15 февраля, 06:45
От зоркого взгляда программного директора Станислава Корешкова не ускользнуло, что оба его утренних ведущих явились в офис одновременно. Более того, явились вместе, едва не держась за руки. Это говорило о многом, в том числе и о том, что зоркий взгляд здесь не нужен.
– Что, уже? – хитро прищурился Стас, дождавшись, когда Юля зайдет в эфирную студию.
– Даже не думай, – отмахнулся Оленичев. – Стечение обстоятельств, не более того.
– Да ладно, я же все понимаю. Как говорится, дело молодое…
– Стас, я все слышу! – крикнула Юля. – Хуже бабки у подъезда!
Корешков смутился, начал мусолить страницы ежедневника на рабочем столе. Робкие и неуклюжие попытки Стаса приобщиться к личной жизни сотрудников всегда заканчивались одинаково: он получал нежный отлуп.
Разрядку внес звукорежиссер Дэн Первый (звукорежиссеров было двое, оба Денисы, второй приходил после обеда). Он сидел за пультом в небольшом стеклянном кубе напротив эфирной студии. В утренних ленивых перебранках Дэн, как правило, участия не принимал, ибо считал, что это ниже уровня его технического гения, но, если градус диалогов поднимался выше определенной отметки, он вносил коррективы. Сейчас Денис Полыхаев сделал погромче звук с эфира, а в нем как раз звучала песня группы «Любэ» с фривольным названием «Бабу бы». Громко так звучала, энергично.
– Ого, – сказал Саша. – Это у нас? Москва с ума сошла?
– Утро, – пожал плечами Стас. – У них еще пяти нет.
– А чего не «Сектор газа»?
– Ну, напиши им, оставь заявку. «Танцы после порева» сойдет?
Саша замер. Стас замер тоже. С секундным опозданием последний понял, что вновь пошутил в тему, хотя уже случайно. Глаза его виновато забегали.
Из эфирки выглянули Юля. Она снова все слышала.
– Станислав Викторович, завидуйте молча!
На том и порешили.
Началось обычное рабочее утро, похожее на предыдущие и все последующие. Сонное отчуждение, зевки, колкости, наброски и штрихи к портрету наступающего дня – полный боекомплект ранних радийных пташек. Кулер работал напропалую, с радостным бульканьем наполняя кружки. По небольшому офису, разделенному на эфирную студию, кабинку звукорежиссера и каморку продакшн, разносился запах кофе. В общей комнате у окна восседал Большой Босс Корешков, спрятавшийся за монитором яблочного ноутбука. В противоположном углу возле входной двери Саша Оленичев посасывал из своей кружки, вытянув ноги в центральный проход. Включать свой компьютер он не спешил.
В московском эфире какой-то народный целитель унылым голосом рассказывал о переселении душ и борьбе с простатитом.
– У тебя все получилось, что планировал? – спросил между делом Стас, выглянув из-за монитора.
– Более-менее, – ответил Саша. – Как говорится, не ходите девки замуж.
– Понятно. Слушай, а это…
– Так, что у нас в семь? – Саша резко сменил тему. Обсуждать с Боссом свои семейные неурядицы он не собирался. – Трубы, трубы, контрабасы?
– Посмотри сам, – буркнул обиженный Стас. – Там все написано.
Саша вздохнул. Босс Корешков был добрым парнем, высоким, круглым, похожим на панду не только внешне, но и характером. С ним можно было поболтать за жизнь, и это было даже полезно, потому что лишенный сантиментов и предпочитающий простые ответы Стасян был тем самым «контейнером», в который можно сбросить натирающие ноги башмаки. Но иногда эта простота и незатейливость скорее вызывали раздражение, нежели разжигали энтузиазм.
Не сейчас, подумал Саня, не в это утро.
Он подошел к большой доске с расписанием эфиров на неделю. Сегодня, 15 февраля, в сетке стояла записанная программа с «доктором Писькиным». Так ребята между собой называли психотерапевта-сексолога, эксперта по адюльтерам, который был гостем еженедельной рубрики «Здоровье». На прямые эфиры старик не решался, потому что прямые эфиры предполагали общение со слушателями, любящими задавать скользкие вопросы, а посему дедушка записывал интервью заранее. Это было даже хорошо, потому что у Сани появлялись свободные полчаса утром, однако запись интервью тоже давалась ему немалой кровью. Доктор Писькин страдал хроническим недосыпом (недотрахом, поправлял циничный Дэн Первый) и рассуждал об интимной стороне человеческой жизни с позиции ветерана русско-японской войны.
Саша взял кружку и переместился в эфирку, поближе к Юльке, но сел не рядом с ней по левую руку, как обычно, а напротив, по другую сторону стола. Он знал, что девушку это раздражает – она не любила, когда на нее смотрят во время работы, – но что-то ему подсказывало, что Юльке сейчас необходимо его присутствие.
До выпуска новостей оставалось три минуты.
– Ты как? – спросил Саня.
– Так себе, – ответила Юля, не отвлекаясь от монитора и беспрестанно щелкая мышью. – Спала плохо, ворочалась всю ночь.
– Я заметил.
– Тебе, поди, тоже не дала выспаться? Извини.
– Ничего. Меня дочка, когда приходит в гости, всю ночь ногами мутузит. Так что я привыкший.
Юля надела наушники, приосанилась, сконцентрировалась. Преобразилась. Теперь она была не здесь, а где-то в стратосфере. Саня невольно залюбовался, будто видел ее впервые, хотя провел кучу совместных прямых эфиров. Наверно, все зависело от угла зрения.
Отыграла фирменная заставка радиостанции, зажглась красная лампочка.
– Доброе утро! В студии с новостями Юлия Казанцева. Главное к этому часу…
Пока она читала новости, Саня думал: Юлька – свободная женщина, он, Сашка, свободный мужчина, они друг другу наверняка симпатичны; так почему бы им, собственно, не это самое…
А нет. И по какой причине – не известно. Они вовсе не как брат и сестра и даже не самые близкие друзья – у нее есть подруги поближе, а у него имеются кореша с детства, – но почему-то не пришло в голову до сих пор, что можно попробовать из их разрозненных одиночеств создать какой-то совместный продукт. Создать некий оригинальный контент, если уж оперировать медийными терминами. Почему-то раз за разом Юлька выбирала каких-то беспринципных охламонов, в то время как парень вполне сойдет живет на соседней улице.
Впрочем, Сашка и сам не чувствовал никакого сожаления. И это тоже было странно.
Прочитав прогноз погоды, Юля сняла наушники, откинулась на спинку стула и выдохнула. Ее вновь охватило напряжение, с которым она сегодня проснулась и с которым наверняка проведет весь оставшийся день.
– Телефон так и не включила?
– Боюсь.
– Напрасно. Лучше знать наверняка, чем жить в страхе. Если он докажет, что его машину угандошила ты…
– Он знает, я уверена.
– Тогда странно, почему он до сих пор не здесь.
Юля замерла, потом со вздохом опустила голову на руки. Сашка сам оторопел от сказанного. Он и не подумал, что теперь Казанцева весь день будет ерзать на стуле, как на раскаленной сковороде.
В эфире пошла программа доктора Писькина. Юля и Саша в один голос заорали:
– Дэн, выруби!!!
Денис вырубил.
Утро продолжалось.
08:45. Ярость
Чертова сука не отвечала. Точнее, со вчерашнего вечера была недоступна. Отвела душу, а теперь опасается справедливого возмездия.
А каким будет возмездие?
Он еще не решил.
Вчера вечером, обнаружив «крузак» в крайней обиженном состоянии, Евгений Суслов-Градский призвал к себе в свидетели и сподвижники все темные силы – от Дарта Вейдера до председателя местного ТСЖ, бабищи во всех отношениях страшной. Он решил, что месть его будет холодной и продуманной. Причем он будет мстить не столько за побитое железо, сколько за романтическое фиаско, ибо вечером с дамой у него не сложилось. Новая подруга осталась неудовлетворенной, свечи не зажглись, розы не были поставлены в вазу. Женя вызвал девушке такси и стал пить.
Выпив как следует, он вышел во двор, чтобы перекурить и еще раз оглядеть результаты вероломного нападения. Тут-то его и окликнули те трое.
– Эй, чел, можно тебя?
Евгений остановился. Оглянулся. На кривой карусели посреди двора сидели чужие гопники. По крайней мере раньше Женя их здесь не видел. Соседство дома с магазином «Красное и белое» (челябинцы дали этой торговой сети более точное название – «Синее и синее») создавало местным жителям серьезные неудобства: по утрам и вечерам по двору сновали ходячие мертвецы, уже опохмеляющиеся или готовящиеся к завтрашнему опохмелу. Некоторые вообще устраивали во дворе пикники. Уж сколько ни гоняли их, сколько ни жаловались участковому, а все без толку. Женя был убежден, что простым добрым словом не обойтись, к доброму слову тут, как учил Аль Капоне, нужно было добавить пистолет.
– Это вы мне? – уточнил Евгений.
– А тут еще кто-то есть? Подь-ка сюда.
Женя хмыкнул, бросил сигарету, поднял воротник куртки. Таких лихих команд он не слышал давно, разве что году эдак в восемьдесят седьмом, когда охреневшие «ленинские» со сломанным навигатором случайно забредали на Теплотех. По нынешним временам «сюда иди» звучало оригинально, и лишь за это можно было сделать скидку.
Но никаких скидок сегодня. Он чертовски зол.
До темных силуэтов в шапочках-гандончиках было метров десять. Двое выглядели уже довольно обессиленными, сидели на карусели с поникшими головами и высматривали что-то в снегу. Третий был еще активен.
Женя шагал медленно, глядя себе под ноги. Руки сами собой сжимались в кулаки. Это Родина моя, всех люблю на свете я, напевал он себе под нос.
Он остановился в двух шагах от гопника. Им оказался невысокий и тщедушный мужчинка лет тридцати. Из зева капюшона глядело бледное небритое лицо человека, который давно не огребал.
– Слушаю тебя, – сказал Евгений.
Гопник почуял неладное. Что-то ему не понравилось в голосе случайного прохожего, которого он имел несчастье подозвать.
– Ты… это…
Продолжить мужчинка не успел. Короткий хук в солнечное сплетение – и он начал оседать, примостился рядом с товарищами. Не спасла даже толстая куртка, потому что удар у Жени был хорошо поставлен – пятнадцать лет занятий боксом не прошли даром.
– Вопросы? – поинтересовался Евгений.
Гопник шипел и хрипел, пытаясь стабилизировать дыхание. Женя присел рядом на корточки, притянул парня за капюшон и ласково проговорил:
– Ты же теперь будешь думать, прежде чем кого-то подозвать, правда?
– Ххыхх…
– Отдыхай.
…Это было вчера. А сейчас, утром 15 февраля, Евгений Суслов-Градский сидел в такси, направляясь к офису Юлькиного радио с твердым намерением… с намерением сделать что? Он ведь так и не решил, что собирается предпринять. Не бить же ее, в самом деле. Девка-то она неплохая. Ну да, поиграл немного, утолил жажду, познал обладательницу чарующего голоса, но ведь он не обещал ей ничего, даже намеков не делал. Чертовы бабы, напридумывают себе, а ты полезай в кузов.
Застряли в пробке на улице Труда, на подъезде к перекрестку с Энгельса. Кругом гудят, воняют выхлопными газами, сам Женя воняет вчерашним коньяком. Да еще таксист, даром что не условный «Равшан», а вполне себе наш, круглолицый и румяный Сережа, выбрал не ту полосу: нужно было встать во вторую, чтобы проехать прямо по Труда, а он полез на правый поворот.
– Кретин!
Водитель обернулся:
– Кто?
– А я вслух это сказал? – Женя фыркнул. Будь он еще хоть чуть-чуть злее, он вломил бы сейчас и водителю. – Никто, все нормально.
– Если вам недалеко, тут можно пешком пройти, – оправдывался Сережа. – Что я могу сделать, у меня не вертолет, а тут вечно так.
– Знаю. – Женя посмотрел на часы. – Ладно, терпит, я лучше тут посижу.
Он вынул из кармана телефон, снова набрал номер Юльки.
Недоступна.
Чертова сука, как и было сказано.
09:15. Девушки
– Долго ты будешь копаться?! Мы опаздываем!
– Это ты опаздываешь, а я могу и пешком дойти.
Две дамы столкнулись в прихожей. Нахохлившаяся матушка и ее лениво зевающая доченька. Уставились друг на друга, как две козы, не поделившие дорогу.
– Чо? – спросила дочь.
– Капчо! Бегом собирайся!
– Да я уже готова, блин! Мне только одеться!
Анька поставила на тумбочку собранный рюкзак, полезла в шкаф за курткой. Мама нервно кусала губы и елозила большим пальцем по дисплею смартфона.
Ирина Ермилова действительно спешила: будильник не зазвонил, хлебопечка не включилась вовремя, лишив девушек свежего и вкусного завтрака (пришлось закидывать в топку вчерашнюю пиццу), заказчик перенес встречу на час раньше, то есть нужно было лететь на всех парах, игнорируя светофоры и дорожные знаки. А тут еще дочь ковыряется в носу, будто у нее девять жизней, как у кошки.
Аня Оленичева, понимая, что раздражает мать, делала это с каким-то сладострастием, неожиданным для нее самой. Не сказать, что мстила за папу – она обоим своим родителям с удовольствием бы навешала кренделей, – но результаты глупого кейса с недоплаченными алиментами не давали девочке покоя. Неправильно все это. Предки нормально общались после развода, папа приходил на ее дни рождения, возил по спортивным секциям и кружкам, мотался по больницам, каждые выходные и праздники проводил с дочкой. И что вдруг случилось? За что она его? Неужели так накосячил?
Аня насупилась. Неотвеченные вопросы часто вгоняют в ступор в самые неподходящие моменты.
– Ну, чего застыла? Мне помочь надеть?
Аня, не размыкая надутых губ, натянула на себя куртку, медленно застегнула молнию и принялась столь же неторопливо всовывать ноги в ботинки, игнорируя обувную ложку. Она чувствовала, что мама близка к ядерному взрыву, но ничего не могла с собой поделать. Дети такие дети…
Вопреки ожиданиям, Ирина Ермилова не разразилась гневной тирадой. Со вздохом опустила руки.
– Ань…
– Да?
– Ты чем-то расстроена?
Девочка замерла. Второй ботинок остался ждать своей очереди.
Это хуже Хиросимы…
Ирина протянула к ней руку, хотела погладить по волосам, но Анна отстранилась. Спустя мгновение пожалела об этом, но было поздно.
Теперь стало больно маме. Она прислонилась к двери и стала смотреть в потолок. Верный признак подбирающихся слез.
Блин, это черт знает что! Это какое-то неизлечимое детское проклятие: хочешь угодить обоим, потому что обоих любишь, но предки постоянно выкидывают такие фортеля, что хочется собрать рюкзак, сесть на электричку и укатить в Простоквашино. А вы тут донашивайте свои вечерние платья сколько душе угодно!
Слезы не пошли, мама справилась. Вдохнула-выдохнула и снова была в форме.
– Ладно, Анют, вечером обсудим… если захочешь. А сейчас ускорься, пожалуйста.
Для заключения перемирия Ирина выставила кулачок. Аня стукнула по нему своим, улыбнувшись сдержанно, но искренне. На данном этапе этого было достаточно.
Второй ботинок девочка надела быстро и без проволочек. Закинула за спину рюкзак, выпрямилась.
– Ну, пошли, что ли.
На лестничной площадке столкнулись с соседкой, пенсионеркой Владой Иннокентьевной Полищук. Аня всегда удивлялась ее имени. Никак не монтировалась с такой звучной красотой эта худощавая тетка в поношенном китайском пуховике, с серым платком на голове и с выражением лица человека, видевшего живьем Кутузова. Вот ей бы «Галина Петровна» подошла, как математичке в школе, или какая-нибудь «Евдокия».
– Доброе утро! – сказала воспитанная Аня.
– Привет, красавица! – отозвалась Влада Иннокентьевна, спускаясь по лестнице. Ирине она просто молча кивнула. – В школу идешь?
– Туда. А вы чего не на лифте?
– Старовата я для лифта, деточка. Двигаться надо больше, а то в деревянного истукана превращусь. Это вы, молодые, ленитесь, а мне теперь любой движ в радость.
Ирина нажала кнопку вызова. Лифт угрюмо пошел с шестнадцатого этажа на их седьмой.
– Вы чего, опять поругались? – шепотом спросила Аня у мамы.
Ирина пожала плечами. Точно поцапались. Тетя Влада обладала непростым характером – как, впрочем, и мать Анны, – а двух женщин с непростым характером может объединить в союз разве что мужчина, достойный казней египетских. Такого под рукой не оказалось: своего мужа Полищук схоронила три года назад, а Ирина Ермилова считала, что ее бывший еще не совсем потерян для общества.
Двери лифта раздвинулись. Аня убедилась, что кабина на месте, и шагнула внутрь. Так ее учил зануда-папа: отрываться от телефона на сложных тротуарах, вообще убирать его в карман при переходе улицы и всегда делать паузу, прежде чем войти в лифт. Мама никогда не следовала этим правилам, и когда-нибудь она, увлекшись перепиской в мессенджере, точно шагнет в пустую шахту…
Тьфу, что за мысли! Не дай бог!
08:35. Эфир
Пришло «время офигительных историй». Так Саша называл утреннее шоу, где он и Юля развлекали слушателей обсуждением новостей минувшего дня. Ребята заняли свои места у микрофонов, нацепили наушники. Зажглась красная лампа прямого эфира. Саша Олень, не утруждая себя приветствиями, сразу взял быка за рога:
– Женское тело – музыкальный инструмент. А мы знаем, что музыкальных инструментов много и все они разные. Как, впрочем, и музыканты. Кто-то балдеет от электрогитар и наяривает со своей любимой, как Курт Кобейн на альбоме In Utero. Кто-то двинут на ударных, от маракасов до бочки, и упоенно молотит с утра до вечера свои «четыре четверти», нервируя соседей. Третьему по душе духовые: флейты, тромбоны, контрабасы. Тут вообще простор – от траурного марша Шопена до лютневой музыки семнадцатого века. А иному и арфа хороша: плим-плим-плим-плим, я не ревную тебя… Я не утверждаю, что «Нирвана» чем-то хуже Моцарта. Вовсе нет. Просто ведь и настроение бывает разное. Все аккорды хороши. На каком инструменте вы будете играть, такую музыку и услышите. Думаю, это самая короткая и лучшая лекция о сексе из тех, что вы слышали. Доброе утро, Челябинск. С вами Юля Казанцева…
– …И Саша Оленичев! – подхватила Юлька, едва совладав с оцепенением. – Кхм, что это сейчас было, друг мой? Не выспался?
– Уж тебе ли не знать, краса России, уж тебе ли не знать… Начало девятого на наших студийных часах, снега сегодня не предвидится, легкий морозец. Дышится с трудом, как и всегда, потому мне, наверно, и захотелось порадовать вас с утра чем-нибудь красивым.
– Красиво, ничего не скажешь, – буркнула Юля.
– Ужели нет, душа моя?
– Да ничего…
За стеклом в кабинке звукорежиссера появилась массивная фигура Стаса Корешкова. Саша не смог сходу определить, был ли он недоволен спичем о музыкальных инструментах, но на всякий случай приосанился, прочистил горло и заговорил нейтральным тоном, лишенным всяческой сексуальности:
– Так, давайте к нашим городским делам. Думские депутаты в очередной раз озаботились разливайками в многоквартирных домах. Предлагается, в частности, либо как-то ограничить их деятельность, чтобы не наливали откровенным забулдыгам, которых потом до утра не разгонишь, либо закрыть эти ночные оазисы совсем… Знаешь, Юль, я уже не впервые задаюсь вопросом: где наши депутаты сами отовариваются после одиннадцати вечера и до восьми утра, если у них загорится? Ну вот куда податься душе мятежной, когда все допито и доедено, а супермаркеты уже или еще закрыты? М?
– Для тебя, Саш, я так понимаю, насущный вопрос?
Саша на пару секунд завис. Юля показала ему язык. К счастью, в студии не было веб-камеры, поэтому во время прямого эфира ведущие могли себе позволить строить какие угодно рожи и показывать любые жесты. Стас неоднократно предлагал наладить видеотрансляцию в Интернете, но Юля и Саня стояли намертво. «А если я захочу зад почесать? – возмущался Оленичев. – Мне из кадра выходить?»
Так пока и кривлялись. Впрочем, сегодня Юля была не в настроении, поэтому Саша решил не напирать.
– Для меня не особо насущная проблема, но для многих людей важно иметь возможность заглянуть в магазин посреди ночи. Итак, друзья, звоните и высказывайтесь. Телефон прямого эфира…
…Полчаса пролетели незаметно. Завершив битву со злом в виде ночных магазинов (слушатели-мужчины встали грудью на защиту разливаек, а женщины, как обычно, предлагали поднять вопрос о возрождении матриархата), Саша бросил наушники на стол и полез в карман за сигаретами.
– Возьми меня с собой, – сказала Юля.
– Уверена? Сколько ты не курила?
– Полгода.
– Может, не стоит?
Юля махнула рукой. О вреде курения она думала в последнюю очередь, ее физическому здоровью угрожало кое-что похуже.
На выходе из эфирки их встретил Стас. Низкорослый Саша медленно прошел взглядом от брючного ремня Босса до его подбородка. В глаза смотреть не хотелось.
– Сань, есть разговор, – извиняющимся тоном произнес Корешков.
– Прямо сейчас?
– Ну, перекури спокойно.
– Боюсь, перекур уже не будет спокойным…
Оленичев сделал дурацкий книксен и вышел в коридор. Юля с виноватой улыбкой хотела шмыгнуть за ним, но Стас ухватил ее за локоть.
– Юль, у вас случилось чего?
– Почему ты так решил?
– Ну, я же все слышу. Если вы думаете, что я бесчувственный чурбан…
Юля сморщилась. Вот чего ей точно сейчас не хотелось, так это слышать, как Станислав Корешков пытается играть роль наставника и старшего товарища. Мужику пошел пятый десяток, он был давно и счастливо женат, у него двое очаровательных детей и не менее очаровательная жена. Он – идеальное воплощение мещанского счастья… и он понятия не имеет, чем живут люди!
– Извини, – сказала Юля, высвободив руку, – давай не сейчас.
Стас смущенно почесал нос.