Он выглядел намного старше своих лет, скорее всего из-за растительности на лице и мимических морщин. Но эти милые морщинки лишь придавали ему какой-то необыкновенный шарм. От него пахло дорогим одеколоном. Мне не давали покоя запонки на рукавах его рубашки. У него были необычайно красивые глаза, окаймленные густыми черными ресницами. И если бы я не знала, что он француз, приняла бы его за итальянца. Наверное, еще и из-за его хитроватого прищура. Он как будто все время говорил с определенной целью, с целью обольщения.
Фредерик был более сдержан, но его глаза всегда отражали его заинтересованность. Он слушал очень внимательно, не задавал глупых вопросов, и если улыбался, то только с опущенными глазами. У него были невероятно красивые руки. Я, кажется, уже говорила, что уделяю особое внимание мужским рукам. Так вот, его руки были идеальны. Я даже не знаю, чьи руки выглядели ухоженней: Гюстава, Фредерика или же Дэвида. Он старался не смотреть мне в глаза, даже когда мы разговаривали. Временами что-то шептал Дэвиду, что-то я слышала, что-то пропускала мимо ушей, увлеченная болтовней с Гюставом.
Дэвид. Весь вечер он выглядел каким-то озадаченным, как будто постоянно думал о чем-то, соображал, взвешивал что-то у себя в голове. Он часто поглядывал на меня, подняв брови. При этом его лицо становилось для меня до неприличия притягательным. Каким-то по-детски наивным, каким-то грустным. Я замечала, как настороженно он смотрел на Гюстава, как сжимал руки в кулаки под столом. А если он замечал мой вопросительный взгляд – тут же улыбался и отводил взгляд. Его мобильный часто позванивал, в принципе, как и мобильный Гюстава. Они бегали на улицу по очереди. Не знаю, почему нельзя поговорить по телефону при всех, никуда не отходя.
Я один единственный раз позволила себе слабость.
–О, Джейн, ты когда-нибудь была на Лазурном берегу? Окна моей виллы выходят прямо на море. Ты обязательно должна это увидеть!
Почему-то, именно это Гюстав предпочел сказать на английском. Почему-то, именно это он не пожелал скрыть от Дэвида. Я ненавижу неловкости. Особенно такие.
Когда Гюстав сказал это, Дэвид закашлял. Я ведь должна была дать понять Дэвиду, что мои приоритеты совершенно не изменились за этот час. Что я все так же осторожна. Ведь это было бы правильней?
Я нащупала его руку под столом и сжала сильнее. Он тут же посмотрел на меня, а я лишь улыбнулась Гюставу.
Вечер подходил к концу, нужно было, наконец, обсудить дела и контракт.
Я совершенно в этом не разбираюсь, поэтому полностью доверилась Дэвиду в этом вопросе. Они что-то обсуждали, много говорили, я мало что поняла из этого. Мне задали пару вопросов. Что-то про снимки топлес. Естественно, я отказалась. Косметику можно рекламировать и в одежде. Затем обсудили мой гонорар. Я была в шоке от суммы в полторы тысячи долларов лишь за одну фотосессию. Немного поразмыслила, набрала в грудь побольше воздуха. Потом была еще какая-то непонятная для меня болтовня. Но в итоге контракт был подписан моей рукой.
–Устала? – спросил Дэвид, когда мы сели в машину.
–Не то слово. Я больше переволновалась, наверное.
–Как видишь, зря.
–Ты слишком серьезен.
–Просто думаю.
–Эй, если дело во мне, поверь, нет причин волноваться. Гюстав просто очень интересный человек, мне было интересно, но не более. Я не передумаю только из-за его сексуальной внешности!
–Я бы хотел принять это за правду.
–Так прими. Есть причины не доверять мне?
–Пока нет.
–Ну, вот и все! И, в конце концов, не нужно за меня так волноваться. Я же не малолетняя дурочка, которая приехала в Нью-Йорк за приключениями.
–Знаешь, чего я испугался? Не того, что ты передумаешь, а того, что Гюстав положил на тебя глаз, – улыбнувшись, признался он.
–Серьезно?! Да какой уважающий себя мужчина положит на меня глаз! – засмеялась я, –Знаешь, мужчинам свойственно интересоваться женщинами, так что, это точно не то, чего стоит опасаться!
–У меня такое чувство, что рядом с тобой я тупею.
–В смысле я делаю тебя тупым?!
–Нет! нет, не так! Я постоянно не ожидаю от тебя столь взвешенных, зрелых мыслей, наверное. Все-таки, согласись, мало кто так соображает в твоем возрасте.
–Ладно. Отпираться не буду, но я не умная! В смысле, не тупая, но и не умная. Я нечто среднее. Я ведь совершаю дурацкие поступки, что-то типа кексов с коноплей.
Он лишь посмеялся.
–Посмотри, видишь ту девушку? Она такая грустная. Наверное, сегодня с ней не случилось ничего примечательного. У нее дурацкая работа и комнатка в бедном квартале. А, может, она поругалась со своим парнем и сейчас думает, что зря набросилась на него из-за той девчонки в баре. Хм…, – задумчиво говорила я.
–Откуда в тебе столько фантазии? Я никогда не вижу на лицах людей события, которые могли бы иметь место в их сегодняшнем дне.
–Эй, поверь мне, на одной лишь фантазии можно прожить нереальную жизнь!
–Например? – поинтересовался Дэвид.
–Когда ты читаешь книгу, ты погружаешься в нее с головой, тебе трудно возвращаться в реальность?
–Скорее нет, чем да.
–А мне всегда трудно. Я за один день могу прожить несколько жизней, просмотрев несколько фильмов подряд, а напоследок еще написать пару стишков и улететь в мир иной окончательно!
–Ты ненормальная… и странная, – улыбнулся он.
–А это не одно и то же?
–Может быть.
–Я привыкла. Мне по-другому неинтересно, по-другому я жить не смогу и не хочу. Мне нравится эта куча эмоций каждодневно, даже если они ужасные, трагичные, невыносимые, слишком тяжелые для меня одной. Но я лучше буду тащить их за собой день ото дня, чем лишусь даже таких эмоций.
Я говорила это чуть тише, медленно, продумывая каждое слово, проверяю правдивость каждого из них. Только чистая правда, она такая непривлекательная иногда. Ну, куда я от нее. Куда?
–Знаешь, ты все-таки гениальная.
–Я? Нет. Точно нет. Тут гениальностью и не пахнет!
–Пахнет и очень сильно, скажу тебе. Мне кажется, что бы ты не делала – все будет прекрасным. Ты поешь, пишешь стихи, играешь на фортепиано, но я уверен, что из тебя получилась бы просто превосходная фотомодель, актриса, журналист, даже пластический хирург! Может, эколог, бизнес бы тебе не понравился, но ты бы справилась. Наверное, потому, что любого убедишь в чем угодно! Тебе бы быть оратором! Каким-нибудь вождем всех народов, за тобой пойдут, я уверен! Ты даже самую чокнутую мысль или идею преподнесешь, как сладкую конфетку, которую все так искали!
–Мы приехали. Знаешь, может быть. Отрицать не буду, это было бы глупо. Спокойной ночи, Дэвид. Завтра новый интересный день, фотосессия, как-то странно. Я вообще-то не люблю фотографироваться, но мне, если честно, очень нужны эти деньги… и плевать, каким образом я их заработаю.
–Странный вопрос, но зачем?
–Майкл. Ему нужна операция. Ну, не буду грузить тебя на ночь глядя. Спи спокойно и не волнуйся за меня.
–Я бы мог помочь.
–Не стоит. Я просто привыкла все делать сама. В этом моя тупость, возможно, но так уж я устроена. Хочу всегда справляться сама, не люблю просить помощи, даже если это мой последний шанс на спасение.
–Все будет хорошо.
–Конечно! Если что, ты меня придержишь, чтобы я не упала, – подмигнула я и вышла из машины.
Я посидела еще какое-то время на улице, обдумала все сто тысяч раз, вспомнила Эрика, его запах, его голос, его слова. А что люди делают с безысходностью? Отпускают ситуацию, пытаются жить дальше. В один прекрасный день больше не нужно идти к психологу за советом. Просто живешь. А как иначе…
Иногда все просто проходит,
Остается лишь что-то нежное внутри.
Никто твои часы по утрам больше не заводит,
И это уже данность, сколько себе не ври.
Однажды все теряет смысл,
Даже то, что казалось до боли бессмертным.
Даже тот, кто черными нитками на сердце вышил:
«Ты всегда будешь моим чем-то заветным»…
И когда этот день настает,
Твое сердце выросло, его давят цепи.
Да, ты понимаешь, будет лучше, если он уйдет,
Надеюсь, хоть тогда мы не были слепы.
Глава десятая
Ну, здравствуй.
Я знаю, что писать эти письма глупо, ведь мне даже некому их отправить, но я все-таки буду продолжать писать их и отправлять на твой почтовый ящик, если ты не против.
Сегодня я кое-как заставила себя подняться. Знаешь, было такое ощущение, будто меня приколотили гвоздями к этой кровати, причем, я сама. Сегодня солнечно. Наверное, мы могли бы прогуляться, сходить в кино или в кафе, поесть блинчиков. Сегодня среда, наша традиционная среда.
Когда сегодня утром я сидела на полу в ванной, я вспоминала, как мы с тобой встретились. Помню, я собирала по всем своим карманам мелочь, чтобы попасть на эту выставку. Я тогда впервые выползла куда-то после разрыва с Энди. Я так хотела увидеть эти картины, это был Сальвадор Дали, помнишь? Тогда я думала, что немного больна и мне пойдут на пользу его запутанные, непонятные картины. Я помню, как ты подошел и встал справа от меня, я удивленно посмотрела на тебя и тут же отвернулась, увидев твою улыбку. Ты спросил у меня через несколько секунд, почему я уже десять минут стою именно напротив этой картины. А на них было время. Время всегда было моей проблемой, и вот я стояла там, думая, что Сальвадор Дали тоже, скорее всего, страдал, когда рисовал его. А потом ты случайно дотронулся до моего запястья, я одернула руку. И в этот момент лезвие из моей руки упало на кафель. Я расплакалась, решила, что я не смогу убить себя, перерезав вены на запястьях. Ты же их так любил.
Я вышла оттуда немного мертвая. Я всегда выхожу из ванной немного мертвая, потому что там я обычно плачу, вспоминая тебя. Папа не любит видеть моих слез, сразу собирается и уходит. Приходит поздно ночью, еле стоя на ногах. От него пахнет перегаром и сигаретами. Он падает на диван и засыпает.
Сегодня ночью я очень плохо спала. А когда засыпала – мне снились кошмары. Только кошмары. Сегодня все стало как-то слишком. Я проснулась утром на подушке с засохшей кровью. Подбежала к зеркалу, все лицо у меня было в крови. Засохшей. Видимо, у меня снова кровь шла носом. Во сне. Так бывает, но сегодня ее, почему-то, было больше, чем обычно.
Поэтому я снова очутилась в ванной. Там я часто думаю о смерти, часто пытаюсь себе ее устроить. Но у меня не получается.
Сегодня я вспоминала, как ты целовал меня в висок. Каждый раз, когда у меня болела голова. Как ты целовал мои ноги, когда они уставали после долгого дня. Как ты целовал мой живот, если он болел. Как целовал меня в лоб каждый день, желая спокойной ночи. От этих мыслей все тело начинает болеть. Я стараюсь сдерживать слезы, потому что из-за них у меня начинается мигрень. У меня постоянно заложен нос, папа думает, что у меня хронический гайморит или что-то в этом роде, но я знаю, что это все лишь из-за того, что я не перестаю плакать. Я научилась плакать тихо. У меня волосы выпадают клочками, я скоро облысею. Ты бы любил меня, лысую?
Сегодня такое яркое солнце, невозможно раскрыть глаз. Сейчас я снова вернусь в постель, буду смотреть в потолок, иногда переворачиваться на бок, потом снова в потолок. Я наклеила на потолок наши фотографии, папа чуть не убил меня за это, но я сказала ему, что если он их отклеит – я приклею их еще раз. А потом еще, и еще, и еще. Пока он не смирится. Он хлопнул дверью и больше не заходил в мою комнату. Вот уже неделю.
Я выкинула все компакт-диски, оставила только классику. По крайней мере, там нет слов. Знаешь, ведь часто бывает такое, что хочется застрелиться из-за песни, потому что она надавила на больные места. Не знаешь? а я узнала. Поэтому и выкинула.
Завтра я приду к вам с мамой, с цветами, как обычно. Сегодня не смогу, прости, сегодня слишком тяжело. Сегодня наш день, а я не люблю теперь наши дни, потому что именно в эти дни я сажусь на пол в ванной, достаю лезвие, и пытаюсь заглушить душевную боль физической.
Я только что вспомнила, как прилипла языком к качелям зимой, в январе. Это было недавно, а, кажется, прошла целая вечность. Ты бегал вокруг меня и смеялся, а я пыталась что-нибудь сказать, но у меня не получалось. Потом я начала плакать, и чтобы меня успокоить, ты прилип языком к перилу с другой стороны. Интересно, сколько бы мы так простояли, если б не мама, возвращающаяся с работы?
Я заканчиваю, не то сейчас задохнусь или захлебнусь. Папа услышит всхлипы и снова уйдет, а я боюсь оставаться дома одна, мне мерещится всякая нечисть, что-то типа приведений, призраков, фантомов, душ. Не знаю, я сошла с ума, наверное. Нужно прочистить нос, выпить успокоительного или снотворного, лучше уснуть. Да, лучше уснуть.
P.S. не волнуйся за меня, ладно? Все говорят, что я убийца, но ты ведь знаешь, что это не так, правда? если я доживу до осени, уеду в Нью-Йорк.
В моем почтовом ящике больше ста писем, адресованных ему. Я хотела их удалить сегодня, но у меня не получилось. Зачем вычеркивать свое прошлое? Нужно просто иначе относиться к нему.
Прошла уже целая неделя моей новой, какой-то немного сумасшедшей жизни. У меня прошло уже несколько фотосессий, это тяжеловато для меня, на самом деле. Но я привыкаю. Мне даже нравится! Надо мной колдуют по полчаса, что-то замазывают, подкрашивают, подбирают одежду, место. Как нужно вести себя тут, как там, как на улице. Где нужно улыбнуться, как нужно улыбнуться, где нужно стать задумчивой и серьезной, где, наоборот, чересчур веселой. Мы много смеялись, у Фредерика просто отменное чувство юмора. Мы друг другу подошли в этом плане.
Помнится, я отказалась от обнаженки, так меня завернули в простыню, обнажив плечи и спину по лопатки. Фредерик говорил, что его просто чумовое вдохновение накрывает, когда он видит мои ключицы в бликах солнца. Я хмурила брови, разглядывая снимки. Мне казалось, что это не я, а просто хороший фотоаппарат. И Фредерик описывал мне все то, что происходит в его голове, когда я обнажаю плечи. Мне становилось не по себе, и я его останавливала. Мне казалось, он сейчас покусает меня или что-нибудь еще. Не знаю.
Дэвида Фредерик не впускал, говорил, он его отвлекает. Нужно найти какой-то телесный контакт объектива, его глаз и меня. Мой рот он назвал порталом жизни, я чуть не упала со стула. Он по полчаса смотрел фотографии, где я улыбаюсь, но не мог понять, почему даже на таких фотографиях глаза мои остаются грустными.
–Это убьет всех наповал, но я все равно не понимаю, как ты это делаешь, – говорил он.
Я откровенничать не собиралась, лишь пожимала плечами.
Если фотосессия проходила утром, я приползала сонная и совершенно никакая после ночного выступления в ресторане. Он заставлял меня кричать, прыгать, петь во весь голос, лишь бы я ожила. А пока я все это делала, щелкал своим полароидом. Постепенно я привыкла к этому, у меня никогда не было столько красивых фотографий, мне даже показалось, что я вполне могу сойти за модель, Фредерик же все время пребывал в каком-то другом мире. Рассказывал, как работал с другими моделями, какие это были бездарности порой. Смотрел на одних, они были ужасны, но на фотографиях получались «очень даже вкусно».
После съемок я приходила домой и падала в свою кровать, чтобы поспать хотя бы самую малость, а вечером снова на работу. С Дэвидом мы виделись только после ресторана, как всегда, он отвозил меня домой, выпытывал подробности моей работы с Фредериком, просил фотографии, но Фредерик просил меня пока все это держать при себе. Я слушалась, думая, что это должно быть очень важным, если он об этом просит.
–Ты скоро все увидишь, скоро и я все увижу, – задумчиво говорила я.
–Да уж, скоро твое лицо будет на плакатах по всей Америке, а потом и по Европе, я думаю.
–Это странно, да?
–Я даже и не знаю, странно это, или уже какая-то данность. Поначалу я думал, что это будет чересчур странно, но сейчас… мне кажется, это будет круто.
–Слушай, это нормально, что Фредерик называет мой рот порталом жизни? – полюбопытствовала я.
–Как?! – засмеялся Дэвид.
–Портал жизни! – тоже смеясь, повторила я.
–Он – очень творческий человек, просто. И все видит иначе.
–Да, он немного чокнутый, мне кажется.
–Ну, знаешь ли, в таком случае вы – отличная пара!
–Да брось, мне до него далеко! Про него можно книгу написать, я думаю. Получится интересно, несомненно!
–Напишешь?
–О, нет. Если я еще и книги писать начну, то чокнусь окончательно. Да и, боюсь, это все будет выглядеть немного депрово.
–Почему?
–Потому что грустных мыслей у меня больше. И я всегда пытаюсь не думать о прошлом, а в итоге пишу именно он нем. И ты знаешь, что там веселого мало.
–Да, это я понимаю. Недавно перечитывал свои письма маме, когда она попала в психушку. Так странно все это, я не думаю, что смог бы написать книгу про счастье и беззаботную жизнь, когда в голове такое кладбище.
–Вот, именно. Кладбище, – чуть тише проговорила я.
–Что ж, думаю, стоит поговорить о другом. Когда последняя фотосессия?
–Завтра. Мне даже как-то грустно, это было интересно и весело, хоть и вытряхнуло из меня все силы. Я только боюсь потом увидеть себя по телевизору или на рекламном щите в центре Манхэттена. И интересно, позвонит ли мне отец, когда увидит это. А, может, он и не узнает меня.
–Я думаю, позвонит. Или, по крайней мере, отправит тебе поздравительный мэйл.
–Этого было бы достаточно, на самом деле. Я не очень-то хочу с ним разговаривать. И не потому, что отдалилась от него. Просто не хочу, у меня в жизни все становится лучше, все налаживается, а он вернет меня обратно. Обратно я больше не вернусь. Там вообще нет ничего, по чему бы я скучала.
–Может, ты преувеличиваешь?
–М-м-м, я могла бы дать почитать тебе свой дневник, чтобы убедить в обратном, но это уже слишком. Поверь, я не стала бы говорить все это, если б не была уверена в каждом слове. Ладно, спасибо, что подвез. Жутко хочу спать, а завтра нужно будет встать пораньше. Спокойной ночи.
–Эм, Джейн, я хотел спросить… хотя, нет, неважно.
–Что? говори.
–Нет-нет, это мелочи, потом как-нибудь расскажу.
–Ну, как знаешь, – недоверчиво посмотрев на него, сказала я.
–Увидимся завтра?
–Как всегда. Пока.
Я еще раз посмотрела на него, вид у него был какой-то растерянный. Наверное, он хотел поговорить о чем-то важном, и если б у меня остались силы, я бы выпытала из него это, но не сейчас. Я так устала, что даже на то, чтобы сидеть просто так у меня сил не осталось.
На меня нашла какая-то ностальгия, когда я осталась одна в своей комнате. Помню, как одно время у меня был друг по переписке, поляк. Я его нашла сама, просто так, мне просто захотелось, наверное, найти именно его. Мы с ним переписывались около полугода. Когда я написала ему в первый раз, я как-то и не подумала, что он может не говорить по-английски. Он говорил, но я иногда с трудом его понимала.
Он так интересно писал. После я пыталась найти в других то, что нравилось мне в нем, но так и не нашла. Он отправлял мне поздравления на все праздники, всегда спрашивал, как мое здоровье, не слишком ли долго я за компьютером. Один единственный раз он назвал меня «Моя дорогая», и все обращения ко мне всегда писал с большой буквы. Если он пропадал и долго не появлялся online, я отправляла ему грустное «ты обо мне совсем забыл», и он всегда отвечал, что «если я не пишу, это не значит, что я забыл о тебе». Для меня это многое значило. Это ведь совсем другое дело, не так ли? Не забыл, а просто не писал. Он хотел писать мне письма, не по интернету, а так, от руки. Я отправила ему адрес, мы, вроде, договорились, но письма от него я так и не дождалась. Он иногда писал очень грустные вещи, я сразу пыталась развеселить его, иногда мне это удавалось. Мне так нравилось, когда к любому прилагательному он добавлял местоимение «моя», это сразу придавало какой-то иной смысл его словам. Он говорил, что смотрит мои фотографии перед сном «для красивых снов». И всегда говорил, что он совсем не романтичный. Я же всегда считала иначе.
Я никогда не ощущала того, что ощущала от его сообщений. Даже сейчас, когда я вспоминаю его, мне становится как-то тепло и уютно, мне кажется, что я где-то там, в далекой Польше, встречаюсь с ним в первый раз, и нам обоим неловко. Мы так и не встретились в итоге, он просто исчез из моей жизни, так же неожиданно, как и появился в ней. Но к тому времени он не был первым, кто поступил со мной так. Я недолго убивалась. Но сейчас мне грустно, я бы хотела ему написать и узнать, что же, все-таки, произошло в его жизни тогда. Но я не напишу и, наверное, так будет правильней.
У меня на ноутбуке осталась папка «Якубек» с его фотографиями. Иногда я смотрю их и вспоминаю его. Наверное, он и не вспоминает обо мне, но я буду.
Не знаю, почему я подумала о нем именно сегодня. Я вообще в последнее время часто впускала мысли о нем в свою голову, это стало какой-то неприличной патологией. Я много раз сожалела о том, что он так далеко, а сейчас сожалею о том, что вообще его нашла. Глупости говорю? Возможно, но это сейчас звучит как-то искренне. Мне было бы легче без болезненных мыслей о нем.
Проходили дни, я немного сбилась со счету, какое сегодня число и день недели. Выходных у меня не осталось, потому что Ванесса уехала на несколько дней к родителям, у них там что-то случилось, «семейные обстоятельства», как обычно пишут в объяснительных записках. Сегодня интересный день. Сегодня выпуск первой рекламы косметической компании «Santé et Beauté». Совместная работа французских и американских ученых в области косметологии и поддержания молодости на века. Ха-ха. А рекламирую все это я. Как странно, быть примером здоровья и красоты, молодости и грации для миллионов женщин. Это еще один крупный куш для рекламного агентства Дэвида. Сегодня вечеринка в честь этого события. Я жутко волнуюсь, платье для вечера мне выбрал Фредерик. Он сказал, что «красный цвет делает тебя пирожным для тех, кто на диете». А когда я увидела то, что будет на мне, просто легла на пол и истерически смеялась. Оно было просто нереально красивым и нереально красным. Конечно же, он выбрал платье, в котором у меня будут открыты плечи, это очень предсказуемо для него, но какое оно было внизу, просто шик и блеск. Юбка была пышная, очень пышная, из шифона, по-моему, многослойного шифона, много-много слоев, один на другой, как чешуя на рыбе, наверное. Но это некрасивое сравнение очень достоверно, поверьте, просто не знаю, как объяснить другими словами. Но когда я представляю, что буду в самом центре всеобщего внимания, мне становится плохо, тем более, корсет. Мне и так от волнения будет нечем дышать.
Было несколько примерок, оно, в конце концов, село на мне.
Когда я смотрела на себя в зеркало, я представляла себе всех мужчин, которые могли бы увидеть меня в нем, но не увидят. Мне была бы интересна их реакция. Я бы очень хотела, чтобы Якуб увидел меня в нем, он бы описал свои чувства интереснее всех, наверное. Представляю себе, как бы выглядела наша первая встреча, если б я была в этом платье. Я бы, наверное, даже не смущалась, из-за того, что все мое внимание уделялось бы пышной юбке, и я постоянно боялась бы наступить на нее и упасть.
Накануне этого знаменательного дня я довольно сильно напилась, хотя мне не следовало бы, в таком состоянии так тянет на откровения.
Я написала Дэвиду мэйл в три часа ночи.
Помнишь, ты спрашивал про шрам на ладони моей левой руки?
У меня в ванной, в шкафчике для косметики, всегда стояла бутылка коньяка, пачка сигарет и коробок спичек. Я вообще, после того, как их не стало, много времени начала проводить в ванной. Я включала воду и часами смотрела, как она разбивается о дно белоснежного большого корыта, слушала ее шум, закрывая глаза. Все письма ему (а их было очень много, поверь) я написала именно на полу в ванной. Чаще всего я отправляла их ему на ящик, но иногда писала их от руки на обратной стороне писем, которые он присылал мне. Он очень любил писать мне письма, и всегда они пахли его одеколоном, моим любимым, самым-самым. А ты никогда не думал о том, что люди находят друг друга по запаху?
По средам я всегда становилась мазохисткой и нюхала эти листочки, пытаясь уловить этот запах. Если б я купила этот флакон, я умерла бы от разрыва сердечной мышцы в тот же момент.
В своих письмах он всегда описывал мне, как это произойдет сегодня ночью, что он почувствует. Мне казалось, что он, думая об этом, всегда говорил шепотом, потому что это было чем-то очень интимным и личным, даже Бог не должен был знать этого. В своих письмах он употребил слово «люблю» ровно 501 раз, ровно столько же, сколько ночей мы провели вместе. Я не знаю, как это получилось, случайно или намеренно. Но я считала каждую ночь, так и не сказав ему об этом.
Он очень любил голубой цвет, поэтому я всегда надевала белье только голубых оттенков, он просто сходил с ума, когда снимал его с меня. И вот в такие дни я перечитывала его письма. Каждую среду по одному письму, не больше, не меньше. Они все промокли из-за моих слез, съежились, чернила растеклись, но запах, не поверишь, остался. Каждую среду после прочтения письма, я тушила свою сигарету на ладони, чтобы воспоминания причиняли мне меньше душевной боли. И так каждую неделю, пока я не прочла все письма. Каждую неделю, рана не успевала зажить, а я снова тушила сигарету именно на том самом месте. Я такой боли не испытывала никогда прежде, засовывала в рот полотенце, делала напор воды сильнее и тушила. Потом пила и лежала в холодной ванной, в самом красивом нижнем белье нежно-голубого цвета. Каждую среду.
Только утром я поняла, что натворила, скинула со своих плеч ношу и решила, что ему эта ноша будет как раз. Трудно жить с таким знанием дальше, даже если такого с тобой не случалось никогда. Это как поймать чужого мужчину на измене и всегда знать, чувствовать, как больно было бы его жене узнать об этом. А что, если такое произойдет с тобой? Раньше ты меньше думал об этом, ведь правда? раньше это было так далеко, а сегодня ты узнал, что бывает и так.
Наконец, наступил вечер. Я так боялась представить себе лицо Дэвида, когда мы встретимся.
И вот все приготовления были закончены. Меня забрал из моего Бруклина черный, шикарный лимузин. Было неловко. Я ведь не принцесса. Мне даже не хотелось ею быть.
Весь день я не выходила из дома, боясь наткнуться на свое лицо где-нибудь, так, случайно. Мне раз двадцать звонила Джулия, но я так ни разу и не ответила. Я никому не рассказывала об этом, это как-то случайно стало невероятно скрытой от всех тайной. Я не собиралась, но и говорить мне об этом не хотелось.
Когда мы подъехали, народу было уже слишком много, чтобы я могла быть спокойна. Дверца лимузина открылась, слава Богу, мне помогли вылезти оттуда. Дэвид и Фредерик уже ждали меня там. Фредерик улыбался и не отводил глаз от моих плеч, а Дэвид просто таращил на меня свои глаза, ведь он не видел меня в этом платье. На примерку его никто не приглашал. По его взгляду я поняла, что моего письма он еще не читал. Оно и к лучшему. Вокруг меня вдруг все защелкало, засветилось, мне показалось, что вокруг меня тысячи сотен Фредериков, фотографирующих мои обнаженные плечи. Дэвид быстро сориентировался и подошел, я схватилась за него, как за спасательный круг. Я думала, что была готова к этому, а оказалось все совсем наоборот. Эти выкрики, вспышки, галдеж, просто ужас. Мне показалось, что ноги у меня отказались идти в правильном направлении, их все как-то тянуло в сторону Бруклинского моста.
–Прекрасно выглядишь. Побольше улыбайся, – проговорил мне на ухо Дэвид.
–Я в шоке, – коротко ответила я, пытаясь улыбнуться.
Но, на самом деле, потом все оказалось достаточно милым. Разве что все пытались заговорить со мной, льстили, хвалили за выбор платья, спрашивали, откуда я и что делаю в Нью-Йорке. Дэвиду задавали вопросы насчет того, где он меня нашел и как сделал из меня то, что я есть. Мне было так обидно, можно подумать, из одного человека может сделать что-то стоящее только другой человек. Какая чушь! Мне хотелось вылить им на головы шампанское, воткнуть в глазницы палочки для канапе и подать, как бесплатные закуски.
Потом началась какая-то странная часть, все по очереди поднимались на так называемый подиум и сыпали оттуда поздравления Дэвиду, Гюставу, Фредерику и даже мне. Потом дошла очередь и до нас.
Речь Фредерика была, как и ожидалось, очень странной.
–Я поздравляю своего друга Дэвида с этим чудом, что произошло в его жизни. Честно, я и сам до сих пор под впечатлением. Знаете, когда я смотрел на эти плечи сзади, мне казалось, что за этими чудными песочными холмами скрывается долгожданный, желанный оазис! Короче, я сейчас до сих пор немного влюблен и околдован, так что не буду много говорить, знаете, я могу и не остановиться. Поздравляю, Джейн, в первую очередь, тебя! Это отличный дебют.
Я смущенно улыбалась, когда он все это говорил, на меня оборачивались все эти акулы и пираньи, как они меня не загрызли, это меня удивило.
Потом говорил Гюстав, его речь была менее интересна, я почти все пропустила мимо ушей. И вот вышел Дэвид.
–Ну, добрый вечер всем. Слов было сказано уже так много, но мне кажется, словами трудно описать именно те чувства, которые ты испытываешь в этот момент, вы меня поймете. Я бы хотел сказать, что за все эти годы, наконец, именно счастлив, и не потому, что многомиллионный контракт подписан. В наших дерьмовых жизнях что-то потухло, не замечаете, нет? мы бесконечно работаем, тягаемся друг с другом, соперничаем, обвиняем друг друга во всех смертных грехах. Вот ты, Кейси, я знаю, ты не рад, что контракт подписан именно с моим агентством, так вот я тебя и спрошу: зачем мы делаем это?
–Как зачем? Это бизнес, это деньги, это вся наша жизнь!
–Вот! Именно. Это вся ваша жизнь. Так вот, я понял недавно, что смысл жизни может заключаться в одном единственном человеке, и именно ради него ты будешь драться, убивать, спасать, спасаться! Ты будешь делать все, что угодно, лишь бы увидеть ту самую улыбку, услышать тот самый голос. Ты будешь для него кем угодно, лишь бы только быть рядом, только бы суметь сказать «спокойной ночи» и уехать в свой пустой пентхаус, только бы не взболтнуть лишнего, не сказать главного, потому что, бывает, нужно ждать, долго ждать, чтобы, наконец, завоевать это место рядом с ним. И день за днем твоим смыслом все тверже будет становиться другое: чтобы она никогда больше не плакала, чтобы ей никогда больше не было одиноко и страшно, чтобы она просто жила, просто была в твоей жизни. И я потерялся вдруг в вашем, дорогие мои, мире. Я больше не читаю по утрам таблоиды, чтобы отыскать там повод подковырнуть кого-нибудь из вас, я не думаю о завтра. Не думаю о следующих контрактах, не думаю о деловых встречах, сегодняшнюю речь я совсем не обдумывал. А знаете, о чем я думаю по утрам? О том, что так много всего я упустил в этой жизни, о том, что я жил себе жил, заводил подружек, расставался с ними, когда они мне наскучивали, а в один очень странный вечер она вошла, и так получилось, что в моем мире резко случился апокалипсис. Я просто услышал этот голос, увидел этот печальный взгляд, и все. Так вот, Джейн, я хочу поднять этот бокал за тебя. Я всегда буду надеяться, что ты в моей жизни появилась неслучайно.