перед ним. Не имело значения, что на самом деле он ни в чём не виноват. Имело значение только то, что Юлиан не хотел покидать этот мир, зная, что с кем-то не помирился.

То же самое касалось и Пенелопы. Несмотря на данное себе обещание больше никогда не думать о ней, он не мог оставить её одну здесь. Попросту не имел на это права.

Нет. Он должен вернуться живым – с триумфом и под всеобщие аплодисменты.

Городской парк воскресал. В такие дни особенно приятно находиться в этом месте – наслаждаться тишиной, свежим воздухом и потрясающей весенней природой.

Но не сейчас. На данный момент это место было обагрено кровью.

Юлиан присел на казавшуюся весьма удобной лавочку под деревом, но и там не смог достигнуть состояния покоя. Он положил ногу на ногу, затем поменял их местами, но всё ещё ощущал ужасный дискомфорт.

Потрогав рукой карман, он удостоверился, что диктофон всё ещё на месте. Возможно, уже через несколько часов этот предмет станет важнейшей уликой в деле против преступника Якоба Сорвенгера, а сам Юлиан – настоящим героем.

Но он не хотел загадывать наперёд. Будущее невозможно было предвидеть.

Юлиан посмотрел на наручные часы. Они показывали ровно три часа дни. Именно это время было назначено для роковой встречи.

Он не тешил себя иллюзиями. Никто не исключал того, что Сорвенгер не только опоздает на час подобно Моритцу Зеннхайзеру, но и вообще не придёт.

Но он не разочаровал Юлиана.

Юноша был готов поклясться, что не видел никого, кто приближался к нему. Но, повернув голову направо, увидел его – высокого, пугающего и облачённого в чёрный костюм.

На Сорвенгере были большие чёрные очки – скорее всего, он успел стать заложником своей известности, и таким образом рассчитывал оставаться инкогнито.

Но Юлиан, казалось, узнал бы Сорвенгера, даже если бы он находился в маске.

Сердце замерло и, похоже, не запустилось вновь. Юлиан находился лицом к лицу с ним – теперь не оставалось никаких сомнений, что Сорвенгер существует. Всё такой же грациозный, утончённый и излучающий уверенность, он более не походил на взлохмаченного и неопрятного подсудимого со слушания в Лондоне.

На висках прибавилось седины, а под глазами морщин, но он оставался тем же самым, кем и был. Тем, кто вырвал сердце Ривальды из груди и выбросил его. Юлиана невероятно сильно злило то, что он не может видеть глаз Сорвенгера, но рисковать, срывая очки, он не решился.

– Хороший денёк, не правда ли? – поприветствовал Юлиана гость.

Голос тоже не изменился.

– Якоб Сорвенгер, – не поворачивая головы, прошипел Юлиан.

– Не называй меня так. Моё имя – Якоб Рейнхард.

– И что теперь? Тоже начнёте меня убеждать в том, что Сорвенгер – это выдумка?

– Нет, – повернул голову собеседник. – Можешь считать меня за кого угодно, но не за лжеца.

– Вы так спокойно говорите об этом? Очевидно, вам известно, насколько мне была дорога Ривальда Скуэйн? Помните её? Вы ещё ей сердце из груди вырвали.

Внутри Юлиана полыхало адское пламя. Демон умолял его растерзать Рейнхардта, но Юлиан, который всё ещё оставался самим собой, понимал, что это было бы самоубийством.

Незаметно он включил диктофон. Сорвенгер ничего не заметил.

– Так ты здесь для того, чтобы мстить? – он повернулся к Юлиану.

Юноше стало жутко.

– Хотелось бы, но у меня ничего не выйдет.

– Согласен. Тогда почему ты здесь?

Этот вопрос поставил Юлиана в тупик.

– Потому что до сих пор не могу найти покоя. А ещё, потому что я единственный, кто знает, что это вы пытались вернуть Молтембера из Эрхары.

– И что ты намереваешься делать с этими знаниями?

– Донести до всех.

– Я думаю, нелогично раскрывать мне свои планы.

– Так убейте меня.

– Мог бы. Но, к несчастью, я не тот демон, за которого ты меня считаешь. Возможно, и не безгрешен, но беззащитных детей убивать не буду.

Очевидно, Сорвенгер примерил на себя образ благородного злодея.

– Тогда в какой-то момент я сам убью вас.

– Сильное заявление. Прямо сейчас ты угрожаешь потенциальному мэру этого города. Считаешь, что эта разумно?

– Нет.

Юлиан не понимал, почему всё ещё жив. Он буквально настаивал на том, чтобы Сорвенгер раскрыл свой лик всему городу, но тот был настолько апатичен, что вызывал лишь чувство раздражения.

– Видимо, мы близки к тому, чтобы понять друг друга. Времена изменились, Юлиан Мерлин. Ты считаешь меня за истинного врага, и в чём-то ты прав. Но это всё осталось в прошлом. Его не изменить. Стоит это принять. Мы оказались на войне по разные баррикад. Исторически сложилось так, что люди непрерывно воюют друг с другом. И на войне не бывает неправых. Каждый прав, но лишь отчасти. То же самое случилось и с нами.

– Вы предлагаете мне дружбу?

– Дружба между нами невозможна, но я хочу достичь определённого уровня взаимопонимания. Полагаю, что ты остался всё тем же строптивым сорванцом, что и раньше, а значит, пытаешься убедить всех в том, что Якоб Рейнхард – крайне плохой человек, который желает погубить этот город?

– И это абсолютная правда. Ведь это вы убили Густава Забитцера, Людвига Циммермана и Роберта Ковальски.

Юлиан не мог принять подозрительного спокойствия Сорвенгера.

Его ответ мог поставить точку в этом деле. Если собеседник признается в убийствах, ничто не поможет ему скрыться от правосудия, потому что запись на диктофоне выступит в качестве явки с повинной.

– Густав Забитцер погиб в результате несчастного случая, а Циммерман и Ковальски покончили с собой. По-моему, ситуация более чем прозрачная.

– Я знаю, что это ваших рук дело.

– Одной лишь уверенности недостаточно. А доказательств нет, и не будет. Департамент закрыл дело. Пора и тебе забыть о нём.

– Если вы уверены в своей неприкосновенности, то зачем просите меня забыть обо всём? Я же не более чем муха, что летает под носом. Меня прихлопнуть – раз плюнуть.

– Якоб Рейнхардт не убийца. Я пытаюсь прийти к какому-либо компромиссу, потому что ты мне, как ни странно, нужен.

– Я? Зачем?

– Объясню, но прежде ты должен понять меня. Сорвенгер – твой враг. Рейнхард – тот, с кем тебе выгодно считаться. Ты желаешь остаться в этом городе, потому что он многое для тебя значит, а я в скором времени могу прийти к должности мэра. Разве тебя не прельщает такая поддержка?

– Не в том случае, когда мэр – убийца.

– А Забитцер был безупречен? Знай ты столько, сколько и я, то так бы не думал. Это политика. Здесь все ходят по головам и втыкают ножи друг другу в спину. Никто не исключение, уж поверь мне. В том числе и те люди, в убийстве которых ты меня столь рьяно обвиняешь.

– Вы были готовы принести в жертву третью часть города. Это тоже в порядке вещей для политики?

– Не я. За этим стоял некто другой, кто ныне горит в пламени Эрхары. Сорвенгер исполнял его волю, потому что у него не было другого выбора.

– Выбор есть всегда. В конце концов, можно было умереть, но не идти на такие ужасные меры.

– Мы все – в какой-то мере только пешки. Грамотные кукловоды управляют нами, а мы танцуем и считаем, что это наш выбор. Но это не так. Мы изначально лишены выбора. Его за нас делают те, о ком мы никогда в жизни не узнаем.

– Кто же делает выбор за вас?

– Обстоятельства.

– А, может быть, вашего господина зовут Халари?

Юлиан наконец осмелился заглянуть в лицо Сорвенгера. Он не видел его глаз, но был уверен в том, что взгляд изменился, потому что скулы оппонента неестественно содрогнулись.

– Я был готов выслушать много гадости в мой адрес, но это… Переходит все рамки приличия. Ты обвиняешь меня в служении самому кровавому культу в истории человечества?

– Вы сами сказали в суде, что Халари скоро придёт.

– Должно быть, ты ослышался.

Юлиан был уверен в своём слухе так же, как и во лжи Сорвенгера.

– Я не мог.

– В зале было очень шумно.

– Халари существует?

– Откуда мне знать? Если хочешь узнать моё мнение – то все это чушь собачья. Детские сказки. Но, повторяюсь, это суждение является весьма субъективным.

– Тогда к какой силе вы прибегли для того, чтобы исчезнуть из реальности? По-моему, это божественная способность, которой владел только он.

– Прошу прощения, но этот секрет я тебе раскрыть не могу. Вернее, мог бы, но тогда у меня не получится отпустить тебя живым.

– Скажите хотя бы, почему я всё помню.

Впервые за всё время разговора Сорвенгер сделал короткую паузу. Похоже, его это интересовало не меньше, чем самого Юлиана.

– Не бывает безупречной магии. Всегда возникает какой-то дефект. Возможно, дело в амулете, который подарила тебе Скуэйн. Похоже, он защищает вообще от всего. Я неоднократно говорил, что она была лучшей.

– Не её убийце делать подобные выводы.

– В её смерти виноват Молтембер, и никто другой. Моей вины не больше, чем твоей. Я сожалею о тяжелейшей утрате, которую понёс город. И, мой долг – сделать всё возможное, для того, чтобы искупить перед ним вину Сорвенгера.

– У вас не выйдет, – резко произнёс Юлиан.

– На этот счёт у меня совсем другие мысли. Город, который некогда казался нам прекрасным, ныне пребывает в состоянии стагнации. Ему нужна свежая кровь. Некий импульс, способный его оживить. Прорыв, который откроет дорогу в светлое будущее. Я готов пойти на всё ради того, чтобы все жители Свайзлаутерна вздохнули полной грудью. Дабы однажды они проснулись с мыслью о том, что теперь их город принадлежит им.

– И как это связано с вами?

– Непосредственным образом. Я – единственный человек, способный совершить революцию.

– И что вы ждёте от меня?

– Как я говорил ранее – взаимопонимания. У тебя есть одна вещь, которая мне очень нужна. Я хочу заключить с тобой некую сделку. Ты отдашь мне эту вещь, а я окажу тебе поддержку в любом начинании.

Амулет Ривальды? Дракон Драго, который формально принадлежал Юлиану? «Откровения Меркольта»? Чем столь важным он обладал, что невозможно было получить при помощи силы?

– Я даже не знаю, о каком предмете вы говорите, – сказал он.

– Возможно, это покажется тебе неожиданностью. Ты ещё не забыл Пенелопу Лютнер?

Юлиан почувствовал, насколько громко забилось его сердце. Сорвенгер умел бить в самое больное.

– Я не буду заключать с вами никаких сделок, которые с ней связаны, – решительно отрезал он.

– Уверяю тебя, эта прекрасная девушка тут ни при чём, – фальшиво улыбнулся Сорвенгер. – Скорее, это связано с её отцом. Моритц Лютнер никогда не упускал возможности сверкнуть своим богатством, поэтому, ещё будучи молодым, отдал едва ли не половину состояния для того, чтобы выкупить вазу Артемиды.

Юлиан нахмурил брови. Он начинал понимать, о каком предмете говорил Сорвенгер, но не имел никакого представления о том, какую она представляет ценность.

– Как это связано со мной? – спросил он.

– Моритц Лютнер написал заявление в полицию, где указал, что именно ты её украл.

– Клевета. Я не брал её.

Сорвенгер повернул голову в сторону Юлиана. Его глаз не было видно из-за очков, но Юлиан осознавал, что прямо сейчас они изучали мимику лица юноши в надежде распознать ложь.

– Подозрения не бывают беспочвенными, – произнёс Сорвенгер, слегка приподняв уголок губ.

– Бывают, – противопоставил Юлиан. – Особенно тогда, когда обвинителю не нравится парень её дочери.

Сорвенгер улыбнулся, что вызвало у Юлиана приступ тошноты.

– Юношеская романтика… Признаться, и я скучаю по тем временам. В любом случае, эта ваза должна оказаться у меня.

– Какую ценность она предоставляет?

– Исключительную. Эта вещь не должна принадлежать ни Лютнеру, ни тебе. Поэтому, дабы избежать недопонимания между нами, ты должен принести её мне.

– Я говорил, что я не крал её.

– В любом случае – она должна быть у меня.

Сорвенгер не верил Юлиану. В этом не было ничего удивительно – две противоположности, несмотря на лесть, сказанную в адрес друг друга, никогда не проникнутся оппонентом.

– Я не смогу принести её вам, – сказал Юлиан.

Он прятал свой взгляд от Сорвенгера.

– Боюсь, у тебя нет выбора. Ты ошибаешься, если считаешь, что контролируешь ситуацию. Ты украл нечто, что принадлежит мне по праву. Либо, располагаешь фактами, указывающими на вора. Неосмотрительно с твоей стороны пытаться уйти от ответственности. Я пытаюсь забрать её наиболее мирным способом, и, это лучший подарок, что я могу преподнести тебе.

– Я понятия не имею, где её искать, – прошипел Юлиан.

– Тогда тебе придётся постараться. Ради меня. Себя. Своих друзей.

Юлиан едва не вскочил с места.

– Это угроза? – спросил он.

– Ты услышал угрозу в моих словах?

– Вы упомянули моих друзей. Возможно, это вы стоите за нападениями на Йохана Эриксена и Хелен Бергер? Это какое-то предупреждение для меня?

– Я устал от необоснованных обвинений в свой адрес. Это оскорбительно для меня.

– Вы заслужили их, герр Сорвенгер.

Юлиан старался произнести эти слова гордо, смело и чувственно. Но предательская дрожь в голосе нарушила все его планы – он напомнил самому себе меланхоличного Йохана.

Сорвенгер почувствовал это. Сняв очки, он наконец показал Юлиану свои глаза – глубокие и пережившие немало боли и скорби, но от того не менее угрожающие и опасные. Они представляли собой зеркало – то самое, в котором можно увидеть не только себя, но и всё, что совершил их хозяин и на что был готов впредь – от убийства до предательства.

Юлиан не выдержал и отвернул голову. Он проиграл эту бесконтактную дуэль.

– Мы услышали друг друга, герр Мерлин, – нарочито медленно, дабы каждое слово отпечаталось в памяти, произнёс Сорвенгер. – Я в любом случае получу желаемое. Это лишь вопрос времени. И, если ты позволишь мне его сэкономить, не пожалеешь. В отличие от противоположного.

Юлиан не мог избавиться от чувства стыда, навеянного своим страхом. Он не должен бояться, ибо придя на эту встречу, априори был обязан быть смелым.

Пусть губы дрожат, а в глазах мутнеет. Пусть хочется заплакать и сбежать. Пусть хочется ненавидеть себя пуще прежнего. Он должен быть сильным. «Ради него, себя и своих близких».

Юлиан обязан высказать всё, что думал.

– Мы не договорили, – поднял голову он.

Речь должна была быть длинной. Сорвенгер услышит всё, что Юлиан думает о нём. И, даже если это повлечёт за собой смерть, он не пожалеет, потому что хотя бы пытался.

Но Сорвенгера больше не было рядом. Он исчез так же резко, как и появился.

Юлиан сидел на скамейке один. Глаза его были наполнены гневом, ноздри ежесекундно поднимались, будто не хватало воздуха, а челюсть сжалась так крепко, что вот-вот была готова раскрошить все зубы.

Но Сорвенгера более не было рядом.

Юлиан достал диктофон из кармана и нажал на кнопку паузы. Рука, в которой он держал его, начала дрожать, ибо юноша боялся, что случайно уронит этот невероятно ценный компромат.

Сорвенгер выступил на «пять с минусом». Он смог не только произвести впечатление, но и конструктивно высказать всё, что хотел. Руководствуясь принципом осторожности, он вышел бы из словесной дуэли победителем, но, как ему предстоит позже узнать, любая хитрость познаётся в сравнении.

Он вновь недооценил Юлиана, и теперь ничто не спасёт его от правосудия. Сорвенгер уверовал в то, что оппонент боится его, поэтому вряд ли мог даже предполагать, что окажется обманутым.

Юлиан встал со скамейки и поднял голову вверх для того, чтобы рассмотреть безупречно голубое весеннее небо. Он почувствовал головокружение, сопровождаемое тошнотой, и попытался зачерпнуть ртом глоток свежего воздуха.

Сорвенгера больше нет рядом, а значит, можно спокойно дышать. Но нечто сдавливало грудную клетку. Юлиан не чувствовал себя победителем, потому что на данный момент сделал лишь первый шаг к достижению цели.

Вскоре предстоит сделать второй и третий, а за ними и последний. Юлиан не сможет прийти в состояние душевного равновесия до тех пор, пока не уничтожит Сорвенгера.

Поэтому, осознав ценность каждого мгновения, он немедленно зашагал в сторону выхода из центрального парка.

– Хвала богам, ты жив! – восторженно воскликнул Гарет и крепко обнял Юлиана.

Неожиданно и неловко.

Гарет был искренне рад – это Юлиан понял не только по его глазам, но и по мимике. Он был одет не в привычную домашнюю чёрную футболку с изображением какой-то рок-группы, а в такого же цвета облегающую рубашку – одну из многих, в которых его можно было увидеть за пределами общежития. Это навевало мысли о том, что он готовился к настоящему торжеству.

Юлиан был не против. В последнее время случалось слишком много неприятностей для того, чтобы упустить столь весомый повод поликовать.

– Мне бы вырваться, – едва скрывая улыбку, произнёс Юлиан.

Гарет кивнул и наконец отпустил его.

– Не хочу ждать ни секунды, – сказал он. – Ты смог? Скажи мне, что ты всё смог!

Слегка повернув голову налево, Юлиан изобразил коварную улыбку. Вытащив диктофон из кармана, он поднял его над головой, после чего громко сообщил:

– В моих руках находится гильотина для Якоба Сорвенгера! После этого… Ему конец.

– Было страшно? Он хотел убить тебя?

– Он не настолько ужасен, насколько мы считали. Он всего-навсего… Зазнался. Имея это, мы за несколько дней растопчем его.

Юлиан протянул Гарету диктофон. Тот волнительно дрожащими руками выхватил его.

– Подумать только, – не переставал улыбаться он. – Юлиан Мерлин… И впрямь настоящий Юлиан Мерлин. Борец за справедливость, бесстрашный волк, разрушитель репутаций… И просто славный парень.

Дождавшись, когда Юлиан сядет на кровать, Гарет нежными движениями положил диктофон на стол и выждал несколько секунд для нагнетания атмосферы. Когда напряжение схлынуло, он наконец нажал на кнопку, запускающую процесс уничтожения Якоба Сорвенгера.

Прошло несколько секунд. Юлиан слышал доносившиеся из диктофона звуки шумящих деревьев и детского смеха. Слышались шаги прохожих и лёгкий скрип скамейки. Казалось, что он узнавал даже биение своего пульса.

Но он не слышал ни своего голоса, ни голоса Сорвенгера.

Спустя три минуты Гарет не выдержал и постучал диктофоном об стол.

– Он точно работоспособен? – спросил Юлиан.

Он всё ещё тешил себя надеждами о том, что Гарет всё исправит.

– Уверен на сто процентов, – сосед положил диктофон на место.

– Тогда как это объяснить?

Восторженность пропала, но ещё не успела смениться подавленностью. Считавший ещё несколько минут назад себя победителем, Юлиан всё ещё не осознавал, что на самом деле он не герой, а прохвост.

– Судя по всему, ты записывал молчание.

– Он сломан… Гарет, ты дал мне сломанный диктофон!

– Я всё проверил! – обвиняющим тоном ответил младший Тейлор.

– И что? Выходит, ни с каким Сорвенгером я не разговаривал? Я сидел в парке в гордом одиночестве и сформулировал диалог в своей голове? Так ты считаешь, да? Я же сумасшедший?

Юлиан понимал, что напрасно в чём-то обвиняет Гарета. То, что случилось, являлось целиком и полностью его проблемой, в которой не было ни правых, не виноватых.

– Выходит, что мы ничего не понимаем, – спокойно отреагировал Гарет.

– Какой же я дурак… Наивный ребёнок. Поверил в то, что Сорвенгер сам вложит мне в руки козырь. Как я мог подумать, что поставлю детский мат человеку, который провёл вокруг пальца весь Союз Шмельцера?

– Это и впрямь было наивно. Но мы должны были попытаться. Самое главное, что ты выбрался оттуда целым и…

– Гильотина… Полнейшее уничтожение врага… Безоговорочная капитуляция.

Юлиан ощущал себя мыльным пузырём, который вот-вот лопнет, уничтожив при этом половину Свайзлаутерна.

– Успокойся, – встал со стула Гарет. – Мы должны выжать максимум из того, что у нас есть.

– У нас есть пустая плёнка и шизофреник, придумавший себе злодея, который способен изменить память сразу всем людям на планете.

– У нас по-прежнему есть возможность, – сделал акцент на последнем слове Гарет. – Во-первых, ты наконец убедился в том, что Сорвенгер существует.

– Я убедился в том, что сошёл с ума.

– Ты раздражаешь меня, Юлиан. С таким настроем тебе не помогло бы даже чистосердечное признание твоего врага. О чём вы говорили? Что ты узнал от него? У тебя есть хоть какие-то подозрения касательно его дальнейших планов?

Гарет был прав. Юлиан являлся источником бесконечного нытья, плохого настроения и самой настоящей человеческой слабости. Однажды он испытает чувства стыда за это, но на данный момент он ощущал лишь жалость к себе.

– Сорвенгер слишком грамотно всё маскировал, – сказал Юлиан. – Он признался в том, что являлся пособником Молтембера и убил Ривальду Скуэйн, но это я и раньше знал. Свою же причастность к убийству мэра и его советников он категорически отрицает.

– Быть может, он и впрямь ни при чём?

– Нет, такого не бывает. Не в этом городе. Не в моей жизни.

– Что ещё ты услышал?

Юлиану было сложно конструктивно собрать диалог в нечто краткое и целое даже внутри своей головы, не говоря уже о словах. Но он попытался.

– Имел место шантаж, – произнёс он. – Ваза, которую кто-то украл у Лютнеров… Всё было из-за неё. Он пригласил меня для того, чтобы я отдал её ему.

– Ваза? – приподнял брови Гарет. – Я не ослышался? Рейнхардту нужна ваза? Он хотя бы намекнул тебе, каким образом намеревается использовать её для обретения власти?

– Это ваза Артемиды. Возможно, какой-то мощный артефакт? Слышал о ней? Ты же знаешь всё, Гарет.

– К великому сожалению, не приходилось. А это значит, что ничего интересного она собой не представляет, потому что иначе я бы знал, уж поверь мне.

– Тем не менее, она очень нужна Сорвенгеру, – сказал Юлиан. – Настолько, что он намекнул мне, что мои друзья могут пострадать.

– Так же, как Хелен и Йохан.

– Думаю, да. Если я не отдам ему эту вазу.

– Которой у тебя нет.

– Которой у меня нет, – повторил Юлиан.

Несколько секунд они молчали, смотря друг другу в глаза.

– Тогда чего мы ждём? – выпалил Гарет.

Юлиан почувствовал некоторое облегчение, когда услышал нотки позитива в голосе соседа. Отчего-то это придавало спокойствия и уверенности, ибо чётко ощущалось, что в тот момент, когда Юлиан будет готов опустить руки, Гарет не позволит ему этого сделать.

– Что ты имеешь в виду?

– Самое время для того, чтобы найти эту вазу.

– Постой. Нельзя отдавать Сорвенгеру её. Мы не знаем, какая сила в ней содержится и как он ей распорядится. Что, если он…