– Все очень просто, подсудимый. – спокойным тоном, не взирая на нервную дрожь Андрея, сказал прокурор Юдин. Есть в кодексе статья, которая подходит вам, как нельзя кстати. Эта статья – доведение до самоубийства. Это вы, своим поведением довели бедную девушку, наверное очень сильно вас любившую, до того, что она под вашим давлением, сделала аборт, а потом, от безысходности, или мысли, что она больше никогда не родит, покончила жизнь самоубийством. А это – три года лишения свободы! Не много ли уже набралось ваших «грехов», за которые можно получить приличный тюремный срок, может даже расстрельный…
– А вот и нарушение шестой Заповеди – Не убивай! – Отец Феофан начал нервно расхаживать по гостиной. Верочка что-то усердно писала, низко опустив голову над столом.
– Нет нарушения Заповеди Господней! – проскрипел старый адвокат. – Мой клиент никого не убивал, а если и довел кого-то до самоубийства, – то это абсолютно другая статья – а не умышленное убийство! И пришить ее моему клиенту не удастся!
– Ну что же, – прокурор встал, поправил свой мундир и снова сел. – У вашего клиента, дорогой наш защитник, и так уже столько совершенных преступлений, что ему впору быть признанным рецидивистом. Я думаю, что высокий суд разберется, расставит все на свои места и вынесет ему справедливый приговор.
– Успокойтесь, господа, успокойтесь. – отозвался судья, снова зазвонив в колокольчик. Может объявим перерыв? Выпьем, подкрепимся, а то наше судебное заседание становится все жарче и жарче…
Все участники так называемого процесса согласились с предложением судьи и налили себе бокалы. Кто коньяка, кто – вина. Верочка опять налила Андрею Петровичу из кувшина желтую жидкость. Андрей почувствовал, как у него понемногу стали отказывать ноги, а тело превращалось в ватную куклу. От его прежнего взбудораженного состояния не осталось и следа. Что-то захотелось спать. «Так», – подумал Андрей, – «нужно заканчивать этот балаган и идти отдыхать. Завтра – трудный день». Но подняться он не смог – не слушались ноги. «Что они со мной сделали?» – подумал Андрей и тут судья проговорил:
– Ну что, будем продолжать процесс?
Андрей бессильно махнул рукой и заговорил заплетающимся языком:
– Вы хотите узнать, что было потом? Потом я уволился с милиции и стал адвокатом. Защищаю отъявленных негодяев, бандитов и подлецов, которые платят мне хорошие деньги. И плевать я хотел на правосудие, которое, кстати, всегда можно купить. Каждое дело имеет свою цену. Чем сложнее дело и больше срок, тем, соответственно, и больше нужно потратить денег, чтобы это дело спустить на тормозах, а то и вообще прекратить. Все дела. Понимаете, господа хорошие, – все! Как были раньше, так и остались теперь продажные судьи, прокуроры, адвокаты… Всех можно купить за деньги, а если не возможно купить за деньги, то все равно можно купить, только за большие деньги… И вы, с вашей игрой в правосудие, считаете меня преступником, но если на то пошло, то преступниками могут быть все люди – все, которые хоть что-то значат в этой жизни. Вот вы, например, прокурор – неужели вы были кристально-чистым человеком и за вашей спиной нет таких же преступлений и нарушений Заповедей, как у меня, а то и более? А вы, адвокат? Неужели вы честно работали всю жизнь, получая гроши от вашей коллегии? Или все-таки носили взятки следователям и судьям за «правильные решения» тех или иных дел? А? А вы, батюшка? Добросовестно ли вы исполняли все Божьи заповеди, которые так ревностно защищаете? То-то, господа хорошие… Все мы грешны, все мы в чем-то преступны…И если есть у нас хоть малейшее осознание того, что где-то мы неправильно прожили свою жизнь, есть где-то далеко проснувшаяся совесть, – то еще ничего не потеряно и не нужно клеить ярлыки преступников на всех этих людей. Игра – игрой, а реальность совсем другая… Вам ли этого не знать, господа хорошие… А теперь, давайте заканчивать эту уже порядком надоевшую игру. Судья! Выносите свой приговор!
– Что ж, если вам, подсудимый, больше нечего сказать, то судебное заседание объявляется закрытым. Прокурору и защитнику приготовиться для выступления в прениях. После чего последнее слово подсудимого. Готовы ли стороны к судебным прениям?
– Готовы, ваша честь, – слегка наклонив вперед голову сказал прокурор.
– Готовы, – эхом отозвался адвокат.
– Прошу начать с государственного обвинителя. Пожалуйста, начинайте, Алексей Викторович, – судья слегка стукнул молоточком по деревянной дощечке, которая издала глухой, короткий звук.
– Спасибо, ваша честь, – прокурор выпрямился и в его лице Андрей заметил промелькнувшую тень торжества и подавленности одновременно. Он оглядел присутствующих колким долгим взглядом, словно преподаватель оглядывает студенческую аудиторию перед принятием экзамена и неторопливо, разжевывая каждое слово начал:
– Уважаемый суд! Уважаемые участники процесса! На скамье подсудимых не лучший, по-видимому, из жителей своего славного города. За свою жизнь успевший уже познать позор и горечь уголовных правонарушений, хотя официальным правосудием это и не было доказано, но не означающего того, что указанные им преступления не имели место в его бурной жизни. Да, он жил, как все люди. Учился в школе, служил в армии, работал в правоохранительных органах, а в настоящее время трудится адвокатом в престижной коллегии адвокатов. Имеет семью – жену и ребенка. Вроде все правильно, все хорошо… Как говорится, построил дом, посадил дерево и воспитал сына. Это хорошо, конечно, но все же одного этого мало, чтобы человек до конца оставался человеком – нужно еще уметь сострадать ближнему, нести в души людей, с кем так или иначе общаешься, добро и любовь, впитывать от общества все хорошее и отдавать ему тем же. Тютюгин обвиняется в совершении различных, от небольшой тяжести, до тяжких из преступлений – доведение до убийства молодой девушки и ее не рожденного ребенка. А также в совершении корыстных, тяжких преступлений, таких, как получение взятки и злоупотребления властью или служебными полномочиями. А что уже говорить о причинении тяжких телесных повреждений человеку, которого, мало того, что сделали виновным по его ложным обвинениям, но и лишили свободы. Ни один из признаков в характере подсудимого не свидетельствовал о том, что среди душевных качеств Тютюгина была нежность по отношению к детям и престарелым или, допустим, доброту к животным. Скажем прямо – человек таким образом характеризующийся вполне может оказаться преступником. Как, впрочем, может оказаться преступником любой другой. Потому для нас не столь важно, что за человек перед нами – герой труда или лентяй, романтичный однолюб или развратник, пьяница или трезвенник, праведник или грешник. Если перечислять все преступные деяния, которые совершал подсудимый в течении своей жизни, а не только ту толику, что стало нам известным в ходе настоящего судебного заседания, то своими действиями он давно подписал себе смертный приговор, давно – если он уже не умер, как человек… Как духовный человек… И хотя в реальности он не понес перед Высоким судом заслуженного наказания, по понятным сейчас причинам, то здесь, в нашей виртуальной игре, – прокурор слегка замялся, – …игре в правосудие, -Тютюгина необходимо признать виновным и назначить ему соответствующую кару. Конечно, суду нужно учесть, что подсудимый Тютюгин свою вину признал полностью, добровольно, без какого-либо принуждения, пояснил обстоятельства совершенных им преступлений. Однако при назначении ему наказания следует также учесть степень тяжести совершенных им преступлений, личность виновного и обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание. Тютюгин совершал тяжкие преступления и из данных о его личности известно, что подсудимый совершал их еще с несовершеннолетнего возраста, цинично, умышленно, дерзко… При этом, обстоятельств, смягчающих наказание, по делу не усматривается. Поэтому учитывая, что Тютюгин совершал тяжкие и особо тяжкие преступления, чем показал свое пренебрежительное отношение к человеческим отношениям и к человеческой жизни, и в совокупности с данными о личности подсудимого, прошу суд учесть повышенную опасность личности подсудимого, его стойкую приверженность к преступной деятельности. По совокупности совершенных им преступлений, подсудимого уже можно приговорить к пожизненному заключению, однако, это для него будет жестоким наказанием. Жестоким для него и обременительным для государства. Так, что, учитывая гуманность нашего общества и человеколюбие, лучшим наказанием для него будет смерть. Быстрая безболезненная смерть в виде смертельной инъекции. И я, как государственный обвинитель считаю необходимым назначить Тютюгину высшую меру наказания – смертную казнь!
Пока прокурор говорил свою обвинительную речь, Андрей Петрович молча слушал его, лениво развалившись на стуле и демонстративно попивал желтый напиток, так приятно и глубоко тревожив его разум. «Пусть говорит, старый маразматик, пусть тешиться», – Андрею было уже все равно, что скажет ряженный прокурор. Однако, последние слова прокурора заставили его интуитивно вздрогнуть. «Что за бред? Какая еще высшая мера наказания? Что они себе позволяют?», – думал Андрей одновременно удивляясь и злясь на этих чудоковатых джентльменов. Он попытался вскочить со стула, однако тело не слушалось. Голова в затылочной части начала немыслимо болеть. «Нужно заканчивать этот театр», – острая мысль пронзила виски. – «Скоро утро, вроде метель прекратилась, – можно немного поспать и собираться домой. Спать…Спать… Что-то сильно захотелось мне спать… Чем они меня напоили?…»
– Все, давайте заканчивать ваше судилище, я уже устал! – вскричал Андрей Петрович изо всех сил пытаясь подняться со своего места. – Мне надоела эта игра! Я к вам пришел за помощью, а не за спектаклем! Вы, может быть, хорошие люди, но все имеет свои границы. Еще немного – и я сознаюсь в убийстве президента Кеннади!..
– Нет, уважаемый наш подсудимый! – рявкнул судья так, что у Андрея в груди пробежал неприятный холодок и взмокли лодыжки. – Нет, уважаемый Андрей Петрович! Игра не кончена. Игра продолжается! Сейчас выступит ваш адвокат с защитительной речью и батюшка Феофан… Потом я объявлю приговор… Так, что я настоятельно прошу вас, мой юный друг, настоятельно прошу, – повторил судья, чеканя каждое слово, – дождаться приговора – а значит и окончания игры! В наших судебных процессах еще не было случая, чтобы преступник уходил из этих стен без справедливого приговора! Начинайте, защитник! – обратился судья к лысому адвокату, который что-то перебирал в своих бумагах. Гофман встал и всем своим видом старался показать свое величие и превосходство над присутствующими. Медленно, растягивая слова, словно читая молитвы, он начал:
– Уважаемый суд! Я выслушал благородную, сдержанную речь господина прокурора и со многим из того, что сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весьма немногом, но, тем не менее, задача моя после речи прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настоящего дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто по своим обстоятельствам. Кто станет отрицать, что перечисленные прокурором преступления, совершенные моим подзащитным, являются злом, за которое предусмотрена определенная кара? Да, он – преступник, но он не призвал ложь на помощь себе. В ходе судебного следствия мой подзащитный давал чистосердечные, признательные показания. Именно его показания и были положены в основу обвинения. Конечно, совершенные им преступления велики. О невменении зла в вину он не помышляет. Но было бы жестоко думать о том, как бы тяжелее и суровее применить к нему карающее слово закона. Было бы ошибкой думать, что в суровости задачи карающего правосудия и суровостью судья приближается к намерениям законодателя. Нет! Как выступал в своих прениях крупнейший российский адвокат Федор Никифорович Плевако: – «Слово закона напоминает угрозы матери детям. Пока нет вины, она обещает жесткие меры непокорному сыну, но едва настает необходимость наказания, любовь материнского сердца ищет всякого повода смягчить необходимую меру казни. Еще не было примера, чтобы судье дозволялось, не удовлетворяясь указанными карами, просить об увеличении наказания. Но если особые обстоятельства дела возбуждают чувство сожаления к подсудимому, если обстановка преступлений указывает на плетеницу зла и несчастия в ошибках, приведших подсудимого к преступлению, то возможно смягчение наказания». В данных настоящего дела много этих смягчающих мотивов. Многие из них имеют за себя не только фактические, но даже и юридические основания. Если не точная буква закона, то либо цели его, либо мнения сведущих в праве людей, либо опыт чужих законодательств и неполнота нашего права говорят о возможности менее сурового приговора, чем просит государственное обвинение. Действительно, мой подзащитный совершал эти ужасные преступления, за что, конечно, должен понести заслуженное наказание. Однако суду надлежит учитывать все смягчающие вину обстоятельства. Ведь наказание имеет целью не только кару, но и исправление осужденных. И вот теперь перед вами находится человек, который со страхом ожидает вашего приговора. Перед вами находится человек, который не искал преступлений, но которого преследовали преступления. Неужели для этого человека уже ничего более не осталось, кроме сурового, смертельного обвинительного приговора. Этот приговор лишит его самого ценного – жизни, а жену сделает вдовой, ребенка – сиротой! Спросите ваш здравый смысл, будет ли суровый приговор соответствовать интересам правосудия. Действия подсудимого с точки зрения православия, – адвокат слегка кивнул головой в сторону отца Феофана, – можно рассматривать, как грех: смерть греху, но оставьте жизнь грешнику! Дело правосудия есть дело великое! Ведь никто сомневаться не может в том, что нужно давать руку помощи упавшему, поднять грешника кающегося, оказать милость страждущему. Но милуя грешника, не давайте ему пользоваться плодами греха! Когда надо выбирать между жизнью и смертью, то все сомнения должны решаться в пользу жизни! Таково веление закона и такова моя просьба. Обвинитель требует справедливого приговора, – я напоминаю и ходатайствую о сочетании в нем правды с милосердием, долга судьи с прекрасными обязанностями человеколюбия.
Адвокат закончил говорить и в гостиной на мгновение воцарилась мертвая тишина. Только было слышно, как в затухающем огне в камине потрескивали дрова, да неприятный скрип авторучки, которой Верочка с нескрываемым усердием выводила по выцвевшей бумаге свои каракули. Первым прервал молчание судья. Повернувшись всем телом к священнику он негромко, мягко проговорил:
– Отец Феофан, вам есть что сказать в обвинение или защиту нашего подсудимого? Конечно, это не обязательно в реальных судебных процессах, однако у нас, в нашей игре, заключительное слово, – не выступление в прениях, – нет, а именно божье слово православного священника, капеллана, является правилом игры, а не исключением.
Последнее предложение, сказанное судьей, относилось скорее к Андрею Петровичу, чем к отцу Феофану или другим лицам, находившимся в гостиной, представляющей собой сейчас зал судебного заседания. Андрей не успел что-то ответить, возразить или парировать судье, как слово взял священник. И он начал говорить… Такой умиротворенной и грамотной речи Андрей никогда не слышал. А когда он мог слышать, если и в церкви-то бывал от случая к случаю и то, повинуясь современной моде? Стоя у священных икон он кое-как крестился и ему почему-то было это стыдно и неприятно. Он никогда не выстаивал до конца службы, – поставив наспех свечи уходил по своим, как ему казалось, мирским неотложным делам. А в миру начинался грех: блуд, сквернословие, пьянство, различные доносы, по делу и без дела, на сослуживцев ради личной выгоды. Он, Андрей, все это прошел. Он дослужился в полиции до начальника следственного отдела, правдами и неправдами расчищая себе путь к власти. Хоть по трупам. Ему было все равно. И эта власть его погубила. Растоптала, как вонючего таракана, не взирая на заслуги, ордена и медали. Растоптала до такой степени, что он ушел с полиции, долгое время не работал, искал себя и искал в себе…Его чуть не посадили за должностной подлог и просто чудом и деньгами удалось избежать тюремных нар…Пока Феофан говорил, Андрей остро чувствовал, что жил в этой жизни не так, работал – не так. Сколько он сделал зла другим, которого можно было избежать, веди другой образ жизни. А эти поступки, совершенные им, которые прокурор Юдин называл преступлениями? Это ведь действительно были преступления! Настоящие, циничные, дерзкие преступления, за которые он не понес и не понесет никакой ответственности. По крайней мере земной. Но не небесной… А Феофан говорил…говорил… Из десяти заповедей у него, Андрея, были нарушены почти все. Он создал себе кумира в лице своего начальника, прогибался под ним, выполнял все его прихоти, законные или не законные поручения, не обращая внимания на последующую ответственность. И этот начальник, этот его кумир, сожрал Андрея целиком, как только земля у него под ногами стала гореть. Потом…Позже он стал адвокатом, хотел изменить себя, изменить свой образ жизни. Жить, как все…Жить, как порядочный гражданин и человек. Но и тут – жажда к большим деньгам, к славе, к богатству подтолкнула его на защиту оголтелых преступников, мафиозных кланов, наркодельцов и убийц – тех, кто платит большие деньги, пусть даже грязные и кровавые… И пока говорил отец Феофан, Андрей Петрович все более остро и отчетливее понимал, что где-то видел уже его, когда-то знал или встречал. Когда-то давным-давно… В той, прошлой жизни…