И всё, что впереди и всё, что за спиной, отошло в сторону, как будто центробежная сила растянула жизнь на повороте.
Вот лавочка. Вот кисель воздуха. Вот тишина, в которой нет места тиканью и звону. Сел. Почему-то тяжело выдохнул. Хотя понятно, почему. Потому что листва опадает, потому что ветер уже разгоняется где-то за горой, и принесёт он низкое небо, что пролетит, и не заметишь… а Любовь… а Любовь накинет легкий сиреневый плащ на крылья и побредёт по замолкающим вечерним переулкам, вглядываясь в желтеющие окна. На асфальте не найти ее следов, лишь тонкий, как осенняя паутина, шлейф ее аромата угадывается в ветерке, который гладит уже приготовившиеся листья в холодном свете бессонных фонарей… голова туманиться, наверное, будет дождь…
«АЛЛЕЯ»
У каждого должна быть своя аллея, не уголок, а прямой и тенистый простор с надеждой в конце.
Это дом души. Ведь для души не нужны стены, уютный торшер и тяжелые гардины. Такое место подходит для отдохновения, для томления тела.
А душа, она как птица, она живет среди веток. Она как бесформенная шаль, ложится меж крон и расправляет свои скомканные просторы.
Вы же замечали осенью, как дымка стелется над дорожкой среди сиротеющих деревьев, и солнце купается в этом тумане. Это не природное явление, нет.
Это люди выгуливают свои уставшие души. Видимо, Господь создавал человека осенью. Ведь именно в эти золотые и мокрые дни так хочется куда-то вернуться. В неведомую, потому как невидимую, обитель. Это память о миге сотворения.
Та первая суббота была осенью, это очевидно…
Потом пришел грешный ноябрь и зимние века скитаний. И была весенняя милость и летнее медово-голубичное упоение. Всё было. Все еще будет. А пока есть лишь это мгновение. Вечная секунда, когда золото, словно отколовшийся солнечный блик, наискосок через штриховку кустов, падает на ждущую землю…
Прислушайтесь, в этих аллеях водится особенная ароматная тишина. Как будто прозрачные голуби с кленовым сиропом внутри порхают меж черневших веток осин. Каждый шаг не стучит в стынущем воздухе, а как биение сердца любимой, нежно ложится в листопад.
Дерева упираются своими головами друг в друга, склоненные, укрывая остатками редеющих шевелюр каждого, кто принесет в их сени незамысловатые подарки – шелест разговора, тихий взгляд, хрупкие мечты, и дыхание самой чистой любви – любви без сожалений и ожиданий, без надрыва и страстей, любви, от которой отрывается дверца, и душа улыбкой летит в воскресное небо осени…
«Я НЕ ЗНАЮ»
Я не знаю, что мне делать теперь.
Каждый глоток камнем застывает под сердце, камнем виснет на шее, камнем ложится в руку. И дело даже не в этих 2 миллионах мгновений… Нет.
Дело в одно секунде, которая произошла, которая сверкнула и трещиной пробежала по всей жизни. И не склеить, и не зашить. А впереди туман, густой и темный, а из-под его клубов вытекают кровавые ручейки, и вОроны кружат в ожидании своих нешевеляшихся трофеев.
А ты по ту сторону фантазии, и у грусти твои глаза.
И я не знаю, что мне делать теперь.
Дымятся осколки торчащих деревьев, на земле нет опавших листьев, нет травы, земля обнажена, без кожи, иссиня-лиловая, в саже произошедшего. Возможно за горами, что скрыты невозможностью, кто-то улыбается, и детский смех летит в голубое небо, и бабочка замерла на качающейся ромашке… Возможно, там уже забыли или простили низвержение, возможно…но я не верю в те края. Если только эти бирюзовые просторы безлюдны, и на них тихо смеются те самые бабочки… и ты…
Ты так же легка и так же перната. Ты переливаешься на солнце. Когда твои крылья нежно распахнуты, то не стОит искать иной красоты. Когда ты садишься на раскрытые страницы еще ненаписанной книги, то пропадает смысл творить. Твои движения плавны и ритмичны, твой полёт, словно лист в ручье, сам ветер тебя заботливо кружит, вытанцовывая. Сам свет тебя гладит, не давая померкнуть.
Но я не знаю, то мне делать теперь…
А здесь, во вчера, каждый вдох может принести как жизнь, так и нет.
И, видимо, в бутылке пробоина, потому что она пустеет, пустеет, пустеет…
И иллюзии, не успев принять упругую форму с радужными переливами на боках, тяжело оседают в правом подреберье.
И кто-то натянет поглубже серую кепку, стряхнет выдохом пепел с глубоко посаженной между пальцев сигареты, ещё больше сгорбиться под ношей недоношенных стихов и выйдет из столба красного света, сгинув в темноте, в шуме, в одиночестве. Не желая и не смея изменить ни слова в улетевшей песне…
«БАКЛАН»
Давай поговорим об островах и океанах. О песке сквозь пальцы и брызгах звезд. Давай посмотрим, как над бесконечной водой летит большая и сильная птица с таким глупым названием «баклан». Летит сквозь клочья туман между двух синев. Солнце порой сверкает на его мокрых крыльях, Луна порой серебрит его виски.
Что он ищет? Гнездо, пищу? Его полёт стремителен, но к чему это стремление? Знаешь ли ты? Знаю ли я? Знает ли он?
Что он ищет? Еще больше воды, ещё суше землю?
Почему он летит, изнемогая? Ведь море для него тот же дом. Почему он летит?
Ведь он почти рыба. И ни к чему пустые траты сил. Сядь на волну…
«Но тогда небо опустеет – отвечает он. – Небо так же одиноко, и пока я в нем, в нем есть смысл. Лишь крыльями можно тренировать упругость неба. Лишь полётом. А то оно зарастёт травой и станет пастбищем».
«Разве вы любите разбавленную воду? – продолжала птица. – Так почему вы готовы носить на головах дырявые небеса, и отчего вы готовы слушать грохот падающих облаков. Это печальный скрежет с каждым днем становится, как поля в школьной тетрадке, отсеченным и обыденным уголком ада.
Вы просто никогда не видели свой мир с высоты. Именно поэтому я выбираю морской простор.
В нем нет квадратных цветов, что растут по расписанию.
В нем нет машин, что несутся друг от друга по кругу.
И там нет тех, кто имеет равные части себя, и сложен из дней наперёд.
В вашей математики все числа ползают – а я из того племени, где умеют считать лишь до единицы, но она крылатая.
Так для чего вам моё щебетание, это язык неба. Он вам никогда не пригодится, лучше изучайте земельный кодекс и перестукивание».
«Птица, возьми меня с собой! Я скрывал от всех своё умение идти в отрыв, и я хочу видеть дальше горизонта. Я приделаю к рукам все свои исписанные листы. Как думаешь, они похожи на перья?»
Баклан склонил голову, неуклюже сделал пару прыжков, острым крылом оперся на небо и стрелой начал набирать высоту… Потом обернулся и без сожаления посмотрел на глупо прыгающего внизу человека.
«УБЕЖИЩЕ»
Серый дом уплывал в серое небо, вчерашний разговор комом стоял в горле, и пустота надвигалась с неподкупностью циклона. Самое время прятаться.
У каждого есть своё убежище, своя пещера…
Полупустая кухня где-то на окраине. От рождения покосившаяся плита, серая от вечных, как мерзлота, пятен застывшего жира. Пузатый холодильник, который помнил запах миллиона пачек красно-белых пельменей. Два-три шкафа, висящие с пробелами, как уцелевшие зубы. В небольшой раковине по-натюрмортному небрежно валяются сальная кружка, тарелка со следами горчицы и вилка с ножом. Лежат там уже давно.
Окно без штор. Пустое. Деревянное. С кусками газет, наклеенных на сквозняковые трещины. В потолке лампа без абажура. Горит. За окном серые сумерки – толи утро, толи вечер. И желтое электрическое марево растекается по мокрой промокашке уличного света. Пейзаж за окном прост – пустырь в бесцветном снегу со щетиной голых кустов и высохшего репейника. На столе две банки шпрот, одна пустая, капли масла разбрызганы вокруг. Большой охотничий нож, криво отрезанный ломоть хлеба, с двумя хвостами коричневой рыбешки, хлеб местами маслянисто намок и блестит. Воздух стоит душным столбом табачного дыма. Стакан сока. Какого? не разберешь. Скорее всего… желтого. Полная пепельница. Окурки разные – что-то любовно докурено, что-то нервно затушено, и согнутая сигарета треснула на изгибе. Белый пепел покрыл толстые стеклянные края пепельницы. Бутылка водки «Привет» (не знаю, откуда, из каких ларьков прошлого занесённая на этот стол). Дешевая пузатая стопка с каплей внутри и с каплей снаружи. Пачка «Мальборо», слегка приоткрытая. Красная полупрозрачная зажигалка, газ почти закончился, огонёк маленький и синий.
Тишина. Звенящая. Чугунная тишина. Только в ушах шумит кровь с алкоголем. Упираюсь взглядом в блики на стекле, ибо за стеклом опоры нет, всё как туман, ненадежно. Голова чуть кругом. Глядя на бутылку, как бы примериваешься, поворачивая голову на бок. Зачем она здесь? Зачем я здесь? Я здесь прячусь. Прячусь от времени, разве забыл? Тогда водки! Горлышко звонко поцеловало край стопки, запах этила уже не бьёт в нос, уже привычен. Отрава, чуть поколыхавшись, устаканилась. Движенье отточено, взмах руки, взмах головы. Чуть прохладная жидкость обожгла горло, затекла в желудок и затаилась. Потом, освоившись, весело и зло втекла в мозг. Улыбка оскалилась, отразившись в стекле. Будто собеседник бросил вызов. Но нет, я один. Я же спрятался. Встав с дерматиновой шаткой табуретки, также шатко устояв, двигаюсь в комнату. В единственную комнату. Продавленный диван, пустое место вместо телевизора. Прожженный в двух местах цветастый ковёр. Почему из кухни взял с собой нож. Положил под диван. Руки плетьми легли на колени. Голова упала на грудь. Нет желания лечь, но нет сил сидеть. В голове мусорный ветер и дым из трубы. Больше ничего. Убежал. Сбежал. Скрылся. И мысль – "А ищет ли кто-нибудь?" И предательски правдивая догадка чесоткой засела в мозгу – "Нет". Нет… И темнота перевешивает и заваливает непослушное тело на диван. Минуты, секунды, часы, века смешались в причудливый коктейль, и не понятно, что именно ты сейчас проглотил. Глаза открылись, не желая того. В голове шумело одиночество. "Водки". Не спасение, но отсрочка. Чуть касаясь стены, добрался до кухни. Есть не хочу, сок не хочу… Хочу чая. Подкопченный чайник зашипел на плите. Где-то была заварка. Были бы пакетики, было бы удобнее. Было бы. Нет, просто заварка, просто кипяток, просто сахар. Ничего лишнего. Всё та же тишина. Сладкий, горячий, горький. Чуть отпускает жжение в груди. Как научиться не путать огонь души с огнем преисподней? Пачка сигарет попалась на глаза. Без мыслей, ибо в голове гудит пустота, шелестя, достаю сигарету, зажимаю зубами фильтр… Взгляд пуст. Секунды растекаются в бездействии. Что-то щелкает в мозгу, нужно щелкнуть зажигалкой. Кремень выдаёт сноп бесполезных искр. Лишь с третьего раза вялый язычок пламени затрепетал синей полусферой. Первые две затяжки пустые, на разогрев. И вот третья полновесная, во все усталые лёгкие. Дым повисает тяжелой занавеской посреди кухни. Нет сквозняка, есть тишина. Так захотелось нарушить эту вакуумность, так захотелось глоток жизни, не той, из которой убежал, а той, что у других, свежей и морозной. Уверенно подхожу к окну, с усилием поворачиваю затворы и распахиваю форточку, разрывая и треща газетными полосками, прилипшими к раме. Холод омолодил лицо, но тут же прошёлся по костям и заставил сжаться несвежее тело. С холодом в комнату вползли звуки – одинокий лай собаки, далекий, громкий и пьяный разговор, слов не разобрать, хруст машины, проехавшей на углу дома. И снова тихо, лишь город гудит, как неживая турбинная установка. Душно и холодно. Закрыл окно, но сквозняк остался. Ненужный сквозняк. Лучше не стало. Пустота никуда не делась. Вот бы в том мире, из которого я убежал, образовалась такая же пустота. А пока пусто только во мне. Это я вырвал мир из души, это я остался простреленным на вылет, на вынос. Водки. Темная вода для любых проблем. Стопка, как старая шлюха, приняла в себя жидкий яд. Уже не обжигает, уже просто стекленеет. И вдруг что-то с хрустом ломается внутри и, прорывая все дамбы и сметая всё на своем пути, в пустую душу врываются все слова, что ранили. Все. Ты, он, она, они. Разноголосый хор, холодные глаза, злой смех, слякоть, брызги, осколки неудач, нелюбовь…