Когда погаснут звезды

– Переводчиком чего и куда?

Архимед – обладатель изумительной улыбки, ее то он и применил, обращаясь ко мне тоном родителя, объясняющего своему чаду простейшие истины:

– Языки человеков многообразны после известных событий, перевод любого существующего наречия на язык Ангелов (Божественный язык) Земля осуществляет посредством своей атмосферы. Помимо прочих функций, воздушная оболочка планеты – это мембрана-транслятор из плотных планов в тонкие миры. Там, наверху, – Архимед снова устремил палец в высь, – колебаний воздуха не существует, ибо нет и самого воздуха.

– Ты хочешь сказать, что планета знает о каждом своем обитателе все, что нужно Богу, и передает эту информацию Ему? – у меня ладони вспотели от волнения.

– И не только, – подтвердил математик, – она помогает тебе связаться с Ним, во время обращений.

Ого, я и вправду не задумывался, как Богу удается слушать нас, таких разных. Иного картавого или шепелявого соотечественника не разберешь, а тут столько языков.

– А зверей и птиц Земля может переводить? – задал я детский, но такой нужный сейчас мне вопрос.

– Даже рыб, – сказал Архимед и захохотал так, что мне почудилось, будто он и впрямь настоящий.

Я дал ему повеселиться до колик в его воображаемом животе и напомнил:

– Ты называл три функции Земли.

– Ах, да, – пробормотал немного успокоившийся гений, – проводник, или, если хочешь, проводница.

Тут его снова стало потряхивать, видимо, остаточные явления недавней бурной радости на предмет собственной шутки.

– И чего же Матушка Земля проводит? – начал я раздраженно.

– Время, – бухнул Архимед, едва сдерживая смех, – со всеми вами.

– Хотелось бы посерьезней, – насупился я, не разделяя его возбужденного настроения.

– Мне тоже, – неожиданно согласился Архимед и, глубоко выдохнув, перешел на спокойный тон. – Из тонких планов спуститься в плотные, да еще в определенном физическом теле, куда захочешь невозможно. Душа в человеческой оболочке может воплотиться только и исключительно на Земле. Каждой сфере своя оболочка обитателя, ибо все сферы уникальны. В этом смысле Земля – проводник человека, из мира Ангелов к себе, в гости, и обратно.

– Мы что же, не способны пребывать на других планетах?

– Можете посещать, но не воплощаться, – Архимед усмехнулся. – Лучше это делать, конечно же, мысленно, в ментальном теле, но если занесет ступить на чужие камни обтянутым кожей, из мяса и костей, берегись каждого шага своего. Душа, выбравшая земной путь сама, не найдет свою планету, назначенная ей сфера притянет душу, сработает как проводник.

Я смотрю в глаза таящему в моем воображении Архимеду, стараясь удержать его образ, запомнить его движения, мимику, отпечатать в сознании слова его, но черты собеседника неумолимо растворяются в серой пелене пробуждения, и я кричу:

– Постой, самый главный вопрос. О чем ты, Архимед, сказал тогда: «Дай мне, где стать, и я переверну Землю?»

– Человек, наделенный светом Отца Небесного, собственным несовершенством и свободой Выбора повисает между небом и Землей, каждый в своей индивидуальной точке и за воплощение либо застывает в ней, либо возносится, либо падает.

Дай мне точку опоры, Господи, говорю я, полагая – определи место мое в жизни, и я переверну Землю, как сворачивает гору верующий, имея этой веры с ячменное зернышко. Это молитва, друг мой, о таком месте, где пребывает абсолютная любовь, и более ничего.

Встреча

Испытуй мя огнем и железом.

Я проказу приму как награду.

Мне стерпима любая аскеза,

Кроме жгущего истиной взгляда.

Неслучайный, по причине закономерности всего происходящего в Божественной Вселенной, ожидаемый, ибо предположение существования общей потребы есть часть творчества, и дорогой, поелику в пустыне и капля воды – величайшая ценность, читатель, имею к тебе один вопрос: «Хотелось бы тебе, уже обласканному автором, встретиться с Богом?»

Нет, не в том обыденном, человеческом смысле этого выражения, о котором ты наверняка (судя по лукавой улыбке) сразу же подумал:

Сарказма полны наши паруса,

А в трюме нет спасенья от насмешек.

А о реальном, ощутимом свидании в текущей твоей жизни. Но, если вдруг ты уже готов согласно и активно закивать головой, не боясь повредить шейные позвонки, давай сначала попытаемся представить этот сакральный акт, призвав в помощники воображение и выбрав посредником между Богом и человеком Ангела Хранителя.

Слышишь хлопанье крыльев за спиной, это он, быстрый, как стрела, пущенная сильной рукой валлийского лучника, и светлый, словно лик Господень на алтаре, озаренном солнечным лучом. Если есть под рукой швейная игла, достань ее и вытяни руку перед собой, нет лучшего места для насеста крылатому собеседнику, чем острое стальное жало. Итак, мизансцена готова – ты, он и свободное игольное ушко, сквозь которое придется протиснуться, чтобы встретиться с Богом.

Пожалуй, начнем:

Пусть под ногами пустота

И плети ветра за спиной,

Не остановят нас с тобой

Тьма и отсутствие моста.

Сразу оговорюсь, Ангелы довольно веселые существа, потому как мы, человеки, даем им для этого предостаточно пищи. Чего стоит хотя бы наше извечное нытье о сложности бытия, когда в распоряжении воплощенного все сокровища Вселенной, а в придачу Божественный маяк – заповеди. Бери, что требуется, и иди, куда указуют, но нет, демонстрация всему миру вывернутых пустых карманов оправдывает банальную человеческую лень, а непрекращающиеся спотыкания о жизненные ситуации с неудовлетворяющим результатом призваны доказывать безжалостность и глухоту небес.

Сообщество Ангелов Хранителей напоминает уставшую к концу выступления талантливого клоуна, публику. Всеобщий хохот перешел в вой, животы болят от натуги, а губы не в состоянии продолжать растягиваться в улыбках, при этом клоун решил выступать на бис, о котором никто уже не просит, и не покидает арены цирка, отчего смех причиняет настоящую боль.

Если у вас, достопочтенный, ведь автор и сам, желая слыть почитаемым, должен с превеликим уважением относиться к тем, кто решил обратиться к трудам его, читатель, защекотало в носу, значит, крылатый проказник засунул туда свое перышко, тем самым объявляя: «Я здесь, и готов к беседе».

Ваш выход.

– Что приуныл? – подал голос Ангел. – Смелы и бравурны речи твои, когда обращаешься сам к себе, отчего же скромничаешь перед вопросом к Богу?

Читатель:

– Ты не Бог.

– Нет, – Ангел выдержал паузу. – Но я миг вдохновения Его, впрочем, как и все вокруг, и я могу отвести тебя к Нему, ты же хотел этого?

– Я еще не решил.

– Встреча с Богом может состояться по твоей просьбе, но прежде подумай, что придется испытать, когда взглянешь в Очи Его.

– Откуда же мне знать?

– Эволюционный путь возвращения души в Божественное лоно долог, времени оказаться перед дверью в палаты света хватает, чтобы осмотреть себя и стряхнуть осевшую «пыль» и налипшую «грязь». Другое дело, если я, поддавшись на уговоры, прямо сейчас возьму тебя за руку и введу к трону Господнему в тех одеждах, что прикрывают душу, а они, поверь моему опытному глазу, знающему тебя как облупленного, не чисты.

– Я передумал.

– Не торопись, скорый ответ – всегда неправда. Желать встречи из любопытства не грех, но безрассудство, свойственное отрочеству, не ведающего страха из-за отсутствия опыта, но, быть может, настоятельная необходимость стать пред Очами Всевышнего связана не с усмирением какого-либо порока, а исключительно ради рождения совести.

– Я и впрямь не знаю, хочу я этого, или нет. Схожие сомнения мучат меня, когда вхожу в храм – наложить крест или, опустив взор, просто пройти внутрь, стать в уголке и послушать… Вот только несвязное бормотание служителя еле слышно, да и о чем оно, непонятно, и ухожу прочь, так и не выведав, для чего входил. Интересно, та неприметная, испуганного вида прихожанка, что трясущимися руками ставила свечу к распятию, отчего и без того хлипкое восковое тельце гнулось еще более, едва удерживая на себе трепещущий огненный султанчик, она получила от Сына Божьего, воплощавшегося для того, чтобы умереть на кресте мученической смертью, чего хотела?

В тот раз я дождался ее у входа и посмотрел прямо в глаза, когда женщина посеменила мимо меня, по всему было видно, она получила желанное, а я нет.

Ангел, проявившийся на иголке в виде церковной свечи, издевательски согнулся, явно намекая на мои откровения:

– Во время первого пришествия одинок был Христос, во второе Его посещение одиноким будет каждый человек. Вдруг ты не захочешь дожидаться этого события, кстати, не так и далек этот день, а?

– Думаешь, стоит? А чем черт не шутит…

– Тише, тише…– замахал крыльями Ангел, срочно трансформировавшийся из оплавленной свечи в привычного вида существо. – Коли чувствуешь в себе бесстрашие перед встречей, не гордость ли это, потому как чем больше ее (гордыни) в сердце, тем яростнее свет случится от него к тебе несущийся (не со зла, Ему таковая энергия не доступна, но по причине разности вибраций) и опаляющий.

– Да, – Ангел сделал круглые глаза, – и как претендент на встречу, не поминай антимир ни в каком виде, даже имена служителей понижают тонкость твоей сути.

– Извини, я все понял.

– Готов?

– Да.

– Тогда закрывай глаза. Что видишь?

– Темноту.

– Смотри сквозь нее, не спеши, не пытайся представить что-нибудь, просто смотри и жди.

Перед взором дверь, скорее, даже вход, потому как дверь – это полотно какого-либо материала и отделки, петли, скрипящие до боли в ушах или бесшумные, да так, что отворив створку, только ветер и сообразит, что получил свободу, и запор, он же замок, щеколда, задвижка или еще сотни две хитроумных приспособлений, ограничивающих желание одних вторгнуться в пределы других. Я же вижу на темном фоне окружающего меня пространства пульсирующее пятно бледно-серого оттенка.

– Это то, что я думаю? – обращаюсь я то ли к темноте, то ли к пятну.

– Да, – отвечает мне голос Ангела. – Это и есть врата к Всевышнему.

– И я могу войти?

– Можешь, – Ангел за спиной, я чувствую его благоуханное дыхание. – Но нужно открыть замок.

– Как, у меня нет ключа.

– Тебе надо представить образ Бога, и врата отворятся.

– Всего-навсего?

Ангел усмехнулся:

– Человек – торопливое существо, я уже говорил и в суждениях, и в деяниях. Природа подобного поведения определяется пониманием души краткосрочности пребывания в плотном теле, но, тем не менее, смотреть на это всегда смешно.

– А помимо безудержного веселья вы еще там, в облаках, чем-нибудь заняты? – обиделся я.

– Приглядываем за «клоунами», – отозвался из-за спины Ангел. – Не порвали бы рты от чрезмерного усердия, да не выскочили бы за арену, забывшись во флик-фляках.

Спорить с ним бесполезно, и я сосредоточился на ключе. Что таит за своим нервно-дышащим туманом пятно-проход, какой мир откроется мне, что за пространство примет мои испуганные, настороженные шаги, и в каком облачении Господь Бог пожелает явить Себя перед ничтожным рабом своим. Не ослепительным ли Светом, что заполнит собой все и не позволит раскрыть очи недостойного…

– Стоп, стоп, стоп, – прозвучал в голове глас моего проводника, – культ солнца, уже было, Ра, Тонатиу, Ярило, я же просил тебя не спешить. Отдайся тишине, не выдумывай, образ придет сам собой.

Я зажмуриваю глаза сильнее, так, что начинает шуметь в ушах. Легкий смешок Ангела означает, очевидно, всю тщету подобным образом стимулировать воображение, и я расслабляюсь. Тут же, совершенно явственно пудингообразное пятно застыло и просветлело настолько, что, взглянув в него, словно в зеркало, я увидел себя. Ну конечно, там, за дверью, я сам, не ничтожный, но великий, не карлик, но титан, Бог за дверью – это я.

– От унижения до возвеличивания один шаг, так у вас говорят, – захохотал Ангел. – Ну ты даешь, впрочем, вас, человеков, всегда так несет.

– У нас говорят по-другому, – раздраженно парировал я. – Значит, снова мимо?

– Песчинка равнозначна горе по сути, но горой при этом не является, – уже серьезно отозвался Ангел. – Твое равенство Богу благодаря Богу, поэтому ты человек, а не…– тут Ангел приумолк, подыскивая видимо нужное сравнение, и я помог ему.

– Не слизняк.

– Вот-вот, – подхватил он. – Но твое равенство Богу благодаря самому тебе сделает тебя Богом.

Я вздрогнул:

– Мне никогда не войти к Нему.

Ангел погладил мягким крылом меня по голове:

– Дверь к Богу всегда открыта, я пошутил про ключ.

Все, что мне захотелось сделать прямо сейчас, так это повыдирать перья у возомнившей себя Учителем «птицы», но вместо этого благородного поступка я шагнул в пятно.

Ни сияющего солнца, ни зеркала, ни золотого трона, ни деревянного истукана, ничего, только пустота, мир, содержащий в себе единственный предмет, – меня.

Из-за двери-пятна донесся знакомый голос:

– Удивлен?

– Еще бы, а где Бог, или правы атеисты, вопящие на всех углах, что Его нет?

– Для слепого от рождения не существует Света, – загадкой ответствовал Ангел, вплывающий сквозь проход в мою пустоту. – Сколько дней ты провел на земном плане?

Я задумался:

– Можно посчитать, при желании.

Ангел подлетел поближе:

– Вот ровно столько встреч могло состояться у тебя с Богом, но ты не видел Его, как и сейчас, и проходил мимо.

– А вдруг ты ошибаешься, – возмутился я, – откуда тебе ведать?

– Я твой Хранитель, – спокойно и с достоинством ответил Ангел, – мне есть дело до любого твоего шага, ибо это моя работа. Делай я ее плохо, отлучайся хоть на миг от тебя, дни твои земные были бы значительно короче. Трехлетний ты упал в ледяную воду и одеждами зацепился (случайно!!!) за корни ивы, иначе поток унес бы тебя от берега. Пяти лет от роду, убегая от разъяренного быка, свернул с дороги и упал в яму (снова случайно!!!), не то быть тебе растоптанным обезумевшим животным…

– Достаточно, – огрызнулся я, понимая, к чему клонит пернатый.

– Не серчай, – миролюбиво продолжил Ангел. – Истинная встреча с Богом именуется откровением и меняет жизнь человека, а точнее, его самого кардинально. Ее не спутать ни с чем, ежели такого не случилось, то, возможно, встреча и была, но результат у нее нулевой.

Вот теперь стало по-настоящему обидно, я мысленно произвел вычисления, и получилась весьма внушительная цифра. Оказывается, попыток встретиться с Богом имел я предостаточно, но отчего-то…

– Кстати, а почему так происходит? – тишина наполнилась моим дрожащим голосом, словно бы не пустота окружала меня, а каменный мешок.

Едва эхо успокоилось, как мой Хранитель произнес:

– Все зависит от способности видеть Бога, способность же, в свою очередь, зависит от желания видеть Его…

– А желание? – заторопился я как типичный представитель человеческой расы.

Ангел с улыбкой покачал головой:

– Это главный вопрос, на который должен ответить человек, приходя в этот мир, если коротко, смысл жизни кроется в ответе на него.

Я почесал затылок, неужели мы сами не хотим встречи?

Ангел не пропустил этой мысли мимо:

– Человеку кажется, что Господь прячется от него на небесах, на самом же деле, это человек скрывается от Бога, идущего навстречу с распростертыми объятиями каждый день, а дети Адама, словно зайцы, прыгают врассыпную или опускают глаза, разглядывая собственные ноги. Так человек отвернулся и отошел в сторону от Христа, и так продолжает вести себя и по сей день.

Открывай глаза, благословенный читатель: ты снова в своем привычном мире, наполненном звуками и красками, людьми и Ангелами (одних ты ясно зришь, другие же невидимы тебе), всем, к чему ты привык, среди чего чувствуешь себя спокойно и уверенно, а стало быть, не сочтешь за нахальство и позволишь автору задать тебе еще один вопрос: «Встретив Бога, не пройдешь ли сквозь Него, как проходят сквозь нас призраки, для коих мы, наделенные плотию и способностью творить здесь, настоящие Божества? Не проходишь ли ты в жизни своей сквозь божественное сейчас, не касаясь, не ощущая, не чувствуя, а ведь окружающее тебя все и есть Бог?»

Имеющий уши…

Не из тех пределов Вселенной, куда заглянуть человеку не позволяет слабая, парализующая фантазии и сковывающая воображение, излишне тактичная мысль, обращаюсь я сейчас, памятуя о том, что время подоспело, но от ближайшей стены, за которой еще могу стоять незримым и быть услышанным, имеющий уши да услышит.

Сколькими зорями обласкан век твой, ибо всякий раз распахивая очи, даруется тебе свет и надежда, принадлежащие с этого момента двоим, человеку, в твоем теле, и Богу, в сиянии Имени Его, а стало быть, еще живо в тебе, что должно быть живым. И отталкиваясь от этого предположения, в коем я уверен непреклонно, глядя на ауры двуногих, порченные еще не окончательно, подаю голос из-за укрытия своего вынужденного, поелику вразумить человека словом, как делал Иисус, будучи живым среди вас, словно мертвых, иной раз сложнее, нежели устыдить и тем самым оживить действом, будучи мертвым, но вознесенным.

Задумайся же, бредущий по колено в вязком болоте пороков и отгоняющий застящих взор мириады москитов-страхов, над таким посылом из-за стены, – Имя свое Господь слышит от сынов чаще, когда те пребывают во страхе либо недуге, и познает Себя (в сотворчестве с человеком) больше через боль и испуг.

А вот в событиях , удачных со своей точки зрения, человек предпочитает поминать собственные заслуги, не давая Творцу познать Себя через радость.

Протяни нить мысли своей за горизонт физиологических потребностей, растяни сознание не от восхода к закату, а между изгнанием из Рая и возвращением блудного сына, узри, что человек, обращающийся через свою потребность во Всевышнем к Богу, и при этом находясь в определенном эмоциональном состоянии, формирует мир вокруг себя, соответствующей этому фону энергией, и Творец, познающий себя же в тандеме с человеком, видит, а значит, и пересоздает Вселенную именно такой.

Он (Всевышний) не ждет от Сына своего ничего, кроме возможности взглянуть на Себя так, как этого хочет человек, но Сын Его, вечно ожидающий от Бога справедливости, предлагает Отцу противоположные аспекты бытия, взывая к небесам исключительно с позиции собственного несовершенства. Не так ли ведет себя капризное дитя, клянчащее беспрестанно у матери лекарство в минуты недуга, но выздоровев, напрочь забывающее о родительнице, предаваясь играм и безудержному веселью, отчего у матери возникает в сознании стойкая картина мира, в котором существует ее болезненный ребенок и она сама, в роли фельдшера, без малейшей возможности примерить на себя иную маску?

Кто, как не бухающийся на колени с истошным воплем «Господи, спаси» делает из Творца спасателя, кто, как не заламывающий руки и взывающий к небесам «Дай мне, Боже» воспитывает в Создателе синдром подающего вместо равенства Отца и Сына, кто, как не крушащий во гневе образа и святые книги со словами «За что, Господи» предлагает Всевышнему оправдываться там, где место сотворчеству?

Вспомни, как часто ты, человек, произносил Имя Творца, имея в сердце претензию, а не любовь, а ведь именно претензия, как намокшая в воде одежда, тянет на дно, сковывая движения и утяжеляя тело.

Заповедь, знакомая каждому «Не поминай Имя Господа твоего всуе», – не о редком обращении к Создателю, пребывая в благостном и благодарном состоянии, делай это хоть каждый миг, но коли «повис на низких струнах», в страхе ли, в обиде или во гневе, то и есть всуе, в иллюзиях, не открывай уста, подобно ящику Пандоры, усиливая свой эмоциональный фон энергиями Бога, идущими в ответ на запрос.

Знаешь ли, о чем взывал к Отцу в Гефсиманском саду Иисус в великой скорби? Я был там и прекрасно помню слова, но не молитвы, а обращения Сына к мудрости (энергии) Отца. Под неторопливый шелест олив был совершен акт, предшествующий Вознесению, соборное испитие чаши, уготованной Христу его контрактом, освобождающее человеков от подобного поведения (произнесение молитвы от страха или отчаяния) в дальнейшем эволюционном пути, принятие Иисусом на себя кармы расы, то, что определялось как людские грехи, за что и «получил в награду» Спаситель страдания и муки распятия.

И первым, кто коснулся тогда устами ланит Христовых, был Иуда, подставивший грудь «мечу предательства», наточенному человеками.

Подумай, прежде, чем осудить его со всем миром, сколь велико число Иудиных последователей, а приглядевшись, найдешь и себя в тех рядах. Отсюда еще постулат: «Один вознесся, другой рухнул».

Христос воспарил, оттолкнувшись от Иуды в невесомости мира людей, подобное заявление есть хорошая пища для размышлений, всеосуждающий человек.

Я помогу тебе. Иисус (конечно же, речь не о телесном существе, но о духе), словно губка, впитывающая воду, нагрузил себя человеческими грехами безмерно, выведя мир, в том сейчас, в состояние абсолютной нейтральности (невесомости) сознания. Для возвращения (вознесения) домой, Ему было необходимо освободиться от «воды», «осушить губку», перевести и себя в нейтральность (сухое состояние), то есть куда-то «смыть грязь».

Такой «сточный» канал и предоставил своим поступком Иуда, пробив врата Антимира, через которые и произвел сброс негатива Христос. Не будь такой возможности, совокупный грех разлился бы по поверхности планеты, приводя к ее рожи и многочисленным жертвам среди невинных людей, или Иисус не смог бы подняться, прикованный «обретенным богатством» к хладным камням усыпальницы. Иисус – жертва Бога, Иуда – жертва человека, Всеобщее равновесие, первый есть Титан, сдвинувший глыбу сознания, второй – его точка опоры.

Главным итогом (замыслом) обращения к Богу Сыном Его, Иисусом, стало сотворение мира Христа на Земле, основой которого является жертвенность, и помог в этом Иуда. Забери у человека понятие жертвы, и он превратиться в сухой лист, вмерзший, неподвижный, бездушный, бесцветный слепок наполненной когда то жизненным соком и яркими красками трепещущей ткани. Лиши Иисуса его Иуды – чудо воскрешения замуруется тяжелым надгробным камнем. Всевышний познает Себя разными путями и способами, один из них – человек, имеющий уши.

И зная тебя, не нуждающегося в подсказке при согрешении, но слезно молящего отвезти к Богу, взяв за руку и убрав камни с дороги, с целью искупления содеянного, предлагаю три луча просветления.

Первый луч – благодарность, возданная Господу, есть подтверждение истинности Его первоначального замысла.

Луч второй – благодарение искреннее – это процесс сотворческого осознания истинности замысла.

Третий луч – воздать благодарность Создателю осознанно – стать подле Него и вложить свою руку в протянутую Им длань.

А дабы переваривалось изложенное легче, позволю себе, склонившись почтенно, в качестве заслуженной тобой, человек, шпаргалки, поведать притчу-загадку.

Стоя на юте, источавшем резкие запахи смолы и свежей краски, моряк вглядывался в тающий берег, где на самом краешке выступающей, словно бушприт флагманского корабля, скалы отчаянно махала рукой одинокая женская фигура. Мужчина судорожно обнимал кормовой фонарь, как совсем недавно, всего несколько часов назад, стан молодой жены и предательские слезы, вовсе не свойственные его подчас весьма грубому характеру соединяли свои соленые ядра с кипящей внизу кильватерной волной. Только когда склянки пробили двенадцать, он оторвался от образа оставленной на берегу и, спустившись на квартердек, забылся беспокойным, удушливым сном среди храпа таких же бедолаг в полном одиночестве.

Ровно девять месяцев спустя, день в день, наш герой, не дожидаясь швартовки фрегата, спрыгнул на пирс и, раскачиваясь из стороны в сторону, неуклюжей рысцой бросился в сторону дома. Любимая встретила его не одна, в углу, между кроватью и сундуком, заменявшим обитателям скромного жилища обеденный стол, а если придется, и гостевой лежак, болталась самодельная (на что сподобилась супруга) люлька, внутри которой недовольно похныкивал крохотный комочек, сморщенная, бурая помидорка с огромными черными глазами.

– Твоя дочь, – не без гордости произнесла жена моряка, с нескрываемой нежностью рассматривая свое дитя. – Третьего дня.

Морская душа просолена тяжким трудом, закалена опасностями, но переменчива, как ветры над океанскими просторами, и ранима, подобно волнам, оставляющим часть себя пенным саваном на прибрежной гальке. Эту долгожданную ночь встречи моряк не спал, как и ту, далекую уже ночь разлуки. Радость нежданного отцовства, наполненная силой и надеждой, налетела на риф сомнения, растеряв напор, энергию и целостность. Новорожденная была смугла и черноока, а он, потомок людей с севера, как и его любимая, носил светлые волосы и смотрел на мир голубыми глазами. Женщина, выбившись из сил после кормления, беззвучно лежавшая рядом, слыла первой красавицей в округе, частенько моряк перехватывал восхищенные, а то и вожделенные, взгляды мужчин, идя рука об руку с возлюбленной.

Ревность, гнев, подозрение, отчаяние, чего только не нахлебался молодой отец, ворочаясь на узкой кровати под тихое посапывание маленького существа, вдруг выросшего в его сознании до размеров гигантского яблока раздора.

Едва дождавшись утра, он под придуманным предлогом отправился в порт, где среди бочек, навечно провонявших рыбой, и мотков пеньки, просоленных до состояния окаменелости и усеянных панцирями моллюсков, обитало странное существо, женщина, возраста которой не знал никто и, возможно, даже она сама. Род занятий старухи, слегка напоминавшей краба, который решил укутаться в тряпье и напялить поверх панциря копну водорослей, был не определен. Кто называл ее колдуньей, кто – повитухой, находились и такие, что на полном серьезе считали бабку морской ведьмой, но все сходились во мнении, что обитательница портовых трущоб обладала невероятной силой исцелять тело и прочищать сознание.

Застав ее за громким облизыванием рыбьего хвоста, моряк как на духу поведал ей свои сомнения, на что женоподобный краб, выплевывая изо рта застрявшие косточки, выдал наимудрейший совет:

– Подожди год-два и убедишься, есть ли что-то от тебя, красавчик, – тут она осклабилась беззубой, отвратительной пастью, – в «твоем» ребенке.

Уже через месяц моряк снова обнимал знакомый кормовой фонарь, но теперь пальцы его белели не от горя, а от ревности и негодования. Та, что одной рукой отчаянно махала ему на прощание, другой крепко удерживала кулек его «позора», по крайней мере в тот момент он был в этом уверен.

Судьбы ищущих удачи не на тверди, дающей уверенность ногам днем и отдых спине ночью, легкая добыча когтистых лап фортуны. Шторм, случившийся неделей спустя, для начала разметал снасти, затем небрежно свернул фок-мачту и, не останавливаясь на достигнутом, словно спичку, уложил в бушующие воды грот-мачту, да так приправил это действо воем налетевшего шквала, что для стороннего наблюдателя падение произошло в полной «тишине».

Все, что могла сделать команда, это привязать себя к крюкам фальшборта и смиренно ждать, пока обреченное судно правой скулой не налетело на риф, да так удачно, что настежь распахнулось небесным хлябям нутро корабля и деревянное творение рук человеческих развалилось надвое.

Наш герой, единственный из всех в этот трагический момент поминавший Бога, а не морского черта, в заслугу был выброшен на песчаный берег ближайшего острова, где и очнулся следующим утром в полном одиночестве. Человек – существо, приспосабливающееся к любым условиям, особенно если в его душевной топке поддерживать огонь какой-нибудь сильной идеей или чувством, например, как в нашем случае, ревностью и страстным желанием узнать истину.

Остров дал приют моряку на томительные пятнадцать лет, по истечении которых фортуна решила ослабить хватку, и проходящее мимо торговое судно, став на рейде для пополнения запасов пресной воды, подобрало бедолагу.

Вернувшись в родной дом, моряк застал там прекрасную юную девушку, от которой узнал о смерти жены год назад, в период бушевавшей в этих местах чумы, и, выслушав до конца сбивчивый рассказ, он, огрубевший на острове душой окончательно, глядя на смуглые, почти коричневого оттенка скулы и черные, бездонные глаза, буднично заметил:

– Я твой отец.

После этих слов девушка без чувств рухнула на пол. Очнувшись в своей постели, нежное создание (слава Богу, ужасного человека, назвавшегося родителем, рядом не было) не мешкая припустилось в порт, к страшной тетке, обитающей в заброшенном пакгаузе, о которой ходили разные слухи, но которую, хоть раз в жизни, посещал каждый местный житель. Дрожа от страха и отвращение, девушка положила перед «колдуньей» свое единственной богатство, кольцо матери, и рассказала о незнакомце.

Старуха схватила кольцо, и оно навечно исчезло в складках зловонного тряпья:

– Сомневаешься, что обладатель голубых очей и светлых кудрей, судя по всему, красавчик, твой отец?

– Да, сомневаюсь, – кивнула напуганная посетительница.

– Много лет назад мне задавали такой же вопрос, – задумчиво произнесла старуха, а затем, прищурившись, внимательно поглядела на девушку и неожиданно захохотала, как безумная. – Вот и узнал красавчик свою породу.

Ничего не понимающая посетительница бросилась прочь от дикой всклокоченной бабки, от ее каркающего хохота, от шумного порта, от дома, в одно мгновение ставшего с поселившимся незнакомцем чужим, подальше от этих изменившихся в ее сознании мест.

Моряк ждал дочь целый день, потом еще и еще, когда прошла неделя, а девушка не вернулась, он понял, что снова остался один, ибо однажды поселил в своем сердце недоверие, сотворив собственный мир, в котором всяк не доверял другому, мир абсолютного одиночества.

Это сама притча, а вот и обещанная загадка:

– Не усомнись моряк в своем отцовстве, посетила бы чума дом его, потемнела бы кожа и волос дитя и кто здесь Иисус, а кто – Иуда?