Мои молодые годы

Я бывал в Кумаканде с Толей, и меня удивляла скрипка. В деревне Писаревы играли на скрипке! Откуда? И скрипка была старая…

VIII

Мама всегда поддерживала родственные связи, обо всех помнила и помогала чем могла. Все родственники рядом были по материнской линии. Родственники отца (у него были только дальние) жили далеко, в Иркутске. С некоторыми мы познакомились уже будучи взрослыми. Например, с казачьим атаманом Иркутска Николаем Мериновым – человеком интересным, запоминающимся. Он был здоровым дядькой с бородой и настоящим командирским голосом. Форма казака сливалась с его образом воедино.

Так почему мама дорожила родственными связями? Может, это связано с большим количеством детей, спецификой общения в деревнях или просто такой уклад жизни впитывался с детства.

Наш дедушка Степан Максимович Кондратьев рано потерял отца: тот погиб на заготовке леса. В девять лет дед пошел работником к местному кулаку, как позже нам говорили. Но на самом деле это был зажиточный крестьянин, которому нужны были рабочие руки. С 11 лет дедушка уже ездил валить лес, в основном лиственницу, в сторону Букачачи и Агиты.

Вскоре кулак стал строить дом работнику, а дедушка и слова плохого о нем не сказал. Тогда это меня удивляло. Я думал: разные же люди были…

Еще больше меня удивил рассказ мамы о том, как кулаков раскулачивали. На следующий день они, девчонки, зашли в избу кулака, куда въехали Простакишины, и были поражены гадким преображением чистого крестьянского дома. Голытьба получила подарок…

У дедушки в семье был один сын и пятеро дочерей, старшие из которых, Фрося и Лена, от первой жены. Сын был самым младшим ребенком, звали его Семеном, а мы называли его просто дядей Сеней. Был у деда еще один сын, но он умер от заворота кишок.

Чем больше у крестьянина было сыновей, тем быстрее он поднимался в деревне. Деду судьба принесла девчонок, поэтому он старался быстрее выдать их замуж. Получилось не очень. Только тетя Фрося жила со своим мужем: она вышла за Катанаева – местного фронтовика, которого всю жизнь мучали ранения. Он и умер достаточно рано. Маму выдали за мужика из Зюльзы, но она сбежала от него в Нерчинск. Дедушка разрешил. Эту историю мы узнали от тети Паны, родители же ни разу об этом не говорили.

Мы все ездили в Новый Олов. Впервые меня взяла с собой туда Аннушка (так мы называли нашу тетю Аню). Мне было пять лет, а деду Степану уже 82 года.

Помню ярко два эпизода. Сели за стол, на котором стоял чугунок с картошкой. Дед снял с него крышку, а я попытался достать картошку, за что получил ложкой по лбу. Только после того, как дед первый взял картошку, все стали есть.

А когда после обеда я собрался пойти на улицу, дед попросил меня попилить дрова. Он положил хлыст на козлы, дал вторую ручку пилы и сказал: «Ты не дави только, держи прямо». Пока мы пилили, он несколько разделал мне замечания. Потом предложил присесть, отдохнуть. Дед присел, а я только собрался бежать, как он сказал: «Ну, отдохнули, давай пилить».

Папа рассказывал, что, когда он впервые приехал к деду, чтобы попросить руку моей мамы, тот позвал его копать картошку. Отец молодой, в полном соку, решил деду показать свое умение и силу. Отцу тогда было 30 с небольшим, а деду за 70. В итоге прокопали почти весь день. Отец рассказывал, что потом у него поясница не гнулась, все руки были в мозолях, гимнастерка мокрая. Дед ему ни в чем не уступал, не торопился и копал наравне. После сказал: «Ладно, толк из тебя будет. Бери дочь…»

Уже позже мы с дедом и дядей Сеней были на поле после уборки пшеницы. Он прошелся по полю, подобрал несколько колосков, размял их пальцами, зерно положил в карман и сказал то ли мне, то ли сыну: «Если так убирать будете, никогда богато не будем жить». Я запомнил это на всю жизнь и, может, поэтому заставлял всех дома доедать хлеб. Раньше крошки хлеба мы сметали в ладонь и клали в рот. Сейчас говорят, что это негигиенично. А выбрасывать хлеб не развратно?

Позже я был в гостях у очень полной бабушки. Она посадила меня на постель, так как стулья были заняты. Сидел я возле подушки и ненароком сунул руку под нее, а там твердое что-то, выдергиваю – сухари. Она мне и говорит: «Не удивляйся. После блокады Ленинграда ничего с собой сделать не могу, всегда держу сухари на всякий случай. Еда для меня что икона…». А на дворе был 2000 год…

Так вот, тетя Аня в то время жила вместе с дедом и семьей дяди Сени – женой Екатериной, девичья фамилия которой Деменская, сыном Витей и дочерями Валей, Ирой и Елизаветой. Одна их дочь, Лариса, умерла.

Изба была небольшая – кухня, зал и спальня – поэтому мы, ребятишки, спали летом в амбаре на сене. Это была шикарная гостиница: не со зловониями духов, а с запахом сена, частью живой природы. Обычно мы долго не засыпали, дурили, рассказывали байки или страшные истории.

Дядя Сеня был шустрым, любил поговорить и повеселиться. Он работал в колхозе на тракторе ДТ, был неплохим трактористом (даже сына Витю научил пользоваться трактором и комбайном), дома все хозяйство вел справно, но имелся у него один недостаток, присущий многим в то время, – любил выпить, а иногда и поколачивал супругу. Когда перепивал, то становился неуправляемым. Мама все говорила: «Сеня, ты трезвый – человек, а как выпьешь… Не пей». Но не пить он не мог. Так и умер прямо за столом в Новый год. Хороший был дядька, отходчивый, всегда мог помочь, но пьяным его терпеть было невозможно.

Когда я впервые приехал, то после распилки дров направился в центр села по дороге с глубокой колеей и застывшей грязью в белой рубашке и коричневых сандалиях. Подошел к механическим мастерским, где стояла разная техника, а там меня встретила ватага пацанов.

– Чей будешь?

– Кондратьевых, – отвечаю я.

– К кому приехал?

– К дяде Сене.

– Поборемся? – спросил черноватый парень, по-видимому, вожак.

Я посмотрел на землю, на рубашку. Понял, что не бороться я не могу. Моим соперником оказался родственник Леха Деменский, племянник жены дяди Сени.

Боролись долго, но результат – ничья – устроил нас обоих. Не устроил он только тетю Аню, которой пришлось стирать рубаху и пришивать пуговки. Так мы и познакомились с моим лучшим другом в деревне Новый Олов.

Тогда еще крестьянам выдавали натурой зерно и семечки в мешках. В центре села был колхозный амбар, откуда это богатство утекало по сельчанам. Был еще клуб, в который киномеханик приезжал 2–3 раза в неделю. Его ждали, как ждут дети деда Мороза. Клуб всегда был набит битком, но попасть в него мог каждый. Билет стоил 10 копеек.

Там, на своей очередной малой родине, я впервые прокатился на тракторе, сел на лошадь, научился плавать (меня просто бросили в воду) и вязать веники для овец, попробовал шакшу (запеченную кровь барана), полюбил парное молоко и поймал первого хариуса.

Я приезжал каждый год до восьмого класса и жил там по месяцу. В 1968 году умер дедушка. На похороны приехало много людей. Тот плач над Новым Оловом до сих пор стоит у меня в ушах: тогда разом замолчали все кузнечики, был слышен только крик его дочерей… Оно и понятно: дети любили, как они называли деда, своего тятю.

Он был немногословным, работящим и справедливым. А главное, тоже очень любил своих детей…

IX

Я возвращаюсь к нам домой. В маленьком палисаднике напротив крыльца была разбита клумба, где мило радовал глаз коврик (так называли маленькие красные цветы), а справа стояли качели, на которых мы любили качаться. За качелями папа выстроил летнюю кухню – любимое место летом.

Калитка слева вела в огород, а калитка справа выводила в ограду. Как я говорил, в ограде на пригорке стоял туалет. Вот с этого пригорка мы и учились кататься на велосипеде. У нас в семье велосипед был единственным транспортом, который расширял наши возможности. Первый велосипед «Кама» был большим, с рамой и задним сидением. Мы учились кататься с горки под рамой, ибо чтобы подняться над рамой, нужно было подрасти.

Это была техника, которая не знала отдыха, потому что претендентов на нее было много. Сначала нас катал отец. Иногда он брал двоих: один садился на раму, второй – на сидение. Кататься было безопасно, так как машин практически не было, а мотоциклов было мало. Падали мы часто, но велосипеды были крепкие. Не то что сейчас. Только иногда соскальзывали цепи или гнулись педали, но это все мы легко ремонтировали сами.

Кстати, я не стал водить ни мотоцикл, ни машину. Может, на это повлиял один случай. С мамой на КБО работала закройщицей тетя Галя Непомнящих. Мы дружили с ее сыном Геной. У отца его друга был отличный мотоцикл ИЖ-49 с люлькой. Мы решили покататься. Когда наступила моя очередь, я сел и поехал, но вдруг увидел, что по улице Первомайской едет милиционер, и то ли от страха, то ли судьба у меня такая была, я въехал в него: мы вдвоем – нарушитель и блюститель – очутились в канаве…

Благодаря велосипеду поселок становился меньше, все его окрестности, сопки, речки, черемуха, дикие яблочки, брусника, голубика, грибы и родственники становились ближе.

X

Сначала мы с отцом ездили на рыбалку на Куэнгу, приток Шилки, коя, сливаясь с Аргунью, образует Амур. Куэнга протекала с севера параллельно поселку и Транссибу, но потом сворачивала на запад, образуя узкое место, где почти смыкалась с железнодорожными путями, сопками и дорогой и брала поселок в клещи, которые могли почти закрыться при наводнениях. Могла и дорогу перекрыть, но железнодорожная насыпь оставалась незыблемой.

Помню, как мы выехали на рыбалку рано, на темном небе ярко светила лишь Венера. Потом появилось звездное забайкальское небо. Отец лег на траву, раскинул руки и сказал: «Какая же мы, люди, мелочь в этом бездонном мире…»

В жизни я видел множество разных картинок звездного неба в Африке, Южной Америке, Азии, Европе и всегда вспоминал слова отца, иногда добавляя: «Мелочь, а напакостить можем нехило».

А ведь родители научили нас относиться к природе как к своему дому. Даже когда мы ходили пешком по 10–15 километров за ягодой в тот же Мокрый Гаур, весь мусор забирали с собой, хотя при этом иногда несли еще по два ведра ягоды через сопки. И для нас это было нормой.

* * *

Вернемся к рыбалке. В основном на Куэнге ловили мелкую рыбу – гольянов и пескарей. Хотя можно было поймать карася, линя или хариуса – красивую белую рыбу с пятнышками по бокам. Но в случае с последним надо быть специалистом и ловить его поверху, используя мушки, потому что эта рыба любит чистую воду. Вот мы и ловили ее на перекатах, поверху, на крючок с мухой, который, прыгая на перекате, имитировал полет насекомого.

Кстати, чтобы иметь мух, нужно было их поймать. Ловить их удобнее всего было в летних кухнях, где обычно стояла сметана в чашке и лежала круглая буханка деревенского хлеба из русской печи, накрытая полотенцем. Мы могли поймать на столе сразу горсть наевшихся аппетитных мух – это было легко сделать. Шедевр ловли мух на лету – вот это уже шик! Кстати, я мух на лету до сих пор иногда ловлю.

На рыбалке я проводил очень много времени босиком, с удочкой, тремя кусочками хлеба, яйцом и огурцом. В Чернышевске я часто ходил рыбачить один. Так босиком и уходил из поселка. Помню, как мама поругивала, мол, уже в седьмом классе, а ходишь босиком.

О рыбалке можно писать вечно. Скажу лишь, что в Новом Олове я поймал первого хариуса под руководством спеца Лехи Деменского. Первого карася поймал на Новоилинском озере, куда ездили с дядей Петей Гладких на моторном велосипеде. Первого линька поймал, когда ездили с отцом и его знакомым Матафоновым.

Рыбу дядя Петя приучил считать. Так всегда и докладывали, какое количество взяли от природы. Но прелесть рыбалки не только от поплавка, рыбы, она и от дыхания природы, солнышка, дождика или ливня, капель, пенящихся в воде, запахов трав и кустарников, крови комаров, убитых тобой, крови червяков и рыбы. Прелесть рыбалки в жизни в природе, а не на природе…

XI

В поселке, да в то время и по всей стране, большинство людей заготавливали местные ягоды, грибы, грузди по двум причинам. Во-первых, изобилия фруктов не было, да и те, что были, не отличались качеством. И это мягко сказано. Красных сладких арбузов не было, но тогда казалось, что других и не существует. Мандарины появлялись только на Новый год в подарках от железной дороги. Во-вторых, ягоды наши были вкуснее и полезнее, но они прятались в лесу далековато от поселка.

Поселок наш вытянулся между грядой сопок и железнодорожными путями с одной стороны, и рекой Алеуром – с другой. Ширина поселка колеблется от 2 до 2,5 километров. Напротив центра поселка, в гряде сопок возвышается самая большая вершина Глинка высотой над уровнем моря около 600 метров. Подходы к этой вершине изрыты старыми окопами, сделанными еще в Гражданскую войну, когда здесь шли бои японцев и белых с красных во главе с Ф. Погодаевым.

За этой сопкой примерно через шесть километров начинается другая гряда сопок во главе с вершиной Буреха, высота которой уже около 1062 метров. Вот та гряда сопок покрыта лесами, там и прятались грибы и ягоды. А ближняя гряда сопок была голой, вернее, покрыта чабрецом, саранками, маками и разными пахучими и жесткими травами.

На сборы ягод собирались семьями: за голубицей ходили после Ильина дня (2 августа), за брусникой – после Успеньева дня (2 сентября). До сих пор не знаю, что это за дни с точки зрения религии, но даты сбора помню.

Итак, собирались семьями. С собой брали хлеб, яйца, чай в стеклянных бутылках или военных фляжках, сало, картошку и иногда консервы.

Рюкзаки были редкостью в то время, поэтому мы делали подобные им котомки. В углы мешка клали две картошки, обвязывали их капроновыми женскими чулками и получали две лямки, потом завязывали их у горловины мешка и получали готовый рюкзак. Чулки у женщин рвутся быстро, посему с этим материалом проблем не было.

Вставали рано, обычно в пять утра. Расстояние до Мокрого Гаура, так называлась голубичная падь, в среднем было 12 километров. К восьми утра мы были уже на месте, перекусывали и отправлялись на поиск хороших мест. Не обедали, пока не наберем, по крайней мере, ведро на брата. Ягоду брали руками, позже начали использовать скребки. Мама собирала быстрее других, двумя руками, как будто доила коров. Позже я научился делать так же.

Домой приходили вечером, к 7–9 часам. Иногда попадали под дождь, что было не очень приятно, но это было куда меньшей неприятностью, чем когда мы набирали мало ягоды…

Мы всегда останавливались на водокачке, откуда вода из Икшицы перекачивалась в поселок. Там и был кратковременный отдых. За грибами и груздями ходили, кстати, поближе к Икшице. А за брусникой ходили на Буреху, подальше километров на 15. Потом я часто туда ездил на велосипеде один.

Помню, однажды, собирая ягоду, я почувствовал взгляд. Поднял голову и увидел рысь, сидевшую на крупной ветке в метрах 30 от меня. Это была красивая кошка: кончики хвоста и ушей были черными, а все тело – рыжее.

Мы долго смотрели друг на друга. Страха не было, но было какое-то оцепенение, вызванное то ли ее красотой, то ли плавными, слегка ленивыми движениями. Насколько интересны животные, когда свободны!

Я, не делая резких движений, достал хлеб и аккуратно кинул его в сторону дерева. Рысь спрыгнула на другую ветку, нет, не за хлебом, а из-за моего движения. Я стал собирать ягоду, иногда посматривая в ее сторону. Вдруг мой взгляд не обнаружил дикую кошку. Я стал искать ее, но не нашел, впрочем, хлеба тоже не было.

Потом, когда тетя Лена и дядя Петя уехали в Анамжак, грузди и грибы брали только там. Какие там грузди! Мокрые, толстенькие, с бахромой, которая выглядела как кружева на постели. Так они еще были хрустящими и вкусными! Брать грузди – самое большое удовольствие. Мои сестры Света и Таня с Игорем, мужем Светы, до сих пор ездят в Анамжак – в одно из райских мест на Земле.

Идешь по склону сопки в осиннике или березняке среди зарослей пахучего багульника, ноги утопают в мягкой листве, и ты видишь бугорок, опускаешься на колени, словно перед образом, поднимаешь мокрую листву, а там Белоснежка кудрявая. Рядом еще один, а потом еще, малюсенький, только на свет божий глянул… Дух захватывает! Ты останавливаешься, смотришь вокруг, а рядом возвышается бугорок с листвой – еще одна семейка тебе улыбается.

Груздей солили много в эмалированных бочках и банках. А какие пирожки с груздями получались! Волшебные!

И под водочку закуска замечательная!

Кстати, не могу не отвлечься на водочку. По молодости родители часто собирались с соседями, выпивали прилично и всегда пели. Пели почти все, особенно любила петь мама. Мы, дети, тоже любили. Сестры мои все прилично пели, слух у них хороший, не то что у меня – полное отсутствие, но петь я любил, особенно русские народные песни. Любимая мамина песня «Вот кто-то с горочки спустился, наверное, милый мой идет…». Думаю, что из-за папы. Он и женился, будучи в гимнастерке и служа в Нерчинске, а мама в это время работала кочегаром в воинской части.

Я к водочке возвращаюсь. Со временем родители отстранились от соседей, потому что некоторые стали перебарщивать, да и близость соседская не всегда желанна.

В общем, в нашем доме выпивали, но в пределах разумного. Хотя в поселке пили много и многие. Сколько хороших ребят угробила водка!

Отец, когда мне было 13 лет, налил первую рюмку. Я выпил, пошел на улицу и начал хвастаться. Отец узнал об этом и очень долго говорил мне потом, что водку пить можно, но в меру, что много зла она приносит без меры, а бахвалиться – стыдно. Вот если бы я что-то сделал хорошее… Да и в таком случае бахвалиться не стоит!

Мама, когда я пошел на празднование Нового года с одноклассниками в восьмом классе, купила мне бутылку водки! Они видели проблему, но решили, что лучше купят мне сами, чем я где-то сам и крадучись…

Да, у меня были в жизни перехлесты, но я точно знал, что спиртное только под закуску и чтобы поговорить.

Кстати, застолья я любил и люблю. Главное – с кем. Наши застолья были прекрасными. Дни рождения, праздники, встречи – всегда было весело, сытно и уютно, с песнями и танцами!

XII

Хочу остановиться на теме книг. Не сказать про культ книги – значит забыть обо всем. В семье книга была почти всеобщей любимицей, как нынче кошка или собака. Почему почти? Наша мама почти не читала книг, потому что свободного времени у нее было очень мало, к вечеру она сильно уставала и засыпала даже на хороших фильмах, а с книгой и тем более, поэтому она читала только местную газету «Путь Ленина».

Папа же хорошо знал литературу и много читал. Мы все много читали и были записаны в библиотеку. Хороших книг было мало, купить их было сложно, да и денег на это почти не было.

В 60-е годы в поселке был один книжный магазин: белый, каменный, небольшой, но для меня он был храмом. Там работала тетя Надя Туранова – наша дальняя родственница, маленькая шустрая женщина.

С каким удовольствием заходил я туда! Темно-коричневые шкафы с фолиантами книг, собрания сочинений и всюду богатство мыслей, фантазий и реальности. Сказочный мир книг завораживал, рождал надежду на светлое будущее, рисовал яркими красками жизнь и манил вперед! Может, поэтому наша мама боялась книг? Боялась наших фантазий и устремлений, боялась потерять нас…

Иногда нам удавалось купить хорошую книгу, это был настоящий праздник. Книги прочитывались быстро, не прятались в шкафах – были доступны, стояли в один ряд на полке. Мы читали так много, что мама ворчала на нас. Читали даже ночью под одеялом, чтобы она не видела…

В пятом классе я ходил в районную библиотеку, которая находилась на углу улицы Центральной, напротив армянского магазина, хотя того и не существовало в то время. Я помогал библиотекарям не только выдавать книги, но и вести учет. А библиотекари разрешали мне сидеть в архиве, где были подшивки старых газет. Многие газеты 1935–1939 годов и военных лет были недоступны для чтения. Поэтому, когда я увидел их, они меня поразили: с их помощью передо мной открылся другой мир, противоречивый и непонятный. В них я в основном искал статьи о Гражданской войне, особенно о действиях на территории нашего района.

В пятом классе состоялись два эпохальных события в моей жизни: я написал историю Гражданской войны и послал ее в редакцию в Читу; в этом же году в Чернышевске взорвали здание милиции, а взрывателя так и не нашли. Поговаривали, что взорвали шахтеры из-за несправедливо задержанного товарища. Но то было значение союзного масштаба! Вы слышали что-нибудь подобное?

XIII

Я любил быть дома с книгой. В книгах кипели страсти, были яркие герои Дюма, Джека Лондона, Марка Твена, Арсеньева, Федосеева, Пикуля, которые побеждали несправедливость, одерживали победы, сеяли доброе. Улица же была не очень справедлива: там приходилось бороться самому, часто проигрывать.

Я был слабым мальчишкой. Помню, в пятом классе меня не взяли на какой-то слет из-за того, что я пробежал стометровку хуже всех.

В первый раз я встретился с жестокостью в первом классе. Каждый день мы боролись или дрались, и это было нормой. Но однажды меня поймали интернатовские ребята и пытались заставить закурить. Я не стал, поэтому били они меня жестоко… Но, с другой стороны, в этом был и плюс. Может, именно из-за этого я не курил до 29 лет. Если бы в 29 еще побили, может, и не начал бы…

Попасть в кинотеатр было самой большой удачей в детстве. Здание кинотеатра было одноэтажным, переделанным из конюшни, лощади из которой трудились во время строительства железной дороги до Букачачи. Касса была одна, поэтому билеты брали штурмом. Часто более сильные просто выбрасывали остальных из очереди. Бывало, что и билеты отбирали. Мы с пацанами из нашей ограды брали кассу вместе: выстраивались двумя шеренгами, более сильные шли вперед. Купив билеты, мы выбирались из очереди и передавали их своим. Часто приходилось сидеть на полу, ибо то старшие садились так, что не втиснуться, то места уже были все заняты…

В поселке были две мощные группировки пацанов – сиекаевцы и исаевцы. Серега Исаев, сын прокурора, учился в одной школе со мной, но был на два года старше. Вел он себя нагло: то водой брызгался, то подножку ставил, то обзывал. Видимо, все сходило ему с рук, как иногда и сейчас сынкам прокуроров. В основном с ним не связывались, но вокруг него всегда крутились прихлебатели. Я часто с ним дрался за спортзалом. Началось все из-за моего друга Сереги Емельянова. Исаев толкнул его, а тот упал. Я Исаеву сказал: «Дурак!» Тот вызвал меня надраку один на один. Я понимал, что силы неравны, но не идти было нельзя. В итоге он меня побил. Я шел домой и плакал, нет, не от боли, а от обиды – вроде и прав, но в проигрыше.

В книгах было веселее… Хотя стоит отметить, что Серега Исаев был все же джентльменом и лежачих не бил. Десятки раз приходилось с ним драться, я всегда проигрывал, но мог дать отпор словами. Потом то ли ему надоело со мной возиться, то ли после того, как я лекцию по истории нашего края прочитал в его классе, он перестал трогать меня и моих друзей.

Сиекаевцы (Серега Сиекаев и его братья) – это другое дело, те были отмороженные. Могли и жестоко избить. Как-то на нашей улице мы играли в футбол с их командой. Я стоял на воротах. Счет был 1:0 в нашу пользу. Они очень хотели забить, но я стоял как Яшин. Так они ногами несколько раз мне по голове прилепили. В итоге мы еще им и гол забили, тогда Витька Рахманинов отличился. Правда, все закончилось дракой, нехорошо, что дядя Коля Рахманинов вмешался, разогнал ту братию…

Так судьба сложилась, что Сиекаву я наподдавал уже потом, в Чите. Пришел в гости к средней сестре в пединститут и встретил его там. Я был хоть и младше, но сильно изменился с детства: здоровье мое было в полном порядке, занимался боксом (третье место по области занял). Я был поражен его страхом, поэтому и приложился пару-тройку раз для проформы. Да, многие сильны группой и в своей стороне… А один на один все совсем другие.

XIV

Вообще, главное в драке – не проиграть ее до начала самой драки. Когда бьют, уже не страшно.

Фронтовой поэт Гудзенко наиболее точно сказал об этом в своем гениальном стихотворении «Перед атакой»:

 
Когда на смерть идут – поют,
А перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
Час ожидания атаки.
 

Самые верные и страшные строки… Этот поэт погиб в 1942 году…

Я услышал впервые это стихотворение в театре на Таганке в лучшем спектакле о войне, спектакле в стихах, просто в гениальных стихах, которые читали Шаповалов, Золотухин, Высоцкий и Славина.

Этот спектакль, за билетом на который я охотился три дня, так поразил мою душу, что я написал на программках первые строки стихотворения и подарил их артистам.

Те детские драки были шалостью, но они убирали страх, вернее, притупляли, приучали к тому, что ничего страшного нет и не будет. Они приучали нас к борьбе за место под солнцем и наталкивали на мысль, что одному сложно быть воином. Книги же учили обратному: там герои побеждали, справлялись со всеми (или почти со всеми) проблемами. Например, Д’Артаньян громил с друзьями всех и вся. Кстати, а ведь прообраз нашего героя – отец, генерал Дюма, блестящий воин и рубака, конкурент Наполеона. Он был отправлен последним из Сирии во Францию и по странным обстоятельствам попал в тюрьму, где потерял свое здоровье и, вернувшись домой, вскоре умер. А в книге все было по-другому…

Но книги сделали свое дело: от романтизма я не избавился до сих пор, о чем и не жалею, ибо переделывать себя не стоит, иначе потеряешь свою суть…

Кстати, лучшими книгами о героях и приключениях считаю книги наших русских писателей-полярников. Например, «Наследник из Калькутты», автором которой является Роберт Штильмарк. С его сыном Феликсом много лет спустя нас связал Угут (поселок возле Нефтеюганска). Феликс создал там заповедник, а мы очищали те земли от нефти в 2010–2013 годах.

XV

Школа № 64, первая школа, в которой я учился, запомнилась слабо. Самый яркий эпизод в ней – первая любовь к Светке Яблочковой. Она была худенькой маленькой девочкой с большими блестящими глазами. Судьба нас свела за партой. Мы вместе разбирали учебные задания, постоянно болтали. Однажды на уроке математики мы оживленно, может, влюбленно шептались. Наша учительница Вера Павловна сделала сначала одно замечание, затем второе, но разве страсть остановишь! Поэтому она пошла на радикальные меры, решив разлучить нас. Свету, мою радость, посадили к Сереге Ларионову, а ко мне подсела Таня Исаева – толстушка с добрыми глазами. Я разозлился и начал выталкивать Таню из-за парты. Естественно, не она была виновницей этой вакханалии, поэтому не уходила, а я все-таки столкнул ее со стула. Учительница поставила меня в угол недалеко от двери, но я не успокоился и начал строить рожи, смешить класс, поэтому Вера Павловна побежала к директору, к Цвигуну.

Цвигун был маленький и полненький, как Наполеон. В кабинете, сняв солдатский ремень, он отдубасил меня прилично, на некоторых местах даже образовались кровоподтеки. Так я пострадал за первую любовь. А учительница еще и двойку влепила. Сейчас бы ребенок побежал жаловаться родителям, но мы боялись жаловаться, тем более вину я чувствовал. Кстати, Цвигун был очень хорошим рассказчиком истории поселка, и, может, именно его рассказы подтолкнули меня к изучению истории края.

Дома, естественно, я об этом не говорил, хотя сидеть было тяжеловато. Однако все вскрылось на родительском собрании, когда озвучивали оценки по математике. Тогда среди пятерок вдруг прогремела двойка. Мама рассказывала об этом отцу в зале, и я услышал, как они засмеялись. У меня отлегло от души, но со мной все же провели воспитательную беседу. Моя любовь Светка в том же году уехала в Сумы с отцом, а с Таней Исаевой мы еще долго сидели вместе.

Я ходил в школу с ранцем за спиной, часто в компании соседей Ларионова и Сидякина. Мы вместе дрались с другими ребятами.

В 1963 году в западной части поселка стали строить высотки, пятиэтажные дома, и там же построили новую большую школу номер № 78, куда нас и перевели учиться. Расстояние от дома до школы было приличное, более двух километров, но партия сказала, и мы пошли… Ходили пешком. Зимой, в сорокаградусные морозы, школы не закрывались. Иначе когда бы мы учились, коли три месяца температура ниже сорока?

В этой школе я проучился около года. Особенно хорошо мне запомнилась забастовка, которую я устроил в классе. Нам показалось, что учитель несправедливо поставил оценку, а я в отместку уговорил всех молчать. Все и молчали, но, когда по одному нас стали вызывать в кабинет директора, все учителя узнали, что зачинщиком был я. Директор вызвал меня в кабинет, кричал, а я начал возражать, из-за чего он разозлился, схватил указку и начал ею меня потчевать.

Он был большой детина в ярости приличной, поэтому я схватил пепельницу и замахнулся… Это его остановило. Потом, уже будучи взрослым, я прочитал Монтеня, который писал, что есть люди, которых можно остановить добром, а есть такие, которых только злом или отпором. И приводит в пример случай, когда А. Македонский бросился с мечом на своего солдата. Тот сначала убегал, но в итоге взял меч и стал сражаться с Македонским. Это и остановило полководца.

В пятом классе я попал в школу № 2, которая была в километре от дома. Деревянная, одноэтажная, с печным отоплением, железным бачком с водой на входе. В ней и закончил свои школьные годы.

У нас в классе были две девчонки, которые нравились мне – Галя Воробьева и Татьяна Черепанова. Но Галю буквально захватил Сашка Антипов, а с Татьяной задружить не получилось.

Учился я хорошо, но некоторые проблемы были с русским языком, а рисование мне не давалось совсем. Зато математика, география и история были любимыми предметами. Особенное место в этом ряду занимала география, ведь на ней передо мной раскрывалась не только наша страна, но и весь мир, который завораживал своими красками. Эта любовь к географии возникла из-за папы, но втемяшилась указкой по голове одной из самых любимых учительниц. Как она рассказывала! Создавалось такое впечатление, что она была всюду, да не одна, а с любимым человеком! А метод «указкой по голове» – так это мелочь, за разговоры надо же платить…

Математику вела тихая симпатичная Татьяна Малыш. Я ходил в математический кружок, который она вела.

Как я и говорил, с рисованием была беда, да такая, что за восьмой, последний мой класс мне светила твердая тройка за счет четверок и пятерок за домашние задания, которые выполнял папа. Когда я принес из школы пятерку по рисованию, у папы не было предела удивлению. Действительно, как при половине троек можно было получить пятерку?!