10:20. Полынья
Тропы были хоженые, это верно, но за добрых полтора километра Гриша Игнатьич ухайдакался так, будто пропилил все десять. Три раза он останавливался, чтобы отдышаться, скидывал рюкзак на снег и разминал вспотевшую поясницу. Он знал, что останавливаться нельзя, потому что пот сразу застывал и холодил спину, а это верный способ заработать простуду или, того хуже, пневмонию, но топать назад смысла уж не было, так что постоял минутку-другую – и снова вперед. И какую, блин, радость они находят в зимней рыбалке, эти блаженные? Им лишь бы из дома слинять. Рипус, окунь, хрен моржовый…
Рыбаки, что торчали на озере с утра, столпились у какого-то места недалеко от мыса, изучали что-то на льду. За триста метров Игнатьич и сам разглядел, что они собрались вокруг полыньи, довольно большой и темной. Как лужа посреди льда, подумал старик. Это было странно, но куда страннее выглядела одинокая палатка Юрца, стоявшая буквально рядом, в нескольких шагах от дыры. Ее будто не существовало для остальных. Сократив расстояние еще на сотню метров, Гриша определил, что и самого Юрца среди зевак не видать. Ведь как пить дать концы отдал, задубел ночью, а эти даже ухом не повели, не поинтересовались.
Впрочем, нет, рано еще выводы делать. Надо всё посмотреть на месте, не стоит напраслину на людей возводить.
– Игнатьич, айда сюда! – крикнул рыбак, что стоял ближе всех к палатке. Это был сосед Вася Голиков, пятидесятилетний инженер с молочного завода. Шебутной, любопытный, смешливый. – Тут такая херня ухнула!
Гриша махнул рукой, не найдя сил для ответного приветствия. Он уже пожалел, что поперся сюда. Дыхалка ни к черту. Говорил ему врач: не нагружай организм, не упирайся, а то и на пельмени от супружницы на том свете сил не останется…
Другие рыбаки тоже его заметили, руками замахали. А палатка Юрца так и стояла поникшая и в упор не замечаемая, словно бедный родственник, которого никто не приглашает к столу и не предлагает выпить.
Сукины дети, сердца у них нет. Вот упадешь так зимой, и никто руки не подаст, не поинтересуется, плохо ли тебе, старый, или просто выпимши?
Игнатьич подошел к толпе. Он знал здесь только одного, Ваську Голикова. С ним-то и начал перво-наперво контактировать.
– Ну, чего тут?
– Дыра! Во, смотри!
Рыбаки обступили полынью диаметром метров десять, никак не меньше. Озеро будто смотрело в небо черным глазом с ободранными краями. Обломки льда усеивали все вокруг. Вася вещал в режиме радио:
– Ты же слышал, как тут шарахнуло?! Меня чуть не сдуло! Вот прямо в это место и упало!
– А что упало-то? – спокойно и даже деловито поинтересовался Игнатьич, косясь в сторону Юркиной палатки.
– Я не видел, спиной сидел, а ты вот у мужиков спроси! – Вася потянул за руку ближайшего рыбака, молодого и короткого, как пенек, но в толстой фуфайке, делавшей его похожим на медвежонка. – Колян, ты ж видел! Расскажи еще раз!
Коротыш нехотя развернулся, оглядел старика придирчивым взглядом.
– Что-то сюда упало, короче. Брык – и лед вдребезги. Потом я подхожу, а тут…
Игнатьич не слушал. Он не сводил взгляда с палатки Юрца. Полог колыхал ветер, приоткрывая лишь небольшой просвет, но даже через этот узкий зазор можно было обнаружить, что палатка скорее всего пуста.
Не дослушав рассказчика, старик зашагал к ней.
Ушел куда? Ночью или после взрыва? Видел его вообще кто-нибудь с вечера? С катушек послетали все с этим гребаным бабахом, чем бы он ни был…
Игнатьич отогнул полог. Так и есть, Юрца след простыл. Рюкзак, удочка, снасти, пустая банка из-под тушенки и керосинка – следы пребывания человека остались, но сам человек…
– Эй, чего? – подошел сзади Голиков.
– Юрца видел сегодня? Или вчера?
Голиков пожал плечами, будто считал вопрос несущественным. Дать бы ему по уху!
– Вечером сидел тут, собирался рыбачить, даже бур у меня попросил.
– А лунка его где? – Игнатьич оглядел утоптанную площадку. Следов бурения не обнаружилось.
– Он поколупался минут десять и вернул.
– Пьяный был?
Голиков задумался на секунду, вновь пожал плечами:
– Не обратил внимания… Слушай, а то ты Юрца не знаешь! Когда он трезвым-то бывает!
Бестолочь, подумал Игнатьич. И где его искать сейчас?
Кто-то из мужиков названивал по телефону. По берегу со стороны города ехала машина с включенной мигалкой – то ли «буханка» спасателей, то ли ментовская, Гриша отсюда не разглядел. Однозначно сюда стягивались и еще будут стягиваться все возможные силовые силы, какие только найдутся в Чебаркуле, ведь здесь ухнула явно какая-то важная хрень – в это самое озеро, в это самое место, в этот самый час… и Юрец сдристнул.
Гриша еще раз оглядел полынью – слишком аккуратную для бомбежки, – и взглянул на оконечность мыса.
– Никто его не видел, значит, – уточнил он. – Вот так был человек и нет человека, и никто не хватился.
– Да был бы человек! – хмыкнул Голиков. – Так, название одно.
Гриша Игнатьич ничего не сказал. А чего тут говорить? Жизнь человеческая – табака понюшка, а пропащих и падших у нас вообще никогда не ценили. Здоровых-то не ценят, а уж Юрец-подлец… эх, да чего там!
Не обращая более внимания на суматоху, Гриша Игнатьич направился к мысу. Он заметил, что тонкая тропинка следов от палатки вела именно туда. Правда, натоптано было знатно, сразу и не определишь, когда и кем следы были сделаны, однако Гриша нутром чуял, что направление выбрал правильное. Юрец подорвался к берегу. Осталось выяснить – зачем. И хотелось бы успеть, если дурачок задумал неладное.
11:00—12:00. Привет
Первые два часа прямого эфира пролетели как в тумане. Руководил Стас – большой, важный и взволнованный, – Юлька мониторила ленты новостей, а Сашка сидел на ленте смс-сообщений. Дэн включил микрофоны всем троим.
Разумеется, никто ничего не понимал. Говорили о метеоритном дожде, о взрыве ракеты, о падении корабля пришельцев, делились впечатлениями, при этом рассказы очевидцев были абсолютно схожи в деталях. Один из первых слушателей, сотрудник МЧС, пожелавший остаться неизвестным, сообщил по телефону, что в городе по тревоге подняты все экстренные службы, включая авиацию, все ищут место падения неизвестного объекта… короче, заберите детей из детских садиков, держите их при себе, из дома не выходите, и храни нас всех Господь, всемилостивый и всемогущий…
Около двенадцати в офис радио снова заглянула Татьяна Александровна:
– Ребята, отвлекитесь, поешьте!
Она водрузила на журнальный столик целую стопку коробок с пиццей.
– Аллилуйя, – буркнул Дэн, вырвал из верхней коробки здоровый кусок и тут же скрылся в своей кабине. Евгений Суслов-Градский, по-прежнему восседавший в большом красном кресле, смущенно елозил руками по подлокотникам. Пицца предназначалась не ему, а голод не тетка. Сегодня Женя не завтракал.
Ведущие эфира смогли прикоснуться к еде лишь спустя полчаса. Телефон не умолкал ни на секунду, Дэн опускал трубку на рычаг и тут же ее поднимал. Сообщения на короткий номер сыпались десятками.
– Такое ощущение, что мы одни по этому ЧП работаем, – сказал Саша, поймав короткую паузу, когда в эфире пошла реклама. – Где остальные?
Юля сняла наушники и доложила:
– «Интерволна» пока освещает, но уже через раз, а на «Русском» вообще джага-джага.
– Бессмертные, – хмыкнул Стас.
Евгений волком смотрел на то, как ребята одну за другой открывают коробки с пахучей едой, ломают ее на куски и исчезают за дверью студии. Юлька до сих пор не высовывалась, Саня забрал для нее целую пиццу.
День был в самом разгаре…
…Растерянность и возбуждение. Вот два верных слова, которыми можно было охарактеризовать настроение Сашки, да и не только его. Все вокруг будто подключились к мощному источнику питания – носились, метались, перебрасывались документами и подменяли друг друга у микрофона, чтобы дать возможность сбегать в туалет или перекурить… и всё терзали и терзали свои телефоны.
Обычно скованная в движениях Юля теперь не знала, куда девать руки. Она то снимала, то надевала наушники, откатывалась на стуле к стене, складывая ладони у лица в молитвенном жесте, затем неожиданно лезла рукой куда-то вниз, будто между ног. Она старалась делать это украдкой, но Сашка заметил, потому что он был единственным из присутствующих, кто знал, что Казанцева утром не меняла белье. Какая мелочь, право…
Добродушный Стас был неожиданно сосредоточен и цепок. Он редко садился в эфир – лишь в охотку или в пару к Сашке на сложные программы, где нужны были двое ведущих, – но сегодня Станислав Корешков был един в трех лицах: руководитель, ведущий и подносчик снарядов.
Во время короткого перекура на лестничной площадке Олень вспомнил свою давнюю стажировку в Москве в головном офисе «Нашего радио». Сашка был еще молодой и начинающий радийщик, всему внимал с раскрытым ртом и никогда не упускал случая пообщаться с мэтрами. Той осенью 2003 года перед группой региональных вещателей «Нашего» выступали маститые столичные лекторы, делились секретами мастерства и погружали в таинства профессии. Один из них – Сашка уже не помнил, кто это был – озвучил крамольную мысль: «Друзья, я сейчас скажу вам то, что обычно произносят за закрытыми дверями и только в узком профессиональном кругу. Обыватели нас просто не поймут или, того хуже, побьют камнями. Итак, запоминайте: лучшее время для журналиста – катаклизм и катастрофа. Да-да, именно так. Вы – в центре циклона, вокруг вас рушатся дома и судьбы, а вы с микрофонами, камерами и блокнотами фиксируете это безумие для истории. Это время вашего профессионального триумфа».
Цинично? Без сомнения. Но циничнее журналистов могут быть лишь врачи и менты.
Сейчас, наблюдая происходящее в Челябинске и его окрестностях, принимая звонки и сообщения от растерянных горожан, пытаясь дозвониться до своих собственных родных и близких, Саша Оленичев понимал, что ярче и знаменательнее события в его карьере еще не было. Наверно, уже и не будет.
Лишь бы все были целы и невредимы. Хоть бы все были живы…
В час дня Сашка принял неожиданное решение. Когда Юля закончила большой выпуск новостей, он попросил Дениса включить музыку, чтобы все ведущие получили хотя бы пять-десять минут передышки.
– У меня уже в горле першит, – пояснил он.
Немногословный Дэн выполнил просьбу. В эфир пошла Юлия Савичева с песней «Привет».
– О боже… – Казанцева сползла по стулу. – Вы издеваетесь?
– Что-то не так? – спросил Саша.
Юля покосилась на закрытую стеклянную дверь. По другую сторону стоял Женя. Сунув руки в задние карманы, он сверлил девушку взглядом уже не голодным, как в случае с ароматной пиццей, а усталым и задумчивым. Сашка, собравшийся было выйти перекурить, остановился.
Магнит… болит… не спит… мешает… пела Савичева.
– Выйдешь к нему? – спросил Саша.
Юля отъехала на стуле к стене, поднялась, медленно подошла к двери.
Убить, забыть, не быть, не знаю…
Они стояли по разные стороны двери, глядя глаза в глаза. Безмолвно, безнадежно, как глядят друг на друга влюбленные, которым нечего сказать. Евгений в эти томительные секунды как-то неуловимо размяк и даже погрустнел.
Тебя, тебя, тебя меняю…
Саша посмотрел на электронные часы студии. До конца песни оставалось меньше трех минут, надо еще успеть курнуть…
Он взял Юлю за плечи, отвел от двери.
– В туалет не хочешь?
– Нет.
– Тогда сядь и не отсвечивай. Потом разберемся.
Девушка вернулась на свое место. Саша открыл дверь. Евгений нехотя отступил на шаг.
– Ты курить? – спросил он. – Покажешь, где тут у вас курят, я тоже схожу… если ты не против.
– Пойдем, – разрешил Оленичев.
По коридору медиа-центра сновали журналисты-печатники, рекламные менеджеры и всклокоченный водитель Пал Семеныч, которого постоянно дергали и посылали. Все были заняты, все были при деле.
На пути вырос Вадик Зарипов. В руке у него, словно веер, развевалась пачка бумаг.
– Саш, когда у вас ближайший выход?
– Мы сегодня вообще не уходим из эфира, один короткий перерыв. Что тут у тебя?
– Инфа – бомба! – Вадик тряхнул бумагами. – К Земле несется еще один камень! Уже астероид размером с Техас! Ночью будет здесь!
Саша остановился.
– И?
– Нам пиздец, Сань!
Олень шумно выдохнул. Женя мял в руке сигарету и глазел на обоих с раскрытым ртом.
– Так, Вадик… блин… беги к Стасу, после паузы сразу выходите. Я щас, быстро.
Зарипов помчался к офису радио, размахивая своим веером, как дореволюционный разносчик газет.
В курилке мужчины не разговаривали. Сашка стоял перед окном, глядел на Набережную. Женя облокотился о перила и смотрел вниз, в лестничный пролет. Наверно, им было о чем поговорить и помимо падения космической штуки, но слов не находилось. Лишь на последней нервной затяжке Саня спросил:
– Тебе все еще жаль свою машину?
Женя промолчал. А что тут скажешь? Жаль, не жаль…
Космос
Аня Оленичева сидела на полу в углу лифта, закрыв глаза, и тихо напевала «Бабочку» группы «a-ha»:
– Butterfly, butterfly, flying into the wind. You can be sure of it, that’s no place to begin.2
Ей очень нравилась эта песня. Более того, она всякий раз доводила девочку до слез. Аня впервые услышала ее в тот год, когда папа с мамой разошлись. Это было странное время. Папа ходил по квартире, не находя себе места, иногда выпивал, грустил и все слушал и слушал «Бабочку». Мама была непроницаема, по ее лицу невозможно было понять, что она чувствует. И они оба ни разу не сорвались на дочке, ничем не дали понять, что происходит какая-то катастрофа. Да и не было катастрофы. Были смутные предчувствия и ожидания чего-то нового, незнакомого.
Почему она вспомнила эту песню сейчас, в темном и душном железном ящике, застрявшем где-то вне времени и пространства? Тут темно, но не холодно, как она всегда любила, но… космос и бабочка? Где связь? Бабочки не летают так высоко…
Мамы рядом нет, это уже не вызывало никаких сомнений. А что есть? Аня не знала, бывают ли в кабинах лифта зазоры, щели и дырочки, сквозь которые внутрь проникал бы свет, но в ее нынешнем саркофаге царила полная и всепоглощающая тьма. Это даже не космос, потому что в космосе всё же мерцают звезды, летают кометы, астероиды, какая-то пыль. А здесь нет ничего. И воздух… его тоже как будто нет.
Аня замерла, прислушалась. Она вообще дышит?
Да, конечно, дышит, но как-то странно. Без звука и движения, как будто воздух поступает в легкие сквозь поры тела. Так, наверно, питаются через трубочку те несчастные, у кого не работает пищевод… или как там это происходит. У тебя не поднимается и не опускается грудь, воздух не щекочет ноздри, но кислород в организм поступает. Вот бы всем, кто живет в Челябинске, научиться так дышать – не пропуская через нос всю ту мерзость и гадость, укрывающую город серым покрывалом…
Об этой ее маленькой (маленькой?!) странности знает только Влада Иннокентьевна. Аня рассказала ей однажды, сидя рядом на лавочке во дворе, что может перенестись в другое пространство. Она не могла сказать прямо, что улетает куда-то далеко в Космос – Полищук приняла бы ее за больную, – поэтому просто назвала это «пространством». Впрочем, бабка и так не на шутку забеспокоилась, но, к чести ее, не стала стучать родителям, призывая принять срочные меры и показать дочку психиатрам. Она стала задавать осторожные наводящие вопросы.
Приступы случались с Анной Оленичевой исключительно поздно вечером или ночью, поэтому родители до сих пор ничего не знали. Сегодня произошло нечто из ряда вон выходящее. Девочка провалилась (улетела) в разгар обычного дня. И не где-нибудь, а в этом чертовом лифте. Впрочем, может, оно и к лучшему: если бы ее выключило на улице, на переходе через дорогу, на обочине или на остановке… ох, страшно представить, что бы случилось. А так что ж, лифт, ничего. Темно, но не холодно. И мама рядом… и что сейчас с мамой происходит, Аня боялась даже представить…
Влада Иннокентьевна Полищук стояла у дверей лифта, прислонившись ухом. Ирина внутри тихонько всхлипывала.
– Ну, что там, Ириш?
– Ничего. Я держу ее за руку. Она холодная.
– Дышит?
– Да… ровно.
Ирина сейчас вела себя спокойнее, первый испуг прошел, истерики не случилось. Но ее состоянию все равно не позавидуешь.
Влада Иннокентьевна посмотрела на часы.
– Ир, ты все номера перепробовала? Там на стене есть контакты.
– Да. Тут или связь не берет, или все время занято. Надо как-то на диспетчеров выйти. У тебя как с этим?
– То же самое, пока не получается дозвониться. Городского телефона нету, я еще в прошлом году отключила, а мобильники работают через раз.
– Может, у кого-нибудь из соседей? – Ирина шмыгнула носом.
– У Верки Щуровой есть, она уже пыталась, но все службы заняты. Сегодня по всему городу черт знает что, спасатели нарасхват…
– А что вообще… случилось-то что?
– Так, с неба что-то упало, – небрежно ответила тетушка. – Не думай об этом, вечером разберемся.
Минута тишины. Было слышно лишь, как Ирина бормочет: «Доченька, доченька, милая». У Влады навернулись слезы.
– Ир, извини, ты как там насчет туалета?
– Терпимо.
– А вентиляция там, все такое?
– Вроде дышится.
– Хорошо. Ты это… кхм… Ир, с Анюткой все будет хорошо. Поверь мне. – Чтобы не отвечать на предсказуемый вопрос, Иннокентьевна добавила: – Я отойду на пять минут, сама не могу больше терпеть. Ничего не бойтесь, я скоро.
Не успев сделать и пары шагов, она вновь услышала Ирину:
– Влада! Владушка, дорогая, позвони, пожалуйста, Саше! – Всхлип. Шмыг носом. – Блин, не знаю, что у них сейчас на работе, но у них есть эфирный телефон, на нем всегда кто-нибудь сидит. Может, через него получится. Позвони, пожалуйста!
– Диктуй номер.
Полищук вынула из кармана мобильник. Звонок на радио – совсем уж крайний вариант, но кто знает, может, не такая уж и плохая идея.
10:55. Пропащий
Следы оборвались за три метра до береговой линии. Гриша Игнатьич остановился, приподнял шапку и озадаченно почесал лоб. Юрец был высоким парнем, под метр-восемьдесят, в молодости играл за чебаркульскую баскетбольную команду (и как он в своей убогой палатке помещается – загадка). Но чтобы – так? Летать научился? Гравицапу нашел?
Почему нет. По образованию он инженер, рукастый, когда трезвый, по молодости такое мастерил, что иным профессорам не снилось…
Юрец, Юрец, шельмец-подлец, на дуде игрец, куда ж тебя вынесло?
Гриша вскарабкался на пологий берег мыса, опустил на землю рюкзак и присел на толстое березовое бревно, будто специально приготовленное для гуляющих по зимнему озеру. С этой стороны мыс был почти лысым и прозрачным, а чуть дальше начиналась роща. Там можно было спрятаться и затеряться, да только следов у берега не было никаких – ни на водной части, ни на суше.
– Гравицапа, – пробормотал Гриша.
Можно было и позвонить, но Юрец в последнее время почти не пользовался телефоном. А на кой он ему? Жену сварливую выслушивать? Ну ее к лешему! Никаких других контактов в его телефонном справочнике практически не осталось, поэтому потерять и пропустить что-то важное ему не грозило. У него даже собутыльников толковых нет, с которыми можно раздавить полбанки. Последние год-два, насколько Игнатьич мог заметить, Юрец предпочитал пить в одного, у себя в сарае. На предложения посидеть вдвоем, попариться в бане, сходить по грибы – в общем, на любой повод остаться тет-а-тет с собеседником – Юра реагировал невнятным мычанием. Причем не говорил категорическое «нет», а начинал мяться-ломаться и придумывать тысячи уловок, чтобы исчезнуть.
Над причинами такого настроения Гриша Игнатьич мог бы и не ломать голову, семи пядей во лбу тут не требуется. Затосковал парень, потерялся, разуверился в себе, в людях и в мире в целом. Можно возразить, что любой алкаш найдет миллион поводов накатить и свалить свою тягу к горьким напиткам на судьбинушку, но ведь порой судьбинушка действительно оказывается сукой. Кто станет слушать убогого, падшего, пропащего? Кто проникнется его бедами, которые «и не беды совсем»? Живет себе в каком-то своем маленьком кошмарном мире, сам по себе и не кум королю, не сват и не брат.
Но почему интересно ему, Григорию Игнатьевичу Жулябину, 1943 года рождения, пенсионеру, человеку приличному и всеми уважаемому? Ему-то что за дело?
А просто не чужд сантиментов Гриша, вот и все дела. Он же Юрку больше двадцати лет знает, еще на свадьбе у них с Любкой гулял, туфельку невестину воровал, а потом и саму невесту с друзьями уволокли. Много позже, на одной из посиделок Юрец излил душу: мол, Игнатьич, лучше бы ты ее не возвращал тогда, украли бы и зарыли где-нибудь на пустыре, в этом идиотском свадебном платье и вместе с фатой.
Эх, да чего там…
У полыньи на озере собрались почти все силовые силы, какие нашлись в городе. Уже и телеоператоры сновали с камерами и репортеры с микрофонами, уже ментяра какой-то толстый нарисовался, или кто он там, из МЧС поди. Будут сейчас квохтать, кудахтать и колдовать: что это было? А ему, Григорию Игнатьевичу Жулябину, обязательно надо найти Юрца-подлеца, потому что чувствовал старик, что неладное с ним случилось. Юрка, непутевый, и раньше в передряги по пьяни попадал: и нос ему квасили в драке, и в кутузке сидел, и чуть не замерз однажды, когда с бутылкой упал за огородами в сугроб, а его свежим снегом-то и припорошило (к счастью, проснулся, доковылял до дома). Но сегодня чуяло сердце стариковское, что не отделаться парню легким испугом, не отвертеться от судьбинушки-суки.
Дождался ты своих инопланетян, Юрец, подумал старик, заберут они тебя на свою альфу-центавру, будешь там какаво с чаем попивать да телочек зеленых за жопы тискать.
Игнатьич поднялся с бревна, закинул рюкзак за спину и побрел дальше, вглубь мыса, не понимая, куда и зачем идет. Следов-то все равно нет.