Убийство журналиста

Быстро осмыслил Виталик, что люди делятся на разные категории. Понял, что с такими, как их домашняя прислуга, как Клава, можно особо не церемониться. Это люди второго сорта. И поступать с ними можно в соответствии с этим. С ними можно особо не считаться, на них можно кричать, срывать на них все накопившееся раздражение, вымещать свою злобу. И ничего за это не будет. Эти люди все стерпят. Смиренно утрутся они и пойдут дальше, молчаливо склонив свои покорные головы.

Однажды мать популярно объяснила ему, что, да, есть девочки, с которыми можно гулять, позволить себе с ними многое, но на которых никогда и ни при каких обстоятельствах не женятся.

Для этой цели существует девушки из их высшего общества. С ними себя следует вести в соответствии с их положением. Не грубить им, не хамить. Но если они сами этого хотят, то, извольте, почему бы и нет.

А мальчик-то подрастал, и мать на его шестнадцатилетие привела в дом женщину, преподавшую Виталику необходимые уроки, практически восполнив пробелы в его половом воспитании. Для полного закрепления пройденного материала она приходила к ним еще несколько раз…

К этому времени он покуривал, попивал винцо на деньги, которые дворовая ватажка себе добывала, выходя на промысел и ловко шаря по карманам в переполненных вагонах трамвая в часы пик.

Не прошли даром уроки, преподанные Виталику старшим дружком. Тот, правда, пошел уже на вторую свою отсидку. Костик попался на том, что подрезал сумочку у одной стильно одетой дамочки. Фря оказалась подружкой крутого начальника. И местная братва сдала своего человечка в обмен на то, чтобы от нее отстали и не мешали ее промыслу.

Виталик приглядывался и плотоядно облизывался на дочку прислуги Клавки, которую знал с самого детства. И росли они, когда были еще маленькие, как братик и сестренка. Мать девочки всегда брала дочку с собой, и та могла целыми днями находиться в квартире Иванчуков.

Простодушная Клавка, не задумываясь, загоняла детишек в ванную, когда те чумазые, грязные и перемазанные возвращались с улицы.

Бывало, что и спали детки в одной узкой кроватке. Когда родители мальчика разъезжались по своим командировкам, Клавка у них ночевала. Дети баловались, шумно шалили, играли «в доктора и больного». Всем известные шалости. Вместе росли и нисколько друг друга не стеснялись.

Частенько Виталик сам ходил в гости к подросшей Леночке, когда та, начала отчего-то избегать его родителей и перестала у них появляться.

Понимала, что не ровня она им всем, Иванчукам. А вот мальчика она никогда и нисколько не стеснялась. И с ним одним соглашалась ходить купаться на море, ночью, совсем голышом. Страшно и дико романтично. Девочка всерьез считала его своим парнем. Наивно полагала она, что когда вырастет, то обязательно выйдет за него замуж. Поэтому Лена могла позволить ему делать с собой все, что только он ни пожелает.

Виталик чувствовал это и понимал, когда взасос целовал ее, когда его рука крепко сжимала юную и нежную грудь, когда целовал напрягшиеся соски. Рука его бродила по девичьему телу, не зная никакого стеснения. А Леночка прикрывала глаза, покусывала губы и тяжело дышала.

Она ждала. Но что-то парня все сдерживало и не давало сделать ему один последний оставшийся шаг. Познавший к тому времени женщину и даже не одну, он никак не мог переступить черту. В нем еще боролись остатки того хорошего, что вместе с генами от рождения было заложено в нем, но со временем методично вымывалось под прямым воздействием получаемого им от матери и от бабки, во дворе и в школе воспитания.

Он помнил слова матери о том, что такие, как Леночка, в невестки ей не годятся. И никогда мать не примирится с тем, что он когда-нибудь женится на нищей девочке. Может, именно это и останавливало его от самого последнего шага. Может, он тогда еще не хотел, одним махом сорвав этот чудный цветок, поломать ей всю дальнейшую судьбу.

А она этого не понимала и сама торопила, летела навстречу своей судьбе. Лена все больше и больше недоумевала. Ну, почему ее Виталик все не хочет воспользоваться щедрым даром, который она совершенно бескорыстно готова ему преподнести, хоть прямо сейчас и здесь…

Но время неумолимо шло, приближало к неминуемой развязке, и с каждым разом остановиться было все труднее и трудней. И вот случилось то, что обязательно должно было случиться. Родители с утра уехали на дачу, и Виталик в тот день бездумно затащил смущенную девушку, несмотря на все ее кажущиеся слабые протесты, к себе домой.

Как обычно скинули одежды и устроились в его узкой кровати. Две юные упругие груди нависли перед его лицом, дразня и возбуждая его. Они оба тяжело дышали, и тогда Леночка, решившись, потянула парня на себя. Сами собой согнулись в коленях и раздвинулись ее ноги. Зов дикой природы двигал ею, отбросил в сторону все сдерживающие условности.

Самка сама осознанно поманила самца, почувствовав, что полностью созрела для этого шага. Сама обхватила и направила парня, раздвигая узкие хрящики. Мгновенная острая боль пронзила все тело и тут же пропала, ушла в сторону. Осталась одна сладкая мука.

Сладкая и тягостная мука, выворачивающая все внутренности и жилы. Она столько ждала этого момента и была готова. И тело ее было готово. Вспышка и взрыв не испытанных дотоле эмоций…

Они убегали с уроков. Чувственное наслаждение захватило их обоих, и они стремились снова и снова испытать это упоительное чувство.

Но пришло неотвратимое, и случилось неизбежное. Как-то Леночку затошнило, потом снова. День за днем. Труднее всего было скрыть свое болезнетворное состояние от матери. А Виталику она вообще ничего не говорила и не показывала, что с ней творится что-то неладное…

Спустя годы, Лена поняла, что сама загнала себя в жизненный тупик. Тем, что вовремя не открылась своей матери. Тем, что твердо не настояла на немедленной свадьбе. Впрочем, о свадьбе в те дни речи и не шло.

А Клава опомнилась, до нее дошло тогда, когда увидела, как дочка стоит перед зеркалом и разглядывает свой выпирающий живот.

– Кто, кто отец? – только и хватило у нее сил на то, чтобы спросить.

Считая, что ей нечего скрывать, девушка простодушно открылась.

– Вот дура! У-у-у! – мать села камнем на пол, покачивая головой, противно завыла, уткнулась лицом в свои ладони. – Что же ты наделала!

Любовно оглаживая животик, Лена поспешила успокоить ее:

– Мама, мы поженимся. Вот… школу окончу…

– Поженитесь? Он тебе обещал? – бесцельно бегающие сумрачные материнские глаза замерли, ожидая неминуемого приговора судьбы.

Бедная женщина испустила тяжелый вздох. Нет, он не обещал. Иного ответа она и не ждала. Чтобы Иванчуки и породнились с ними?! Скорее небо обрушится на землю, чем этакое событие произойдет.

– О ребенке он знает? – подозрительно косясь на дочь, спросила она.

– Нет…

– Ох, дура! Какой срок? – тяжело вставая, запричитала Клава.

– Пятый месяц пошел.

– Пропали мы! Пропали! – мать рухнула на пол. – Что ты, доченька-то, наделала? Сама себя погубила! Куда мы пойдем с таким сроком? Кто же сможет помочь в беде? К кому пойти, с кем поделиться бедой…

Виталик неопределенно пожал плечами. Правду сказать, застарелая связь к этому времени стала его тяготить. Слишком уж разными людьми они оказались, по-разному смотрели на жизнь. Ему с Леной даже не о чем было поговорить. Ни одного общего интереса. Он пришел домой и рассказал матери о возникшей проблеме.

Надя постучала его по открытому лбу:

– Я тебя, дорогой мой сын, предупреждала, чтобы был поосторожнее в выборе. Но… да ладно. Я найду, чем заткнуть им всем рот!

И сын в этом был с ней солидарен, чужие вовсе люди, единственно…

– А как же быть с ребенком? – осторожно спросил он.

– А что тебе ребенок? – мать махнула рукой. – Пусть себе растет. Со временем сам определишься с тем, нужен он тебе или нет…

Мать провела воспитательную беседу со своей прислугой. А Клавка, в свою очередь, объяснила все своей дочери. Возникший инцидент был исчерпан. Скандал не возник. Слух был задушен в самом зародыше. По-прежнему молчаливая Клава приходила и убиралась у них в доме. Только почти не улыбалась и в сторону Виталика старалась она не смотреть.

Все десятиклассники сдавали выпускные экзамены, а Леночка лежала в больничной палате и, глотая горькие слезы, крепко прижимала к себе красный кричащий комочек, только что родившуюся дочурку, желанную и уже любимую, отца у которой не стало задолго до ее появления на свет.

Пешком и на руках Лена принесла гугукающий и попискивающий сверток домой, положила его на свою кроватку и расплакалась. Детство и юность у нее закончились одновременно. А впереди ее ждала тяжелая и суровая взрослая жизнь, полная невзгод и лишений…

V

К зданию подъехали зеленоватый Уазик и серо-голубой ГАЗ-53. Из армейского вездехода вышел солидный мужчина. Навстречу выбежал военный комендант гарнизона. «Воронок» загнали во внутренний двор комендатуры. Поставили его впритирку у самого крыльца гауптвахты.

У противоположного бордюра возле типового гастронома крадучись припарковалась темно-вишневая «шестерка». Водитель надвинул на глаза кепку и откинул голову назад. Сделал вид, что он спит. Давно, наверное, уже спит. Сосед его справа взял в руки растрепанный дешевый журнал, раскрыл посередине и уткнулся в него своим взглядом.

На гауптвахте срочно появился начальник караула с большой связкой ключей. Сколько камер, столько на ней и ключей. На каждой двери свой замок. Выводной подскочил и открыл нужную камеру. Никто не кричит: «Руки за спину!», «К стене!» Хоть и тюрьма, но тюрьма военная. И здесь свои особые порядки, и отношение совсем другое. И в роли тюремщиков выступают курсанты военных училищ и обычные солдаты из линейных частей. Они заступают на сутки. Сменяют друг друга.

Одного вслед за другим Филимонова и Бойко завели в камеру для допросов. Через минуту появился следователь. «Важняк» сразу взял быка за рога, снова предложил им подписать все бумаги. В противном случае их ждет СИЗО. И машина за ними уже пришла, ждет их во дворе.

– Даю вам, ребята, на размышление пять минут, – самодовольный и самоуверенный высокопоставленный прокурорский начальник небрежно кинул на стол пачку сигарет. – Угощайтесь.

– Нам чужого не надо, – угрюмо произнес Олег.

А Бойко попросту сделал вид, что он не расслышал.

– Некурящие или? – прищурился «важняк» из столицы.

– Свои имеются, – Филимонов достал из кармана пачку, переданную ему Малаховым, показал, что за один табачок они не продаются.

– Курево в камере? Нарушение режима? – мохнатая бровь у следака угрожающе зависла. – Я вынужден буду сообщить вашему коменданту. И вот тогда вы, голубчики, совсем по-другому запоете.

– Извините, гражданин начальничек, – язвительно начал Бойко. – Пока нам не предъявлено обвинение, мы не подследственные. Содержать нас в таком случае положено в камере в офицерском отделении. Мы сами напишем жалобу нашему Прокурору. Нас держат тут незаконно.

– Оставьте это, ребята, – следователь махнул рукой. – Подписывайте, и мы вас выпускаем. Мера пресечения вам в виде подписки о невыезде. Свобода, никаких камерных стен, вонючей баланды…

Под воздействием заманчивой перспективы, до такой степени ярко нарисованной киевским следователем, Бойко потянулся к ручке.

– Миша, не надо, – Филимонов покачал головой. – Не делай этого.

– Почему? Через час мы будем дома…

– Как только ты подпишешь, они тебя никуда не выпустят. Им только это и надо. И следствия никакого не будет…

– Как не будет? – Бойко недоуменно захлопал белесыми ресничками.

– Не будет, Миша, – кривя губы, Филимонов с обреченностью качнул головой. – Влепят они нам срок по самой полной программе, закроют нас надолго и упрячут подальше. Если мы вообще еще с тобой до этого суда доживем. В нашем положении это было бы просто наилучшим исходом.

– Как это, – Бойко весь побледнел, – почему?

– Потому что мы живыми им не нужны. Будем только мешать. Все, – Олег хлопнул ладонью по столу, – разговор окончен. Пока тут не будет представителя военной прокуратуры, мы ничего подписывать не будем.

Еще не веря в то, вернее, не желая верить в то, что жертва сорвалась с крючка, «важняк» хищно прищурился:

– Это ваше последнее слово?

– Последнее… – тихо, но твердо ответил Филимонов.

И вот тут киевский гость всю мощь своего убеждения направил на Михаила, определив в нем самое слабое звено:

– А вы, Бойко, что молчите? Вы не слушайте его. У вас же есть свой ум. Подписывайте и идите себе домой. А этот отправится в СИЗО…

Растерянные глаза сомневающегося человека суматошно забегали по всей комнате, потом остановились на спокойно сидящем Филимонове. И, словно почерпнув в своем товарище по свалившемуся на них несчастью столь необходимую уверенность, Бойко вздрагивающим голосом заявил:

– Пока не будет нашего человека, я разговаривать отказываюсь.

Приняв решение, он обхватил голову ладонями, с силой нажал пальцами на лоб, давя тяжелейшую взрывную боль в мозговой коробке.

– Тем хуже для вас, – «важняк» нажал на кнопку вызова.

В дверях возник прапорщик с темно-красными петлицами.

– Загружайте в машину, – следователь небрежно кивнул в сторону Филимонова и Бойко. – Они пожалеют о том, что упустили свой шанс…

– Руки! – рявкнул откормленный прапор-вертухай и набросил железные «браслеты» на кисти офицеров, теперь, наверное, бывших.

– Но ты! Поосторожнее, – возмутился Бойко. – Какие-никакие, но мы офицеры, по крайней мере, до решения суда, каким бы оно и ни стало.

– На выход! Молчать! – пудовый кулак опустился на спину Бойко. – Я тебя научу, как Родину любить, мразь! Хорошего человека порешили.

– Сам ты, мразь, – огрызнулся майор. – На себя посмотри. Погоны еще носишь. Выродок рода человеческого…

– Молчать! – изрыгнул из себя прапор.

Мгновенный удар справа сбил Бойко с ног, и он рухнул на каменный пол, как подкошенный сноп, ударившись головой о противоположную стенку, скользнул по ее щербатым выступам, оставляя на ее неровной темно-зеленой поверхности непонятного цвета окровавленный след.

– Ну, ты, братец, того… полегче, – мягко пожурил следак. – Это пока еще не ваша территория. Случись что…

– Через десять шагов будут на моей площадке, – прапорщик рывком приподнял обмякшее тело и подтолкнул его вперед.

Безмолвный часовой открыл железную решетчатую дверь.

Сана вышла на улицу, глотнула свежего воздуха и вздохнула. Мысли у нее совершенно путались. Как-то не очень услышанное ею вязалось с созданным средствами массовой информации светлым обликом народного борца за справедливость, кристально честного человека.

Не зря Малахов неласково назвал погибшего журналиста Свистком. Нечистоплотность, хитрость, коварство, тяга к азартным играм и…

Живя рядом с Малаховым, она отвыкла от мысли о том, что где-то с радостью могут шагать и горе, и беда. За своим счастьем она совершенно перестала видеть других, ощущать их боль. Но тем дороже ей должно стать все то, чем смог окружить ее Малахов, и что она вскоре, быстро привыкнув, воспринимает как нечто должное, само собой разумеющееся.

Достав телефон, Оксана нажала на кнопку вызова.

– Что, мое Солнышко? – почти сразу отозвалась трубка, словно на том конце муж только и ждал ее звонка.

– Малахов, ты где? – как обычно немногословно спросила она.

– А что? – как всегда очень коротко ответил муж.

– Кушать хочется… – нежно промурлыкала она.

– Жди. Я тут рядом… – дисплей телефона погас.

– Малахов, ты чудо! – кинула она вдогонку, пряча свой аппарат.

И зачем ей машина? Когда ее муж всегда где-то рядом. Одни лишь хлопоты с ней. Да и желания водить самой у Саны почему-то совсем не наблюдалось. Ехать за рулем, мучиться, напрягаться, переживать за то, что куда-то въедешь, не так свернешь. А тут, чего уж проще? Плюхнулся на мягкое сиденье, подставил щечку для обязательного поцелуя и можно на время поездки расслабиться и ни о чем уже не думать.

Серебристая машина показалась из-за поворота, и она помахала ручкой, тем самым привлекая внимание водителя.

– Куда мы едем? – поинтересовалась Оксана.

– Кушать, – очень даже развернутый ответ получила она.

– А точнее? – прикрывая глаза, с улыбкой спросила женщина.

– Домой, – коротко кинул мужчина, косясь в ее сторону.

– Но дома у нас ничего не готово, – приоткрыв один озорной глазок, она дотронулась до плеча мужа.

– В таком случае я съем тебя! – заявил супруг.

– Что ж, – Оксана склонила повинную голову, – это закономерный итог жизни нерадивой жены, даже не удосужившейся приготовить обед своему дорогому, единственному и любимому мужу. Я готова…

Захватывающая игра двух любящих друг друга супругов началась.

– Приятно слышать. Приехали. Может, отнести тебя на руках? – Малахов, спрятав усмешку, закинул удочку с аппетитной наживкой.

– А что, слабо? – кто-то с лету, не глядя, проглотил приманку.

Впрочем, это органично входило в правила самой игры.

– Легко! Только ты знаешь, чем оно обычно заканчивается? – в черных глазах-омутах задергались-заплясали веселые бесенята.

– Малахов, да я с этим давно смирилась, – лукавая улыбка пробежала по ее губам. – Ну, кто тут хвастался, что…

Через полчаса Сана с охотой поглощала котлеты по-киевски, разогретые в микроволновой печи. Прожевав, супруга хмыкнула:

– Малахов, только ты мне не говори, что ты их сам готовил…

В это она ни за что не поверит! Много талантов у ее мужа, но в области гастрономии… с этим делом у него обстоит похуже.

– Нет, мое Солнышко, – Жека не стал брать греха на душу и честно признался. – Я заказал в ресторане. Там, радость моя, неплохо готовят. Не хуже, к слову сказать, чем некоторые, ныне присутствующие.

– Ха! – женщина без труда уловила его скрытый намек. – Мы бы могли их и там поесть и с не меньшим удовольствием. Не надо было бы их в печке разогревать.

Из согласных уст мужа изреклось вполне философское замечание:

– Но там, Солнышко, нет потрясающей постели, как у нас.

– Ах, вон оно что! Я так и знала, что…

Оксана не успела досказать. Заиграла мелодия телефонного звонка.

– Сана, твой. Иди-иди, беги, – муж, усмехнувшись, подцепил вилкой листик салатика. – Твой Сашка объявился. Может, зря я ему телефончик дал? Теперь начнут беспокоить по поводу и без оного и днем, и ночью.

– Ксана! – громко-громко разнесся взволнованный голос Смирнова. – Тебя разыскивает Ковальчук. Рвет шеф и мечет!

Представив себе кабинет начальника 2-го следственного отдела, женщина неуютно поежилась. Зрелище, надо сказать, не особо приятное.

– Саша, что случилось? – с замиранием в сердце спросила она.

– Нас шеф обоих срочно вызывает к себе. Зачем, я не знаю…

На том конце замолчали, и в комнате повисла мертвая тишина.

– Через сколько я появлюсь? – Оксана подняла вопрошающие глаза на своего ухмыляющегося мужа, которого ситуация лишь забавляла.

– Через пятнадцать минут, – шепнул Малахов.

– Через пятнадцать минут, – повторила она в трубку. – А почему? Я могла бы и быстрее добраться… Раз начальство в жутко разгоряченных чувствах. Не стоило дразнить тигра палкой, зайдя в его клетку.

– Второй раз, Сана, разогревать для тебя котлеты я не собираюсь, – невозмутимо ковыряясь вилкой, произнес муж. – Садись, доедай.

– Ты, черт, в такие моменты способен думать о еде? – неподдельно возмутилась она поведением мужа. – «Садись, доедай!». Какой же ты все-таки раб своего желудка! Никакой сознательности, сплошной эгоизм!

– Сана, – муж остановил на ней свой взгляд, – начальству однобоко, без разницы, если оно ждет, прибудешь ты к нему на пять минут раньше или позже. А раз оно к себе вызывает, то дело серьезное. Поэтому сиди и ешь, ибо неизвестно, когда ты сможешь заправиться в следующий раз. На сытый желудок, моя радость, любые разносы переносятся намного легче. А на голодный желудок тяжко! И совесть в такие минуты грызет с особой изощренностью, и уверенность в себе куда-то трусливо сбегает.

– Это ты знаешь по себе? Богатый жизненный опыт. Да?

– Да, только так и никак не иначе… – подтвердил Жека.

В свое время он на начальственном ковре по несколько раз за день бывал, привык ко всему. Хотя, как можно привыкнуть к дерьму…

– Кушай-кушай, моя радость. Кушай и никого не слушай…

Привыкнуть к унижающим достоинство разносам у них приличному человеку тяжело, но каким-то образом сделать все ж их последствия менее воспринимаемыми – это возможно и даже нужно.

Большой начальник с высоко поднятой головой, осознавая всю свою горделивую важность, не торопясь, вышел через главный вход. Гостя провожали угодливо любезничающий комендант, дежурный по караулам.

– В городскую прокуратуру! – приказал он водителю.

Порученное ему дело следак выполнил, вырвал из рук военных двух подозреваемых. Выбить из них подтвердительные показания будет делом техники. Он даже и не знал, что и его кое-кто использует «втемную».

Тюремный «воронок» или, как его по-другому называли, «автозак» выехал из первых ворот, прошел через вторые. Прокатился еще метров десять, встал перед длинной вереницей спешащих машин, выпущенных светофором на ближайшем слева от них уличном перекрестке.

– Как поедем, товарищ прапорщик? – водитель глянул на старшего машины. – Через 5-ую Станцию махнем?

Поморщившись, прапор отрицательно качнул головой:

– Нет, проулками проедем. Там нет пробок и намного короче.

– Налево, так налево! – солдатик начал выворачивать руль, им, что наступать – бежать, что отступать – бежать. – Повернем на Сегедской?

Лишь на неуловимый миг прапорщик призадумался:

– Нет, давай прямо, свернешь направо на Чапаевской дивизии.

– Там одностороннее движение… – водитель озадаченно моргнул.

– Ничего, мигалку свою включишь. На кой хрен она стоит?

Водитель «шестерки», будто он минуту назад сладко не спал, выждал и крадучись тронулся следом. Через одну машину пристроился сзади.

– Жора, – пассажир забеспокоился. – Они поехали прямо. Если мы пойдем за ними по Чапаевской, они сразу поймут. А в объезд через 2-ую Фонтана мы не успеем. Уйдут волкодавы тюремные, уйдут!

– Не свисти, Малыш… – водитель «шестерки» внимательно смотрел за впереди идущей машиной. Я говорил, чтобы ты изучал прилегающую территорию. Проскочим мы вдоль трамвайных путей мимо телестудии и свернем на 3-ей Станции. И никуда ушлые вертухаи от нас не уйдут.

– Там крутой съезд. Ненароком можно застрять, тачку покалечить.

– Машину долбанную жалко? Боишься, что растрясет твой желудок?

Распугивая идущий навстречу плотный поток, автофургон промчался вдоль трамвайных путей и свернул в Артиллерийский переулок. А там…

– Писец! – не скрывая рвущегося наружу раздражения, недовольно проворчал боец, уткнувшись в стоящую впереди большегрузную фуру.

А ведь он сразу так думал, хотя и промолчал. Боров-прапор тут редко бывает, а он здесь ездит часто. Сколько раз тут бывало, что грузовики, принадлежавшие местной конторе, перегораживали весь проезд.

Полоса встречного движения, видать, уже с самого утра была занята длинной чередой беспорядочно припаркованных машин, должно быть, оставленных сотрудниками рядом расположенной фирмы. Сзади их вмиг наглым образом приперла темно-вишневая «шестерка».

– Оп-па! – Жора мгновенно оценил обстановку и сориентировался. – То, что доктор прописал! Есть что-то наверху. Вперед, Малыш, вперед!

Чертыхаясь, водитель внезапно попавшего в ловушку «воронка» быстро-быстро опустил боковое стекло и высунул руку, подавая сигнал легковушке, чтобы та отъехала немного назад и освободила проезд.

Но, видно, его превратно поняли. Дверцы «шестерки» раскрылись, и два бугая вприпрыжку поскакали на разборки. Боец поежился. Попали они в переплет. Единственное, о чем он успел напоследок подумать.

Все остальное заняло какие-то секунды. Не больше. Пробегая справа по борту, Малыш вставил в боковую дверь съемную ручку и на ходу провернул ее. В вытягиваемой руке Жоры, подбежавшего к кабине слева, показалось черное длинное вороненое дуло пистолета ТТ с глушителем.

Негромкий щелчок, и растерявшийся прапорщик краем глаза увидел, как водитель неловко подался вперед и расплылся на рулевом колесе. Рука лихорадочно пыталась выдернуть табельный «Макаров» из кобуры.

Но одно дело, безнаказанно махать своими пудовыми кулаками перед носом беззащитного заключенного, и совсем другое, когда оно доходит до необходимости применения оружия в экстремальной ситуации.

Усмехнувшись, Жора навел пистолет на трусливо замешкавшегося охранника. Реакция у взмокшего прапора мгновенно сработала, желание выжить толкнуло вниз, и он рыбкой ловко нырнул под второй выстрел, направленный ему в голову, прикрылся неподвижным телом навечно притихшего водителя, надежно спрятался за ним. Пропущенную им пулю поймал на себя Малыш и стал медленно оседать на серо-грязный асфальт.

– Жора, как же это? За что? – изумленная улыбка застыла на губах напарника. – Мы с тобой на это не договаривались…

– Прости меня, Малыш, я не хотел. Но, видно, так твои звезды легли.

Табельный ПМ охранника высвободился, дрожащая рука вытянулась в сторону хладнокровного убийцы. Прапор получил фору, но до конца воспользоваться ею не смог. На три выстрела он успел ответить одним, последним в своей жизни. Произведи он свой выстрел чуть раньше, то…

Два узника непонимающе крутили своими головами во все стороны, пытаясь понять происходящее вокруг них. Затянувшаяся стоянка в узком проулке рядом с училищным забором. Беготня, крики, шум, ругань. Натренированный слух четко уловил три глухих щелчка и один гулкий.

Бойко ткнул дверь ногой, и она вдруг легко распахнулась. Не думая, Филимонов толкнул товарища к выходу и выпрыгнул за ним. Казалось, никто вокруг ничего так и не заметил. Пятясь назад, они бочком-бочком проскользнули между фурой и припаркованными машинами.

Позади них оставались четыре трупа, верная возможность попасть в СИЗО и быть задушенными в тесной камере или повешенными на неизвестно откуда взявшемся шнурке. А впереди замаячила свобода…

Одним броском, дождавшись зеленого света, беглецы проскочили скоростную трассу, смешавшись в общей толпе вечно куда-то спешащих пешеходов. Проезжая часть была довольно широкой, а время на переход давалось мало. Вразвалочку этот перекресток пересечь не выходило.

– Олег, куда дальше? – затравленно озираясь, на бегу спросил Бойко, с трудом переводя сбившееся дыхание.

Не оборачиваясь, Филимонов через шаг пояснил:

– К парку… через кладбище… выйдем на «Поездную». Затеряемся в толпе, которой всегда в это время полно. Сядем на электричку. Лишь бы она шла со стороны вокзала, остальное все значения пока не имеет. Скоро начнут искать. Объявят план «Перехват» и кучу всего…

– Может, Олег, вернемся, пока еще не поздно, а? – тяжкие сомнения терзали измученную душу Бойко. – За побег еще добавят…

– Миша, ты что, не понял? – круто обернувшись, Олег замедлил движение, с силой встряхнул натолкнувшегося на него товарища. – Не знаю, кто и зачем напал на фургон, но явно они не нас хотели спасти.

– А что им надо было? – Бойко в растерянности совсем остановился.

– А хрен его знает! Уйдем, тогда будем думать. Шевели «батонами»!

Прибыв в свой отдел, майор Полищук направилась к начальнику.

– Ксана, слава Богу! Нашлась, – Ковальчук поднялся ей навстречу.

– По плану работала, Алексей Петрович, – поблескивая озерками с чистой голубой водицей, непринужденно пожимая плечами, ответила Оксана. – Вы мне его утром утвердили. Опрашивала местное население…

– Подожди секунду, – полковник резко нажал на кнопку селектора внутренней связи. – Капитана Смирнова ко мне!

Удобно расположившись в мягком кресле, скромно закинув ногу на ногу, майор с признаками сохранившегося беспокойства спросила:

– Что-то случилось?

Нервный стук полковничьих костяшек по столу прекратился, шеф сверкнул озабоченными глазами:

– Понимаешь, Ксана, полчаса назад звонит Сам и орет в трубку что-то несуразное про тебя и твое аморальное поведение.

В ответ Оксана выжидающе вытянула свою изящную шею:

– И что из этого следует? Кому мешает моя личная жизнь, и откуда пошел ошеломительный и непонятный дымок…

– А то самое! – Ковальчук хлопнул кулаком по столу. – Что кому-то где-то там, наверху, страшно не понравилось то, что выдвигаешь ты…

– То есть? – майор никак не могла свести концы с концами.

– Кому-то не нравится твоя версия о непричастности Филимонова и Бойко. Ты все ломаешь, всю их четко выстроенную логическую цепочку.

Наверное, в пылу разговора они не расслышали, как вошел Саша.

Четко отработанными движениями Смирнов эффектно раскрыл свою папку с оперативно отпечатанным отчетом:

– Они пробыли там в общей сложности около десяти, ну, максимум пятнадцати минут. Компьютер зафиксировал внесенные изменения в 20.22. Один из агентов проводил их до дверей. Он показал, что офицеры свернули налево и направились к своей припаркованной у будки машине.

– Где эти две пигалицы успели их запеленговать и зафиксировать?

– Видно, поворачивая на улицу Филатова, они вышли на девчонок из-за деревьев, а подружки, скорее всего, не обратили на это внимания, так как все их мысли были заняты впереди идущим Мэтром…

– Лучше бы они вовсе не заметили этих мужчин, не обратили бы на них своего несколько отвлеченного и рассеянного внимания.

– Вот чертовщина! Все уперлось в какие-то секунды…

Неплохо знакомая с тем местом, Оксана попыталась представить себе весь их маршрут, непонимающе пожала плечами:

– Ну, не могли они за одну минуту пробежать сто метров по тому направлению, куда шел Иванчук, пырнуть его ножом и вернуться назад…

То же самое пытался понять и Ковальчук:

– Уходить от своей машины, чтобы потом к ней вернуться? Зачем?

– И я вот говорю: зачем? – Смирнов подмигнул своей начальнице. – Зачем им разыгрывать цирк, светиться у будки, чтобы их там запомнили? Все можно сделать намного проще. Будь на их месте профессионалы, они провели бы эту операцию много проще, не привлекая лишнего внимания.

– Ладно, Ксана, – Ковальчук поднялся. – Пошли к шефу.

Строгая секретарша в довольно короткой мини-юбке и фривольно тонкой полупрозрачной блузке остановила их и сообщила о том, что Сам только-только перед самым их приходом в самом тяжелом расположении духа уехал на Думскую площадь, куда его срочно вызвали.

– Ларочка, – полковник пустил в ход все свое мужское обаяние, – а ты, случайно, не в курсе того, зачем его туда попросили?

– Алексей Петрович, честно-честно, ничего не знаю, – девушка мило улыбнулась, показывая, что и на деле говорит им всю правду. – Сказал, чтобы вы его ждали и никуда не уходили. Строго-настрого предупредил, чтобы я вас никуда не отпускала, ни под каким предлогом.

– Блин, час от часу не легче, – начальник 2-го следственного отдела, озадаченно покачав головой, опустился в глубокое кресло. – Засада. Присаживайтесь, Оксана Степановна. Придется ждать…

– Нет ничего хуже на свете, чем две вещи: ждать и догонять…