Возможно, увидев мои горящие глаза и улыбку, папа с мамой смягчились. Какому родителю, после всех испытаний, не захочется увидеть сына счастливым?
Всю ту ночь я чувствовал себя ненатурально радостным, как-будто пьяным. Ну не может же человек получать столько эмоций, находясь в том прогнившем городи? Огни вокруг стали ярче, звуки громче а сон наконец наполнился приятными сновидениями, заменившими постоянные кошмары.
Надеюсь, Ева чувствовала тоже самое. Излучая своё яркое сияние, она выглядела даже счастливей, чем я.
По залу моего дома, должно быть, пронёсся ураган Катрин. Вещи раскиданы повсюду, насколько глаз хватает. На кухонном столе что-то забыли папины трусы «Calvin Klein”, которые он купил, отказав мне в томе «Мастера и Маргариты», приглянувшемся мне в книжном отделе торгового центра. Мой отец любит комфортные труханы, и сейчас это может лицезреть любой гость нашего дома.
Диван завален мамиными платьями. Что касаемо её: она всегда предпочитала максимально броское и вырвиглазное. И знаете что? Этот стиль подходит ей больше чем Леди Гаге, честное слово!
Лицезрея беспорядок, царящий на первом этаже, я боялся представить кавардак в родительской спальне.
Я открываю холодильник, доставая соевое молоко. Адски хочется шоколадных мюсли (от мюсли там остался один единственный крохотный кусочек орешка на всю упаковку), но спустившаяся с лестницы мама категорически против. Прыгая на одной ноге, она пытается натянуть на себя тёмные колготки из «Calzedonia”. Конечно же, ради церковной службы она решилась изменить своему стилю. Никто не поймёт, если на следущий день после похорон мальчика, на молитву она явится в платье, блестящем как диско-болл.
Осмотрев меня с головы до ног, мама издаёт протяжный стон:
– Мы опоздаем! Из-за тебя! О Господи!
Да, на мне одни трусы. Зато я красиво оформил причёску! Выгляжу как Омен из третьего фильма (в церковь, должно быть, подобный образ никуда не годится).
– Дорогая, не произноси имя Божье в суе! – наставляет отец, пролетая над лестницей как ласточка над морем. Выглядит он ослепительно: сверкающая чистотой белая рубашка, строгие тёмные брюки. Да, весьма классически и стандартно. Но мать природа наградила моего отца офигенной фигурой: широкие плечи, стальной пресс и грудь как у Скалы Джонсона. Надеюсь, когда-то моя фигура тоже перевоплотится в подобное. Генетика, не подведи!
А мама вообще звезда. Элегантное тёмное платье и высокие каблуки. Стройная, эффектная и элегантная. Удивительно, что у пары с внешностью голивудских актёров (красивых актёров) получился я. Хотя, свою внешность я всегда оценивал здраво. Люди часто говорят, что с моим лицом можно идти на кастинг любого бойс-бенда, причём успешно его пройти. Но это всё равно не мешает мне с головой потонуть в комплексах.
– Твой костюм лежит на гладилке – оборвала мама, прежде чем перейти к нужному недовольному монологу – Нет, ну ты только посмотри! Он будет выглядеть как сирота!
– А по-моему всё о’кей – поддерживает меня отец.
– Нет, ничего не будет «о’кей», когда ты по ночам лазишь непонятно где!
Под звуки упрёков я оделся за пять минут, и при этом выглядел ничего так.
Это нормально, что в таком угрюмом городишке церковь по красоте запросто может конкурировать с Нотр-Дамом?
Гигантский зал, обставленный позолоченными иконами и алтарями. Глаза воле неволе ползут вверх, рассматривая детально прорисованные на стенах лики святых, захватывающие дух своей красочностью.
Признаться честно, не ожидал. От красоты этого места перехватывает дыхание, и сразу же возникает вопрос: «Ну как тут не верить?» Никогда не понимал атеистов.
Гигантские купола изнутри выглядят как разделённые на две половинки куриные яйца. Кажется, они нависают над тобой километром в высоту, бережно храня пошатывающиеся блестящие люстры. На другой стороне от алтаря располагаются уютные балкончики, увенчанные изысканной ковкой из стали. В тонких линиях перекладин и ограждений вырисовываются известные библейские истории. Шедевр.
На одном из них собирается одетый в бело-чёрные накидки хор. Они суетятся, перекладывают с места на место листы с молитвами, аккуратно перешептываются.
Проходят минуты спустя твоего первого взгляда ввысь, а ты так и не опустил головы. Шея затекает, спину сводит как у восьмидесятилетнего, но ты не можешь оторвать глаз. Вдыхаешь аромат восковых свечей, закрываешь глаза, вслушиваясь в воздушные голоса готовящегося к молитве хора, и осознаёшь, что сейчас стоишь в другом мире. В мире чистоты, в мире других жизненных ценностей. В мире где неравенства не существует, как и несчастья. В мире, где в мыслях судорожно перебираешь все свои грехи и каешься. В мире, где становится стыдно за осуждение других, злобу и агрессию. В мире, где погибшие на глазах сверстники становятся ближе, и ты искренне просишь для них комфортное место в раю.
Закрыв глаза и находясь во тьме я вспоминаю окровавленное лицо Дэна, алые ручьи у переносицы разносчика пиццы, вырванный язык Виктора, опущенные глаза Давида, и прошу для каждого мир на том свете.
А потом на ногу наступает неловкая шатающаяся в разные стороны дама, и открыв глаза ты ощущаешь себя изгнанником из лучшего мира. Глаза наконец опускаются, и ты лицезришь безумную толкучку. Люди пытаются занять деревянные лавки как место в бункере после апокалипсиса. Они наваливаются друг на друга, шепчут, наступают на ноги. Спасибо что при этом хоть не разводят базар.
Сейчас, очнувшись после прибытия в параллельной реальности, я чувствую насколько внутри жарко. То ли миллион горящих свечей, то ли тысяча липнущих друг к другу тел создают невыносимую влажность в зале. Под пиджаком стекает липкий пот. Я чувствую, как в опасной зоне подмышек белой рубашки образуются мокрые тёмные пятна. Голова кружится, и вообще, хочется рухнуть на холодный мраморный пол, да вот толкучка мешает.
Одеты все, как подобает трауру – чёрный самый популярный цвет в нарядах. И похоже единственный. Чёрные театральные сумочки, чёрные каблуки, чёрные кожаные туфли, чёрные фраки и пиджаки… По церкви витает аромат десятков крепких парфюмов, одурманивающих, в плохом значении этого слова. Я бы запретил душиться на массовые мероприятия.
На входе, рядом с церковной лавкой выставлены крупные фотографии погибших подростков. Хах, аж ужас пробирает, каждого я видел за какие-то минуты до смерти. И при этом сам до сих пор стою тут, живой, здоровый. Настоящее чудо.
Люди склоняются над портретами школьников, оставляют цветы, ставят свечи. В их глазах стоят слёзы, блестящие в тусклом свете огней как маленькие кристаллы. А потом, в мой мозг пробираются многочисленные заголовки газет, и я думаю: «Что, если для жителей ставить свечи и рыдать обыденное дело?» В этом местечке творится покрытая мраком ересь, о которой в последние дни я напрочь забыл. Делал вид, что живу в стандартном маленьком городке, жизнью стандартного подростка. Но я же знаю, до какой степени тут всё загадочно.
Фух, от этих мыслей не по себе. Единственным выходом остаётся вновь поднять глаза и улететь подальше.
Рассматривая хор, я обнаруживаю новый балкончик. Просторный, пышный. На нём деловито стоят…
Улетел, блин.
… «сливки» города. Во главе элиты Арсений и Надин. Ослепительные и дорогие. На жене моего дяде настолько гигантское бриллиантовое колье, что я задумываюсь, это вообще законно одевать такое на траур? Уверен, люди внизу мечтали заполучить хоть маленький бриллиантик с этого украшения. Наверное, его пытались украсть подруги Оушена. Наверное, её шея сейчас сломается под его весом.
Рядом, в прекрасно сидящих тёмных костюмах, стоят Макс и Андрей. Андрей, скорее всего, давно выхватил меня из толпы и взгляда не отводит. Кажется, сейчас дырку на моём старом пиджаке просверлит. Макс, как всегда, с восторгом щенка рассматривает церковь. Потом замечает меня и дружелюбно машет ладонью, шепча что-то Андрею.
Стоп! Куда делась знаменитая густая шевелюра? Андрей решил её сбрить, оставив армейский ёжик. Кажется, мир окончательно сошёл сума.
Жестом, баскетболист подзывает меня к ним, а потом получает в бок локтем от моего брата. Похоже, он обижен сильнее чем я думал.
– Для него у нас не найдётся места – проследив за движением его губ, я уверен, что сказал он именно это.
Хах, и больно хотелось на их «элитарный» балкон! Надеюсь, мой братец не захлебнётся своей же тёмной обидой. Аминь.
И взгляд опять с крахом падает вниз. Толпа, чужие спины, шепотки. Обратив внимание на остальных горожан, я замечаю, с каким интересом все пялят на меня. Думаю, многие имели возможность рассмотреть моё фото в социальных сетях. Обо мне делали посты почти все местные группы на Фейсбук. А разговоров сколько, сплетен… Я даже и не представлял, и представлять не собираюсь.
К тому что я племянник богатейшего из богатейших прибавилось то, что я мелькающая везде «жертва». И, неожиданный поворот, многие комментаторы думают что я убийца. Я бы сказал, большинство.
Уроды, прости Господи.
Недавно, местная журналистка заявила, что до «самосуда» разъярённых жителей остался шаг. Ну а я стану первым, кто попадёт под горячую руку. Обнадеживающе, не правда ли?
Спасибо, что это всё дальше интернета пока что не вышло.
Сейчас, скорее всего, я самый обсуждаемый персонаж в толпе. Ещё немного, и тыкать в меня пальцем как в циркового урода станет нормальным. Раньше были подростки в школе, сейчас их родители, бабули и дедули подключились. Это внимание неистово меня раздражает.
Затем, всё внимание публики переключается, как по нажатию на кнопку. Не знаю, кто вошёл в громадные деревянные двери, но большое ему спасибо! Он или она производит нешуточный фурор, вызывая галдёж напоминающий шум бушующего в ночи ветра. Люди забыли, что находятся в святом месте.
Обернувшись назад, я понял почему. Эта тема заставляла все предрассудки свалить восвояси.
Два широкоплечих высоких амбала в тёмных строгих костюмах бесцеремонно расталкивали толпу, как мусор на свалке. Это вызывало море негодования и упрёков:
– Ах, да как ты смеешь! – возмущалась пожилая дама в тёмном платье, скрывавшим её костлявые плечи. Прижав к сердцу элегантный клатч, она поспешила пнуть каблуком бесцеремонного хама, но оступилась.
За широкими плечами телохранителей парил настоящий призрак. Ну, это моя метафора. Уточняю, из-за того что в этом городе можно всякое нафантазировать. Под «призраком» я имею ввиду тёмный силуэт, скрывающийся под воздушным, как зефир, белоснежным платьем, нарушающим траурность мероприятия.
– Да как она смела прийти в этом?
– Ни чему жизнь не научила!
– Белый? Вы видели? Она, должно быть, шутит.
Платье – настоящее произведение искусства. Я думаю каждая девчонка в детстве грезила выйти в таком замуж. Обгоревшее лицо шоколадного цвета скрывает тонкая фата, руки бережно хранят прозрачные рукава, по спине к бёдрам опускаются вычурные кружева. Заглядение – не то слово. Подобное должно выставляться на витринах лучших домов моды, но почему-то я уверен, что этот наряд сшит на заказ. Он лежит на Алине так, будто она в нём родилась.
Думаю, девчонка-скандал добилась чего желала: волна негодования цунами охватила толпу, напрочь забывшую о цели своего визита в церковь. Отвернувшись от алтаря, главной иконы, и собиравшегося выйти на пьедестал отца Ростислава, они нагло пялят на жертву солярия и при этом осуждающе причмокивают. Так как половину публики составляли крикливые старухи, причитаний развелось немерено.
Выйдя в центр зала, на самое видное место, где её имел счастье лицезреть каждый сидящий тут, Алина скинула фату с лица. По церкви прокатилась буря вздохов. Какая-то безумная дама даже театрально вскрикнула.
Я уже видел это лицо. Напыщенная гламурность и броская красота исчезла, уступив гигантским жирным фурункулам. В местах, где их не было красная, как шкура фермерской свиньи, кожа ужасно слоилась. Физиономия главной красотки города (одной из двух главных) превратилась в красно-коричневое мясистое нечто, от которого становилось неуютно.
Карие глаза нахально осмотрели публику, настолько нагло, будто перед собой они видели безумных животных. Поднявшись вверх, они уставились на балкон – «VIP ложу». Заметив ненавистное лицо, глаза преисполнились отвращением и злобой.
Белый фантом среди тёмной массы неторопливо поднялся по лестнице. Публика, тем временем, пробудилась:
– Бедняжка!
– Даже она этого не заслуживала!
– Брось, она получила по заслугам!
Приятно слышать, что жалостливых комментариев гораздо больше. Возможно, у стада есть сердце.
Ума не приложу почему, но при виде этого зрелища я расплылся в глупей улыбке, встретившись взглядами с Али говоря «Так держать, малышка!». Она расплавила плечи, пролетая над головами изумлённых горожан как ангел, ранее изгнанный из рая. А сейчас этот ангел всеми силами пытается попасть обратно.
Взлетев (конечно же, не в буквальном смысле. Пора бы вам привыкнуть к моим метафорам) на балкончик «элиты» Алина быстро поздоровалась с родителями своей компашки и нагловато повернулась к ним спиной, схватившись за золотистые поручни. Она закрыла глаза, съела тяжёлый вдох. Открыла. Перед ней была детально прорисованная икона с изображением Иисуса, распятым на кресте. По мускулистым рукам стекает алые ручьи. Напуганные глаза обращены вверх, к Господу.
Сама не заметив как, Алина с головой ушла в молитву. Даже в этом «зефирном» платье она ощущала нестерпимую боль, болезненной выдалась даже первая скатившаяся по щеке слезинка.
«Господи, прошу, услышь меня. Дай мне силы пережить это. Дай мне цель, ради которой я смогу жить дальше и пройти сквозь эти мучения. Прости меня, но пока что я её не вижу».
Молитву прервал назойливый писклявый голосок, напоминавший писк резиновой утки, плавающей в ванной. Мама Алины вроде как имела не самый омерзительный голос, но когда старалась понравится окружающим переходила с приемлемого визга на нетерпимый слащавый голосок.
– Алиночка, ты слышала, у Андрея появился новый конь!
Девушка, подобрав подолы пышной юбки, повернулась к сочувствующей её горю компании. С жалостливыми лицами Арсений и Надин слушали душещипательные истории её матери. Для пущего эффекта даже губки в домики сложили. Сплошной театр.
– Новый конь? Круто! – «Когда предыдущий сдох, ты даже и не расстроился!»
Это нормально, что видя его нахальную физиономию, ей хотелось плюнуть в неё на глазах у всех? И это же сама Алина – маэстро в мире хамства и циничных поступков. Поверьте, захотелось бы и плюнула. Но сейчас она лишь лениво рассмотрела несуразный ёжик своего бывшего бойфренда и хмыкнула:
– Новая причёска? Тебе не идёт.
Не ожидав подобной реакции, Андрей растерянно взглянул на родителей. Они не должны видеть, как их сыном манипулирует девчонка.
Каролина, тем временем, быстро обменялась парой реплик с лучшей подругой и принялась дальше оглядывать толпу внизу. Она увлечённо искала лысую голову Валентина, но безутешно. Он говорил что непременно прийдёт. Но похоже, сейчас не лучшее время выходить в свет. А он неплохо бы влился в дресс-код в своём тёмном костюме.
На Каролине были гигантские бриллиантовые серёжки, по весу дающие фору гантелям из спортзала. Кажется, ещё час и они превратят её в слоника Дамбо.
Ну наконец запел хор. К этому моменту мои тёмные лакированные туфли превратились в потоптанную запылённую обувь маленького Мука. Сам я нанюхался потов всевозможных головокружительных ароматов с самых разных тел. Вот например, громила, скорее всего байкер впереди. Пахнет, будто последний раз мылся на своё крещение. Или пацан слева. По-моему, он учится в параллельном классе. Почему он так зловонен?
Ладно. Хоть раз в неделю мне стоит откинуть осуждение и удариться в высокое. Задуматься о вечном. Я пытаюсь так поступить, пока какая-нибудь проказа со всей дури не отдавит мне ногу.
Конечно же, я не сел на желанную деревянную лавочку. Точнее, нашёл себе и родителям место, но спустя пару секунд вполне себе здоровый молодой мужчина выкинул меня с него как мешающую пыль. Заявил, что у него вроде как проблемы со спиной и начал чесать про больные колени. Я у него, конечно же, справки из больницы показать не просил, но он решил в мельчайших деталях описать свой диагноз и проблему. Когда затянутый разговор был окончен, на пьедестал зашёл Ростислав.
Облачённый в скромные монашеские тёмные одеяния, он поклонился городу и завёл талантливо спланированную речь. Последний раз я видел его в Инстаграме. Он выставлял пост с детальным описанием ремонта церкви. Слог у него поставлен, скажу я вам, занимательно. Будто Набокову дали задание написать отчёт о городских затратах.
Ростислав вызывал восхищение. Меня не удивляло, что каждый стоящий тут открыв рот слушает его проповедь. Звонкий бас долетал до самых отдаленных уголков большого зала, задевая за живое каждого жителя.
Он рассказывал о погибших амбициозных детях, о их чистых и невинных душах. Конечно, с последним можно было поспорить, но большинство захлёбывались слезами. То тут, то там слышалось хлюпанье носов. Бабули всхлипывали, дедушки давали волю эмоциям. Стабильно спокойный средний возраст также рыдал. Подростки, более сдержанно, поминали убитых товарищей.
Потом началась молитва: все тот же звучный бас быстро затараторил слова, начиная с небольшого канона на латыни. На последнем слове его заменил хор, талантливый, к слову.
И на этом месте пропало осуждение, ненависть и злоба. Сейчас весь город, казалось, был одной дружной семьёй. Сейчас все мы были вечны, лицом выставлены к Богу. Никто не скрывал эмоций, не сдерживал себя. Скрепив руки перед собой в замок, горюющие и волнующиеся люди ударились в общение с высшими силами. По их лицам можно было проследить всю тоску и печаль.
Сейчас люди стояли перед Богом, все одинаковы, и казалось бы, не так уж требовательны в своих просьбах: остаться в живых. Целыми и невредимыми.
Тьму зала, заполненного звонким пением, огоньками пробивали свечи. Они волновались в сквозняке, плакали воском вместе с горожанами.
Всю церковь охватил мрак. Точно такой же, что и захватил город в последнее время. Мрачные тени, чёрные одеяния, горюющие выражения лиц. Стало жутко. В какой тьме все мы и жили, в такой и остались при разговоре с Богом.
А потом случилось, на мой взгляд, чудо. Маленькое чудо, на которое совсем никто не обратил внимания.
Огромное окно, выходящее на площадь, не пропускало внутрь зала солнечный свет. Оно лишь открывало вид на голубое небо, стремительно гонящее редкие облака. А потом, быстро, как вспышка молнии, через него проникли первые лучи. Тонкие, робкие, они протянулись к иконам, но не долетели до горюющей публики. Спустя время, в церковь ворвался толстый и сильный луч. Он немедля протянулся к нам, ударив теплом в тот угол, где стоял я. Будто небеса протягивали руку, всеми силами пытались сказать «Тьма исчезнет: не сразу, постепенно». Конечно, все остальные уголки церкви продолжали пребывать во мраке, горюя и рыдая. Но место, где стоял я, залилось солнечным светом. В нём, танцуя и водя хороводы, кружили мелкие пылинки.
Надежда была. Какой бы мрак не охватывал это место, свет прийдёт. Тьму города разгонит солнце, я знаю это. И считайте меня самым безумнейшим романтиком, но я верю, что это Отец подавал знак свыше. Он сейчас был необходим городу, находящемуся на грани. Висевшему на волоске от срыва. Жаль, что этот невероятный знак, похоже, никто кроме меня не заметил.
Запах горящего воска. Убаюкивающее пение. Красивый, но монотонный голос Ростислава. Всё это располагает полному релаксу, каким бы неуместным он ни был в церкви.
Я прям чувствую, как стремительно проваливаюсь в темноту. И лучи солнца тускнеют, и лица стоящих рядом парней, и байкера-громилы… Как бы удержатся, и не зевнуть с рёвом бегемота. Вот это ли, знаете, настоящее фиаско.
Проваливаясь в мысли вокруг себя я замечаю новые-знакомые места. Из темноты пучками выглядывает зелень, ветви елей и сосен. Ночной парк, сейчас его наконец осветила луна.
Моя ладонь пальцами скрестилась с Евыной, мы идём плечо-в-плечо к краю яра. Кто бы знал, что в таком невзрачном заброшенном месте разыщется столь красивое природное достояние? Настоящий каньон, глубокий и заросший разными видами деревьев и кустарников. Тут, как рассказала Ева, его принято называть «яр». Первый раз такое слышу. Хотя нет, разок это слово в книжке с сказками встречалось.
Вглядываясь в глубину этого, ладно, пускай уж, яра, я ловлю себя на резко вспыхнувшем приступе счастья. Этой ночью у меня такие часто были. Вот бы диагноз такой придумали, единственный, не требующий лечения. «Беспричинное счастье». Хотя, может быть такой уже есть, и больных им сажают в психушку.
Тут же, в этом полумраке становится невыносимо тоскливо. Эта ночь, со всеми эмоциями, поцелуями и смехом, прошла. Ушла навсегда. Можно повторить свидание, гулять ещё, целоваться вновь. Но именно ЭТИХ эмоций ещё раз не испытать.
Наша с Евой ночь прошла, настало беспощадное утро, солнечными лучами выжигая все иллюзии счастливой жизни. Но какое к чёрту счастье, когда рядом с тобой без выходных орудует убийца? Когда ты можешь быть следующим? И самое страшное, когда ОНА может быть следующей!
О нет, похоже переломный момент настал. Видимо я перестал быть подорванным эгоцентристом, начав думать о девчонке больше чем о себе. Прогресс в моём личностном развитии.
Обходя обрыв, я с ужасом заглядывал в дно каньона, видя лишь тьму. Если упадёшь вниз, никогда не достигнешь дна, поглощённое ночью. Внизу тьма, над нами миллионы мелких звёзд. Яркие огни, значащие для меня намного большее, чем далёкие холодные космические тела. Смотря на них я видел надежду на лучшую жизнь, безудержно расставляясь в фантазиях и в мире, где всё желаемое в миг становится материальным.
В тот момент, просто прогуливаясь, внутри я ощущал дикий прилив эмоций. Молча стоял, и в восторге ощущал как все прожитие моменты, прочувствованные эмоции дополняют меня.
Эти звезды были так далеко от нас, но сейчас казалось, что я могу до них дотянутся. Простите, не кидайте в меня тухлыми помидорами из-за ванильной ванильности. По-другому я не могу передать эту эмоцию – когда любая задача, даже самая безумная, кажется выполнимой.
Вообще, по натуре я тот ещё хлюпик. Иногда самого себя жалко. Представить что я смогу когда-то в далёком-далёком будущем стать самостоятельным – невозможно. Мысль о том, что некоторые мои сверстники зарабатывают деньги – ужасала. К чему это я? Да к тому, что тогда, у яра, я задумался о том чтоб кинуть к чертям собачьим школу, взять под ручку Еву и уехать подальше. Куда? Неважно. Зачем? Неважно. Просто делать каждую ночь похожей на эту. Всё, этого хватило бы мне для идеальной жизни. А ведь мы и копейки не потратили.
Впервые всерьёз задумался о чём-то настолько фривольном. Первая серьёзная влюблённость и вправду нехило вскруживает голову, школьные психологи правы.
Перестав фантазировать, я запрыгнул на гнилой, покрытый зелёным мхом ствол опавшего дерева, потянув за собой Еву. Она прыгнула следом. Мы стояли на краю бездонного обрыва, смотря в пропасть. В непроглядную тьму.
Я повернулся к Еве и в лунном свете рассмотрел её серебряное лицо. Её изысканные очертания ясно прорисовывались, медленно, деталь за деталью, как кропотливо созданный портрет маэстро-художника. Она также жадно рассматривала меня, поглощая каждый миллиметр моей физиономии. Потянувшись рукой к моему лицу, Ева прошептала:
– Влад, с тобой я чувствую, как все звёзды становятся ближе – неужели она чувствует тоже самое, что и я? Разве такое возможно? Прямо-таки ванильную ванильность с языка считала.
Холодным пальцем она нежно гладила мою щеку. Самый божественный массаж, тайцы нервно курят в стороне. Удивительная вещь – если бы кто-то прикоснулся к моему лицу, то:
1. Сначала меня бы вырвало.
2. Потом, я бы с головы до ног обмазался антисептиком.
3. В завершение, я бы избил смельчака, нарушившего границы моего личного пространства, до полусмерти.
Но я без слов позволял Еве прикасаться ко мне, щупать моё лицо с таким выражением, будто она изучает профиль инопланетянина. Я схватил её ладонь и прижал ближе к себе. Хотелось, чтоб она обнимала меня крепче. Прикасалась жаднее.
Прикасаясь к её холодной ладони я медленно подплываю к ней, нагло напрашиваясь на новый поцелуй. И я его получил – невероятный, обескураживающий.
Стоя на стволе мёртвого дерева мы летали в этой бесконечной пропасти, переодически дотягиваясь до звёзд. Проваливались вниз, вновь взмывали вверх, над верхушками деревьев парка. Не знаю, сколько минут проходило в этом райском чувстве, но заканчивать мы и не собирались.
Сейчас, я чувствовал себя героем одного из многочисленных раздражающих фильмов, где главные герои постоянно целуются. Причём со звучным сладким причмокиванием, от которого тянет опустошить свой желудок.
Но, наверное, раздражающие они лишь для нецелованных людей. Теперь, смотря это однообразное кино я буду вспоминать нас с Евой и то, как порой мы глупо выглядели.
Обхватив её хрупкие ноги, я приподнял Еву на руках. Она казалась воздушной. Продолжая целоваться, мы медленно растворялись во мраке гигантского яра. Наши слившиеся воедино тени поглотила тьма. Также она и поглотила мои мысли, из которых я вынырнул подобно ванне. Будто всё это время лежал под водой, слушая приглушённые звуки доносящиеся из окружающего мира.
Попробуйте: находясь в каком-то пахнущем хлоркой бассейне нырнуть, дав мыслям и приятным фантазиям овладеть вами. Почувствуете себя в безопасной изоляции, в другом мире, где никакие внешние раздражители не могут помешать.
Чувство, испытанное мною только что было таким же. Жаль, что от него меня пробудили громкие всхлипывания.
Тьма ещё долго стояла перед глазами. Сначала огоньки свечей просветились сквозь неё, затем силуэт крепкой спины громилы, а потом и Ростислав, стоящий над нами. Протянув руки к Господу, он продолжал проповедь.
– Прими душу юного Виктора, так рано ушедшего от нас, – всхлип – будь с ним милостив. Даруй ему свою снисходительность, Боже – всхлип стал громче.
К пьедесталу, на котором подобно мессии, возвышался отец над народом, припала мать Виктора. Тёмное длинное платье волнами спускалось по мраморной лестнице. Красная щека прижалась к туфле богослужителя.
Оторвавшись от молитв, горожане устремили взоры на несчастную женщину, роняющую слезы у ног Ростислава. Душераздирающее зрелище. Всхлипы переросли в нечто большее, нет, не в плачь. Дикий животный рёв. Дикий животный рёв львицы, потерявшей сына.
– Отец, скажи Ему, как чист был мой сыночек! – никто не спешил поднимать несчастную мать с колен. Все лишь в гробовом молчании смотрели и с жалостью качали головами – Скажи Ему, скажи! – вопила она – Я не смогу без сына, не смогу! За что Он его отобрал? ЗА ЧТО БОГ ЗАБРАЛ НЕВИННУЮ ЖИЗНЬ, спроси у него, Отец!
А я мог это предотвратить.
Ещё там, на стадионе, моя безудержная фантазия рисовала картину несчастной матери. Но кто мог подумать, что дело зайдёт так далеко?
Прояви я на грамм больше смелости, Виктор мог остаться живым, и сейчас стоять рядом с любимой мамой. Сейчас, от этой, несомненно, красивой женщины, осталось лишь убитое горем тело.
Душу грызли угрызения совести: я не мужчина, и никогда им не стану. Я допустил трагедию из-за собственной бесхребетности.
Амёба.
– Спроси Его, Отец!
Вафля.
– Спроси!
Вата.
– Спроси, почему Он забрал моего мальчика!
Нет мне прощения.
Громкими криками и слезами утраты речь Ростислава была прервана. Опустив добродушный взгляд вниз, к матери, он отчётливо громко произнёс:
– Встань, дочь моя.
Женщина, незамедлительно встав с колен, выровняв плечи как солдат морской пехоты, встала перед Отцом.
– Ты должна отпустить. Очистится. Посмотри мне в глаза – ласково произнёс Ростислав, обратив умные глаза на неё.
Произошло безумие.
Смотря в глаза батюшки женщина медленно стала расплываться в жуткой, тревожной улыбке. За этой улыбкой не было ничего, лишь показное бездушное счастье. Пустые стеклянные глаза не отрывались от лица падре.
Слегка поперхнувшись, мать Виктора разразилась жутким кашлем. Сначала он был тихим и приглушённым, а потом эхом разнёсся по всей церкви. Хриплый, горловой, скрипящий. Женщина вновь упала на колени, захлёбываясь громким кашлем.
– Очистись, дочь – наставлял Ростислав, спокойно наблюдая за приступом громкого кашля.
В растерянности, я оглянулся по сторонам, ища удивление в лицах местных. На наших глазах же творится безумие! Ноль эмоций. Безжизненные стальные лица, отстранённо наблюдающие за дивной картиной как за повседневной рутиной.
Так надо… Чистое безумие тут это неотъемлемая часть жизни…
Обернувшись, я взглянул на родителей. Лишь они перешептывались, с нескрываемым испугом рассматривая кашляющую женщину. Слыша эти хриплые звуки, хотелось незамедлительно ей помочь. Она ведь вот-вот задохнётся!
– Всё будет хорошо – прошептал Отец, прежде чем мать Виктора вырвала гнилым зелёным цветом. Жижа болотного оттенка фонтаном полилась вниз, на мраморные холодные ступени.
Что за ТВОЮ МАТЬ?
Засуетившись, я схватил неодобрительный взгляд стоявшей рядом пожилой дамы. Мол, чего я суечусь на таком важном мероприятии! Не видишь ли, молокосос, взрослые люди важными делами занимаются!
Я взглянул на маму. Она на меня. Напуганные глаза выражали растерянность. Пухлые накрашенные алой помадой губы безмолвно произнесли: «Это безумие!»
Потом кашель прекратился.
Женщина встала.
– Жду каждого жителя в комнате исповеди. Нам всем есть в чём покаяться.
Это уж точно, падре Ростислав. Даже и не представляю, что слышали деревянные стены маленькой комнатки, в которой за сеткой сидит понимающий священник, готовый отпустить каждому даже самые страшные грехи. Вдруг, там когда-то сидел убийца, признаваясь в самом страшном грехе? Вдруг, умные и человечные глаза Ростислава видели его очертания, рот, крепкие руки? Вдруг, человек, которому доверяет весь город, знает кто убийца?
Да нет, бред это всё.
Лучше бы мои мысли были заняты обдумыванием картины, представшей передо мной десять минут назад. Женщина, подобно героине «Изгоняющего дьявола» «очищается». Может быть, сам того не понимая, я попал в секту? В свете последних событий, это всё что нужно для полного комплекта жуткой фигни!
Я думаю, у Мекки на какой-нибудь рамадан меньше людей толпится, серьёзно. В Диснейленде в час пик на горку «Космическая миссия» очередь меньше. А тут, все настолько желают отпустить грехи, будто в городе вчера прошла судная ночь.
У меня тоже миллион грехов, в которых следует признаться. Честно, в последнее время чувствую себя стопроцентной тварью без малейшего намёка на духовность. Составляя список своих самых галимых качеств, я становлюсь в беспокойную очередь.