Путь
Мастер
Вкрадчив голос совести и не смел, звучит осторожно, с оглядкой, пригибает в страхе спину-тональность, судорожно сглатывает буквы, дрожит ослабевшим желудком-смыслом и ловит хилое эхо, пружинящее внутри распухшей от боли грудной клетки, зажмуриваясь при каждом ударе. Бум-бум-бум-ух… бум-бум-бум-ух… Искры летят от резких касаний инструмента о гранит, удар – насечка, удар – насечка, еще удар – готова буква, точная, стройная, выверенная, на своем месте, там, где воля Мастера определила ее бытие, в строю, в шеренге, плечо справа, плечо слева, бум-бум-бум.
Рука не ведает усталости, инструмент – пощады, удар – насечка, воин стал в строй, удар – насечка, и еще один занял место подле предыдущего. Скрижаль терпит насилие Мастера над собой, как верный пес незаслуженные упреки хозяина, зная о своей любви к нему и все прощая. Буквы-шрамы соединяются в слова, слова вытягиваются в строки, строки образуют Смысл, Смысл же являет Истину.
Мастер наносит завершающий удар, пальцы разжимаются, на землю падает горячий инструмент, благоговейный и коленопреклоненный перед произведенной Работой. Солнце, и так задержавшееся над горизонтом сверх положенного, озаряет последним лучом Чудо Сотворенное и исчезает за горой. Все погружается во тьму – Мастер, инструмент, скрижали, Мир, только вкрадчивый голос, витиеватым дымчатым телом змия выползает из полуоткрытых губ и Вселенная слышит вздох отчаяния: «Кому это?»
Ищущий
Ищущему вредят две вещи – покой и непогода. Что за напасть, в жаркий полдень оставить сень смоковницы, смежающую веки и убаюкивающую суетливые помыслы, и заставить уже размякшие в неге члены напрячься, дабы придать телу соответствующее положение и движение. А того хуже, что, отойдя от благословенного древа на изрядное расстояние, приходится принять на себя порывы сухого песчаника, которого вот только секунду назад и в помине не было, а теперь рот, нос и глаза сечет мелкая, колючая крошка, будто тысячи раскаленных игл впиваются в кожу и нет возможности какого-либо избавления от их жал. Не так ли слуги Лукавого мучают в своих подземельях праведников, вырезая у них кусочки веры и добропорядочности.
Разные мысли бродят в голове Ищущего, пока он, прикрывшись одеждами и надеждами, бредет против усиливающего свое сопротивление потока внешних обстоятельств, людского непонимания и природных катаклизмов, за которыми стоит то ли Бог, проверяющий своего адепта на прочность, то ли Его отражение, не желающее никакого движения от себя к Свету.
Дорога Ищущего – всегда вопрос. Что пытаюсь обнаружить я среди песков безразличия и скал обыденности? Зачем покинул сухое и теплое жилище в бурю? Правилен ли Путь мой во мгле моей же неосознанности и если ведут меня, то кто пастух мой?
Вот и сейчас, у подножия горы, теряющей свою вершину в песчаном облаке, встретив спускающегося ему навстречу человека, давно позабыв о правилах приличия, он, вместо приветствия, кидается на путника с вопросом:
– Кто ты, добрый человек? Не пастырь ли мой?
В ответ Ищущий слышит:
– Я Мастер, не пастух, но если нужна тебе путеводная нить, поднимайся наверх, там найдешь ее.
Мастер проходит мимо Ищущего, и буря проглатывает его чуть сгорбленную фигуру, оставляя напоследок в память о нем фразу: «…Ищи и обретешь».
Ищущий, как охотничья борзая, еще не видя добычи, но уже улавливая флюиды ее желез, срывается с места и, обдирая до крови ладони и колени, спотыкаясь, падая и поднимаясь вновь, карабкается к вершине в охватившем его восторге близкой победы, долгожданной находки, окончания мучившей, тягучей боли внутри. Песчаная пелена спадает со скалистых плеч, сверху пробивается солнце, пот, застилающий глаза, разъедающий кожу, нетерпеливыми каплями орошает последние складки базальта – все, Ищущий на вершине, перед ним две каменные таблички, испещренные текстом.
Объятый пламенем познания, он жадно проглатывает буквы и смыслы, возвращаясь вновь и вновь к Первой Истине и пробегая через все к Последней. Наконец, утолив жажду Божественного Откровения, Ищущий вопиет, воздев руки к Небу: «Господи, что есмь Путь осиленный перед Путем осмысленным? Кому это?»
Слушатели
Многими звуками мир полнится, ибо источников в нем нескончаемое число, и даже вечно молчаливые камни иной раз столь красноречивы, что глас их не услышать не возможно. А сколько истоков звука, столько и приемников, кому слух ласкает грохот низвергнутой крепостной стены на головы несчастных осажденных, а кому шелест оливковой веточки, выпавшей из клюва голубки, парящей над бесконечными водами Потопа, гром среди ясного неба, но все они – Слушатели.
Соберутся такие, например, у подножия холма или горы покрупнее и ждут. Шумят, конечно, спорят, ругаются в ожидании, но друг друга не слушают, им нужен Пророк, а такового нет, вот и стоит над толпой гомон, активный и бесполезный. Каждый умен, хоть и не учен, от рождения напитан, но не пылью библиотек, а потом самости и значимости, благороден, до мордобоя не опускается, только пинает коленом впереди стоящего, стараясь наподдать сильнее, чем получил только что сам, одним словом, все приличные люди, но… не Пророки.
Но вот затянувшееся ожидание, колыхающее затекшие огузки, прерывается появлением на склоне Ищущего, согбенного под тяжестью скрижалей. Поступь его неверна, дрожащие мослы готовы развалиться на составные части, пальцы сведены судорогой и уже не способны разжаться, но глаза источают неимоверное счастье и могучую веру в себя, в свой путь и в свою миссию. Завидя собравшихся, он ускоряет шаг до состояния бега и останавливает скоростной спуск посредством сброшенных каменных табличек к ногам первых Слушателей, сам же при этом, едва не переломав ребра, перелетает через свой ценный груз. Восстав из клубов пыли, Ищущий радостно сообщает притихшим Слушателям:
– Я принес вам Слово Божие.
– Слушаем тебя, говори, Пророк, – кричат из толпы.
– Я не пророк, – возражает Ищущий, – я просто Ищущий.
– Говори, Пророк, начинай, хотим Слово божье слышать, – Слушатели волнуются, машут руками и снова раздают друг другу пинки, по людскому морю пробегают неспокойные волны.
– Слушайте же меня, вот вам Слово Первое, – и Ищущий зачитывает заповедь с таблички.
– А чем докажешь; ни стыда, ни совести; кто это сказал; да мы это и так знали… Слушатели возмущены, раздражены, разочарованы Пророком, а тот не унимается и продолжает:
– Вот вам Слово Второе…
Шум становится сильнее, голоса громче, кровь закипает в венах, руки тянутся за камнями и палками, Пророк же не церемонится и голосом громовержца перекрывает всеобщее возмущение:
– Слушайте Слово Третье…
Все, хранимое за пазухой, поднято в воздух силой возмущенного эго, над телом Ищущего вырастает холм из осколков неприятия, неверия и страха, теперь он настоящий Пророк.
Женщина и Ребенок
Слушатели разошлись, кто бежал в испуге от содеянного, кто потоптался на месте, разглядывая новообразование у подножия горы, и пошел восвояси, а кто, не желая освобождать уже занятую оружием ладонь вхолостую, метнул свой снаряд в сторону «чирия», вскочившего так некстати на гладком склоне, со словами:
– Напророчествовал, Пророк, поделом.
У могилы Ищущего остались двое, Женщина и Ребенок.
– Мама, – обратился Ребенок к Женщине, – за что убили этого человека?
– Он указал людям Путь.
Ребенок задумался:
– Этого достаточно?
– Да, – ответила Женщина, – он достоин смерти, а мы не достойны его.
– А что, смерти нужно удостоиться? – удивился Ребенок, – ведь мы все умрем.
– Это правда, но сколько из нас будут умалять о ней, ждать ее прихода, как избавления, но, когда железный сапог смерти зазвенит за спиной, разочарование размером со Вселенную посетит нас от осознания прожитых дней и надежда на облегчение сменится страхом грядущих перемен. Это и будет недостойная кончина.
Ребенок потер глаза:
– Пророк обрел то, чего искал?
Мать кивнула головой.
– Я хочу забрать таблички, мама, ты поможешь мне? – Ребенок с надеждой посмотрел на Женщину.
– Они тяжки и для меня, сможешь ли ты нести такой груз?
Ребенок подошел к скрижалям:
– Что здесь начертано? Расскажи мне про Путь?
Женщина обняла сына за плечи:
– Здесь написано, что должен делать Человек, чтобы не быть Человеком.
– А кем, мама?
– Богом.
– Возможно ли это?
– Пока ты человек – нет, – у Женщины на глаза навернулись слезы.
– Ты плачешь, мама, почему?
– Бог научил нас жить, как если бы Он сам был здесь, переодетый человеком.
– Но ведь это здорово, мама, зачем же слезы, – Ребенок засиял своей доверчивой, искренней улыбкой.
– Этот Путь не достижим Идущему, только Парящему. В тоске по небу мы будем обращать свои взоры к нему, бессильные оторваться от земли, удерживающей нас изо всех сил.
Женщина посмотрела на Ребенка, вытерла рукавом глаза и сказала:
– Нет ничего страшнее, вкусив свободы, потерять ее. Человека ждет клетка, чаще простая, реже – золотая.
– Где ждет, мама?
– На его Пути, и откроется она, когда заточенный в нее научится ходить по воде.
Ребенок глядел на мать. Женские слезы – мертвая вода для нее самой, но живая для того, кто рядом. Мать говорила загадками, но сын понимал скрытый смысл иносказаний, стены, коими она ограждала Истину, были для него прозрачны, а слова, незнакомые по возрасту, раскрывали свою суть вне детского разума, но гораздо глубже.
Женщина понимала написанное как невыполнимое, пока Человек оставался Человеком и видел в тексте только ограничения. Не клетка ли в клетке этот свод правил Божественных под сводом правил людских? Или скрижали придавливают законы Человеков, как рыбацкая сеть часть вод морских со всеми обитателями, что оказались внутри, и та скользкая и хладносердная тварь, виляющая чешуйчатым телом снаружи, не подвержена условиям существования ее собратьев внутри тенет.
Писан ли Закон Божий для всей Вселенной, а может, для одного мира один закон, для другого – другой, свой?
Женщина прервала размышления Ребенка:
– Ты все еще хочешь забрать таблички? Они очень тяжелые.
Ребенок внимательно посмотрел на скрижали и через секунду ответил:
– Нет, мама, в этом нет необходимости, оставим их Пророку.
– Хорошо, – Женщина с облегчением опустила одну скрижаль на землю, – скажешь, почему отказался от Слова Божьего?
– Оно высечено на сердце каждого, нет смысла таскать на спине каменный дубликат.
– Откуда ты это взял? Кто сказал тебе об этом?
Ребенок, улыбаясь, ответил:
– Бог, и это написано здесь.
Он указал пальцем на таблички.
Бог
В начале было Слово, и Слово это Человек. Оно не сформировало Замысел, но запустило процесс размышления о достижении Цели, ибо за Словом последовал Образ, за Образом Копия, за Копией Голограмма и, наконец, само Тело Эксперимента. Человек воспарял над землей и ступал по воде в Замысле, но механизмы проявленного мира давали ему иные потенции в Начале Начал. Нужен был Путь. Архитектор любой Вселенной любит подниматься от альфа к омега, снизу вверх, структура построения чего-либо осознана им от простого к сложному, либо синтез, либо разложение.
Многие миры структурировались, собирались, творились именно так, но Человек – особый Замысел, мир-иероглиф, созданный принципом «все сразу» для осознания Себя, сияющего обратным Светом.
Значит и Путь задается в таком мире непрожитым (готовым) принципом для проживания его от начала, неокрепший росток помещается в центр урагана, зерно, не пустившее корни, не поднявшее ствол и не давшее плода, расщепляется на новое зерно, Дитя рождается с потенцией Создателя, ядро, невидимое глазу, способно уничтожить мир.
Пусть Первый Человек, Сын Мой, наденет фартук, возьмет в руки инструмент и поднимется на гору. Нареку его Мастером и дарую ему Путь в немногих Словах, но во множественных смыслах и нескончаемых Дорогах, ибо он (Человек) – это Я в начале, а Я (Бог) – это он в конце.
Нулевой Контракт
Смиренный раб приносит Богу плод, что зрел.
Восставший раб – цветок прекрасный.
Сухую ветвь торговец безучастный.
И ничего владелец рабских тел.
1
Гроза собиралась весь день. С самого утра хлопковые плантации задыхались от полчищ назойливых техасских мух, к полудню сменивших форму разрозненных облаков на плотный, гудящий над землей слой зеленоватого «пудинга». От духоты изнывали даже домочадцы «Виллы среди дубов», прятавшиеся за толстыми стенами особняка, окруженного столетним дубровником, что же говорить о занятых сбором хлопка неграх. Бедняги валились с ног как подкошенные, и ни окрики, ни хлыст надсмотрщика не в состоянии были поднять обезвоженные черные тела с потрескавшейся от жары земли.
Мистер (назовем его Рабовладелец), развалившись в плетеном кресле-качалке под сенью западной колоннады, давал указания помощнику, загорелому безусому юнцу, выходцу из Айовы:
– Пусть он (Работорговец) немедля забирает этих двоих, товар явно порченый, а взамен привезет парочку посвежее.
– Да, сэр, – кивнул посыльный и, вскочив на ожидавшую тут же кобылу, исчез в дубовых зарослях, подняв облако пыли, на некоторое время разогнавшее мушиный туман, упругим кольцом обступивший дом. Хозяин с нескрываемым презрением посмотрел на двух негров, прикованных к балясинам веранды, и, сплюнув под ноги, выдавил: «Что за народец».
Торговец появился ближе к вечеру, разодетый во все белое, лоснящийся от пота, он едва выпихнул грузное, раздутое от невыносимой жары и совершенно дикого количества виски, влитого в него за день, тело из коляски. Рессоры облегченно скрипнули, а пара гнедых, стряхнув с грив мушиное воинство, радостно фыркнула, наконец-то избавившись от столь обременительного седока. Хозяин дружелюбно обнял гостя, похлопал его по плечу и кивнул в сторону негров:
– Твой товар оказался порченым.
Работорговец, профессиональным взглядом окинув невольников, заметил:
– Побойтесь Бога, Мистер, оба крепки, что ваши дубы, выносливее волов с равнин запада и сговорчивее салунных девок.
При этих словах он расхохотался, демонстрируя редкие, но белоснежные зубы, а хозяин «Виллы среди дубов» неодобрительно покачал головой:
– Тот, что справа, беглый раб. Вчера мои парни выловили его у Дьявольского Зуба, это был четвертый побег. Каждый раз я ужесточал наказание, но это не останавливало его. Он мне надоел, я заплатил хорошие деньги за него, забери ниггера и верни…
– Ты знаешь, я не возвращаю плату, но приведу двух взамен одного, – торопливо прервал Рабовладельца его гость. – А что не так со вторым, тоже беглый?
Плантатор зажег сигару:
– Он послушен, не строптив, смирен.
– Ты описал мне идеального раба, – улыбнулся торговец, – чем же он не хорош?
Хозяин дома взял гостя под руку и отвел в сторону:
– Он пугает меня. Так, как ведет себя в неволе этот ниггер, – не бывает, за его смирением я чувствую заговор, за его послушанием – бунт.
– Дружище, – торговец непонимающе развел руками, – так выбей плетьми из ниггера его тайные мысли.
– Я не собираюсь портить собственное имущество, забирай обоих и верни мне пару, только будь поразборчивей на сей раз, – Рабовладелец вытер пот со лба. – Душно, поднимемся на балкон и обсудим детали.
Пока два не молодых человека неторопливо взбираются по широкой лестнице, обратим взор к Небесам. Там, на высоте нескольких километров, образовалась по ходу нашего повествования еще одна парочка (речь о грозовых облаках), которая, будучи ведома уже не рукой рассказчика, но волею Господней, соединилась ровно над «Виллой среди дубов», чем вызвала рождение электрического разряда, направившегося ослепительной змеей вниз, к земле.
Плюхнувшись в ротанговые кресла, хозяин и торговец, наполнив серебряные кубки пьянящим зельем, чокнулись не только меж собой, но и коснулись «стрелы Зевса», которая, не останавливаясь, тут же нашла щель в дощатом полу балкона и, обуглив, вслед за сердцами встретившихся на пути собеседников, ее края, опустила свой «карающий хвост» на кандалы двух рабов.
Трагический, но весьма любопытный факт в истории наблюдений за грозами был зафиксирован в этот момент – одна молния лишила жизни четырех людей.
2
Впервые после яркой вспышки, ослепившей его, Рабовладелец почувствовал, что может открыть глаза без обжигающей, отупляющей боли. Перед ним, как, впрочем, и снизу, и сверху, да и везде, висело молочно-белое марево, вибрирующее, подвижное, живое. В этой неопределенной взвеси просвечивались три мерцающие сферы, впереди и по бокам.
«Видимо, я свалился с балкона, потерял сознание, теперь меня ищут в тумане, а светящиеся пятна – факелы прислуги, – Рабовладелец попытался закричать. – Сюда, я здесь».
Крика не вышло, но над ним прозвучал голос:
– Я знаю.
Рабовладелец, не понимая, как и чем он это делает, спросил:
– Кто ты?
У его спасителя в руках было по меньшей мере три факела, столь ярко он светился в тумане.
– Я твой Ангел.
– Понятно, ты мой ангел-спаситель, и я вознагражу тебя, зови остальных.
– Все уже Здесь, точнее, ты весь Здесь, – ответил Ангел, надо полагать, ангельским голосом.
– А где это Здесь? – Рабовладелец еще не ориентировался в своем местонахождении.
– В Слое Осознания, – коротко ответил Ангел.
– Послушай, – взмолился Рабовладелец, – позови тех трех, что я вижу рядом, может, они растолкуют мне, что случилось.
– Эти трое, так же как и ты, ничего не знают и не понимают.
– Почему?
– Потому что это ты, – Ангел добродушно, но безучастно чеканил свои фразы.
– Кто они, эти я? – ничего не понимая, спросил Рабовладелец.
– Твой друг Работорговец и два раба, Беглый и Смиренный.
– Ты шутишь?
Ангел, не меняя тона, возразил:
– Я могу, а вот Бог – нет. Твою душу разделили на четыре части и обеспечили телами, воплощенными вместе.
– Так не бывает, не забывай, я посещал церковь, – возмутился Рабовладелец.
– Я знавал деление и на двенадцать частей, – парировал Ангел.
– Это Богохульство, – вмешался в разговор Смиренный Раб.
– А я не желаю быть им, – добавил Беглый Раб.
– Невозможно, – поддакнул Работорговец, – монета, рассеченная даже пополам, не говоря уж о дюжине частей, перестает нести свою цену.
– Будь вы сами по себе, тут висело бы еще три ангела, но я один, – Ангел вопросительно развел крылами.
3
– Да объясни же, наконец, толком, пастырь по воскресеньям твердил о неделимости души, ты утверждаешь обратное, – Рабовладелец привык получать ответы на все свои вопросы незамедлительно и не желал обдумывать иносказания Ангела. Столь же нетерпелив был и Беглый Раб:
– Заодно ответь, раз ты и мой хранитель, как вышло, что меня ловили четырежды? Где твоя помощь?
Ангел величественно сложил огромные крылья на груди, обвел всех взглядом и начал:
– Твоя душа, а говоря так, я обращаюсь ко всем и к каждому по отдельности, пожелала получить разнонаправленный опыт.
– Похвально, – ухмыльнулся Работорговец.
– Печально, – вставил Смиренный Раб.
– А именно? – возбужденно спросил Рабовладелец.
– В одном воплощении истязать, продавать, терпеть и освобождать.
– Кого? – не понял Смиренный Раб.
– Себя, – Ангел вновь расправил крылья, – саму себя, и, чтобы твою душу не разорвало, Совет разделил Контракт на четыре части.
– В чем же, по-твоему, заключается моя часть договора, извини, Контракта? – раздраженно спросил Рабовладелец.
– В Истязании, – Ангел улыбался, будто речь шла о вещах легких и безобидных, – ты рвал ноздри и резал уши рабам, но, калеча их тела, истязал собственную душу. Бессонница и головные боли, твои верные спутники последних двадцати лет, это ее изорванное, изуродованное тело, это ее незаслуженные раны, ее безостановочное кровотечение. Ты ковырял гнойники своей души ржавым кинжалом ненависти, грязным звериным когтем животного вожделения, посыпал солью вседозволенности обнаженную ткань.
– Прекрати, – взмолился Рабовладелец, – так устроен мир, в котором я просто занимал свое место, и это, заметь, мир, сотворенный Богом.
– Да, – согласился Ангел, – это мир, сотворенный Богом, и поэтому рядом с тобой находился Смиренный Раб, та часть твоей души, что взялась балансировать тебя. Он, искалеченный телесно и душевно, оставался Человеком, находясь подле такого зверя, как ты. Он терпел муки не из страха и не от безысходности, но от осознания своего предназначения, от великого доверия Творцу, поместившего его в этом теле в это место. Смиренный Раб выполнил свою часть Контракта, непротивления и прощения врагов своих, не ведающих, что творят.
– Это не было легким Путем, – глухо отозвался Смиренный Раб.
– Ты полностью погасил кармический всплеск Рабовладельца, – Ангел повернулся к нему и поклонился.
– А что скажешь обо мне? – спросил Работорговец.
– Ты взял на себя прохождение Пути наживы в ее худшем качестве, через торговлю людьми. Продавая невольников в рабство, ты сам стал невольником и продал душу…
– Дьяволу, – еле слышно выдохнул Работорговец.
– Да, – подтвердил Ангел, – Антиподу, и чем жестче ты становился в этих отношениях, тем более тебе сопутствовал успех в делах. Душа, твоя часть ее, выполнила Контракт, падение так низко, как позволит ей Беглый Раб.
– Не понял, – встрепенулся Беглый Раб, – при чем тут я?
– У твоей души, а я снова обращаюсь ко всем и каждому, общий, единый Контракт, но разделенный на «крест». Он сбалансирован так, что если одной части предписано падение, другой – воспарение, попарно.
– Я поднимал Работорговца, – возмутился Беглый Раб, – но как?
– Стремлением к Свободе, несогласием с собственным положением невольника. Зная о наказании, проходя через унижения и пытки, но не оставляя надежды на освобождение, ты давал Свободу невольнице-душе Работорговца. Ты оплатил кровью его деньги, а ты, – Ангел бросил взгляд на Смиренного Раба, – своей, власть Рабовладельца.
– Что же это все значит? – спросил Рабовладелец, испытывая неимоверное тепло, идущее от Смиренного Раба, находившегося в «молочном киселе» напротив.
– Все четыре части твоего-вашего Контракта, сомкнувшись, нивелировали друг друга. Это есть Нулевой Контракт.
4
– Мы что, жили зря, все было бессмысленно?
– Нет, душа приобрела опыт самовыравнивания, кармической ответственности, осталось воплотить этот приобретенный опыт в Мысль.
– Объясни.
– Слой Осознания – это матричная Мыслеформа. Когда душа осознала себя полностью, она становится светящейся точкой, кончиком иглы, наконечником стрелы и положение ее относительно ангела создает направленный Луч, который ориентирует Матрицу определенным образом, и будущее воплощение становится известным. Если Беглый Раб не уступит Работорговцу, твоя-ваша душа не станет точкой, но веткой с двумя плодами на концах, она раскрутится в поле матрицы и я спроецирую в следующее воплощение не четкое пятно, а окружность, множество вариантов, и тогда подключится Совет, а его решение довлеет над желаниями души. Совет остановит вращение по своему усмотрению, и душа получит два слепка будущего воплощения, снова разделение душевной ипостаси, Путь проживания событий не целостной душой, очередной Нулевой Контракт.
Рабовладелец начинал понимать суть сказанного, он видел собственное сближение с частью Смиренного Раба, но Беглый Раб и Работорговец не трогались с мест. «Душевный крест» сжимал перекладину, ножка же его оставалась не тронутой.
– Я обращаюсь к Работорговцу, я взываю к разуму Беглого Раба, – начал он.
– Не сделаю ни шага, – тут же прервал Беглый Раб, – у меня в голове не укладывается, как я своими страданиями и усилиями обелял наживу этого чудовища. Чего бы ты ни говорил, Ангел, мы – разные.
Напротив, Работорговец проявил себя с неожиданной стороны:
– Я чувствовал пустоту и неправедность дней своих по ночам, бессонным, мучительным, страшным. Я верую в сказанное и желаю сближения.
– Осторожно, – вступил в разговор Ангел, – движение одной части пары души без санкции другой создаст сложно-переменное вращение «созвездия души», матрица неоднозначно интерпретирует подобное поведение в Поле Осознания.
– И что? – спросил Работорговец.
– Сложные последствия будущих воплощений и опытов.
Все четыре части души замерли, образовав пока еще, хоть и смещенный, но симметричный крест.
– Мы были рабами, – прервал молчание Смиренный Раб, явно обращаясь к Беглому, – вся наша жизнь прошла в страданиях, нашей кровью, потом и слезами земля пропитана до самого ее огненного сердца. Хочешь ли ты повторения, пусть даже и поменявшись местами, желаешь ли ты стать тем, кого ненавидел до сих пор всей своей четвертью души?
Беглый Раб «мерцал» в молочном тумане и молчал.
– Ваше Время Осознания истекает, – сказал Ангел, – сейчас начнется вращение. Матрица напитала свои клетки вашими эмоциями и воспоминаниями, я «выставляю» Луч.
Ангел взмахнул крыльями, и из области его грудной клетки протянулись четыре светящихся нити к каждой части души.
– Я не хочу быть тобой, но более этого не хочу, чтобы ты стал мной, – крикнул вдруг Беглый Раб, – и поэтому совершу еще один побег, мне не в первой. Иди, Торговец, навстречу, обнимемся ради других.
Светящиеся шары на «ножке» начали сближение, как и их братья на перекладине. Едва начав вращение, крест сжался в точку и яркий луч, идущий через нее от Ангела, «отпечатал» след на внутренней оболочке Матрицы.
5
Через сто земных лет в холодной приморской юрте появились на свет четыре однояйцевые близняшки.