Как Пушкин, осенью холодной спрячусь
от неурядиц, страхов и чудачеств.
Ура, я начинаю рифмовать!
Как нынче сберегала б нимфу мать,
так я бегу за полнотой строки
среди ободранных сухих ракит.
20
Там, где музыку глушит попутный,
а дворы беспардонно молчат,
встрепенутся лохмотья как будто -
их ощупают руки врача.
Там, где рушится старенький цоколь,
из окошка всю ночь до утра
он следил за осиной высокой
и записывал что-то в тетрадь.
Там, где память еще не затёрта,
как в кладовке ненужный винил,
до сих пор у окна на четвёртом
он стоит и скучает по ним.
Там у бабушки рваная скатерть,
а под окнами пьяная рвань.
Силуэт остановки украл тень
и забрал в перспективу двора.
В полумраке заплёванных лестниц
я себя восьмилетним найду
с развалившейся книжечкой Клейста.
Под подошвой – этиловый клейстер.
Лейся, песня весенняя, лейся,
ты бальзам от безрадостных дум.
21
Перечёркнут узорчик промзон,
и узорчик судьбы перечёркнут.
Становились плохими назло
репутации, славе, почёту,
полюбившимся учителям,
матерям, чей характер заносчив,
шарлатанам, что проще, чем нам
доводилось вставать среди ночи.
Среди ночи я шёл на вокзал,
а потом просыпался в промзоне.
Нас разбудит в окно бирюза,
даже если будильник трезвонил.
Ты звени, колокольчик, динь-динь.
Я же для ностальгии вернулся -
мы останемся снова одни
за промышленной зоной Уктуса.
Приглашают поближе к столу,
но глуха, хоть ори – не ори ей.
У обшарпанных баков Колумб
не отыщет пакет с эйфорией.
Поутру поджигают тряпьё.
Старый бак перевёрнут и сломан.
Работяга бутылку допьёт
и закусит подгнившим лимоном.
22
Герой пропал. Сюжет раскромсан.
Стучит в окно сирени ветвь.
Кого-то ждал? Грустил о ком сам?
Зажмурился, как кот, от солнца -
не перестал в окно смотреть.
В соседнем доме окна жёлты.
Горизонтальная страна.
Он выпил воду и прошёл дым.
Себя накручивал за что ты?
Тот медный голос не про нас.
Уж больно скрип тот был задумчив.
У дома сквер. Квадрат двора
по-праздничному как-то тут чист.
На фоне мятой рваной тучи
он обещал себе не врать,
не нарушать типичных фабул,
не разрушать чужой сюжет.
Под окнами – толпа бомжей.
Она его убить могла бы,
разбив бутылку о башку,
и я откладывал Шекспира.
Этиловым конфликт прижгут,
к устам подносят стопку спирта.
Сюжет пропал. Герой раскромсан.
Осколки битого стекла -
под светом уличных реклам.
Теперь и я по ним прошёлся.
23
Город круглый, как лепёшка.
Утром выйдешь, и за руль
до оврага, и идёшь, как
будто первый раз в бору,
будто знаешь: шум и шелест
продолженьем станут сна.
К ночи тучи хорошели,
встретим утро у мансард.
Поцелуй летит воздушный,
ну и пусть себе летит.
Под изогнутою грушей
буду ждать тебя к пяти.
Подыграет Розенбаум.
Осень крутит вальс-бостон.
Сонные, подходим к бару,
чтобы взять ещё по сто.
Город круглый замыкает
в полчетвёртого маршрут.
Это жизнь у нас такая,
вот об этом и пишу.
24
Поверхность, плоская, как блин,
асфальтом вздыбилась.
Лежат помятые рубли,
нарушен синтаксис.
Рабочие ускорят шаг.
Звенел, похрустывал
снежок под вечер. В гаражах
горел искусственный.
Как занесло в такую глушь?
Уткнулось в небо, спит
пространство, смятое в углу,
разбившись вдребезги.
Горит искусственный, и здесь
нальют этиловый.
Ни инструментов, ни гвоздей,
зато опилок слой.
Осталась горечь на губах
блатной мелодией,
закуской, что была груба,
но эта вроде бы
поверхность, мягкая, как топь,
вела к мосту теперь.
Тупая боль, но кто же, кто
в висок постукивал?
25
Тревога внутри
как Байкал.
Нас тянет курить
в облака.
Налейте по три
старикам.
Горят фонари
баррикад.
Балконы трещат
как огонь.
В подъезды общаг
ни ногой:
там запах борща
с пирогом,
там спят на вещах
дети гор.
Им ноздри сожжёт
аммиак.
Не знают, за что
умирать.
Там спор из-за штор
о мирах.
Убавим наш тон.
В полумрак
уводит тропа
от пивных.
На них не пропасть:
я привык.
Пускали бы пар,
но, увы,
уводит нас парк
от Невы.
Тревога порой
как Нева.
Я знаю пароль -
не встревай.
26
Ты, гармоника, лучше не пой:
ненароком накличешь беду.
Мне в холодном подъезде тепло
от того, что за мной не придут.
Про тебя мне нашепчет фонарь
в белоснежном дворе на Тверской.
Если кто и придёт, то она
мне поможет с побегом насквозь:
сквозь туман и фабричную гарь,
мимо парка, больницы, тюрьмы,
сквозь ненастье, дожди и снега,
новостроя, что солнцем умыт.
Заплутавшего счастья маяк,
в переходе грустит гармонист.
Улетают в чужие края
косяки нерифмованных птиц.
Им до смерти ещё далеко -
пусть тоскуют у нас во дворе.
Извините, товарищ Сурков:
это всё Городилова бред.
27
В подъезде попутчики,
в маршрутке закладчики,
у здания серого
подтаявший лёд.
Наденьте наручники
и в следственный спрячьте их.
Конец биографии:
никто не найдёт.
Бегут переписчики
назло перебежчикам.
Как выехать за город,
не знает никто.
Декабрь очистит нас,
и солнце, что плещется,
улыбкой приветствует
у Дома Контор.
Закатом рубиновым,
и деревом срубленным,
и шаткой походкою
встречал Первомай.
Стоим возле винного,
потратили рублики.
В субботу окраина
как будто нема.
28
Пространство мечется
немым чудовищем.
Сказать-то нечего -
придумай. Вот ещё.
Посмотрит криво и
замедлит будто шаг,