Ставшему таким спокойным грузному телу ещё спускали кровь, а стражники уже препирались, кто из них оттащит труп преступника на подводу. Их резкие, отрывистые реплики, да подавленные всхлипывания мещанок нарушали безмолвие притихшей толпы. Старик стоял, и скользкий обух большого топора был опорой для его трясущихся рук. Боль, накатывающая резкими волнами, постепенно сходила на нет, будто ослабевала рука убийцы, наносящего в спину удары ножом. Но это был ещё не конец. Сквозь гулкий бой собственного сердца старик далеко не сразу услышал вкрадчивый голос, настойчиво повторяющий одну и ту же фразу. Он повернул голову и увидел перед собой хорошо одетого немолодого уже человека. Но не его одежда или взволнованный голос привлекли внимание старика. В руках этот человек держал настоящее произведение искусства – боевую секиру старинной работы. Форма её была изящна и совершенна – не слишком широкое лезвие для удобства в боевых условиях, глубокая выемка и выверенный изгиб – позволяющие орудию при ударе мягко пружинить и оставаться в руке. А помимо всех этих характеристик, моментально отмеченных мастером, весь топор был покрыт великолепной серебряной инкрустацией. Словно разряд молнии на ночном небе, узор горел тонкими линиями на тёмном топорище, повторяясь десятками хищных стремительных вспышек на его металлической части. Никогда прежде знаток топоров не встречался с подобным сочетанием смертоносной формы и чарующей художественной отделки, будто придающей оружию магические свойства. Терпеливо, уже в третий раз, тот, кто держал сокровище в руках произнёс: «Мой юный господин просит вас об этом одолжении. Вам, должно быть, известно, что он происходит из старинного рода, сколь прославленного бесстрашием в бою, столь и независимого. Давным-давно прадед моего господина был так же казнён за мятеж против власти сюзерена. Этот топор был изготовлен специально в память о той церемонии, как символ непоколебимости его духа. Он хранился, как родовая реликвия, и вот теперь последний его обладатель также восходит на эшафот. Мы, единственные люди, оставшиеся верными своему господину, передаём его последнюю просьбу. Он просит быть казнённым этим орудием. А поскольку юный господин не успел оставить наследников, этот топор он передаёт вам в качестве платы за эту услугу. Готовы ли вы на это?»
Старик медленно, обеими руками взялся за протянутое топорище. Вес топора, идеальное распределение массы рукояти и металлической боевой части окончательно убедили, что перед ним шедевр оружейной работы. Позабыв про боль, позабыв про своё недавнее поражение, старик сжимал секиру в своих руках и чувствовал, как силы постепенно возвращаются к нему. «Так вы согласны исполнить просьбу моего господина?» – спросил горожанин в последний раз, и лишь лёгкий кивок был ему ответом. Молодого дворянина, окончательно утратившего самообладание, укладывали на эшафот, а старик всё не двигался с места, с благоговением взирая на произведение искусства у себя в руках. Когда длинные волосы юноши уже откинули вперёд, обнажив шею, командир стражников почтительно окликнул палача. Старик встрепенулся, быстрым пружинистым шагом подошёл к плахе, тщательно протёр руки платком, легко подхватил одной рукой топор, пальцем другой провёл по лезвию и… Лезвие не было ступленным, иссечённым, покрытым коррозией, нет. Казалось, оно вообще никогда не касалось точильного камня. Мягкая волнистость режущей кромки не оставила и следа на его грубом пальце. Это была прекрасная многослойная сталь, которой можно было придать любую форму, хорошо поработав над ней. Старик знал, как наточить её до бритвенной остроты, знал, как обработать кромку, чтобы она не тупилась при рубке дерева, какой угол наклона придать для молниеносной и окончательной рубки человеческой головы. Но сколько стремительной рукой он ни проводил вдоль лезвия, всюду была лишь однообразная покатая плавность декоративной игрушки.
Молодой человек плакал безудержно, но его гордость не позволила издать при этом ни звука. Слёзы из глаз капали в скопление подсохшей крови, оставляя прозрачные подрагивающие лужицы. Толпа замерших людей как будто стала выше, даже вельможи невольно привстали со своих мест, подавшись вперёд. Старик взялся обеими руками за самый край рукояти топора, размахнулся, и страшный удар пришёлся на нежную шею юноши. Раздался лязг металла о камень, и палача отбросило волной упругой отдачи, прошедшей сквозь каждую косточку, каждый мускул и каждую складку его старческого тела. Отделившаяся голова, бешено вращаясь вокруг своей оси подскочила на невиданную высоту и, описав дугу, шлёпнулась почти у самых ног публики. А спустя ещё пару мгновений толпа зашлась неистовым, безумным рёвом. Рычали ремесленники и солдаты, голосили, задыхаясь, жирные купцы, визжали в экстазе богатые и бедные мещанки, что-то гулко сипели крестьяне, пуская слёзы восторга по своей бороде, бедняки и воры, отвлекшись от своего промысла, улюлюкали разными голосами и даже знатнейшие дворяне и яростно хлопали в ладоши, разинув рот, приветствуя великолепный удар и свершившееся событие. Старик стоял твёрдо, и только сейчас подобие улыбки посмело мелькнуть на его перекошенном напряжением лице. Он держал топор, его топор, который до сих пор мелкой вибрацией гудел в обессиленных, но застывших в мёртвой хватке, руках. Овации продолжались не один десяток минут, то затихая, то возникая вновь в разных скоплениях публики, пока не были окончены все завершающие процедуры, и счастливые охрипшие горожане не стали разбредаться по своим делам.