Штопальщик времени

Луиза

Ну, были, были опасные эпизоды в жизни Луизы П. Была ночь, проведённая среди льдов и снегов за Северным полярным кругом. Биологическая станция, на которой работала Луиза, находилась на берегу Баренцева моря, в десяти километрах от стойбища лопарей. В безветренную погоду Луиза преодолевала это расстояние за час-полтора. Лопари принимали её за свою: у неё было смуглое лицо, высокие скулы, длинные чёрные волосы, спадающие на плечи. Подруга говорила ей, что она походит на жену индейского вождя из Северной Америки или на героиню из романа Фенимора Купера. Видимо, и лопари считали так же. Они радостно приветствовали её, угощали сырой и вяленой рыбой, она угощала их галетами и ирисками, объяснялись они жестами, потом Луиза узнала несколько слов на их языке. Иногда Луиза оставалась в стойбище ночевать, правда, спала в собственном спальном мешке из гагачьего пуха – предмет её особой гордости. Этот пух она собирала целое лето на безымянных каменистых островах, где обитали только птицы.

В тот злополучный день Луиза со спальным мешком за спиной пробежала на лыжах, обгоняя позёмку, половину пути до стойбища, как вдруг резко остановилась, засмотревшись на огромный снежный сугроб, который, как показалось ей, зашевелился – уж не медведица ли? Раздался треск, правая лыжа сломалась, наехав на снежную застругу, затвердевшую как лёд. Что было делать? Двигаться дальше на одной лыже – бесполезно, не дойти, возвращаться назад – поздно, уже стемнело, надвигалась ночь… Обломком лыжи Луиза вырыла яму в снежном сугробе, покрытом сверху ледяной коркой, сняла со спины спальный мешок и постаралась разложить его в вырытой нише. Влезла в него, застегнула замок и стала интенсивно дышать внутрь мешка, согревая его своим дыханием. И так как одета она была в три свитера и ватные штаны, и всё время представляла себе горячо натопленную баню, в которой парилась когда-то в детстве в деревне под Бугульмой вместе с матерью и сёстрами Риммой и Майей, не замёрзла. Лежала себе в мешке, разглядывая сквозь щели нависшее над ней ледяное небо, на котором играло розовыми, сиреневыми, жёлтыми сполохами северное сияние, с красотами которого, как известно, не может сравниться ни одно зрелище в мире! Что там картины Рокуэлла Кента или Николая Рериха!

Через несколько часов муж Луизы, внезапно почувствовав сильное беспокойство, отправился на поиски жены, которую обнаружил по оранжевому спальному мешку, выглядывающему из сугроба и обломку лыжи, лежащей рядом.

В другой раз Луиза встретила опасность в лице акулы, заплывшей в тропические широты. Луиза находилась тогда на корабле «Академик Курчатов», работая в группе биологов, исследующих уровень интенсивности жизни в мировом океане. В свободные часы сотрудники расходились по своим каютам, чтобы вздремнуть, почитать, отдохнуть, а Луиза надевала водолазный костюм, маску, акваланг и спускалась в глубины тёплого моря – во-первых, здесь было очень красиво, во-вторых, водная стихия для человека, может быть, более родная, чем суша, только без жабров, конечно, трудно дышать, приходится пользоваться аквалангом. Спустившись на дно, Луиза медленно продвигалась по воде, разглядывая бесчисленные рифы из белого и розового светящегося коралла, как вдруг нос к носу столкнулась с огромной рыбиной, тоже как будто разглядывающей кораллы. «Да уж не акула ли это? – ужаснулась Луиза. – Как велика!» Осторожно отщепив кусок коралла, она медленно двинулась вверх, стараясь не встревожить резкими движениями опасную незнакомку. Рыбина – или акула? – внимательно смотрела ей вслед своими маленькими недобрыми глазками. Луиза заторопилась, выскочила на поверхность воды и, сорвав с лица маску, крикнула: «Акула!» Два матроса, стоявшие на палубе корабля, бросились в шлюпку и поплыли к ней. Луиза плыла сажонками, изо всех сил взмахивая руками, чувствуя приближающуюся к ней снизу, из глубины океана, преследовательницу. Спустя две секунды, после того как Луиза, задыхаясь, перевалилась через борт шлюпки, из воды высунулась огромная белая пасть, нашпигованная зубами как компьютер сотами или как рояль клавишами, и лязгнула так, будто зубы эти были металлическими. Акула развернулась и мощным хвостом ударила по шлюпке, но, к счастью, та не перевернулась. С корабля пальнули разок-другой, чтобы отпугнуть хищницу.

– Вы спаслись чудом, – сказал Луизе капитан корабля, – как видите, жизнь в океане есть и очень интенсивная, настоятельно прошу вас, больше в воду ни ногой, уж пожалуйста!

Третий опасный случай произошёл с Луизой в горах. Она поднималась по каменистой тропинке, разглядывая прекрасную панораму открывающихся глазу горных склонов, пиков, пропастей, вершин, на одну из этих вершин завтра предстояло подняться группе альпинистов, в числе которых была и Луиза.

Какой-то звук, будто покатился камешек, заставил её поднять голову. В двадцати метрах от себя, у входа в пещеру Луиза увидела женщину с распущенными волосами до пят. Сверкающие глаза женщины, не моргая, смотрели на неё.

«Снежная женщина! – подумала Луиза. – Это про неё в лагере говорили!»

– Ну, как вам живётся вдали от цивилизации? – приветливо спросила Луиза на русском, английском и немецком языках. Потом добавила по-татарски. – Исәнмесез!^[1]

Женщина безмолвствовала, но смотрела не угрожающе, а скорее доброжелательно.

– Можно посмотреть вашу пещеру? – спросила Луиза, подойдя ближе. – Какая прекрасная планировка! Какие шкуры! Камни! Вы их тоже собираете? Я ещё люблю собирать птичьи перья! О, у вас они тоже есть!

Женщина протянула руку и коснулась пальцем свитера Луизы из верблюжьей шерсти с узором из ярких бабочек. Пощупала Луизины джинсы.

– Нравится мой свитер? Джинсы? – спросила Луиза. – Хотите померить?

Быстро скинула с себя свитер и джинсы, протянула женщине.

Та довольно быстро, ловко облачилась в одежду, стала с интересом оглядывать себя.

– Волосы мешают, завяжите узлом на затылке, – сказала Луиза и показала, как это делается.

Женщина завязала свои волосы узлом на затылке.

Луиза задумчиво оглядывала пещеру, связки сушёных трав, кореньев, шкуры на полу и стенах.

– Хотите, я поживу здесь, а вы там? – показала она на пылавшую ярким цветком палатку далеко внизу. Оттуда доносилась зажигательная музыка: видимо, кто-то из альпинистов включил транзистор.

Женщина кивнула.

– Ну тогда надо знать несколько слов, чтобы общаться с людьми, – сказала Луиза, – запоминайте: «айм сорри»^[2], «плииз»^[3], «битте»^[4], «нормально», «рәхмәт»^[5].

Женщина повторила вслед за Луизой эти слова.

– Можете идти к людям! – и Луиза подтолкнула женщину вниз.

Легкими, вполне спортивными прыжками женщина помчалась с горы вниз, к манящей её палатке.

А Луиза вошла в пещеру, растянулась на козьей шкуре и закрыла глаза со словами: «Какое блаженство! Наконец-то я одна!» И сладко уснула.

Наутро для неё началась чудесная жизнь. Она много гуляла, любуясь окрестными пейзажами, собирала камни, красивые яйца птиц, однажды вытащила из расщелины изумрудик (природный или оброненный какой-нибудь экстравагантной туристкой-альпинисткой). Луиза сплела себе накидку из широких листьев, а в длинные волосы вплела стебли вьющегося растения, так что теперь казалось, особенно издали, что волосы у неё до пят. Как-то она ушибла ногу, прыгнув с крутого откоса вслед за горным туром, но быстро поправилась, отыскав мумиё в одной из пещер.

Луиза загорела, потемнела лицом, привыкла ходить босиком, местные птицы уже не пересвистывались тревожно при её появлении, они принимали её за свою, здешнюю обитательницу.

Иногда Луиза забавлялась. Видя группу туристов, с фотоаппаратами в руках взбирающихся по горному склону, она внезапно появлялась на какой-нибудь открытой площадке, чтобы туристы могли вскрикнуть: «О, снежная женщина!» и щёлкнуть её фотоаппаратом. Только она старалась находиться от туристов подальше, так было безопаснее.

Но совсем избежать опасности не удалось. Однажды, проснувшись утром, Луиза услышала голоса двух мужчин, переговаривающихся поблизости, у входа в пещеру.

– Вроде в этой пещере она живёт, – говорил один голос. – Как выйдет – накинем сетку! Поймаем, доставим в институт, пусть изучают, снежная она женщина или нет!

Быстрее лани кинулась Луиза к запасному выходу, предусмотрительно выкопанному ею недавно. И через несколько секунд уже мчалась вниз по горному склону, невидимому для незваных гостей.

Добравшись до ближайшего ручья, умылась, сбросила с себя экзотическую накидку из листьев, расплела волосы, связала их узлом на затылке и, завернувшись в козью шкуру, прихваченную из пещеры, явилась в таком виде в высокогорное селение, облюбованное ею во время недавних прогулок. Луиза объяснила жителям селения, что она альпинистка, заблудилась в горах. Горцы накормили её горячей едой и выдали одежду – ватный полосатый халат и атласные шароварчики. В таком одеянии Луиза и добралась на ослике до ближайшего населённого пункта, где имелась почта, отправила мужу телеграмму: «Скоро прилетаю. Луиза».

И через день действительно очутилась в своей уютной квартире на Московском проспекте в Санкт-Петербурге, где комнаты были завалены книгами по археологии, истории, об альпинистах, камнями, обломками древней глиняной посуды, птичьими перьями, засушенными морскими звёздами – словом, всем тем, что составляет гордость любого путешественника, объездившего, исходившего пешком полмира.

Карта Луны, таллинский ликёр и лагман

– Наш благородный эстонец пригласил меня послушать стихи, – сказала я казашке, когда мы вернулись с Высших сценарных курсов в общежитие на Руставели и поужинали лагманной лапшой, присланной из Алма-Аты.

– Сходи, потом расскажешь, – кивнула она. – По крайней мере, он не пьёт по вечерам, как другие наши, особенно свердловские, посмотришь, что у него в комнате. Не ковры же и платки, как у нас, а что-нибудь другое! Всё-таки – прибалт!

Когда я постучалась в комнату на шестом этаже и вошла, её хозяин сидел за письменным столом, как обычно, в чёрном костюме и белой рубашке, перед ним на столе лежали исписанные листки бумаги. Он приподнялся и вежливо поклонился, будто мы встретились на дипломатическом приёме.

– Прошу садиться!

Я оглядела почти пустую комнату. Стол, два стула, кровать. На стене, над кроватью, заправленной серым казённым одеялом, висела голубоватая карта обеих сторон Луны.

На голом столе стояла бутылка таллинского ликёра сизого цвета и две крошечные рюмки.

В комнате был ледяной холод, дыру в окне закрывало одеяло.

– Разбилось стекло? – спросила я.

– Соседи, – кивнул он на стенку, – студенты Литинститута получили стипендию, отметили, ворвались, разбили окно и отправились драться дальше…

– Надо было сказать комендантше! – возмутилась я.

– Комендантша сказала, что стекла нет, будет на следующей неделе.

– Но как терпеть? Ведь сегодня минус семь!

– А вчера было ноль. Но, по-моему, это не интересно. Лучше я почитаю стихи.

Я кивнула.

Глуховатым медленным голосом человека, выздоравливающего после долгой болезни, он начал читать. Об электрических проводах, опоясывающих землю, о больших городах, где люди живут, как муравьи, об одиночестве, о вересковых полях где-то далеко-далеко, о вещих братьях-деревьях…

Я не шевелилась, смотрела на карту Луны. Чувствовала, что лунные моря и кратеры, впадины и возвышенности на чёрно-бело-голубой карте чем-то сродни этим волнам стихов, наплывающих на меня.

– Ты, кажется, замёрзла, – прервал он чтение, взглянув на меня. Взял в руки бутылку ликёра в сизой упаковке и налил в крошечную рюмку, стоящую на краю стола.

Я выпила, сразу стало горячо (о, сорокоградусная жара ашхабадской улицы, где мы шли этим летом с подругой Гультэч!).

– Продолжай, интересно! – заверила я.

Он продолжил чтение. Потом, отложив листы в сторону, стал говорить об острове Сааремаа, о Ливонии, в которую вторглись крестоносцы в тринадцатом веке, о том, как они уничтожали береговых, лесных, луговых языческих богов, как сжигали жертвенные рощи и вырезали из дерева человека-бога, на кресте… А что думаю я о кипчаках, о булгарах, о Золотой Орде? Наверное, тоже вижу во сне скачущих смуглых всадников на косматых лошадях, слышу их воинственные крики: «Ур-р, ур-р!!!» Знаю ли я, что на многих, казалось бы, совсем разных языках мира некоторые слова звучат одинаково…

Я сидела не двигаясь. Из окна дуло как из морозильника. Обратная сторона Луны придвигалась ко мне всё ближе.

Раздались крики, дверь со стуком открылась, и два пьяных студента, вцепившиеся друг в друга как сиамские близнецы, дошагали до кровати в углу комнаты, повалились на неё.

– Шаганэ ты моя, Шаганэ! – вскричал один из них.

– Тихо розы бегут по полям… – всхлипнул второй.

Потом оба поднялись и, обнявшись, покинули комнату.

– Каряк и якут с отделения переводчиков, очень Есенина любят, – пояснил эстонец.

Снова налил в рюмку ликёр, пододвинул мне и продолжил монолог.

Я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не стало ещё холоднее.

– Кажется, всё-таки ты мёрзнешь, – прервал он чтение, встал, подошёл к шкафу, вынул из него шерстяное одеяло и подал. – Завернись.

Я завернулась.

– «Ливли-ливли», так называли себя ливы, – сказал он. – По-моему, звучит музыкально. А чем ливское солнце отличалось от солнца наших дней? Чем отличалось солнце кипчаков от нынешнего?

Комната, казалось, заледенела совсем, потонула в сизом тумане. Я сидела в полном оцепенении. Лицо человека напротив меня было застывшим, бледным, но синие глаза, порой вскидывающиеся на меня, жили, мерцали, в них светился неукротимый огонь.

Я перевела взгляд на карту Луны, висящую на стене, на пятно между двумя впадинами.

Пятно вдруг зашевелилось, обозначились какие-то контуры, это был всадник на быстром коне с развевающейся гривой, мчащийся куда-то, множество всадников с саблями в руках мчались по лунному пейзажу, справа налево, с востока на запад… Это была лавина, орда, завоёвывающая просторы лунных земель, и ничто не могло остановить её, слышались усиливающиеся крики: «Ур-р! Ур-р!»

Раздался грохот, дверь в комнату распахнулась, на пороге комнаты стояла казашка в бордовом бумазеевом халате, оранжевом платке и домашних тапочках.

– К тебе приехали родственники из Уфы! – вскричала она. – Привезли мёд и баранину! – Чёрные соболиные брови её поползли вверх. – Но как вы тут сидите? Такая холодина! Северный полюс! Идём! – и она рывком схватила меня горячей рукой и потащила к двери.

– Большое спасибо, – пролепетала я, оглядываясь на хозяина комнаты, – за стихи, за угощение!

Через минуту мы были в своей тёплой комнате, увешанной золотистыми платками на стенах, с бордовым ковром на полу. Действительно, из Уфы приехала троюродная сестра, привезла мёд и баранину.

А потом мы, смеясь, ели горячий лагман с корейской приправой, пили чай с гречишным мёдом и молоком. Вечером родственнице постелили на полу, за письменным столом. Погасив верхний свет и включив лампочку с бумажным абажуром над изголовьем, я достала том «Тысячи и одной ночи», стала читать вслух. Мы с казашкой приучились делать это каждый день, чтобы, как она говорила, «отдохнуть от «жуткого» кино (мы в это время смотрели на курсах фильмы Хичкока), обрести гармонию и равновесие».

«Когда госпожа Будур услыхала слова Ала-ад-Дина, она упала без памяти от сильного горя, печали и страха за него, и Ала-ад-Дин брызгал ей в лицо розовой водой, пока она не очнулась…»

Во время чтения казашка несколько раз засмеялась.

– Неужели вы читаете это каждый день? – с недоумением спросила моя сестра, учившаяся в уфимском техническом институте.

– Это успокаивает, – объяснила ей казашка.

Утром, как обычно, мы проспали время подъёма. Чтобы не опоздать, выйдя из общежития, тут же подошли к такси, стоявшему возле дома, и сказали водителю, куда ехать.

Следом за нами из дверей общежития вышел эстонец, тоже направился к такси.

– Поедет отдельно, в своём такси, – сказала казашка, – держит дистанцию!

Пока ехали, за Савеловским вокзалом увидели красные транспоранты на серых стенах угрюмых зданий по обеим сторонам улицы. В Москве готовились к очередной годовщине Октярьской революции.

На Площади Восстания, где находилось здание курсов, его такси остановилось первым. Эстонец успел выйти из своей машины, подойти к нашей и открыть нам дверцу.

– Доброе утро! – вежливо улыбнулся он.

Мы тоже поздоровались и направились к дверям здания.

– Хочет показать, что он Европа, а мы Азия! – шепнула казашка.

– Нет, просто вежливый человек, он нам симпатизирует, – поправила я, – ему нравится, что мы тюрчанки, а он – лив.

– Что ещё за лив? – удивилась казашка.

– Раньше эстонцы назывались ливами.

Мы нырнули в тёмное здание курсов. Сегодня там должны были показывать фильм Микеланджело Антониони «Красная пустыня».

1970-е гг.

Ведьмы

Они встретились вечером на широкой улице среди громадных зданий в центре города, возле телеграфа, магазинов «Подарки», «Парфюмерия» и новой двадцатиэтажной гостиницы «Националь».

Одна недовольно постукивала маленькой лакированной туфелькой по громадной ступеньке у выхода из телеграфа, другая в такт ей водила бронзовой туфлей по неровному асфальту и щёлкала замочком сумочки.

– Мне надоел этот египетский зал, египетские статуэтки и льготные поездки в Сирию, Ливан, Египет! – сказала первая.

– А мне надоел бухарский Токи-Заргарон, самаркандский Шах-и-Зинда, Хива и Куня-Ургенч!

– Мне надоело разговаривать с Вильямом Сарояном, Абигом Авакяном, Мартиросом Сарьяном и Грантом Матевосяном!

– А мне надоел Басё, Акутагава Рюноскэ и «Тысячекрылый журавль» Ясунари Кавабата!

– Мне надоели Кижи, Норильск, дикий Уссурийский край и Камчатка!

– А мне надоел Лувр, Темза, синее небо Италии и площади Испании!

– Мне надоел этот центр, этот телеграф, универмаг, «Парфюмерия», «Подарочный» и это «Артистическое кафе»!

– И мне надоели! И мне!

В тот же миг со ступенек телеграфа взмыли вверх две ведьмы, одна поменьше, вторая побольше. Первая – в клетчатых брюках, в синей мохеровой кофте, с золотыми браслетами в ушах, носу и щиколотках, вторая – в вельветовом платье огненного цвета, бухарской вишнёвой безрукавке, чулках в резиночку и в стоптанных бронзовых туфлях со сбитыми каблуками.

– Где наше любимое капустное поле? – завопила первая, проносясь над тёмными крышами домов.

– Где наша любимая еда? – вторила ей вторая, отгоняя от себя и от своей подруги шёлковым платочком рвущиеся из бесчисленных дымоходов клубы дыма.

Через некоторое время они опустились на бархатное чёрное поле, на котором как чудесные аппликации сидели кочаны капусты. Они были ровненькие, кругленькие, цвета первого весеннего салата.

– Заходи слева! – закричала первая, снимая с плеча сумочку и засучивая рукава своей мохеровой пушистой кофты. Глаза её сверкали чудесным синим пламенем, щёки порозовели, она вырвала из земли большой кочан с краю, но о чём-то вдруг задумалась.

– Встретимся на середине! – донеслось с противоположного конца поля.

Отсюда казалось, что оранжевая бабочка с вишнёвым узором на крыльях опустилась на капустные грядки. И скоро звонкий хруст заполнил тишину этого быстро темнеющего осеннего вечера. Маленькие кролики с подрагивающими носами и то и дело раздвигающимися в неверной улыбке губами стояли семьями у краёв поля, наблюдая за этим равномерным уничтожением капустных грядок. Они убегали к лесу, к дороге, к себе домой, звали соседей на помощь, те прибегали, смотрели, но ничего нельзя было поделать… Совхозная кошка, вышедшая на охоту за разжиревшими за это лето воробьями, выскочила к капустному полю и остановилась, глядя стеклянными зрачками на двух реющих над землёй, над кочанами капусты ведьм, а потом фыркнула и понеслась что есть духу в совхозный коровник, где уютные душистые коровы жевали в тёплом полумраке почти свежее сено. Но даже здесь, сквозь тихое гудение электродоильных аппаратов слышался этот ужасный хруст.

Когда ведьмы покончили с капустными грядками, они подожгли чужую дачу, поймали седого козла с грязной бородой и заставили его признаться, что он был некогда стройным красивым юношей с тонким красивым голосом. Затем взобрались на две разлохмаченные ветлы и стали так громко петь и заливаться ведьминым смехом, что целое поселение воробьёв, весело снующих по огромной мусорной свалке позади совхозных полей, вдруг решило как можно скорее сняться с этого места и подобно другим приличным птицам отправиться на юг, в тёплые края. Потом обе ведьмы остановили электричку и разнесли по воздуху всех пассажиров по домам. «Потому что ведь лучше по воздуху, по чистому», – завывала в уши пассажирам первая. «Чем по ржавым, страшным рельсам», – подпевала вторая. А когда уже совсем стемнело, обе ведьмы встретились под дрожащими листочками преждевременно изъеденного жучками тополя, посмотрели друг на друга, окрест себя, на всю эту осеннюю развороченную природу и дружно вздохнули.

– Всё же мне, наверное, никогда не встретить человека, которым я могла бы действительно восхититься! – сказала первая, уронив руки и плечи и блистая своими чудесными, величиной с небо, глазами.

– А у меня, наверное, никогда не будет своей крыши над головой! – сказала со вздохом вторая.

Обе ведьмы посмотрели друг на друга, приблизились, обнялись, расцеловались и разлетелись в разные стороны: первая, меланхолично вздыхая, – в город из розового туфа и зелёных садов, где в домах живут спящие или бодрствующие загадочные люди с дугообразными бровями, где по улочкам бродят горбуны, карлики, красавицы и прекрасно одетые торговцы в лакированных туфлях, а вторая – в болота и туманные просеки пригородного района столицы, в двухэтажный дом с мезонином, верандой, садом, большая комната на первом этаже, топится дровами, пятнадцать рублей в месяц, без удобств…