22. Дижитал-любовь, вино и сюрреализм

контр-адмирал

Mama, just killed a man,

Put a gun against his head

Pulled my trigger, now he’s dead.

Mama, life had just begun

But now I’ve gone and thrown it all away.

Queen «Bohemian rhapsody»

Зимние бездельники праздно шатались по дому: с верхних этажей скатывались по лестнице в подвал, били банки с соленьями, потрошили березовые веники. В конце концов они осмелели и по-хозяйски развалились на диване рядом с Вероникой. Она не отодвинулась. Они пробежали мурашками по ее телу. Но снова на этих непрошеных гостей – сумрак и мороз – никто не обратил внимания. «Странный дом, – подумали они, – позвать, что ли, голод и печаль?».

Зима шаркала ветром по крыше, шалила снегопадом, проваливалась в дымоход, гудела там по ночам и будила домашних. Мело неделю. Не выйти из дома. А ей, Веронике, этого и не хотелось. Марышка отбрасывала скупую тень на книжный шкаф. Она растапливала камин. Терпеть холод было невозможно. Дрова задержались: сломалась машина. К черту! Есть кое-что получше.

– Ты, Марышка, разводи не березой, а Фрейдом. Лучше горит. Да и библиотеку нужно подчищать. Больше 200 книг сейчас иметь запрещено, – с сожалением в голосе говорит Вероника.

– Слушаюсь, – отвечает ей Марышка.

Марышка – барышня смышленая и исполнительная. Вот уже восемь лет она помогает Веронике по дому. Но на самом деле чистит она не дом, а душу Вероники. Стирает пыль одиночества, натирает панцирь снобизма до блеска, разглаживает раны и отбеливает тусклые, похожие своей желтизной друг на друга дни.

Звонит телефон Вероники. Играет приятная мелодия:

«Is this the real life?

Is this just fantasy?

Caught in a landslide,

No escape from reality.

Open your eyes,

Look up to the skies and see,

I’m just a poor boy, I need no sympathy.

Because I’m easy come, easy go,

A little high, little low,

Anyway the wind blows, doesn’t really matter to me, to me…»¹

Веронике не верится: ей давно никто не звонит. Она нехотя, с опаской берет трубку.

– Я прочитал Ваш рассказ «Контр-адмирал», – льется и обволакивает Веронику голос незнакомца.

– Браво, господин Икс! – шутливо отвечает Вероника.

– Я – Костя Печора.

Веронике не нравится этот ответ. Ведь Костя Печора – убийца. Или нет?

– Да Вы не бойтесь. Я же сказал, что рассказ мне понравился. Он славный, этот Ваш рассказ.

«Убьет, – подумала Вероника. – А за что? Я ничего такого не написала. Просто навела художественного лоска на историю… Он убийца ведь… Но он же не признал вину!» – мысли лихорадочно палят по вискам Вероники.

– Как-то неожиданно все это… Мне разве есть чего бояться?

– Если встретитесь со мной, то нет. Заеду в шесть. Будьте готовы.

«Не может человек с таким мягким голосом быть опасным. И тем более убийцей быть уж точно не может! Это подстава! Подставили его сволочи эти. А он десять лет отсидел. Надо бы проверить, может, я чего лишнего написала», – думает Вероника.

В доме все еще холодно. Сумрак и мороз дерзко хватают Веронику за коленки. Она отбивается, кутается в шаль и открывает сборник «22». Первое издание 2022 года. Веронике тогда было тридцать лет, на протяжении которых она играла с жизнью в серсо и нанизывала на себя кольца разочарований, зависти, предательства, несчастной любви и ненависти. Хороших колец не осталось. Они достались другому игроку. Тогда, восемь лет назад, Вероника развелась, упаковала все необходимые чувства в чемодан и переселилась в дом, окруженный синими елями, увитый плющом. Летом ему подмигивают анютины глазки, зимой над ним нависает ледяная горка, которую Вероника с Марышкой строят вместе.

Вероника по привычке слюнявит тонкую прозрачную подушечку указательного пальца. Потом она вспоминает, что это электронная бумага. Вздыхает. Она опечалена. Страница 56. Под номером 16 идет рассказ «Контр-адмирал». Электронная бумага радует глаз. Она приятная на ощупь, выпуклые буквы светятся. Но жизни в ней нет. Вероника выбирает синий фон и белый цвет шрифта. Мороз и сумрак притихли, уселись рядом, смотрят в книгу, ждут историю. Вероника начинает читать вслух, представляя, что это бумажная книга. Та самая книга! Тот самый первый экземпляр, который украли.

… – Сынок, ты мне скажи правду. Ты убил?

– Папа, не помню я. Драка завязалась. Все вперемешку. И утро резко врезается в мою хмельную голову, – сказал Костя и осунулся.

– Костик, мне надо знать, чтобы помочь тебе! Вспомни, что там произошло.

– Пап, я уже все сказал. Я не виноват.

Контр-адмирал Андрей Печора, отец обвиняемого в убийстве Константина Печоры, вышел из СИЗО, где был заключен его сын. Неровной походкой человека, у которого рухнул мир, он двинулся домой. Шел и думал, что он сделал не так в жизни. Где накосячил? Вроде жил ровно, честно, с совестью дружил, с властью дружил, жену любил, сына любил и даже начал им гордиться с недавних пор. И тут на тебе! Скандал, арест, убийство! Пахнет отставкой, маячит запой. «Не посадят сына, ведь это мой сын! Не посмеют», – думал контр-адмирал Печора, отмеряя 2346 шагов до дома, где его ждала раздавленная, убитая горем вперемешку со стыдом жена Анна.

– Признался? – со всхлипом выдавила из себя она.

– Не признался.

– Да какая ему разница! Ведь скостят срок. Дадут в два раза меньше. Андрей, ты отец, скажи ему!

– Разница есть. Честь, долг, совесть, правда – вот в чем разница между человеком-дерьмом, которым ты хочешь, чтобы был твой сын, и человеком с большой буквы.

– Я хочу, чтобы у моего сына не растворились во мраке камеры и идиотов-убийц десять лет жизни, – наполняя слова болью израненной души матери, грубо ответила Анна.

– Будет. Я позабочусь. Я решу вопрос. Если сядет – будет сидеть хорошо, не с идиотами.

– Мерзавец! И кому нужны теперь твои должности и звания? Я десять лет тебя не видела, пока ты ходил по морям и океанам, сын тебя не видел. И еще не увидит десять лет!..

Вероника откладывает книгу. Идет собираться. Ее уже давно не волнует, как она выглядит. А тут такое дело… Деловая встреча? Свидание? Она попадается на глаза зеркалу. Оно смотрит на Веронику полными скуки глазами, оттененными синяками. Зеркало кидается венами, которые плавают по вискам, впалым щекам, мертвенно-прозрачной шее Вероники. Она зовет Марышку.

– Марьяна, закажи маску.

– Вам какую? – отзывается Марышка и открывает «Амазон».

– Что-то из первой линии: погламурнее, посексуальнее.

– Тут новая коллекция как раз поступила в продажу. «Служебный роман» – это для секса с коллегой, «Хэппи хиппи» – для группового, «Леди Годива» – для соития в общественном месте, «50 оттенков красного» – для грубой любви, «Властелин колец» – это для новых ощущений с мужем, «Розовый фламинго» – для однополой…

– Стоп-стоп… А сейчас маски только для секса носят?

– Вы ведь сказали посексуальнее.

– Не так выразилась. Мне нужна обычная маска, чтобы хорошо выглядеть. А то я на зеркало наткнулась и расстроилась.

– То бишь без гарантий маска? Без секса, любви, дружбы?

– Да, просто чтобы я посвежела, зарумянилась, бровями заиграла, глазами заблестела. Волосы чтобы падали пышными локонами на загорелые плечи.

– Да Вы возьмите мою, я ее всего раз надевала. «Расцветай» называется. Можно не снимать до 12 часов. Минус 5 лет и минус 10 килограмм – это опционально. Посмотрите в инструкции, как настроить. Идеально разглаживает кожу, оттеняет скулы, немного расширяет глаза, отбеливает зубы. Можно выбрать прическу: прямые или кудрявые. Решайте сами.

– Очень щедро, Марышка. Я одолжу на раз.

Ровно в шесть заезжает Костя. Машина дорогая. «Откуда у него деньги, у отсидевшего десять лет зека?» – думает Вероника и садится в авто. Пахнет чайным деревом. «Какой-то ароматизатор? Нет. Это от него пахнет. Что-то земельное, архаичное, вечное, настоящее. Мужественное! По моим подсчетам он должен был выйти полгода назад. А такое впечатление, что вовсе не сидел. Скорее всего, он тоже в маске», – размышляет Вероника, пока они катятся по обледенелой столице.

– Вероника… Ах вот Вы какая, оказывается!

– Какая я, оказывается?

– Цветущая.

«Хорошая маска, – подумала Вероника, – оправдывает название».

– А я читал, что Вы злая, одичалая. А Вы вполне себе человечная.

– И где читали?

– Старые журналы, газеты. Много чего в нашей библиотеке на зоне было.

– Вы хотите, чтобы я поверила, будто Вы читать умеете? – Вероника недоумевает и обижается, что ее держат за дурочку.

– Представьте себе. Научился за десять лет.

– Надо же. Давно не встречала чтецов, – Вероника сомневается.

– Я могу сказать то же самое. Не видел, как читают другие. Покажешь? Почитай про меня рассказ.

– Не знаю. Не могу я. Давно не читала вслух. И как-то нет настроения. А еще закон нарушать не хочется. Знаете ли, моих двух знакомых посадили за чтение в общественном месте.

Он останавливается. Молча, без агрессии, медленно и почти бездушно, безучастно, бесстрастно вцепляется в волосы Вероники.

– Хорошо-хорошо. Не надо нервничать, Константин. Давайте где-то сядем. С вином. Таки Вы убийца? – также отстраненно, с печалью в голосе спрашивает Вероника. Она не боится. Все как в замедленной съемке с актерами – роботами.

– Убийца, убийца. А что это у Вас за ухом? Штрих-код? Вы зачем маску надели? Снимайте немедленно! – Вероника послушно выключает масочное приложение на телефоне и снимает липкую, похожую на марлю маску.

– Так-то лучше. Теперь мы с Вами одного возраста, – говорит Костя.

Едут к нему. Он так захотел. Вероника не спорит с архаичным мужчиной, тем более с убийцей. Тем более в таком потрепанном одиночеством виде ей не комильфо качать права. Она вжимается в кресло его спортивного автомобиля. Улицы с натыканными домами в белых шапках проплывают за окном. Деревья лихорадит ветром. Снег долбит в лобовое стекло, как будто хочет ворваться в машину, в тепло, и согреться. Снег ведь тоже, наверное, устал идти, замерз. Сколько лет он идет? Веками, тысячелетиями он укладывает осень спать под свое стеганое одеяло. Снег устал и валится с ног. Вероника тоже устала и приросла спиной с отрубленными крыльями к креслу. Стрелка спидометра взлетает вверх к 180, потом резко опускается, а потом снова дотрагивается до 180.

Заходят в квартиру Кости. Хоромы: мрамор, бархат, дерево, каменные колонны из фуксита, шкуры, бивни. Камин трещит, перебивая тишину холостяцкой квартиры. Старинный комод, а над ним африканская маска.

– Это маска из Танзании. Редкая штучка. Надевали при инициации, – говорит Вероника. – Маски знаю по запаху. Инициирующие пахнут страхом, погребальные – горем, магические – надеждой. Откуда деньги?

– Не твое дело, – обрубает Костя.

– Согласна. Просто любопытно.

– Читай.

Он достает ту самую, первую бумажную книгу. Ту, что украли у Вероники. Замызганную, читанную-перечитанную, с кляксами от вина. Вероника не может не читать. Она будет читать, чего бы ей это ни стоило! Она будет читать до смерти, до рассвета, досыта, до стыда, до печали. Она смотрит на книгу влюбленными глазами. Соленая грусть течет по щекам и опечатывает собой желтые страницы. Грусть Вероники предвосхищает надежду, которая вот-вот отслоится от ядовито-оранжевого заката, пронзающего пыльное небо, и запрыгнет на подоконник вместе с последним лучом негреющего солнца.

– Читай с момента «Константин был душевным парнем…»

…Константин был душевным парнем. Отзывчивым, порядочным, красноречивым. Ему прочили большую карьеру. «Пойдешь по стопам отца», – говорили ему. Он слышал об отце больше, чем видел его. Ведь глаза контр-адмирала Андрея Печоры, обвитые паутинкой морщин, были устремлены в морскую даль. Он покорял водные просторы. Жил морем и жил в море двадцать лет, знал море и был познан морем. Вероятно, в его венах текла не кровь, а соленая густая жидкость с самого дна Марианской впадины. «У меня две семьи, – говорил он. – Одна – команда. Вторая – Аня с Костей». Но по факту у него была одна, третья семья: соленая и безмолвная.

Костя окончил военное училище и не без помощи отца был распределен на хороший корабль. Он оказался в компании, где все как на подбор: сын прокурора, внук генерала, племянник предпринимателя. Отпрыски сильных мира сего шли по натоптанной дорожке. Душевность Кости приобрела привкус снобизма. Круг холеных и избалованных товарищей проел его порядочность незаметно, как черви бороздят гриб. Снаружи приятный, Костя начал подгнивать изнутри, будучи заложником странных, на первый взгляд удачных обстоятельств. Его тяготило море, оно никак не хотело заполнять его вены. «Не мое это», – все чаще думал он и пил…

– Остановись! Откуда тебе все это известно? Про червей и глаза, зрящие из Марианской впадины? – спрашивает Костя.

– Немного не так. Глаза просто смотрели вдаль. А вместо крови – вода из Марианской впадины.

– Какая разница…

– Впрочем, да. Никакой! Ведь я это выдумала. И тебя тоже выдумала! – Вероника протягивает руку к его щеке. Трогает. Щекотно. – Хотя нет, ты – настоящий.

– Читай дальше.

…Судно встало в Стамбуле. Команда получила увольнение. Но экзотика не манила Костю. Вот уже второй день Костя в компании сына прокурора и внука генерала играли в карты, потягивая вино в каюте Кости. Напившись и наигравшись, они стали орать песни «Ленинграда». Пришел дневальный Генка, младший офицер, который присматривал за порядком на корабле, и сделал замечание. Плевать они на него хотели. Стали орать еще громче. Генка, сын матери-одиночки, затюканный и боязливый, пошел второй раз делать замечание. Долг есть долг. Он обвел взглядом бесшабашную, омерзительную компашку и окоченел от злости на себя и на жизнь. Он сделал второе и, как оказалось, последнее свое замечание. Первым выступил сын прокурора, за ним – не менее борзый внук генерала, а поддержал компанию Костя. Никто не помышлял об убийстве, просто помахали кулаками по пьяни. Но, как это бывает, подвернулся угол стола, о который зацепился висок дневального Генки. Моментальная смерть. Вроде никто не виноват – и все виноваты одновременно. Компания быстро отрезвела, и решили по-взрослому – камень, ножницы, бумага. Косте не повезло. Костя – слабое звено. Вот так вино в сочетании с нелепостью рубит под самый корень жизнь…

– Маленькая поправка, – перебивает Веронику Костя, – моя жизнь только началась в тюрьме.

– И чем Вы там занимались?

– Ума набирался. Как вино?

– Хорошее. Благородное. Ненавязчивое. Знает свою роль.

– А у Вас какая роль?

– Сыграть на струнах души. Спеть вместе с сердцем. Облагородить нутро. Так что там произошло? – тихо спрашивает Вероника.

– Имеет ли это значение?

– А как же!

– Ну раз так… Я действительно оказался слабым звеном. Вернее, мой отец. Мы долго торговались. В итоге, 50% до и 50% после срока.

– Так вот откуда мрамор и машина…

– Если бы я не сел, я бы не научился читать. Сколько всего я узнал! Вы думаете, на свободе свободны? Нет! Свободны там, за проволокой. Огромная библиотека, профессора из ведущих университетов мира читали нам лекции. То, что не востребовано снаружи, сбагривали нам, зекам.

– Неплохо.

– И плохо одновременно. Я вышел, и я одинок.

– Теперь нет. У Вас есть чтец.

– Приходите завтра. Будем опять читать, – Костя волнуется и думает, как бы гостья не осталась. Ведь он забыл, как это…

– Да я и не думала оставаться. Вот только книгу свою заберу, – успокаивает его Вероника, которая тоже забыла, как это…

«Прогнал? Испугался? А я бы разве осталась? – размышляет Вероника, закрывая за собой дверь. Где-то внутри, на окраине души, у нее зародилась обида. Та самая обида, которая встречается осенью, когда приходит чувство, что лето, а иногда и вся жизнь прожиты зря. Не самозабвенно… Не как в последний раз. Осенью обижаются все: люди, листья, земля, солнце, которое пыжится и из последних сил пытается казаться теплым. Но сентябрь берет свое и гонит лето прочь, бьет хлестким ветром, топчет дождем. Земля на даче изрешечена груздями. Повылезали прямо на участке. Ждут соли, мозолят глаза. Совсем близко с реки ползет ночь, огибая камни, рассыпанные по дороге. Береза, соблазняя своей стройностью и утонченностью, медленно раздевается под музыку огрубевшего осеннего ветра. Я пью вино, наблюдая за осенними метаморфозами, и думаю о своей роли в этом рассказе, перечитывая его в той самой книге, в первом экземпляре. Ведь я и есть автор. Когда я услышала историю семьи Печоры, внезапно разрушенной глупостью, мои ноги подкосились, тревога заключила меня в кокон. Что же было на самом деле, когда Костю посадили? Его отец, контр-адмирал, ушел в запой. Его уволили. Потом он умер. Но перед этим сделал как обещал жене: Костя сидел хорошо. Скорее всего, он не коротал будни в библиотеке, выдуманной мной. Вряд ли к нему приезжали профессора Сорбонны читать лекции, что тоже было плодом моего воображения. В этом ли заключается моя роль: уложить историю в черные буквы на подушку из фантазии, накрыть одеялом, стеганным счастливым финалом?! Секундочку, звонят, нужно ответить…

– Алло.

– Это Минерва?

– Да.

– Это Костя Печора.

лесной рыцарь

– Я устала.

– Я тоже устал.

– Нет, ты посмотри, где кризис-то? – Вера потихонечку доставала пилу, заточенную завистью и злостью для невозмутимого Марка.

– Где-где? У нас кризис!

– Ты о чем?! – спросила Вера ядовито, как сучка из какого-то старого французского фильма. Она затягивалась вишневым ричмондом и запивала дым ред буллом. Острые стрелки, густые румяна. Все как положено, чтобы замаскировать бессонную ночь, в которой Вера плакала и слезами своими преследовала точеную Луну. Бежала по небу в одной ночной рубашке, запиналась, падала, потом снова вставала и вперед за Луной пока не настало утро.

Сентябрь шалил то дождем, то назойливым солнцем, пытаясь запутать москвичей и завуалировать наступление зимы. Москвичи ждали бабье лето и закупали шашлык, вино, звали друзей с гитарой и срывались аж в четверг на дачу. Вера и Марк, которые были не сказать чтобы очень дружелюбными, попали в эту дачную кутерьму. Марик, к сожалению, играл на гитаре, а Вера, к несчастью, довольно неплохо пела. Выпивая, она добрела, играла в «Двадцать одно», иногда раскладывала Таро по просьбам незамужних подружек, которых приглашали на дачу, чтобы поучить жизни и потешить свое самолюбие.

– В наших головах кризис, вот о чем я! – Марк перешел на крик и резко затормозил. – Ты бы попридержала коней своих вороных, пока мы не въехали куда не надо!

– Надо – не надо! Мы – это кто? – спросила Вера, продолжая играть роль сучки из какого-то старого французского фильма.

– Мы немы!

Марк загрустил, а когда он грустил, он говорил умные вещи. Грустил же он каждые выходные, проведенные со своей женой. Будни он коротал в самолетах и xls-таблицах, поэтому был избавлен от разъяренной Верки.

– Вот и я думаю, что ты нем и слеп! Нет, я не понимаю, откуда деньги-то? В июне в Тайланд, в июле в Париж, в августе в Сочи! Смотрю «Инстаграм», там все куда-то летают, влюбленные. Где-то пьют вино, едят устриц!

– Вер, а ты не смотри. Удали приложение к чертовой матери и успокойся!

– Но я же знаю, что они там были!

– Это фотошоп, Вер! Ты в Бога не веришь, а в «Инстаграм» веришь? – Марк говорил сквозь улыбку, сдерживался, чтобы не засмеяться. Он хоть и ненавидел Веру, но считал ее потешной. – А кстати, ты чему завидуешь? Парижу ли? Или влюбленности?

– Ба, вот тебе на, как мы заговорили! Понравилось в Самаре? Кого-то нашел там, что ли?

– Да, понравилось. А еще понравилось в Якутске, Волгограде, Алма-Аты. Во всех трех городах, в которых я побывал за прошлую неделю. Знаешь почему? Там не было тебя!

– Останови машину. Немедленно! – процедила Вера, переставая играть роль сучки из какого-то французского фильма и становясь обычной обиженной женщиной.

– Легко! Прокурила мне всю душу! Тут недалеко. Дорогу знаешь, дойдешь!

Вера выскочила, хлопнула дверью. Марик дал газу. Уютный лес, обрамляющий зелено-желтым ковром дорогу, приглашал Веру в гости. «Поплачу вдоволь, покричу, повою. Никто не услышит», – подумала Вера и спустилась по тропинке в низину. Она села на пенек и закурила. Плакать и курить одновременно не получалось. Сигарета тлела без толку, а Вера сеяла слезы в сухую траву. Она знала, что Марик изменял ей. В каждом городе находил короткую юбочку и жаловался на жену-мегеру. А в конце, чтобы наверняка, говорил: «Хорошо, что детей нет. Уйду!». Эдакий контрольный выстрел! Вера не считала, что отсутствие детей – это хорошо. Но надежду уже давно потеряла: не вышло с детьми, как они ни старались. Вера завидовала Шаховым – Мирославе и Сергею. У них была двойня. Это к ним они ехали на дачу, к своим лучшим друзьям. Она завидовала сторожу Игорю, который охранял дачу Шаховых. У него было два мальчика. Вера тоже изменяла Марку и тоже говорила плохие вещи. Про детей молчала, язык не поворачивался. Уходить она тоже не собиралась и не играла с этим словом. Интересно, догадывался ли Марик?

Марк не догадывался, он знал всю ее обслуживающую свиту: сантехник Слава, компьютерщик Виктор, спорт Сережа… Он не ревновал, не обижался, он был равнодушен. «Дашь на дашь», – думал он. Как это ни странно Марик все еще любил Веру и корил себя за то, что накричал на нее впустую. Она ведь была права про Самару. А еще он знал, что она знает все. Почему бы им наконец не поговорить? Он развернулся и поехал обратно за Верой. Ее не было у обочины. Он спустился по тропинке в лес, увидел тлеющую сигарету у пенька, но жену не застал. «Ладно. Попсихует и вернется. Ничего. Куда она денется, километра два, не больше… Доберется. Взрослая девочка уже!».

Вера тем временем шла вглубь леса. «Прогуляюсь, продышусь, пока светло. А то приду заплаканная, начнут расспрашивать и того гляди заставят пить больше. Разведенки атакуют, а это не дай Боже», – думала Вера.

«Ну что, все у вас с Костиком? Изменил?» – спросят они, мечтая об утвердительном ответе. И тогда Вера рассмеется, поправит волосы своей правой рукой, на которой красуются часы с бриллиантами и про себя подумает: «Мне Марик изменяет уже лет пять, а я ему – лет десять. Но мы не разведемся, потому что он разорится на алиментах… А еще я люблю наш загородный дом. Помните? Вы там были и пили коллекционное калифорнийское вино. Разбили стеклянный стол, который стоит столько же, сколько ваши замкадышные квартирки». Сказать это вслух она постесняется. Но она напишет об этом в своем новом романе.

Сухая трава постепенно, шаг за шагом превращалась в тягучий мох. Он таял под ногами Веры. Поначалу редкий лес густел, и ветки смыкались над ее головой. Осеннее усталое, но все еще греющее солнце резало тугое полотно леса, просачивалось сквозь черные косы деревьев все реже и реже. И вот уже тишина и мгла намертво вцепились в Веру: лезли в кроссовки, тянули за молнию олимпийки, срывали резинку для волос. Лес игра как мог, как умел. «Наверное, этот мох никогда не видел солнца», – подумала она. Вера не испугалась этой безмолвной мглы, а наоборот, приободрилась. «Так же, как у меня на душе: мрачно и глухо», – подумала она. Дорогу ей перегородило дерево. Поваленное давным-давно, оно бесстыдно оголяло нутро – смачные многолетние корни, хитросплетенные как дни шлюханистой блондинки, которой когда-то была Вера, вернее Вера Б. Она с завистью вспоминала то время. Тогда, ей казалось, мощные корни ее позволяли стоять крепко на ногах, быть уверенной, не плакать и не жалеть себя. Она перешагнула дерево, и трясина заглотила ногу по колено. «Вот черт! Можно было догадаться. Влажность. Болото!». Она присела на ствол поваленного дерева и вытянула ногу из зеленой каши. Тропинка обрывалась. Вера пошла обратно. Лес повернулся к ней другой стороной. Неповторимый и могучий, он кидал под ее ноги тонкие чешуйчатые шишки, обрамлял тропинку папоротником, усаживал на деревья белочек, подбрасывал под ноги мухоморы. «Хм… Вроде бы та же тропинка. А вовсе не было этого дерева, да и мухоморчики красные не попадались…». По своему внутреннему ощущению времени Вера должна была уже вернуться на дорогу, но лес не заканчивался, а рьяно хвастался своими красотами: все еще сочная зелень переливалась, играя с меткими лучами солнца, мох вышивал изящное кружево на камнях, пение птиц складывалось во что-то знакомое, щемящее, родное. «Заблудилась. Надо звонить». Вера достала телефон. Не ловит. Зачем-то открыла карту. Работает исправно. Справа на карте какой-то объект: Дом егеря, 200 м. Вера подумала, что там наверняка должна быть связь, да и сам егерь поможет выйти на дорогу. Она повернула направо и через несколько минут оказалась около домика. «Кукольный», – подумала она. Крыша из красной черепицы, кое-где потрескавшаяся. Дым валит из трубы, подсказывая, что на дворе все-таки осень. Последние лучи солнца бегают по фасаду дома, кучкуются у окон. Веру будто ждали, и дверь сама отворилась. Перед ней в дверном проеме стоял рыжий карлик с длинной огненной бородой.

– Здравствуйте, сударыня. Я – Анатолий Матвеевич. Местный егерь. Долго же Вы шли ко мне.

– Добрый вечер. Вера Михайловна, филолог. А как Вы догадались, что я к Вам шла?

– Ну я же егерь! Мне птичка нашептала. Ветерок подтвердил, мол, гуляет по лесу молодая красивая женщина. Одна!

«Ну все, вот тебе и бессонные ночи. Здравствуй, психоз», – заволновалась Вера.

– Да Вы не пугайтесь так. Не переживайте. Ну да, карлик я. А что, карлик не может быть егерем? Не птичка и не ветерок, а техника! Мы в каком веке? У меня камеры по всему лесу стоят. Это программа такая правительственная, охотимся повсеместно за браконьерами.

– А-а-а, вот оно что, – у Веры отлегло.

– Проходите, милости просим, садитесь у печки. Я Вас чаем напою. А потом к дороге выведу. Тут идти-то пятнадцать минут, не больше.

– А Вы зачем печь топите в сентябре? Рано еще. Тепло!

– Какое тепло, дамочка! Зима на носу! Уже снег срывается.

– Как снег?

– Ну Вы сами посмотрите!

Вера повернула голову. Окно закрывала кружевная сиреневая занавесочка. Она отодвинула ее аккуратно. Почти бесцветные, тонкие, как паутинка, редкие хлопья снега срывались с внезапно потускневшего, превратившегося из друга по враги, налившегося свинцом неба.

– Да не волнуйтесь Вы! В лесу и не такое бывает. С утра лето, вечером зима. Лес – он ведь непредсказуемый, самобытный. Хочет – смеется лучами солнца, хочет – плачет дождем и спит, засыпаемый снегом. Что Вас привело в лес, сударыня?

– Да ничего особенного.

– Как это? Особенную женщину ничего особенного в лес не приводит!

– А почему Вы думаете, что я особенная?

– Я Ваш рассказ читал, Вера Михайловна. Про Фросю, которая писала письма с фронта. Это ведь про вашу бабушку?

– Верно.

Карлик сидел на стуле. Качал короткими ножками и пил чай из блюдца, закусывая сушкой. Кукольный снаружи, домик был таким же кукольным внутри. Старинные часы с маятником, небольшая печка, справа от нее на стене – икона Божьей матери, а слева – шаманский бубен. Перед печкой диван, на котором они сидели, и небольшой журнальный столик, сделанный из пенька. Ветхий старенький ковер, красный, с цветами и ромбами. В углу комнаты – рабочий стол и монитор, показывающий попеременно разные участки леса. «Правительственная программа, все ясно», – вспомнила Яна. Рядом со столом – крутая лестница наверх. На поручне красуется горгулья. Бум-бум-бум. Семь вечера возвестили часы с маятником. «Наверное, меня уже ждут. Да нет, не ждут, радуются, что Костик один приехал, без своей мегеры», – подумала Яна.

– А чего плачем-то?

– Из-за личной жизни.

– А все, Верочка, из-за личной жизни плачут. Что конкретно не заладилось?

– Детей у нас с мужем нет.

– А сколько вам, Верочка, лет?

– 30.

– Шикарный возраст! Я в свои 30 только окончил институт культуры. А потом все закрутилось, встретил Томочку. И вот уже тридцать лет и пятеро детей.

– А где же Ваша Томочка?

– Она за грибами пошла. Она тоже гулять по лесу одна любит. А Вы так не смотрите на меня, Верочка Михайловна, с недоверием. Да, я карлик, но не страдаю. Не комплексую. Дышу полной грудью и радуюсь жизни! – Анатолий Матвеевич подмигнул. – Так что, Верочка, не огорчайтесь, и у Вас все будет. Я точно знаю! – карлик-егерь подмигнул второй раз.

– Я мужа не люблю.

– Ну, велика беда! Это потому, что Вы вина с ним мало пьете. Вы бокалы побольше купите, налейте доверху – и до дна! Залпом: хрясь! А потом посмотрите на него повнимательнее. И скажите все, что думаете. Откройте душу. Он же родной Вам человек. Сколько Вы с ним?

– Десять лет!

– И думаете, не любите? Десять лет прожили – и не любите? Да конечно любите! Еще как! Просто избаловались, подустали, потеряли контакт. Надо его восстанавливать. Зачем же сдаваться на полпути!

– Он меня тоже не любит. Просто не решился пока бросить.

– Как же Вас, Верочка Михайловна, можно не любить? Такую умную, интеллигентную, красивую, с фигурой, да еще и не пьющую? Любит сильно, просто забыл. Вы ему напомните. Купите два больших бокала вина…

– Да-да, я поняла. Налить доверху, до краев, и хрясь! – перебила карлика-егеря Вера.

– Быстро учитесь. И помните: тот, кто любит, не завидует! Вы, кстати, давно не писали. Про меня напишите, пожалуйста, в своем новом рассказе. Мне приятно будет.

Анатолий Матвеевич спрыгнул со стула, галантно протянул Вере руку и сопроводил ее до дороги.

– Ну вот, Верочка, почти пришли. Вам только подняться по тропинке, и Вы у дороги. Мне тяжело в горку, ведь не мальчик.

– Спасибо Вам, Анатолий Матвеевич. За все спасибо!

На обочине стоял джип Марика. Он прислонился к бамперу и курил. Когда увидел Веру, выбросил сигарету и побежал к ней.

– Ты где была, Вер? – спросил он взволновано. – Замерзла? Дождь такой зарядил! Я уже второй раз сюда мотаюсь.

– Я просто заблудилась… Разве снега не было?

– Какой снег?! Говорю же, дождь как из ведра. А ты и не промокла. Ну, прыгай в машину. Все тебя заждались.

– Ну уж прям все…

– Ладно тебе злиться.

Дача встретила шашлыком и вином. Рассказ Веры о карлике-егере и браконьерах привлек всеобщее внимание. Вот только ей никто не поверил. Нет, говорят, в наших краях никакого егеря и браконьеров нет. Сказочница Вы, Вера! Но про егеря обязательно напишите и про снег в сентябре напишите непременно.

Сидели у мангала. Пили вино. Вера налила, как ее научил Леонид Матвеевич, полный бокал, выпила и посмотрела на Марика пристально.

– Соскучилась я, Маркуша. Ой как соскучилась по тебе.

Марк не ответил. Молчал долго и смотрел на нее в упор своими грустными, уставшими глазами. Потом взял гитару и запел:

«Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в степи сосна,

Словно в году весна.

Hету другой такой

Ни за какой рекой,

Hи за туманами,

Дальними странами.

В инее провода,

В сумерках города.

Вот и взошла звезда,

Чтобы светить всегда,

Чтобы гореть в метель,

Чтобы стелить постель,

Чтобы качать всю ночь

У колыбели дочь.

Вот поворот какой

Делается с рекой.

Можешь отнять покой,