У Хазия был тайный грех. Никому, никогда он о нём не говорил. Но сам никогда о нём не забывал и во время молитвы всегда просил Бога простить его за этот грех. Самое главное, грех был не в прошлом. Он был в настоящем. И, возможно, он будет грешен перед Богом и в будущем, до смерти. До судного дня. Хази ничего не мог поделать, чтобы избавиться от этого греха. Он продолжал грешить. Грех был такой – Хази очень любил свою жену. Любить жену ислам не запрещает, это даже хорошо, похвально. Но, как известно Хазию, ислам утверждает, что больше всего мусульманин должен любить Бога, а потом – родителей, жену, детей. Хази же точно знал, кого он любит больше всего на белом свете. Больше, чем Бога. Больше, чем свою жизнь. Дороже всех и всего ему была Хатима, его жена.

Хатима росла через улицу. Хази не помнит, когда в неё влюбился. Он всегда знал об их семье всё, как все деревенские – обо всех. Ну и росла в этой семье одна девчушка, и Хазию не было до неё дела. Но, надо сказать, до всей семьи дело было. Очень интересовала его эта семья. Просто все они, все члены этого семейства, сильно отличались от остальных деревенских. Все они были очень светловолосы и голубоглазы. Были, конечно, в деревне ещё светловолосые и светлоглазые люди, ну эти уж очень были белобрысы. К тому же их голубые глаза были такие большие, на поллица, издалека как будто кричали: «Смотрите, мы голубые, а не карие, и не зелёные, и не чёрные, как у вас! Мы – голубые!» К тому же ресницы и брови у членов этого семейства были гораздо темнее, чем волосы. То есть волосы светлые, а ресницы и брови – тёмные. Поэтому эти люди были очень красивы. Хази всегда с интересом всматривался в лица членов этой семьи, и нет ничего удивительного, что как-то всмотрелся и в неё, Хатиму.

Когда Хази был уже взрослым парнем, Хатима была ещё четырнадцатилетним подростком. Ходила без платка. Заметил Хази как-то, что красивая девчушка растёт. Длинные косы цвета зрелой пшеницы, большие голубые глаза, окаймлённые густыми тёмными ресницами, прямой маленький носик, нежные губы. Заметил один раз, и забыл. Через какое-то время опять заметил, отметил про себя: «Растёт. Красивая девушка будет!» и опять забыл. И так многократно. А потом, увидев в очередной раз, уже в платке, влюбился. Втайне стал мечтать, что женится на ней. Но были большие сомнения, что девушка достанется ему. У отца Хазия и в мыслях не было, чтобы женить младшего сына. Он мечтал о том, что младшенький совершит хадж. И Хази готовился. Вся семья готовилась к этому событию. Брат Абдулла не мог отделиться, пока Хази не вернётся – не было никакой уверенности в том, что он вернётся живым. Копили деньги, покупали Хазию одежду, сшили две пары сапог. В общем, готовили к путешествию. Как тут заговоришь о женитьбе?

Хази так и ушёл в Мекку, не поговорив ни разу со своей любимой девушкой. Знала ли она, что Хази влюблён в неё? Догадывалась, наверное. Потому что, когда молодые случайно встречались на улице, во все глаза смотрела на Хазия, нисколько не смущаясь и не стесняясь. В огромных голубых глазах, обычно немного грустных, при виде Хазия вспыхивали огоньки радости! Лицо становилось сияющим! Это Хази заметил! А ведь по шариату девушка должна проходить мимо мужчины, потупив взгляд! Посмотреть в глаза мужчине – грех! Оба это знали, а вот нарушали правила!

В путешествии Хази после каждого намаза молил Бога сохранить эту девушку ему. Вернувшись домой, первым делом спросил у родных, не выдали ли Хатиму замуж. Оказалось, не выдали. Немного придя в себя после мучительного похода, Хази послал свата в дом Хатимы. Родители девушки не возражали. Почитали никах, и Хази оказался женатым человеком.

Хатима оказалась очень тихой и скромной девушкой. Мужу не перечила, выполняла все домашние работы умело и быстро. Помогала Хазию, когда муж работал дома. Особенно много времени они проводили вместе поздней осенью и зимой. Муж готовил на заказ сбруи, шил сапоги, а Хатима сидела рядом. При тусклом свете керосиновой лампы Хатима обычно сидела рядом на стуле: шила, вышивала, пряла. Иногда, прижав тонкие пальцы правой руки к губам, как будто запрещала себе что-то говорить, подолгу молча смотрела на то, как работает муж. Хазию нравилось, что она рядом. Ему всё в ней нравилось: как она двигается по дому, как в задумчивости пальцы прижимает к губам, как улыбается застенчиво, как будто считает, что улыбаться – грех, да вот ей не удержаться. Его умиляло, как она зевает, как боится мышей и крыс, как высовывает кончик языка вправо, когда требуется особое усердие в работе. Ещё ему очень нравилось, что она краснеет каждый раз, если только муж подольше остановит на ней взгляд. Она вообще легко краснела. Ему нравилось то, что ей нравится сидеть рядом. Она не просто сидела, она радовалась тому, что они вместе, любовалась им. Он знал это. До него от неё доходили какие-то приятные, тёплые волны, он это чувствовал. От этого он был счастлив. Ещё старательнее работал. Молчал. Думал про себя, что очень постарается, чтобы Хатима была счастлива. Казалось, что так и будет. Что может помешать их счастью? Вот скоро ребёнок у них будет! Всё у них хорошо: есть дом, есть ремесло, они любят друг друга. Что ещё надо?

Через год после женитьбы Хатима родила мальчика. Ребёнок родился болезненным, слабым. Прожив месяц, вконец замучив Хазия и Хатиму, умер. Тяжело было молодым родителям. Смирились. Бывает такое, что сделаешь? Стали жить дальше. Только Хатима стала немного печальная, улыбалась реже и ещё более застенчиво, чем раньше. Хази заметил это, его сердце переполнялось жалостью к этому хрупкому безропотному существу. Старался быть нежным и внимательным. И снова родился в семье младенец. Снова – мальчик. Этот был здоров и крепок. Родившись, закричал громким истошным голосом, с жадностью хватал грудь. Хорошо спал, хорошо ел, хорошо рос, радуя счастливых родителей. Но прожил всего два месяца. Сгорел за один вечер непонятно от какой хвори. Плакали Хази и Хатима, но не роптали. Роптать, значит, проявлять недовольство Богом. Этого они позволить себе не могли.

Чтобы отвлечь жену от грустных мыслей, Хази предложил Хатиме научить её грамоте. Стал учить читать. Хатима оказалась очень способной ученицей. Она научилась читать Коран, прочитала те несколько книг, что были куплены у Хазия. Когда поехал на ярмарку за кожей, Хази привёз жене ещё несколько книг. Деревенские люди, узнав об этом, качали головами: многодетным семьям есть нечего, а эти позволяют себе баловаться книгами! Кто удивлялся, кто осуждал, а кто завидовал! Люди судачили. Но этого оказалось достаточно, чтобы люди стали приносить в дом Хазия книги, которые у них лежали дома. Кто – за небольшие деньги, кто – за починку сбруи, кто – за крупу. У Хазия и Хатимы крупа была – ртов всего два, не десять, как в некоторых многодетных семьях. Чаще всего приносили Коран, иногда – очень древние книги. Хази и Хатима не отказывали продавцам. Всё брали. Книг стало много. Хатима и Хази зимними вечерами читали. Это отвлекало от горя, да и интересно было. Им нравилось узнавать что-то новое.

Весть о том, что Хази выкупает книги, дошло и до соседних деревень. Люди, кто вынужденно – из-за голода, кто – за ненадобностью, продолжали приносить разные книги. Встречались книги и на русском языке. Как они попали в малограмотные татарские семьи – одному Богу ведомо. Некоторые были очень красочные, с иллюстрациями. Очень хотелось их прочесть. А никак! Хази неплохо знал русский язык, научился, когда совершал хадж. А вот читать по-русски не умел. В деревне никто не умел! Хази решил научиться. Задержался после весенней ярмарки на несколько дней у приятеля. Договорился с одним учителем, стал ходить к нему домой учиться.

Учитель, конечно, он кяфер, то есть не мусульманин, но ведь Хази у него только буквы узнаёт! Запомнил буквы, заплатил за обучение и уехал на лошади домой.

Дома вечерами кое-как научился читать. Стали с женой вместе читать русские книги. Хази переводил жене. Рассматривали рисунки, обсуждали.

Не знали ещё тогда Хази и Хатима, какие им предстоят испытания. Всего двенадцать детей похоронили они за два десятка лет. Двенадцать несбывшихся надежд. Двенадцать трупиков. От этого можно было сойти с ума. Но Хазию помогала вера. Он искренне, всей душой, верил в то, что ничто в этом мире не случайно. Если Бог даёт им такое испытание, значит, они должны всё это вынести. Было тяжело, но терпел. Он – мужчина. Он должен быть сильным. И удивлялся: как выдерживает столько горя такая хрупкая женщина, как его жена? Конечно, он поддерживал её, как мог. Они не ссорились. Бывало, что оба по нескольку дней молчали, потом всё как-то само собой проходило. Но никто не повышал голоса, никто никого не унижал. Жили дружно. Каждый раз, как только жена беременела, появлялась надежда на счастье, она росла с каждым днём, крепла с рождением и с ростом младенца. А потом случалось горе. Случалась смерть. Хатима терпела. Только становилась всё более молчаливой. Глубокие складки легли по уголкам губ. Всё реже смотрела в глаза другим, даже при разговоре, как будто испытывала чувство вины перед людьми. С каждым наступившим горем у Хазия в душе увеличивалось чувство жалости к жене. Была ли это жалость? Нельзя человека всё время жалеть. Жалость – чувство преходящее. Оно «остывает». Притупляется. А у Хазия чувство к жене не притуплялось. У него это щемящее чувство не проходило, а только росло. Поэтому Хази решил, что это любовь.

За это время, пока Хази и Хатима переживали личное горе, страну тоже колотило от бед и горя. Началась и закончилась война с Германией, случилась революция, установилась Советская власть. Был неурожай и голодный мор, в деревне прошли раскулачивание и высылка зажиточных односельчан в Сибирь, и, наконец, был создан колхоз в деревне.

Хатиме исполнился сорок один год. Самому Хазию шёл сорок шестой. Хази и Хатима оставили надежду иметь детей. Жили себе и жили, ибо надо прожить тот срок, который тебе отпущен Богом. Когда Хатима забеременела, ни муж, ни сама она не обрадовались. Подумали только: оказывается, испытания ещё не закончились. Но всё-таки в душе, не сразу, но постепенно, затеплилась маленькая, совсем крохотная надежда: а вдруг этот выживет? Так родился Кадим. Красивый мальчик с голубыми глазами, как у мамы. А родители в тупом отчаянии стали ждать смерти ребёнка. Невольно гадали: что случится на этот раз? Но как же хотелось, чтобы он жил! Родители молились, прося у Бога жизни для мальчика. А мальчик и не умирал. Прошёл месяц, два, три. Мальчик жил. Рос. Надежда родителей росла вместе с мальчиком. Прошёл год. Надежда крепла. Но страх оставался: до этого были у них случаи, что ребёнок умирал, дожив до полутора лет. Годик – это ещё не показатель.

Кадиму исполнилось полтора года, он стал что-то лопотать на своём языке. Мадьчик рос! Хатима иногда стала улыбаться, глядя на своего малыша. За многие годы Хатима улыбалась! Хази плакал, пряча слёзы, увидев на её лице улыбку, и горячо благодарил Бога за его милость.

Чем старше становился ребёнок, тем светлее становилось лицо жены, тем светлее становилось на душе у Хазия. Хази любил сына. Но больше всего на свете он любил свою жену, эту бедную страдалицу, Хатиму.

Кадим и Салим

Осень прошла. Наступила зима, многоснежная, красивая. Почти все мальчики научились читать по слогам, а Салим никак не мог запомнить все буквы. Он запомнил только три. Ему учёба давалась нелегко. С арифметикой дела обстояли не так плохо: с помощью своих пальцев Салим научился складывать и вычитывать в пределах десяти, а вот с буквами была просто беда. На уроках русского языка он тоже просто сидел, как чурбан. Для того, чтобы научиться русскому языку, надо было в первую очередь запомнить буквы. Мальчики тихонько посмеивались над Салимом. Кадиму было обидно за друга. Надо было что-то сделать, как-то помочь другу. Как-то он сидел дома за столом, глядя на алфавит, написанный им самим, и мучительно думал о том, как сделать так, чтобы Салим запомнил буквы. Вдруг его осенило: а что, если к буквам пририсовать что-то смешное? Выбрал несколько букв, к которым можно легко что-либо пририсовать. Каждую из них нарисовал на листочке отдельно, а потом стал придумывать. К одной добавил усы, к другой – хвостик, как у зайца, к третьей – растопыренные уши.

А тут и Салим явился – он каждый день заходит к Кадиму уроки делать. Считалось, что он приходит выполнять домашние задания. На самом деле сидел и смотрел, как Кадим пишет, и тяжело вздыхал. Вот и сегодня пришёл.

Кадим показал ему по очереди буквы-рисунки. Салим от души смеялся, рассматривая буквы. « Запомни, у какой буквы – что!» – повторял Кадим и показывал картинки много раз. Салим легко запомнил, у кого что нарисовано. А потом уже и без ушей и хвостиков эти буквы стал узнавать. Надо же, запомнил! Радости салима не было края. Никак не мог поверить, что он узнаёт эти буквы, и заставлял Кадима ещё и ещё раз показывать ему листочки и спрашивать, что за буква. Стал просить, чтобы Кадим и к остальным буквам что-либо приделал. Ему не терпелось научиться читать. Но Кадим сказал, что пока больше ничего не придумал. Он и вправду ничего не придумал. Ведь надо, чтобы было смешно. Чтобы запоминалось. Но теперь Кадим точно знал, как помочь другу.

В следующий раз он превратил несколько букв в сову, таракана и змею. Салим опять запомнил. Путался немного, но постепенно запомнил. Прыгал от счастья. Вот же, оказывается, он тоже может запоминать! А то все уже решили, что Салим глуп! Отец недоволен им, всё Кадима ставит в пример, и сёстры обзывают всякими обидными прозвищами.

Через две недели Салим знал все буквы. Стал читать по слогам простые слова. Наконец-то стал, как все. Это было счастье. Кадим тоже был рад. Теперь можно было по-настоящему делать уроки вместе. А потом с лёгким сердцем идти гулять. Кататься с горки на огромных санях. Но Салим теперь идти на горку не торопился. Видно, он, когда не умел читать, так завидовал ребятам, так сильно страдал, что теперь готов был сидеть часами и читать. Всё водил пальцем по книге и складывал буквы в слоги. Проявлял упорство. Кадим и не тащил его насильно. Он сам тоже любит читать. Только его книги потолще. В последний раз учитель дал ему книгу про путешествия Робинзона Крузо. Какие уж тут катания с горки, когда у тебя такая интересная книга в руках! И Кадим читал. Он бы и ночью не ложился, но папа тушил лампу. В темноте читать было невозможно – не видно букв. Приходилось терпеть.

Весной в классе ребят поубавилось – многие ушли на полевые работы. Двое мальчишек ушли пасти деревенское стадо. Салим и Кадим продолжили учёбу до мая. В мае и они перестали ходить в школу, потому что надо копать огород, помогать родителям по хозяйству. Можно было до осени забыть про книги и про учёбу, что некоторые и сделали. Но Салим и Кадим уже полюбили чтение. Им не хотелось расставаться с книгами. Тем более, их у отца Кадима было много. Читай, сколько хочешь. Теперь мальчиков ругали за то, что они читают, вместо того, чтобы заниматься домашними делами. Поэтому приходилось прятаться. Сделал, что просят, и спрятался. Читаешь до тех пор, пока не найдут, навесят тумаков и дадут следующее задание. Быстренько бежишь выполнять. Сделал, что надо, и опять читаешь. Лучше всего под это дело подходит сеновал. Там и книгу легко можно спрятать – в сено. Не промокнет, если дождь пойдет. И лежать можно, когда читаешь. Красота! И, самое главное, мама обычно в сеновал не поднимается, а только голову просовывает в дыру, встав на лестницу, когда ищет тебя. Увидев Кадима на сеновале, только ругается, а дать подзатыльник не может – не достать. К тому времени, когда спустишься с сеновала, она уже остыла. Тем более, сын имеет виноватый вид и выражает полную готовность выполнить её задание. И выполняет. А потом – опять на сеновал. Или – за амбар. Там тоже есть подходящее укромное место.

Иногда мальчиков отпускали на речку. Салим хорошо плавал, его научил отец. «Вот бы научиться плавать, как Салим!» – часто думал Кадим, перебирая руками по каменистому дну реки возле берега и громко шлёпая ногами по воде. Со стороны, как думалось Кадиму, ни у кого не возникало сомнений в том, что он плывёт. Просто плавает у самого берега. Но самому отчаянно хотелось заплывать так же далеко, как Салим, широко разбрасывая руки, как настощий мужчина! Но Кадим не знал, как научиться этому непростому делу.

Как-то Салим предложил научить его плавать. Кадим с радостью согласился. Салим затащил Кадима на себе довольно глубоко и сбросил в воду. Сам уплыл. Кадим стал отчаянно барахтаться. Уходил на дно, захлебываясь. Наглотался воды, стал тонуть. Тут подплыл Салим. Схватив его за руку, потащил к берегу. Обрадовался Кадим, что не утонет, успокоился и стал грести руками. Удивился, что вода держит, если не барахтаться. Крикнув другу: «Отпусти! Я сам!», – раскинул руки и лёг звёздочкой, опустив лицо в воду и разглядывая широко открытыми глазами камни на дне. Это было удивительно – он не тонул! Вода держала! Научил-таки, Салим Кадима плавать!

Прошло лето. Стремительно приближался новый учебный год. По деревне распространился слух, что приехала новая учительница по имени Джихан. Говорили, что она коммунистка. Мальчиков второго класса будет учить она. А первоклассников будет учить Юсуп абый. Для новеньких правление колхоза выделило избу недалеко от настоящей школы. Мальчики уже свыклись с тем, что дом Хисматуллы – это их настоящая школа. Также в их представлении только Юсуп абый был настоящим учителем. Они никак не могли представить себя учениками другого учителя, да к тому же какой-то женщины. С волнением стали ждать наступления первого сентября.

«Враг народа» Хази

В последних числах августа поздно вечером, когда во многих домах уже люди легли спать, к воротам Хазия и Хатимы подъехала пара лошадей с тарантасом. Хази услышал звук остановившейся повозки, храп загнанных лошадей. Сердце ёкнуло. Понял – это за ним. Не стал подходить к окну. Не стал подниматься со стула, продолжая сидеть. Страх затмил сознание. Задрожал всем телом. Неторопливо оглядел всё вокруг. Понимал, что в последний раз видит свой дом, жену Хатиму, сына Кадима. Хатима тоже насторожилась и с тревогой смотрела на Хазия своими всё ещё огромными и всё ещё красивыми голубыми глазами. Острое чувство жалости к ней пронзило сердце Хазия. Как мало было радости в её жизни, и как много горя! Как часто бедная женщина расставалась навсегда со своими любимыми людьми! Сейчас ей предстояла очередная разлука – на сей раз с мужем. Сможет ли она вынести это горе?

Кадим ничего не услышал, увлечённый делом. Он что-то мастерил ножом из дерева в углу, недалеко от отца. Кончик языка высунут, точь в точь как у матери. Его семилетний сын. Кто знает, что с ним будет, когда заберут Хазия? Сможет ли он выжить в этом страшном мире? И на что будут жить эти двое, когда заберут Хазия? Хатима не может работать на колхозном поле – здоровье у неё плохое, да и старенькая она, а Кадим ещё слишком мал. От чувства безысходности Хази низко опустил голову и замер.

В сенях загремели. Широко распахнулась дверь. Зашли трое. Все трое с оружием, отметил про себя Хази. Не поздоровались. Встали в дверях, широко расставив ноги. Один достал из кармана бумажку и стал читать. Это было постановление на арест. Хазия обвиняли в антисоветской пропаганде. Тот самый, кто читал бумагу, велел одеться. Хази неловко поднялся. Стул с грохотом упал набок. Застывшая от ужаса Хатима закричала и бросилась к мужу. Но один из мужчин ловко перехватил её и грубо толкнул к печке. Хатима отлетела и как бы прилипла к печке. Так и стояла, прижав расставленные в стороны руки к печке и глядела на всё происходящее широко раскрытыми глазами. Хази посмотрел на сына. У Кадима в глазах был страх. Он застыл с ножиком в руке. Тот юркий мужчина быстро подбежал к мальчику и выбил из его рук ножик. Он полетел куда-то в угол.

Хази медленно пошёл одеваться. Надел бишмет, нахлобучил на голову шапку. Один из мужчин завязал ему руки сзади. В это время Хази долгим взглядом посмотрел на жену, а потом – на сына. Знал, что прощается с ними навсегда. Двое мужчин с двух сторон схватили Хазия и стали тащить к выходу. Тут тот самый юркий мужчина подскочил к тому, кто зачитывал бумажку и спросил, сощурив глазки: «А книги?» «Вот ты и вынесешь!» – ответил мужчина, и вытолкнул Хазия на улицу. Взяв с двух сторон под руки, Хазия повели к тарантасу. Сначала забрался один из мужчин, потом велели забраться Хазию. С завязанными руками забираться на тарантас было трудно. После двух неловких попыток, получив прикладом по голове, Хази всё-таки забрался. Последним на тарантас забрался мужчина, читавший бумагу. Хатима и Кадим вышли к воротам и молча встали. Юркий мужчина вынес в охапке книги из дома и кинул их под ноги трёх мужчин, на дно тарантаса. Потом он ещё раз побежал в дом. Вынесенные книги снова бросил тут же. Побежал снова. Бегал туда и обратно до тех пор, пока не вынес все книги. Пока не завалил ноги мужчин в тарантасе. Потом сам запрыгнул на козлы, и тарантас резко дёрнулся. Зажатому между двумя мужчинами в тесном тарантасе Хазию не удалось ещё раз, совсем уж в последний раз, глянуть на жену и сына – на самых близких и дорогих людей на свете. Он опустил голову на грудь и беззвучно заплакал. Молиться не хотелось. Да, теперь у него, наверное, будет достаточно времени для молитв.

Хатима и Кадим долго стояли у ворот. Не могли поверить, что всё это произошло наяву, с ними. Не понимали, что это было. Не знали, что им теперь делать. Совсем стемнело, а они продолжали стоять. Горе и отчаяние сковали их. Но вечно так стоять нельзя. Живые люди рано или поздно возвращаются в настоящую действительность, как бы не было велико их горе. Первым пришёл в себя Кадим. Он подошёл к маме, обнял её и громко заплакал. Хатима, обняв мальчика, увела в дом. Ворота остались открытыми. Через какое-то время их закрыл кто-то из подсматривающих в щели заборов соседей. Возможно, им было жаль Хатиму и Кадима. Это была их помощь. Но, возможно, ворота закрыли из-за того, что деревенские люди терпеть не могут, когда они остаются на ночь открытыми. Непорядок!

Хатима и Кадим лампу зажигать не стали. И спать не ложились. Сидели всю ночь на сундуке у двери, крепко обнявшись. Кадим плакал. Хатима гладила его по голове и молчала. Она перебирала в уме события своей жизни. Спрашивала невидимого Бога: не слишком ли много испытаний за такой небольшой срок, как её жизнь? Но внутри кто-то строго сказал: «Нельзя роптать на Бога!» Хатиму этот голос только подстегнул: «Не слишком ли много испытаний на меня одну?» На сей раз голос молчал. Тогда Хатима сказала тому невидимому: «Бог, я больше не верю, что ты есть! Если б ты был, ты не мог бы быть таким жестоким. Я больше никогда не буду молиться тебе. Накажи меня, если хочешь, за это. Я уже столько вынесла, что ничего не боюсь! Ты не сможешь мне доставить больше боли, чем я вытерпела. Я теперь – безбожница!»

Высказавшись беззвучно, немного успокоилась. Хотелось рыдать в голос, кричать, что есть сил, упасть на пол, бить руками и ногами, колотить всё, что подвернётся под руку. Но этого делать было нельзя. Рядом сидел Кадим, крепко прижавшись к маме. Нечего ребёнка пугать. И Хатима терпела.

Под утро Кадим уснул. Хатима переложила ребёнка на лавочку и сама, упав тут же на пол, разрыдалась.

С этого дня деревенские люди, даже соседи, перестали заходить в дом Хазия. Они теперь обходили его дом. Даже родственники перестали навещать Хатиму и Кадима. «Хази – враг народа, он был против Советской власти. Так будет со всеми теми, кто ведёт антисоветскую пропаганду! » – объявили на собрании члены правления колхоза деревенским людям. Счетовод объявил, остальные кивали. На этом собрании Хатима сама не была. Она никогда в жизни ни на какие собрания не ходила. Ей об этом через забор шёпотом рассказала мама Салима Мафтуха апа, поздно вечером подозвав к забору вышедшую на двор женщину.

Салим теперь тоже не заходил к Кадиму.

– Вашего уже забрали. Его не вернёшь. А так, чего доброго, и нашего заберут. Поэтому уж вы не сердитесь. С вами теперь опасно общаться, – шёпотом говорила в щель Мафтуха. Хатима молчала. Да. Опасно. И нечего людей подвергать риску. Ну что ж, будут жить одни, ни с кем не общаясь.

Первого сентября Кадим пошёл в школу не с Салимом, а один. Зашёл в класс и сел на своё место за первой партой. Молча сидел один, когда все галдели, разговаривали между собой, рассказывали друг другу, как прошло лето.

Появилась учительница. Крупная женщина, внешностью чем-то сильно напоминающая лошадь. Одета она была в чёрное суконное платье с белым воротником. В руках держала длинную палку, как узнали ребята потом, указку. Она прошла к учительскому столу. Все замерли. Она назвала себя. Сказала, что к ней надо обращаться Джихан апа. Также сказала, что терпеть не может тупых и ленивых. Она будет таких строго наказывать. С гордостью сообщила, что она коммунистка, а также атеистка. Потом вдруг резко и совсем неожиданно спросила:

– Кто здесь сын врага народа? Все молчали. Она повторила вопрос более грозно:

– Кто здесь сын врага народа? Кадим, оглянувшись назад, увидел, что все глаза уставлены на него. Тут только до него дошло, что речь идёт о нём. Кадим встал. Джихан апа посмотрела на него с лютой ненавистью и сказала, не разжимая зубы:

– Пересядь за последний стол! И чтоб тебя было не видно и не слышно!

Кадим пересел. Он понял, что он – не такой, как все. На нём клеймо. Отныне он – сын «врага народа».