4 степень

Она вошла, совершенно мертвая. Увидела, что нет свободных мест, и обратилась к администратору. Та лишь покачала головой, давая понять, что ничем помочь не может. Тогда женщина снова заплакала. Она умоляла администратора посадить ее хотя бы на полу, всего на десять минут.

–Вы можете сесть за мой столик, если я не помешаю вам, – вдруг, сама того не ожидая, выпалила я.

Женщина улыбнулась. Администратор удивленно посмотрела на меня.

–Спасибо вам огромное, – сев напротив меня, сказала женщина.

–Это ничего, – улыбнулась я.

–А я вам не помешаю?

–Нет, что вы. Почему вы плачете?

–Я сегодня вышла из тюрьмы.

Я широко раскрыла глаза, но потом постаралась скрыть свой шок и удивление.

–Вы по-прежнему хотите, чтобы я сидела рядом с вами? – помолчав, спросила она.

–А разве в тюрьме сидят какие-то другие люди?

Она улыбнулась.

–Я хочу вам рассказать, что случилось. Я могу вам рассказать? Мне больше некому. У меня никого не осталось. А я должна рассказать, я просто не могу больше об этом молчать.

Я замолчала, лишь легонько кивнула головой.

–Его звали Фридрих. Он был совершенно некрасив, непривлекателен, неостроумен, вообще неуместен всегда. Он работал здесь, официантом. Каждый день я приходила сюда выпить чашечку кофе с круассаном, я работала здесь недалеко. Он приносил мне его, каждый раз только он. Я это заметила почти сразу, потому что он вызывал у меня отвращение. Мне не нравилось пить из чашки, которой он касался. Но я все равно пила. Как-то вечером мы вышли с ним из кафе одновременно. У него закончился рабочий день, а я просто вышла на улицу покурить. Не люблю курить в помещении, это не то. Он попросил у меня сигарету, я нехотя протянула ему одну. Сразу, как только он затянулся, я поняла, что сигарета в его руке появилась совершенно случайно. Он спросил, как меня зовут, и почему я прихожу именно в это кафе. Я поверхностно отвечала, потом выбросила сигарету и вернулась за свой столик. Примерно через полчаса я собралась уходить, а когда вышла из кофейни – он стоял там же, как будто и не сдвинулся с места. Я быстро отвернулась и пошла прочь, а он оказался на редкость настойчивым. Как и хотел, он проводил меня до дома, но ничего большего я ему не позволила. На следующий день я не пошла пить кофе туда, Фридриха в моей жизни становилось слишком много, а мне от этого хотелось блевать. Но он не собирался сдаваться. Оказывается, он уже узнал, где я работаю, к тому же, он знал, где я живу. Я сама допустила оплошность. Он встречал меня после работы каждый день и провожал до дома. Как-то в пятницу он пригласил меня выпить в какой-то дешевенький бар. Я согласилась только потому, что была пятница, и у меня не было больше никаких планов на этот вечер. Я, зачем-то, напилась. Мы провели эту ночь вместе, а утром я в ужасе сбежала. Я не знала, что может быть так! Он не был мне нужен, я его не любила, он даже мне не нравился! Я ненавидела его голос, его манеры, я ненавидела, когда он волновался за меня, когда звонил каждые пять минут. Но, несмотря на все это, я так жутко его хотела, что готова была прогрызть стену зубами, если он за ней, если он будет со мной именно сейчас. Я уходила, я прогоняла его, я правда не нуждалась в нем! Но все мое тело просто горело, взрывалось тысячами осколков стекла внизу живота, стоило мне только представить, как он овладевает мной. Так продолжалось чуть больше года, а потом я убила его. Я больше так не смогла. Убила его через две минуты после того, как он кончил в последний раз. Ты думаешь, я ненормальная? Я тоже так думала. Я сама позвонила в полицию, сама рассказала им все. Они тоже думали, что я больная. Но экспертиза показала, что я абсолютно вменяема. И я отсидела свой срок от первого до последнего дня. И теперь я не должна ему больше. Я заплатила себе за его смерть. Винишь меня? Я тоже себя винила. Сегодня я нашла на кладбище плиту с его именем. Его кремировали. Видишь эту урну? Это он. Он теперь всегда будет со мной. Не спрашивай, как я достала ее, не то меня посадят еще лет на десять. Знаешь, я сегодня, там, на кладбище, нашла газетную вырезку, мне так понравилось то, что там было написано. Вот, послушай, – достав из кармана кусок бумаги, сказала она, – Слабым быть проще, никто твою слабость проверять не станет. А вот когда ты сильный… всем хочется узнать, сколько же ты сможешь выдержать. И им всегда будет казаться, что ты можешь вытерпеть все. Никто не будет считать себя виноватым, никто не будет просить прощения, ты же сильный, а, значит, тебе не бывает больно. Это сказала какая-то Джейн Франс. Я ее не знаю, но она мне уже нравится. Я очень виновата, да?

Я молча смотрела на свою чашку кофе.

–Как вас зовут? – спросила я.

–Натали Лебон. А вас?

–Джейн Франц, очень рада с вами познакомиться. А почему вы заговорили со мной по-английски, когда сели за стол?

Она, раскрыв рот, смотрела на меня.

–Так это вы… я… просто вы не похожи на француженку. Мы не бываем так красивы и так приветливы с посторонними женщинами.

–Правда? знаете, я вас не виню. Вы хотите выпить?

–У меня нет денег, я пришла сюда просто, чтобы вспомнить.

Не слушая ее, я заказала две порции виски.

–Я хочу выпить с вами, Натали. В конце этой недели я улечу в Нью-Йорк и не думаю, что вернусь сюда в ближайшее десятилетие. Поэтому нужно выпить сегодня и сейчас. Выпить за Фридриха и за всех, перед кем мы виноваты, вы согласны?

Она улыбалась и смотрела на меня.

–А кто вы, раз ваши слова печатают в газетах?

–Я – глупая модель.

–Глупая… глупый человек никогда не признает этого.

–А я настолько глупа, чтобы это признать.

Она смеялась. Мы выпили с ней по бокалу виски, я попросила счет, оставила деньги и, пока она была в уборной, сунула несколько купюр в карман ее поношенной кофточки. Мы попрощались. Я оставила ей свой телефонный номер, она обещала позвонить, если вдруг каким-то чудесным образом окажется в Америке. Или просто так, когда станет тоскливо. Когда я проходила около окна, у которого мы сидели, она держала в руках деньги, которые я тайком ей оставила, и плакала. В одной руке держала деньги, а в другой – ту вырезку из газеты. А перед ней – урна с прахом Фридриха. Я поймала такси и уехала прочь.

–Почему ты не отвечала на звонки? – испуганно спросил Дэвид, когда я вернулась.

–Прости, я встретила удивительную женщину. И мне не хотелось, чтобы наш разговор прерывался. Бывают такие разговоры, которые нельзя прерывать, понимаешь? Когда говорят о боли, о смерти, нельзя останавливать человека.

–Господи, почему же все хотят поговорить с тобой о боли и смерти. Как ты себя чувствуешь?

–Я чувствую себя странно. Мне ее жаль, очень жаль. Она сидит сейчас в кафе с урной в руках. А в урне – прах ее любовника, которого она убила.

–Убила?!

–Кажется, я не в силах сейчас рассказать тебе об этом. Но только не вини ее.

Он поцеловал меня в лоб, я прижалась к нему сильнее.

–Скорее бы вернуться в Нью-Йорк. С этим городом у меня теперь связано столько, что невозможно каждый день находиться здесь. Столько боли в этом милом Париже. А говорят это город любви. Какая чудовищная ложь.

–Ты слишком близко все принимаешь к сердцу, но я рад, что ты такая. Нет, я не рад, я счастлив.

–Я… я не хочу, чтобы ты уходил! Я не хочу, чтобы ты оставлял меня одну, когда мне холодно. И не слушай меня, когда я тебя прогоняю, вообще никогда меня не слушай. А если вдруг прислушаешься – делай все наоборот. Даже если я скажу, что не люблю тебя, ты мне не верь и люби, сильно, как ты умеешь, а потом и я научусь.

Он помолчал, а потом улыбнулся и сказал:

– Я всегда буду приходить, и ты всегда будешь точно знать, что у тебя есть я. И неважно, что, возможно, у меня тебя не будет. Я-то у тебя буду всегда. Разве, этого мало?

–И я у тебя буду. Всегда. Ты всегда знай, что я у тебя есть, что бы я не говорила. Я много говорю, я сейчас замолчу. Я хочу чай с мятой, выпьем чаю с мятой? Я расскажу тебе про Фридриха и Натали, пойдем?

Он поцеловал меня, и я вдруг поняла, что чувствовала Натали к Фридриху. Это невероятное, неудержимое желание близости. Только вот я к тому же люблю и его глаза, и его голос, и его манеры, и его мозги, я люблю его полностью. «Так продолжалось чуть больше года, а потом я убила его. Я больше так не смогла. Убила его через две минуты после того, как он кончил в последний раз».

–Джейн! где ты была? Я соскучилась! – подбежав ко мне, кричала Эва.

–О, моя маленькая, а что, дядя Дэвид не развлекал тебя?

–Развлекал. Мы испекли пиццу для тебя, как моя бабушка. Он сказал, что, когда ты придешь, тебе обязательно нужна будет бабушкина пицца.

–Дядя Дэвид очень умный, правда? он всегда все знает. Пойдем, попробую бабушкину пиццу. Вы ведь съедите ее со мной? Жаль, что папа на работе, он бы тоже не отказался, но мы оставим ему пару кусочков.

–А мы испекли две пиццы, тебе и папе! – улыбаясь, сказала Эва.

Мы с Дэвидом взяли ее за руки, и все вместе пошли на кухню, есть бабушкину пиццу. Он был прав. Только Эва могла сейчас меня успокоить. Только она, со своими рассказами о бабушке, собаке Марии и пицце, которую она научилась делать.

Она плакала, когда мы прощались в аэропорту. Мне не хотелось ее обманывать, я не хотела говорить ей, что мы с Дэвидом едем за покупками или еще что-то в этом роде. Гюстав был согласен со мной, и Дэвид тоже.

–Почему вы так быстро улетаете? Вы не вернетесь больше, как мама и дедушка? – вытирая слезы, спрашивала она.

–Что ты! Конечно же, мы вернемся! Мы еще сто раз вернемся, и ты сто раз прилетишь к нам в гости, я познакомлю тебя со своей бабушкой и Майклом. Ты научишь их готовить свою фирменную пиццу, а я снова испеку для тебя вафли. Мы обязательно увидимся! Ты только не плачь. Папа не любит, когда ты плачешь, помнишь?

Она вдруг заулыбалась, широко-широко! И из-за этого захотелось плакать мне.

–Я не хочу расстраивать папу. Дядя Дэвид! Женись на Джейн, я разрешаю тебе жениться на ней, она тебе больше подходит, чем я.

–Как же так, принцесса! Ты так легко сдаешься? – подыгрывал Дэвид.

Мы все засмеялись.

–Спасибо, Гюстав. За все. Я так тебе обязана, что даже не могу это описать словами. Просто… все, что сейчас происходит в моей жизни – благодаря тебе. И если когда-нибудь тебя начнут терроризировать журналисты – ты позвони мне, я с ними договорюсь, – подмигнув, сказала я.

– Все было бы проще, если б люди могли забывать самое важное. Я выучил эти слова наизусть. Я удивлен, но ты многому меня научила. А самое главное – ты научила меня ценить то, что у меня есть сейчас, а не то, что когда-то было. И не нужно меня благодарить. Просто приезжайте снова, это будет самой лучшей благодарностью.

Мы обнялись, они с Дэвидом пожали друг другу руки, Эва молча вытирала слезки, я поцеловала ее в лоб.

–Джейн, как ты думаешь, а мама точно никогда больше не прилетит? – прошептала она мне на ухо.

Я быстро стерла внезапно скатившуюся слезу и улыбнулась ей.

–А разве она не прилетает к тебе во сне?

–Откуда ты знаешь? – удивилась она.

–Моя мама тоже улетела. И мама Дэвида. Они прилетают к нам только ночью, во сне, когда нам очень-очень хорошо. Она целует твои щечки?

–Целует. А твоя мама целует твои?

–Целует. Сначала правую щечку, а потом левую. Только не спрашивай об этом папу, а если захочешь поговорить – звони мне, скажи папе, что хочешь мне позвонить и позвони. Только не забудь! Я буду ждать.

–Папа расстроится, если я спрошу у него. Он всегда расстраивается, когда я спрашиваю о маме. Бабушка говорит, что мужчины слабые. Она права, наверное.

Я засмеялась. Снова обняла ее. Мы ушли. Я обернулась, Гюстав сидел на корточках, а Эва целовала его щеки. Сначала правую, а потом левую. Я крепче сжала руку Дэвида. Тяжело прощаться.

–О чем все-таки вы секретничали? – снова спросил он, когда мы сели в самолет.

–Если я скажу тебе – я заплачу. Но я хочу сказать, а когда скажу, ты обними меня, ладно? Она сказала: как ты думаешь, а мама точно никогда больше не прилетит? Дэвид, она ведь верила, что мама прилетит. Она ведь в это верила.

Он замолчал. Сразу после взлета я крепко заснула на его плече.

Меня разбудил громкоговоритель.

–Дамы и господа. Мы пребываем в Нью-Йорк, в аэропорт Кеннеди. После посадки просьба оставаться на местах до выключения светового табло. Местное время три часа пятьдесят две минуты. Температура воздуха двадцать один градус по Цельсию или семьдесят по Фаренгейту. Спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании. Надеемся на скорую встречу.

Никогда не думала, что буду так рада это слышать. Я, наконец, возвращаюсь домой. Как странно, что я чувствовала это. Домой. Не в Сиэтл, а в Нью-Йорк.

–Счастливая, – улыбнулся Дэвид.

–Почему?

–Проспала весь перелет. А я лишь вздремнул немного.

Я молча поцеловала его.

–Тебя отвезти домой? – неуверенно спросил Дэвид, когда мы сели в машину.

–А куда бы ты хотел меня отвезти? – совершенно серьезно спросила я.

–Едем на 5-ую авеню! – уверенным голосом сказал Дэвид водителю.

Я улыбнулась и прижалась к нему ближе. Если сказать честно, я ненавидела это время суток. Когда уже не ночь, но еще не утро. Когда не светло, и не темно. Скоро новый день. Не люблю чувствовать, что он только-только начинается. Мне проще, когда он уже в самом разгаре. Поэтому, наверное, я так долго сплю.

Май. Мой когда-то любимый, но теперь трагичный, май. Прошел год. Их нет со мной уже целый год.

–Ты уверен, что хочешь полететь со мной? – в сотый раз спрашивала я Дэвида.

–Джейн, мы же договорились, помнишь? Ты познакомишь меня с мамой, мы подарим ей много-много бордовых, сочных роз, помнишь?

–Конечно, помню, – с тенью улыбки на лице отвечала я.

Отец ждал нас. Я не думала, что когда-нибудь настанет тот день, где он будет ждать меня. Я не сразу решилась поехать. Меня уговаривали сразу трое: бабушка, Дэвид и Майкл. Ну, и Эва, по телефону, за тысячами километров от меня. Она была поразительно мудра, она мне говорила такие вещи, после которых я еще несколько часов не могла прийти в себя. В принципе, после ее слов я и решилась окончательно.

–Джейн, а если ты не поедешь, ты не боишься того дня, когда ехать туда у тебя вообще не останется причин?

Это сказала мне она. Я не знаю, как эта мысль залезла в ее голову, почему она родилась в ней, как она понимала все эти взрослые проблемы? Она вообще часто меня поражала. Например, в день своего первого звонка она сказала: «Папа никогда не признается тебе, что скучает. А я признаюсь тебе за двоих и поцелую в обе щечки, можно?». Потом она позвонила мне ночью. Это, наверное, единственное, что она не до конца понимала: часовые пояса. Но я не сказала ей, что она меня разбудила. Я и не спала. В тот вечер я вернулась из Лос-Анджелеса, у меня там было назначено несколько встреч. Мы не виделись с Дэвидом целую неделю. Понимаете, о чем я? Вот поэтому я и не спала. Она рассказывала мне о книгах, которые читает, о платьях, которые купил ей отец, и о снах, в которых к ней «прилетает» мама. Чаще всего она рассказывала мне свои сны. А потом, в конце разговора, она сказала: «Вам с дядей Дэвидом нужно завести ребенка. Подумайте об этом прямо сейчас! А если родится мальчик – назовите его Антуан. Папе очень нравится это имя, мне тоже. Только у него на это есть какие-то причины, о которых он мне не говорит. Тебе нравится имя Антуан?».

В ту же ночь случилось и еще кое-что.

–Я люблю тебя, – после некоторого молчания сказала я.

–А я… я хочу на тебе жениться. Я так сильно еще ничего не хотел. И вообще. Все, чего я сильно хотел, было связано с тобой. Я никогда так много не плакал. Я вообще не умел плакать раньше! Но ты не подумай, это не плохо, это лучшее, чему ты меня научила – не бояться слез и всегда плакать, если хочется. Я очень хочу, чтобы ты согласилась, я очень хочу увидеть тебя в свадебном платье, обязательно белоснежном, как твой Маленький принц.

–Если я соглашусь – обещай мне одну вещь, – перебила я.

–Какую?

–Не передумай на мне жениться.

То была наша самая лучшая ночь. Даже Эрик никогда не был таким в постели. Я не знала, что бывает столько нежности, я не знала, что я буду переживать такие моменты, когда все тело будет разрываться от желания.

Я очень волновалась перед знакомством Дэвида с папой. Дэвид знал о нем слишком много и слишком много плохого. Я не хотела, чтобы это как-то повлияло на его отношение к нему.

–Кажется, ты волнуешься больше, чем я. Все будет хорошо, эй, слышишь? – говорил он.

И вот этот день настал. Мне казалось, я забыла, как он выглядит, забыла, как говорит и забыла, как мне говорить с ним. Он встретил нас в аэропорту. Я издалека заметила, как он волнуется и перекатывается с одной ноги на другую. В руках у него был знакомый пакетик: мои любимы сладости.

–Джейн, – совсем тихо произнес он, когда мы подошли.

–Привет, пап, – пытаясь скрыть волнение, сказала я.

–Добрый день, мистер Франс, я Дэвид.

–Я как будто знал вас всю жизнь, из-за газет, разумеется, – усмехнулся папа.

Свершилось. Они пожали друг другу руки. Я незаметно выдохнула.

По дороге домой я молчала. Отец с Дэвидом обсуждали какие-то свои дела, а я смотрела в окно и вспоминала. Моя школа, любимый магазин, дом Лили, с которой мне изменил Энди, дом Меган, от которой я уехала в тот вечер. Для меня теперь ужасный дом, это в нем все произошло. Наконец, мой дом. Я уже и забыла, что он мой.

–Ну вот, приехали, – остановив машину, сказала папа.

Я молча вышла и прошла по дорожке к дому. Быстро открыла дверь и поднялась в свою комнату. Я хотела точно убедиться, что это со мной происходило, что все это мне не приснилось. Но больше всего я хотела убедиться, что отец ничего в ней не изменил. Не оторвал фотографии с потолка, не выкинул мои письма, не выпил коньяк из моей полочки в ванной. Что все осталось так, как было.

Я вошла в свою комнату и на коленках доползла до коврика перед кроватью. Легла на спину, смотрела на потолок и плакала. Все фотографии были на месте, все, что я приклеила, а в свободных местах были приклеены мои фотографии из журналов и газет. Фотографии с Дэвидом, с Гюставом, с Фредериком, с Мирандой. Я не услышала, как вошел Дэвид. Он лег рядом со мной и молча смотрел в потолок. Потом крепко сжал мою руку. Мне было нужно, чтобы меня сейчас крепко держали за руку.

–Ты такой представлял мою комнату? – шепотом спросила я.

–Отведи меня в свою ванную. Я хочу сесть на пол в твоей ванной, можно? Или это слишком личное?

–Ты и есть мое «слишком личное». Я пока не готова туда войти, дай мне немного времени.

Я встала, подошла к своему письменному столу, достала из полочки прямоугольную коробку.

–Здесь… здесь вся моя боль. Это мои письма. А вот прядь волос. Я же рассказывала тебе, как однажды утром отрезала ее?

Он молчал.

–Я хочу на кладбище. Прямо сейчас. Ты поедешь со мной? Мы купим цветы?

–Ты уверена?

–Да. Я хочу сейчас. Ты спускайся вниз, дай мне две минуты.

–Хорошо.

Я снова открыла коробку, какое-то время просто смотрела на сморщенную от воды бумагу. Во мне вдруг откуда-то взялась невероятная сила. Я совершенно спокойно открыла дверь в ванную, зашла туда с этой коробкой, включила воду, достала с полки коньяк, сигареты и бритву. Села на пол. Я читала одно письмо за другим. Читала, читала, читала. Я не могла поверить в то, что могу вот так спокойно читать их, при этом не выкуривая пачку сигарет и не выпивая бутылку коньяка. Я громко рассмеялась и повторяла про себя: «Прошло. Живая. Прошло». Потом я сложила все это в коробку. И сигареты, и коньяк, и бритву. Все сложила в одну коробку. Поправила макияж и спустилась вниз.

–Пап, можно взять твою машину?

–Да… да, конечно, без проблем! – улыбаясь, ответил он.

Они оба вопросительно посмотрели на меня. Когда мы вышли, Дэвид, как обычно, отправился к двери со стороны водителя, я его остановила.

–Нет, Дэвид, я поведу.

–Джейн…

–Дэвид, дай мне ключи, пожалуйста.

Он молча передал мне их. На мгновение сомнение и страх вернулись ко мне, но я взяла себя в руки.

Я медленно сунула ключ в замок зажигания, завела машину. Я никому не говорила, но с того дня я ни разу не садилась за руль. Я сама себе не доверяла. Мои руки немного тряслись, но я старалась думать о другом. Об Эве, о собаке Марии, о наших с Дэвидом детях. Я чувствовала, что он смотрит на меня.

–Дэвид, ты справишься с приемником? Включи музыку, пожалуйста.

Я старалась показать ему, что все в порядке. Но ехала я слишком медленно, он не мог не заметить моего волнения.

–Джейн, говори все, что сейчас в твоей голове. Не нужно успокаивать меня.

–Хорошо. Дэвид, я очень волнуюсь. Я год не сидела за рулем, я запретила себе садиться за руль. Но сегодня, господи, произошло что-то странное. Когда ты спустился к отцу, я осталась одна, и что-то перевернулось во мне. Я чувствую, что все могу, понимаешь? Я так не чувствовала себя уже очень давно. А сейчас, пожалуйста, купи десять бордовых роз, самых лучших, самых свежих и самых дорогих. Я хочу остаться одна на эти пять минут. Ты сделаешь это для меня?

Я припарковалась на обочине возле цветочного магазина. Он поцеловал меня в висок и вышел. А я сидела и рассматривала ее. Спидометр, руль, касалась ремня безопасности, смотрела в зеркало заднего вида. Я ее не забыла.

–Продавщица сказала, что эти розы привезли сегодня утром. И передавала тебе привет. Она тебя помнит. Кажется, ее зовут Анна.

–Анна. Да, я ее помню. Я покупала у нее эти розы четыре месяца подряд.

Мы молча доехали до кладбища. Как давно я здесь не была.

–Мне пойти с тобой? – спросил Дэвид, когда мы вышли из машины.

–Да. Пойдем.

Я взяла его за руку.

Их могилы находились рядом. Я долго смотрела сначала на маму, потом на Эрика. Дэвид положил цветы. Пять маме и пять Эрику. Я присела на траву. Мы молчали.

–Я хочу с ними поговорить. Ты не оставишь нас? Ненадолго, – попросила я.

Он молча направился в сторону машину. Я медленно открыла коробку, достала оттуда пачку сигарет и зажигалку. Закурила.

–Привет, мам. Прости, что так долго не приезжала. У меня теперь совершенно другая жизнь. Ты, наверное, даже представить себе не могла, что я смогу жить такой жизнью. У бабушки все хорошо, она по тебе очень скучает, но молчит об этом, боится моей реакции. Все, наверное, до сих пор боятся моей реакции. Папа теперь тоже меня боится. И я его боюсь. До сих пор боюсь. У меня теперь есть Дэвид. Жаль, вы с ним не познакомитесь, очень жаль, он бы тебе понравился. Ты представляешь, я сказала ему, что люблю его, а он сказал, что хочет на мне жениться. Я не думала, что кто-то еще захочет на мне жениться. Не волнуйся за меня, я всегда тепло одеваюсь и все так же пью чай с мятой перед сном. У меня к тебе всего лишь одна просьба: снись мне, пожалуйста, и целуй в обе щечки.

Я заплакала. Закурила еще одну сигарету.

–Эрик. Как давно я не произносила этого имени вслух. Я по тебе тосковала. Очень долго. Я тебе написала очень много писем, они здесь, со мной, я их тебе принесла, чтобы навсегда оставить их у тебя. Ты прости, что я курю. И ты, мам, прости. Я сегодня последний раз, обещаю. Дэвиду тоже не нравится, когда я курю. Он знает, что я курю, когда мне больно. Эрик. Ты не будешь винить меня за Дэвида? Не будешь винить меня за то, что я с ним? Ты не будешь, я знаю. Я не люблю его так, как тебя. Я люблю его по-другому.

Я докурила сигарету, закрыла коробку. Минут десять я копала могилу для писем. Потом столько же молчала и столько же закапывала. Потом пожалела, что не оставила одну сигарету, чтобы потом, после «погребения», выкурить ее.

–Джейн?

Услышав до боли знакомый голос, я замерла.

–Это, правда, ты?

–Миссис Симмонс? – медленно оборачиваясь, произнесла я.

–Девочка моя, господи, это, правда, ты? – обнимая меня, говорила она.

Я молчала.

–Почему ты уехала? Почему не заходила к нам? Мне так тебя не хватало все это время! И Эрику, я уверена, тоже.

–Я… я думала, вы меня ненавидите…

Она посмотрела мне в глаза и заплакала. Потом снова меня обняла.

–Как ты могла такое подумать?! Ты же была мне, как дочь. Как я могла ненавидеть человека, который делал моего сына таким счастливым? Я ни секунды не винила тебя. Просто… мне было больно смотреть на тебя, как ты убивалась, как ты страдала. И все вокруг тебя напоминало мне о нем. Я просто не могла смотреть на тебя… ты понимаешь? Я не винила, я просто не могла…

Я молчала. Я не была готова к этой встрече. Слишком многое всплыло в памяти, что раньше, еще пять минут назад, заставляло меня курить.

–Ты вернулась навсегда?

–Нет, я на пару дней…

–А-а-а… я совсем забыла, ты ведь теперь известна всему миру, «Великая Джейн». Я плакала, когда видела тебя по телевизору, какая ты сильная, какая ты молодец, я уверена, мама бы тобой гордилась.

–Я очень любила его, правда. Я любила его так сильно, как только могла любить на тот момент. Я бы все отдала, что имею сейчас, чтобы вернуться в тот день и все сделать правильно. Я никогда в жизни не смогу искупить свою вину перед вами, но пожалуйста, не говорите мне о них, я умоляю вас, не говорите мне о них. Я не в силах говорить о них. Я… я скоро выхожу замуж.

–Прости, прости, я не подумала, я вообще не способна думать о чем-то другом, прости, я не буду, не буду говорить о них. Я слышала о нем. Дэвид, кажется, так его зовут. О вас много писали в газетах и журналах, и я все читала. Я вырезала все статьи о тебе, все интервью. Тебе было сложно, девочка моя, я просто поражалась твоей стойкости. Он достоин тебя? Правда, достоин?

–Мне иногда кажется, что это я не достойна его. Он… он исключительный.

–Я рада. Я очень рада. Только не знакомь меня с ним. Он… ты ведь тоже это заметила? Как они похожи…

Я опустила голову и заплакала.

–Не плачь. Мы не можем оплакивать их до конца своих дней. Не можем, но оплакиваем.

–Джейн? – взяв меня за руку, произнес Дэвид.

Я вздрогнула. Миссис Симмонс подняла на него свой взгляд, долго всматривалась в его лицо, потом посмотрела мне в глаза и сказала:

–Я не могу, понимаешь? Я не могу…

И быстрыми шагами направилась к калитке.

–Это мама Эрика? Я видел ее на… твоем потолке.

–Да, это она. Она не винит меня, Дэвид, представляешь? Она и не винила.

–Главное – перестань винить себя сама, и тогда никто не будет.

–Вернемся домой. Только садись ты за руль, для меня это будет слишком, все в один день.

Я в последний раз посмотрела на них. Лора Мэри Франс и Эрик Стивен Симмонс. Общая дата смерти. 13.05.2011.

А сейчас, вытри слезы, моя милая Джейн. Ты лучше всех понимаешь, что плакать о том, что давно прошло – бессмысленно. Гюстав сказал одну очень осмысленную фразу: «В день ее смерти я выплакал все слезы, что были во мне именно для нее. А все остальные разы я просто оплакивал и жалел себя».

Береги себя, Джейн.

Взявшись за руки, мы дошли до машины. Вскоре она скрылась за поворотом.

Последняя запись сделана 28.08.2012 в 00:05.