Русская Армия в изгнании. Том 13

Проходит еще год. «…Живем мы по-прежнему. Утром работаем, сбиваем и закрашиваем ржавчину, ремонтируем моторные катера, приводим в порядок шлюпки, смазываем судовые машины и механизмы, ходим за провизией… У нас вторая по мореходным качествам шлюпка: лучший вельбот (английский) у адмирала на эскадренном миноносце «Дерзкий»… Мы все ждем начала движения и жадно ловим каждую политическую новость. Дух по-прежнему высок, но мой несколько упал из-за моего нервного нездоровья. Необходимо уехать, хотя бы на время, иначе заболею совсем. Я наблюдаю, как с каждым днем мои нервы все слабее и слабее… «Нужно переменить обстановку, нужно переменить место и людей», – говорит врач. Числа 25-го я уеду. Буду добиваться заработка на поездку в Прагу…»

Я пропускаю мелочи, подробности. Вот уже май 1924 года. «…Сейчас я пишу тебе в то время, когда настал, может быть, последний час нашей эскадры. Французское правительство с 1 июня будет возглавляться социалистами, и уже говорят о пересмотре русского вопроса, о торговых сношениях с большевиками, а затем и о признании Советской России… За признанием Советов очевидно последует возвращение наших кораблей… Те корабли, на которых мы честно служили, на которых мы так много и долго работали, на которые мы отдали лучшие годы своей жизни, будут отданы большевикам… И вся наша трудная, тяжелая работа, которая все эти годы велась для сохранения кораблей, послужит на пользу врагов Родины… Хочется думать, что все эти мысли о будущем нашей эскадры не оправдаются… Господь не допустит до этого!.. Что слышно у вас? Что говорят Великий князь Николай Николаевич и генерал Врангель? Мы все еще бодры духом и телом… Команды «разойдись» подано не было… Но страшно. Заползает в голову мысль: а не умерла ли Армия, не кончилась ли она в сырых шахтах Болгарии, на пыльных дорогах Сербии? Так немного нужно, чтобы эти сомнения рассеялись. Мы бодры духом. Уверены в победе Добра над Злом… Достаточно одного слова».

И вот последнее письмо: «28 октября 1924 г. Крейсер «Генерал Корнилов». Рейд Бизерта… За время между этим и последним моим письмом я успел побывать в Тунисе, поработал там два месяца и снова вернулся сюда. Слава Богу, что у меня хватило сил вернуться сюда сразу после задуманной цели – расплатиться с долгами. Слава Богу, что не захлестнули волны материальных интересов, которые потопили многих таких же русских, как и я. Слава Богу, что есть еще Русская эскадра, служа на которой я со счастьем в сердце могу исполнить мой долг корабельного гардемарина. Если бы ты знал, как страшно и тяжело думать о той жизни, которой живут там наши русские! Жизнь без Родины, на сантимы и франки… Когда я там работал и думал, что было бы, если бы не было эскадры и я не мог снова вернуться сюда, то у меня так больно сжималось сердце. Ведь эскадра – эта наша Россия, это кусочек нашей родины, кусочек силы ее, ведь над нашими кораблями поднят Андреевский флаг!.. 15-го числа этого месяца к нам на крейсер назначено 15 человек кадет, только что произведенных в гардемарины. И если бы ты знал, как теперь у нас хорошо! Правда, работы не меньше, а больше, и весь день проходит в судовых работах. Пока еще «молодые» не научились, ходим с ними на шлюпках, и я с искренним удовольствием обиваю ржавчину и учу это делать других, учу управлять парусами, занимаюсь какой-нибудь приборкой запущенных помещений… Ржавчина отпадает, как листья осенью, железо краснеет от сурика, и весь корабль становится чище… Теперь у нас горнисты, и вся жизнь идет у нас по настоящим сигналам. Каждое утро в 8 часов флаг подымается, а вечером с заходом солнца опускается после «зори». Когда флаг спущен, горнист снимает фуражку и читает «Отче наш». И если бы ты знал, как это торжественно просто, как радуется сердце!..»

На том же листке нервным дрожащим почерком приписка: «…30 октября в 10 часов утра французский префект прибыл в наш штаб на эскадренный миноносец «Дерзкий», куда было приказано собраться всем гг. офицерам и корабельным гардемаринам. Сегодня, 30 октября 1924 г., в 10 часов наступило начало конца нашей русской эскадры: Франция признала Советы». И еще одна приписка: «…Сегодня в 17 часов 24 минуты в последний раз был спущен Андреевский флаг, более 200 лет носимый кораблями Российского Императорского Флота. Сегодня в последний раз мы сняли фуражку перед спускаемым в последний раз Андреевским флагом…»

Я не знаю, где теперь этот юноша. Но я знаю, что он уже не затеряется среди человеческой пыли. Куда бы он ни попал, он встретит тот электрический провод, который соединит его с десятками тысяч одинаково думающих и чувствующих людей.

Ценой невероятного напряжения, выдержки, воли создан неистребимый аппарат Русской Армии. Для нее уже не страшна нужда: она привыкла к тяжелой и черной работе. Для нее не страшны гонения: она способна изменить внешние формы и уйти в подполье. Для нее страшна только мысль перестать быть Русской Армией – и потому она не способна только на одно: изменить своей сущности и отказаться от своего предначертания…

В. Каменский²⁹
Воспоминания курьера генерала Врангеля. 1921–1924 годы³⁰

Служба дипломатического курьера считалась одной из самых спокойных и хорошо оплачиваемых служб. Я поступил на эту службу уже в эмиграции, когда жизнь европейских держав, перекроенных Версальским договором, еще не вошла в свое новое русло, когда смена правительств сопровождалась всевозможными волнениями, когда валютная проблема была совершенно не уравновешена и жизнь всюду дорожала, вызывая этим неудовольствия, забастовки и пр.

Русскому беженцу путешествовать из одной страны в другую было особенно трудно, так как получение визы было крайне затруднительно и сопровождалось всегда потерей массы времени и хлопот.

Первое время я не получал дипломатических виз, но ставились они бесплатно как курьез, но уже на второй год службы я завел себе дипломатический паспорт, то есть собственноручно начертал эти слова на своем паспорте, который был переплетен в изящный переплет с золотыми буквами. После этого почти все страны, за очень малым исключением, ставили дипломатические визы, и мои путешествия через границы проходили без всяких затруднений. Лишь германские власти не ставили мне никогда никакой визы. К этому времени Германия одна из первых признала большевиков, но в то же время ее правительство очень сочувственно относилось к нашему Белому движению.

Министерство иностранных дел по просьбе нашей военной делегации выдавало мне перед каждой поездкой особый лист – «laissez passer», в котором указывалось, что я курьер Русской Делегации. Этот лист при моем обратном возвращении на немецкой границе отбирался – я был освобожден от таможенных осмотров и приравнивался к дипломатическим курьерам. Такое положение существовало все время в течение моей курьерской службы и ни разу не вызывало на немецкой границе никаких недоразумений или затруднений.

Переносясь мыслями в то далекое время, я вспоминаю эту эпоху и службу дипломатического курьера генерала Врангеля как самую интересную за всю мою жизнь.

Еще до получения этой интересной должности, я в 1920 году был дважды командирован от русской военной делегации в Берлине, в которой я служил, в Белград. Посланный с какими-то бумагами в Белград кирасир Ее Величества Великий князь Розенберг имел какие-то неприятности в Вене, и начальник делегации, Генштаба полковник Брандт³¹, предложил мне срочно выехать в Вену и уничтожить все, что вез Розенберг. Пользуясь этой командировкой, я испросил разрешение проехать дальше до Белграда, где собирался повидать своего одноклассника по Пажескому корпусу, Королевича Александра Сербского.

Получив это разрешение, я на следующий день выехал в Вену, причем председатель делегации русского Красного Креста в Берлине, барон Врангель, снабдил меня письмом, в котором значилось, что, «может быть, Вам, при посещении дружеских нам государств, удастся создать настроение для оказания посильной помощи Русскому Красному Кресту».

Догнав Розенберга в Вене, мы сожгли всю его почту, а затем вместе отправились дальше. Наше путешествие было крайне трудным: угля было мало, поезда ходили редко, всегда очень переполненные, редко соблюдая расписание. С продуктами тоже было очень трудно. Но переехав сербскую границу, у местечка Spiel, картина резко менялась – на вокзале изобилие всего: и белый хлеб, и сыры, и колбасы. А когда на этой же станции я подошел к кассе, чтобы взять билет до Белграда, то кассир, узнав, что я русский, отказался принять деньги за проезд, выдавая мне особое разрешение на право проезда в Белград во 2-м классе. В это время волна беженцев еще не докатилась до этих мест, чем и объясняется такой жест со стороны кассира.

По приезде в Белград, где в то время нанять комнату было крайне трудно, я остановился в Земуне – городке на другом берегу Савы, связанном с Белградом сообщением. На следующий день, облачившись в военную форму, я явился нашему военному агенту генералу Артамонову³² и от него отправился во дворец, где маршал двора принял меня очень любезно и, узнав о цели моего визита, просил зайти на следующий день, чтобы узнать, когда мне назначена аудиенция у Королевича Александра. Но уже вечером того же дня на квартиру, где я остановился, пришел жандарм и передал мне записку, что аудиенция назначена на следующий день в таком-то часу.

Королевич Александр принял меня как старого приятеля, говорил со мною на «ты», расспрашивал про судьбу наших одноклассников, про мою семью, которую он знал, так как бывал у нас в доме в Санкт-Петербурге, и когда я ему сказал о цели моей поездки и показал ему бумагу барона Врангеля, то он попросил оставить ее на 2 дня, когда мне следовало зайти за ответом. Через 2 дня я снова был принят Королевичем, который предложил мне кофе и сообщил, что просьбу Красного Креста, по-видимому, удастся удовлетворить, но у него в данное время нет правительства, которое снова соберется на днях, и тогда вопрос и будет улажен. Деньги будут переведены в Париж нашему послу и оттуда уже в Берлин, причем помощь должна идти для стариков, детей и больных. К концу нашей беседы подошел бывший сербский посланник в России, Спайкалович, который с исключительной любовью вспомнил Россию и искренно горевал о гибели Царской Семьи.

Королевич Александр заявил мне, что я могу считать мою миссию выполненной и могу спокойно возвращаться в Берлин. На прощание он подарил мне фотографию с надписью, которая и висит у меня в комнате. Деньги, если не ошибаюсь 200 000 динар, были действительно ассигнованы Скупщиной, но в это время в Сербию хлынула первая волна русских беженцев из Константинополя, и ассигнованная сумма не дошла до нашего посла в Париже и целиком ушла на удовлетворение нужд этих первых беженцев и послужила началом той громадной помощи, которую так щедро оказывало правительство Югославии в течение многих лет русским, которые осели в этой гостеприимной стране.

Регулярная курьерская служба началась лишь в 1921 году и продолжалась до 1924 года. Кроме меня, был еще другой курьер штаба Главнокомандующего, Н.В. Мандровский, который начал эту службу еще до меня, но не успевал один быстро проделывать этот сложный по тем временам маршрут. Мы почти никогда друг друга не видели, так как он выезжал с севера, а я с юга, или наоборот, и наши поезда скрещивались на маленькой станции в Венгрии, где мы махали друг другу шляпами.

Вначале мой маршрут был Берлин – Прага – Вена – Будапешт – Белград – София – Константинополь и обратно, затем, с упразднением военного агента в Праге, я миновал Чехословакию, а с переходом штаба генерала Врангеля в Сремски Карловцы доезжал лишь до Белграда и уже в 1924 году совершал рейсы Париж – Белград.

Первая моя поездка была очень трудная. После больших хлопот дошли необходимые визы, а их было много и самых разнообразных (так, например, чтобы попасть в самый Константинополь или выехать из него, необходима была, кроме турецкой визы, еще виза французская, или английская, или итальянская, чтобы проехать территорию Греции, нужно было заручиться испанской визой и т. д.), и я благополучно прибыл в Прагу, сдал почту в Управление военного агента, пересел с другого вокзала на будапештский поезд и, доехав до маленькой пограничной станции Parkan Nana (австро-венгерская граница), попал в железнодорожную забастовку.

В этой дыре я просидел в ужасных условиях 3 дня, не зная венгерского языка и опасаясь за свою дипломатическую почту, которую вез в первый раз. Я вздохнул свободно, когда влез в первый отходивший поезд на Будапешт, который крайне медленно доставил меня в эту венгерскую столицу.

В Будапеште я обыкновенно в начале моей службы останавливался на сутки, но впоследствии помощник военного агента, мой тезка Владимир Алексеевич Иловайский, приходил на вокзал и, пользуясь тем, что поезд там стоял около часу, принимал и передавал мне почту.

Военным агентом был Генштаба полковник фон Лампе, а нашим представителем – светлейший князь Волконский. У них с венграми наладились хорошие отношения, и благодаря их связям я впоследствии получил французскую дипломатическую визу на год, а швейцарскую постоянную.

Вечера я проводил в семье Иловайских, иногда ходили слушать цыганские оркестры, напоминавшие нам наш милый Петербург. Все были вежливы и услужливы, а в смысле языка я следовал мудрому совету А.А. Лампе, который советовал просто говорить по-русски, так как половина Венгрии была в плену в России и там научилась нашему языку. Берега Дуная очень красивы, особенно красив другой берег, наверху которого стоит памятник с крестом, напоминающий немного Киев, а напротив – самая лучшая гостиница – «Dunapalato». Уже в Венгрии сказывалось улучшение продовольственного положения и, как мне помнится, никаких карточек на продовольственные продукты не было.

Путь от Будапешта до сербской границы не представляет ничего интересного. Куда ни глянешь, всюду безграничные, ровные поля, и изредка попадаются селения. Как-то раз летом я позволил себе проделать этот путь до Белграда на пароходе и любовался на пейзажи, напоминающие наши русские степи.

С переездом штаба генерала Врангеля в Сремски Карловцы, я останавливался там на 4–5 дней. Сремски Карловцы – маленький городок, лежащий на железной дороге линии Белград – Субботица (венгерская граница), примерно на половине пути. Эта местность до войны 1914–1917 годов входила в состав Австро-Венгрии и после Версальского договора отошла к Югославии. В то время, когда туда переехал штаб генерала Врангеля (1922), этот городок был центром Сербского Патриархата – там жил патриарх и на улицах встречалось много духовенства.

Штаб помещался в большом доме, носившем название «Стара Школа», занимая несколько комнат под различные канцелярии. Там же была большая столовая, в которой по субботам и воскресеньям совершались богослужения. Семейные чины штаба жили по частным квартирам, да и холостые также нанимали комнаты у местного населения, столуясь в Собрании. Сам генерал Врангель жил со своими родителями, с женой и детьми отдельно. В одну из моих поездок я доставил ему дочь Елену и сына Петра, которые ехали из Бельгии.

Жизнь в Сремски Карловцах напоминала жизнь тылового штаба: утром и днем – занятия в канцелярии, в 12 часов дня в Собрании завтрак под председательством старого генерала Экка³³. По вечерам хождение в гости; холостые собирались в кофейной у Тарановича или у Носики и пили ракию или сливовицу и слушали заводную шарманку. По субботам устраивали любительские концерты и летом пикники или на берегу Дуная, или в горах Старожилово.

Начальником штаба у генерала Врангеля был в то время генерал Абрамов, генерал-квартирмейстер – генерал Кусонский³⁴, дежурный генерал – генерал Архангельский³⁵, генерал Климович³⁶ ведал полицейской частью, начальник информационного отдела Генштаба полковник Архангельский³⁷ (мое ближайшее начальство) и его 2 помощника Генштаба полковник Станиславский³⁸ и ротмистр Асмолов³⁹. Кроме этих лиц, в штабе состояли генерал Экк, генерал князь Туманов, генерал Трухачев⁴⁰ и др. Старшим адъютантом штаба был бывший семеновец Генштаба полковник Подчертков⁴¹.

Население хорошо относилось к русским, так как имело от них кое-какой доход. Когда я приезжал в Сремски Карловцы из Берлина, генерал Врангель часто приходил меня встречать на вокзал, живо интересуясь привезенной почтой и газетами. Всю запечатанную почту я вез на следующий день в Белград и сдавал в наше посольство, где почта вскрывалась, и затем пакеты на имя штаба (а их было подавляющее число) отдавались мне, и я их отвозил обратно в Сремски Карловцы. Останавливался я всегда у милых братьев Асмоловых, а после их переезда в Париж – у братьев Подчертковых.

На следующий день после моего приезда традиционный обед у Станиславских, затем у генерала Архангельского и у супруги генерала Миллера. Генерал Врангель обычно приглашал на чашку чая. Я смею думать, что все немногие, оставшиеся в живых, вспоминают тепло и с удовольствием время, проведенное в этом тихом городке, особенно после всех ужасов Гражданской войны и эвакуации. Кто же хотел немного развлечься, мог проехать в Новый Сад – 20 минут езды, – где были и синема, и хорошие кафе.

Следующим этапом был Белград. Белград в ту пору находился в начале своего расцвета: он, правда, еще не успел залечить свои раны после тяжелой войны и оккупации (например, мост через Саву, соединяющий Белград с Будапештом, был сильно надорван и поезда по нему ходили крайне медленно), но все же чувствовалось во всем стремление поднять вид столицы до уровня других европейских городов. По городу уже бегали новые чистые трамваи, наряду с одноэтажными и невзрачными домами начали строиться многоэтажные дома со всеми удобствами.

Самая лучшая и большая гостиница, носившая название «Москва», находилась в самом центре города. Новый дворец еще не был готов, и Королевич Александр Сербский жил в одноэтажном особняке около русского посольства. После первой волны русских беженцев, хлынувших в Югославию из Константинополя, въезд в нее был сильно ограничен, и, чтобы получить сербскую въездную визу, надо было долго и упорно хлопотать. Улицы Белграда были наполнены русскими, которых легко можно было узнать среди местного населения: военные ходили или еще в своих формах, или в перешитых френчах, но уже без погон, женщины – обычно в том же, в чем им удалось бежать из Крыма.

Привлекало русских в Югославию не только хорошее тогда отношение со стороны правительства и жителей и возможность получить работу, но еще также так называемый «размен», на который имели право все русские беженцы, проживающие на территории Королевства. Один раз в месяц беженцы получали 400 динар – сумма, на которую было нельзя жить, но что было большой помощью, особенно в первое время, до нахождения подходящей квартиры и работы.

В городе открылись русские рестораны, лавочки, кафе, появились модные дома, в театрах подвизалась русская труппа, репертуар был часто также русский. Русские специалисты, особенно инженеры и врачи и пр., сразу пошли в гору, так как на них был большой спрос. Русским посланником в то время был В.Н. Штрадтман, оставшийся в нашем прежнем посольстве, а военным агентом после генерала Артамонова – Генштаба полковник Базаревич⁴². Хотя службу русским и было легко найти, квартирный вопрос разрешался крайне трудно, так как квартиры в новых домах были чрезвычайно дороги.

Что очень хромало в Югославии в то время – это железнодорожный график. Поезда хронически опаздывали, причем это опаздывание выражалось не в минутах, а в часах. Как-то раз я попал на поезд, который опоздал ровно на сутки, придя действительно по расписанию, но на другой день. Я возвращался из Константинополя и, будучи атакован клопами в классном вагоне, решил перейти на вторую ночь в спальный вагон, в котором ехал в Белград профессор И.П. Алексинский. На станции Ниш поезд стоял довольно долго, и мы, поболтав с профессором, разошлись каждый в свое купе.

На следующее утро заспанный профессор вышел в коридор и спросил меня:

– Что, подъезжаем к Белграду?

– Какое там, – ответил я. – Все еще стоим в Нише.

Ночью поезд проделывал какие-то маневры, что и создало впечатление, что мы находились всю ночь в пути. Путь от Белграда до Ниша проходит по живописной долине реки Моравы. После Ниша, который с поезда производит вид нашего маленького уездного города, проезжали знаменитое Косово поле, памятное битвой в 1389 году с турками. День этот в Сербии до сего времени чтился и назывался «Видав дан».

На последней станции перед болгарской границей Цариброд был устроен русский этап. При станции была устроена чайная, где все русские беженцы имели возможность выпить чаю с бутербродами и даже захватить таковые с собой в дорогу. Заведовали этим гостеприимным домом полковник Долгов со своей женой. Кругом была совершенно дикая природа, большие лесистые горы, внизу шумела горная речка.

Как-то раз я был предупрежден полковником Долговым, что, ввиду политических перемен в Болгарии, я должен вернуться в Белград, о чем его предупредил генерал Шатилов, находящийся в Софии. Я провел в ожидании обратного поезда тихий спокойный вечер в обществе милой четы Долговых.

Переехав границу и попав в Болгарию, вы чувствовали, что Европа осталась позади и вы находитесь на Балканах. Из всех столиц, которые мне суждено было проезжать, София оставляла самое неотрадное впечатление. Уже самый вокзал грязный, наполненный солдатней и селяками; около него жалкая площадь с одинокими провинциальными извозчиками и рядом трамвай, тоже общипанного вида. Сам город расположен на высоте 550 метров над уровнем моря у подножия горы Витоша. Климат довольно суровый, температура колеблется между +35 градусов летом до —20 зимой.

София в то время еще не оправилась от войны 1914–1917 годов: оккупация союзников и революционные выступления, которые заставили Царя Фердинанда отречься от престола и спешно уехать в Австрию. На престол вступил его сын, Царь Борис, крестник нашего Государя, который искусно справился с народным положением и сумел завоевать любовь и доверие своего народа.

В центре города, около дворца и русской церкви, город имел характер хорошего русского губернского города. Дома здесь были выше и лучше, публика более нарядная. Главная улица этой части города – бульвар Царь-Освободитель – представляет собой широкий бульвар, упирающийся в громадный парк «Борисова Градина». В знак благодарной памяти России за освобождение Болгарии от турецкого рабства в 1877–1878 годах многие улицы получили названия или в честь прославившихся в ту войну русских генералов (бульвар Скобелев, бульвар Дондуков, бульвар Граф Игнатьев), или в память особенно упорных боев (улица Шипка), а также наименования русских городов (например, Московская улица).

В различных частях города были поставлены памятники: Царю-Освободителю – благодарная Болгария; медицинскому персоналу, погибшему во время войны (Докторский памятник), и вообще русским, павшими за освобождение Болгарии (Русский памятник). На шоссе, идущем в Софию из Этрополя, при въезде в город стоял памятник начальнику 3-й гвардейской пехотной дивизии генералу Каталею, павшему на этом месте при занятии Софии.

Хорошие гостиницы, которых было немного, стоили очень дорого, а гостиницы средней руки и многие дома кишели клопами (дервеница). Все местные жители безусловно понимали по-русски, многие из них окончили средние учебные заведения и корпуса в России. Почти все говорили на «ты», причем при отрицании качали утвердительно головой и наоборот, что часто бывало причиной комических недоразумений.

Из достопримечательностей города в первую очередь следует поставить построенный по проектам русских архитекторов, с чудной живописью внутри русских (Васнецов), чешских и болгарских художников, прекрасным, художественно исполненным иконостасом и великолепным троном для Царя собор-памятник святого Александра Невского. Затем большой парк «Борисова Градина», русская церковь, построенная и расписанная в русском стиле, и отличные бани, действительно прекрасное заведение, построенное с большим восточным комфортом и с горячей минеральной водой, бившей тут же из-под земли и обладавшей целебными свойствами.

Продовольствия было вдоволь и сравнительно недорого, но жизнь была тяжелая и жирная, рестораны и пивные были по вечерам полны публикой, ужинавшей под звуки румынской музыки и подхватывающей хором куплеты любимых песен, среди которых большим успехом пользовалась песня «Шуми Марица». Жители были гостеприимны и относились к русским, за исключением «германофилов», в общем хорошо. Русским посланником был в то время Петряев, военным агентом – генерал Ронжин.

Дальше путь от Софии до Адрианополя опять очень живописен, особенно около Пловдива (Филиппополя). Он лежит вдоль долины шумной Марицы, пересекая ее много раз. Природа дикая, много туннелей. Но после Адрианополя дорога до Константинополя проходит по почти безлюдной и совершенно открытой местности.

Вот появляются знакомые названия – Гаталджа, где проходила турецкая позиция в войне 1914–1917 годов, и далее столь знакомое нам Сан-Стефано. Пейзажи меняются, у Гаталджи появляются горы, и далее уже видно Мраморное море. Хочется представить себе биваки наших гвардейских частей в 1878 году, перед их отправкой морем через Константинополь в Одессу после подписания Сан-Стефанского мира.

Меня предупредили еще раньше, что на вокзале в Константинополе надо быть особенно осторожным со своим багажом, и это предупреждение было не лишнее. Еще не успел поезд подойти к платформе, как в вагон врываются несколько носильщиков, ругаясь и отпихивая один другого, – они буквально вырывают багаж из ваших рук, даже не спрашивая вашего согласия. После недолгой борьбы я сохранил свои вещи и предпочитал нести их сам, чем вызвал у этих бандитов большое возмущение и разочарование.

Как результат Версальского мира, Константинополь был оккупирован англичанами, французами, итальянцами и даже греками. Вокзал в Стамбуле (часть города, где жили главным образом турки) являлся тупиком железнодорожной сети, связывающей Европу с Константинополем. Чтобы попасть в другие части города – Торговую Палату и нагорную Пера (где главным образом жили греки), – надо было перейти мост, перекинутый через Золотой Рог (залив Босфора). По правую сторону от моста находились пристани пароходов, совершавших рейсы между городом и Скутари на азиатском берегу, где было большое кладбище, и Принцевыми островами и далее. От этих пароходов шел дым, который преследовал всех шедших по мосту. Чтобы перейти мост, надо было платить особую таксу (гроши), для чего на тротуарах при входе на мост с обеих сторон стояли особые сборщики с кружками, и сзади них – особый контролер, задачей которого было следить, чтобы эта монета попадала бы в кружки, а не в карманы сборщиков, а также ловля уклоняющихся от этой повинности. Можно было подняться в город на грязном, но довольно вместительном фуникулере или же пешком по Галатской лестнице, которая начиналась внизу, в Галате, и кончалась наверху, около улицы Пера. На этой лестнице шла очень оживленная торговля всем чем попало, немало русских продавали здесь и свои вещи, и свои изделия.

Отношение иностранцев-союзников к русским в общем было благожелательное, но русские все же ожидали большего. Что же касается местного населения, то можно с уверенностью сказать, что турки относились очень хорошо и русские военные в форме могли появляться во всех частях города, даже в Азиатской части (Скутари), чего не могли себе позволить другие иностранцы, так как на них часто нападали, преимущественно по ночам. Часто входя во двор мечетей, где почти всегда помещались кофейни, можно было видеть приветственные жесты турок и возгласы: «Урус карош!»

Нашим посланником был Нератов, секретари – Извольский и князь Гагарин. Военным агентом – генерал Чертков⁴³, которому генерал Врангель поручил организовать вывоз беженцев на Балканы. Генерал барон Нолькен⁴⁴ был привлечен к работе по агентуре, но его работа главным образом выражалась в наборе переводчиков для сопровождения полицейских патрулей и улаживания всяких недоразумений между русскими и иностранцами.

В смысле продовольствия в Константинополе было полное изобилие плодов земных, главным образом было много всяких сладостей в виде жирных сладких пирожков. Но цены на все были очень высокие по сравнению с ценами в Европе. Турецкий фунт котировался очень дорого, и за обед в среднем ресторане платили около половины турецкого фунта. Деньги были бумажные, кроме мелких монет, причем, как и всюду на Балканах, чрезвычайно грязные и рваные, особенно такие ходкие, как 2 с половиной пиастра (юс пара).

Торговля шла и днем и вечером, и парикмахерские были открыты даже 24 часа в сутки. Турки очень любили бродить по ночам и питаться пирожками и бараньими головами, которые разносчики разносили всюду, особенно в районе Золотого Рога. Население было чрезвычайно смешанное, и теперь к нему прибавилось еще большое количество русских беженцев из Крыма и из Новороссийска, которых было, так же как в Белграде, очень легко узнать среди этой разношерстной толпы. Особенно много русских толпилось во дворе русского посольства на улице Пера.

С приездом русских в городе появилось много русских ресторанов с русскими названиями, русский театр (оперетка) под открытым небом, ночные кабаре и пр. Вообще же изобретательность и находчивость русских была поразительна. В Стамбуле, где жили почти одни турки, наши предприимчивые сородичи открыли бега тараканов с тотализатором, который приносил немало дохода владельцам этих бегов.

Нельзя сказать, чтобы все мои путешествия проходили гладко. Пришлось и «посидеть», и пережить несколько неприятных моментов. Первая неприятность произошла на небольшой железнодорожной станции в Турции. Я возвращался из Константинополя в Белград и спокойно дремал в своем купе, как вдруг в него вошел французский офицер в сопровождении жандарма (он догнал нас на скором поезде «Ориент-Экспресс», который на этой станции обогнал наш поезд). Проверив мои документы, офицер назвал себя – он оказался инспектором специальной полиции – и предложил мне сойти с поезда со всем моим багажом, который он в помещении вокзала вскрыл и бегло прочитал всю корреспонденцию, не исключая и частных писем генерала Врангеля к его жене, проживавшей в то время в Венгрии. Он мне сообщил, что лично я свободен, но всю почту он арестовывает. Так как обратного поезда в этот день не было, нам пришлось просидеть на этой станции всю ночь, и лишь на следующий день мы вернулись обратно в Константинополь. Я немедленно отправился в наше посольство и доложил об этом инциденте нашему послу Нератову. Последний, я знаю, заявил протест, в результате чего часть почты ему вернули через два дня, а часть оставалась долгое время задержанной.