– Опытным путём, друг мой, печальным опытным путём. Спускались и раньше, но это заканчивалось плачевно для монахов, которые шли в пещеру помочь брату, насилу они вырывались от морока, а кто там так и остался.

– А как же уносили иконку, ведь её надо было нести в руке или на груди и снова ожидать материализации потаённых мыслей? Хотя можно же в специальный ларец поместить, чтобы не было контакта.

Старец кивнул.

А я продолжал:

– Так вот почему Харитон не видел никаких «своих» видений, иконка была на моей груди. Но он видел то, что материализовала моя мысль. Кстати, воскликнул я, а как же перевёртывающаяся плита, куда я провалился?

– А что плита? Мысль человека не только создаёт существ, она может и изменять объекты. Вот ты, к примеру, наверное, думал, что Фивий хочет тебе устроить там ловушку? – лукаво улыбнулся отец Ануфрий.

– Ну да, была такая мысль, – смущённо признался я.

– Вот и получил ловушку.

– Понятно. Но как же свет из иконки, который осветил плиту из колодца и дал знак Харитону, где я? Сам бы он никогда не догадался!

Старец ласково посмотрел на меня и ответил:

– Вот именно это и доказывает, что ты прошёл испытание, что в твоей душе живёт вера в Бога, в Пресвятую Деву Марию, в их помощь, которая обязательно будет в трудную минуту при искреннем зове-молитве. И эту помощь ты и получил.

– Помощь от Бога?

– Помощь Бога, который в душе твоей. Вера твоя сильнее тёмных монстров, которые живут в каждой человеческой душе. Ведь монстры они разные бывают, кому богатство затмило душу. Мы видели, как погибший в пещере монах, умер, сгребая к себе камни и песок, видимо, ему привиделись несметные сокровища. Так он и не смог от них уйти. Нет в твоей душе низких чувств, которых ты не смог бы победить силой веры своей. В этом и есть испытание.

Я замолчал потрясённый. «А ведь, похоже это – подтверждение нашей с отцом Окимием теории, что в каждом живом существе есть частица распавшейся праосновы – информацион, как я её назвал, которая несёт в себе полную информацию о Нечто. Именно из этой информации вызывает человек то, на что сейчас способен. Вот откуда у отца Окимия возник интерес к той работе, которой он посвятил всю свою жизнь. А как же Харитон?», – вдруг ударила мысль.

– А как же Харитон? Что теперь будет?

– Думаю, что Харитона тоже призвала твоя мысль, когда ты терял сознание в первой нише.

Я удивлённо взглянул на него.

Старец тихо засмеялся:

– Нет, Харитон не образ твоей мысли, он настоящий, живой. Просто услышал твой призыв, почувствовал, что ты в опасности и потому пришёл. Должно быть, зов твой был очень сильный и это может оправдать действия Харитона.

Я облегчённо вздохнул.

– Если это так, то, конечно, это я, можно сказать, заставил Харитона прийти. Он не виноват.

– Заставить другого человека ты не мог. Видимо, Харитон действительно очень переживал за тебя и хотел помочь, но не мог этого сделать, опасаясь нарушить запрет, а когда почувствовал твой зов, то бросился на помощь. Хотя мог, конечно, и воздержаться.

– Но думаю, что это может быть смягчающим обстоятельством!

– Может быть, может быть. Хотя воздействие на человека вне пещеры мы ещё не наблюдали. Да он мог, находясь в пещере, видеть то, что материализует твоя душа, получая энергию святого места, но вне пещеры.... Впрочем, ты же учёный. Должен решить этот феномен.

Старец поднялся.

– Ну, хорошо, ступай к себе. Я должен о результатах сообщить в собор монастыря. Решение мы тебе сообщим.

Я пошёл к выходу, но вспомнил и оглянулся:

– А как же с Анечкой? Она правда там была?

– Да, к сожалению, Хрон не доглядел, и оставил дверь в пещеру приоткрытой, она туда и вошла, когда в день поминовения детей проводили мимо, во второй склеп, чтобы прочесть молитву и зажечь свечи в память монахов.

– Но что могло произойти? У неё же не было иконки.

– Трудно сказать. Душа ребёнка очень чуткая.

Я кивнул и вышел.

***

Настал день, когда вопрос о моем назначении настоятелем был решён, и я был вызван на церемонию интронизации. В шесть утра Герасим уже ждал меня у обсерватории, чтобы отвести в монастырь. До последнего я не верил, что всё это возможно со мной. Жизнь моя неслась, словно по кем-то написанному сценарию, в котором от меня ничего не зависело и приходилось принимать события как данность. Всю прошлую ночь я не сомкнул глаз. До самого последнего момента я не верил, что случится так, как случилось, и, получив сообщение от отца Ануфрия о положительном решении, вдруг ясно осознал, что ждёт меня, и растерялся. И не просто растерялся, я испугался. Кто я? Как за такое короткое время, за три с небольшим года, я мог из атеиста стать настоятелем монастыря? Что за насмешка судьбы? И то, что я презирал в прошлой жизни, теперь непосредственно коснулось меня, и не просто коснулось, я сам должен организовывать монастырскую жизнь и управлять жизнью монахов. Как из учёного, которому не чужды все человеческие слабости, я стал учёным, вбившем себе в голову, что на нем лежит ответственность за духовность людей? Это была страшная минута, когда я ужаснулся происходящему, почувствовал себя зомби, запрограммированным на цель, которая ложна и не нужна никому. Посвятить ей жизнь, значило отказаться от нормальной человеческой жизни с её радостями и горестями, а существовать ради эфемерной мечты. Было мгновенье, когда я хотел бросить всё и бежать. Но с трудом пересилил себя. Первые лучи солнца успокоили метущиеся мысли. Тепло их, коснувшись меня, было так похоже на ту энергию, которая испускала иконка, когда я находился на дне колодца. Я вспомнил свет радости озарения, прикосновение к чему-то чудесно – главному, которое тогда поразило меня и поселилось в душе моей, то прячась от тревог будней, то вспыхивая в минуты надежды. Это дало мне силы взять себя в руки и успокоится.

Мне вспомнился отец Окимий, наша с ним работа. Его последние слова. Моё обещание. И не просто обещание. Испытание перевернуло мою душу, я осознал ту таинственную частицу праосновы, которая жила в глубине моего сознания, моё истинное Я. Я постоянно чувствовал ей в себе и не мог предать. Судьба моя была решена, и я пока не знал радоваться мне или горевать, но знал одно: я должен пробудить это осознание в людях. Как я это сделаю? У меня пока не было чёткого плана. Я знал только одно, религия не может заменить духовность человека. Она эксплуатирует её, закрепощая. С этим надо покончить. Но и материальный мир зашёл в тупик эгоцентризма удовольствий. Я должен найти новый путь. Путь, по которому человечество должно выйти за пределы замкнутого энергетического поля нашей планеты и влиться в разумную энергосистему космоса. Человечество давно выросло и должно уйти из дома в большой мир.

Я все ещё размышлял об этом, когда телега Герасима застучала по мосту монастыря, и я услышал набат колокола и приветственный возгласы людей. «Неужели так меня встречают?», – удивился я. Но нет, въехав в ворота монастыря, я увидел, как сотни людей устремили взгляды в небо.

– Вон! Вон! Вишь?

– Гляди! Гляди! Летят! – раздавалось со всех сторон.

Я посмотрел в небо и увидел крохотную тёмную точку, которая стремительно росла и через несколько минут уже приняла контуры везделёта. Он быстро снижался и вскоре закружил над площадью перед храмом. Толпа отхлынула. На ступенях храма уже собрались члены духовного собора монастыря. Я увидел среди них и отца Ануфрия, который замахал мне рукой, призывая. Я поспешил к нему. Поздоровался со всеми, только Фивий, не взглянув на меня, поспешно спустился по ступенькам и засеменил к везделёту. Он уже приземлился, дверцы его распахнулись, и оттуда показался предстоятель отец Климентий. Фивий, подхватив поля рясы, почти бежал к нему. Беспрестанно кланяясь, он помог спуститься отцу Климентию и сопровождающим его членам Священного синода, и они направились к храму. Поднявшись по ступенькам, прибывшие обнялись с отцом Ануфрием, благословили членов собора монастыря, меня и обернулись к площади. Везделёт уже улетел, и она быстро заполнилась людьми. Вперёд вышел отец Климентий.

– Возлюбленные отцы, братия, и народ христианский! Сегодня в день светлого воскресения мы объявляем о начале церемонии интронизации нового настоятеля Богоявленского уральского монастыря. С радостью в сердце мы исполняем последнюю волю брата нашего отца Окимия и с большой надеждой на нового настоятеля, который продолжит дело ушедшего. Пройдёмте же на праздничную Божественную Литургию и восхвалим Бога нашего Иисуса Христа и всех святых угодников Божиих, что покровительствуют земле этой и нам грешным!

В сопровождении монахов они направились в храм, чтобы подготовится к Литургии. Ударил колокол. Люди потянулись следом.

Литургию возглавил предстоятель отец Климентий. По окончанию её духовное руководство вышло из храма. Все последовали за ними. На верхней ступени перед храмом встали полукругом члены Святейшего синода и духовного собора монастыря. В центре полукруга – предстоятель отец Климентий. Старец Ануфрий привёл меня и поставил перед ним, а сам встал рядом с Фивием. Площадь была полностью заполнена десятками монахов и сотнями поселенцев. Казалось, все жители подворья монастыря собрались сейчас здесь. Но было так тихо, что я слышал удары своего сердца. Все смотрели на меня. Отец Климентий пытливо посмотрел мне в глаза. Я не отвёл взгляда. Наконец он произнёс:

– Со смирением, правом данным христианским миром Священному синоду, мы возводим тебя на высоту святого Христова игуменства, вручая тебе сей пастырский жезл, да пасеши им словесные овцы в преподобии и правде, со смирением и страхом Божиим, – и протянул мне Игуменский жезл, который вынес из храма.

Я принял жезл. Началась интронизация, на которой предстоятель отец Климентий нарёк меня – Олафа (в миру Олега Иванова) игуменом и архимандритом Богоявленского уральского монастыря. Как только отзвучали последние слова интронизации, всё замерло. Вдруг звонкий голос прорвал тишину:

– Ура Настоятелю Олафу!

Я вздрогнул и обернулся. Это кричал Митря, махая мне руками. Я улыбнулся ему. И тут вся площадь содрогнулась криками приветствия.

– Да здравствует игумен Олаф!

– Слава Господу нашему!

– Поздравляем!

Отдельные крики едва можно было различить в едином восторженном вопле толпы. Я был поражён. Не ожидал, что меня так воспримут люди, которых я ещё так мало знаю. Радость распирала грудь. Я прижал руки к груди и поклонился. Народ ликовал. Отец Климентий ласково улыбался мне. Я взглянул на старца Ануфрия, он ободряюще кивал головой. Глаза мои скользили по радостным лицам людей.

Вдруг среди радостных лиц людей я увидел одно искажённое злобой лицо. Фивий! Глаза его пылали ненавистью. Взгляды наши встретились, словно ударились друг о друга.

Конец первой книги.