12 сентября. Ночь
Я не делала этого.
Я не помню…
Меня подставили?
Перерыв мою комнату сверху донизу, полицейские обнаружили под кроватью, в щели между стеной и полом, нож наподобие того, каким орудуют профессиональные повара. На его широком лезвии засохла кровь. Кровь Колобка. И простите – это совсем не смешно.
Еще они нашли частицы ДНК на моей куртке – чешуйки кожи тоже принадлежали Колобку. А в истории браузера моего ноутбука они откопали адрес Колобка, будто бы я искала, как до него быстрее добраться. В одиннадцать тринадцать ночи, когда я уже спала!
Но меня никто не слушал. Меня упекли в камеру до суда, в которую по очереди приходили полицейские, психологи и адвокат, нанятый родителями. Всем что-то было нужно от меня. Ответы на дурацкие вопросы, каракули в блокноте и снова ответы на вопросы.
Я не убивала. Я не убийца. Я не виновна. Я повторила это уже сотни раз, но их лица остались бесстрастными. Едва ли кто-то поверил мне – даже за адвоката не могу поручиться.
Ближе к ночи пришли родители. Глаза у мамы опухли, папа как будто усох и казался не таким широким в плечах. Его пиджак смялся, очки косо сидели на переносице. Они постоянно говорили, что верят мне, что я, конечно же, не виновата и что настоящий убийца просто меня подставил. Почему меня? Да потому что я уже под подозрением из-за Маши, вот убийца и решил перевести стрелки. Очень удобно. Родители заверили, что сделают все, чтобы оправдать меня. Мама много плакала, папа часто моргал и протирал очки.
И вот они ушли, а я осталась одна. Ужас навалился напополам с тоской. Я и не знала, что такое сочетание вообще возможно. Происходящее казалось нереальным, словно сцена из фильма.
Я собирала разрозненные мысли в кучу, но эмоции рушили все барьеры. Хотелось расплакаться, попинать стены, заорать, но я собирала мысли в кучу. Успокойся, Алина. Успокойся.
Камера маленькая: пять шагов по длине, три – по ширине. Железная койка, накрытая тонким одеялом. Устрашающего вида унитаз в углу. И окно – узкое и короткое, оно расположено под низким потолком.
Семь ножевых ударов. Машу и Колобка убил один и тот же человек. Это странно… зачем кому-то их убивать? Какая у убийцы была цель? Потом эта странная надпись на стене «wst не открывай ему», написанная неизвестно кем. И неизвестно чем. И в завершение всего – все улики против меня. Окровавленный нож под кроватью, волосы, частицы кожи…
Такое ощущение, будто я в самом деле…
Стоп. Я не убивала. Нет! Я не помню, чтобы…
Так. Не убивать и не помнить – две разные вещи. Перед мысленным взором встала мама – та, чужая, которая ночью пришла ко мне в комнату и наговорила странных вещей. Что, если я точно так же…
Нет.
Я встала и заходила по камере. Нет, бред. Возможно ли это, шляться где-то по ночам и совсем ничего, ничегошеньки, не помнить? Я точно знаю, что легла спать и проснулась в своей кровати. Все. Точка.
Суд через пару дней. Надо убедить всех, что я не виновна. Адвокат мне что-то говорил, но я не особо его слушала. Но сейчас нет ничего важнее суда!
Ох, черт! Я опустилась обратно на койку и запустила пальцы в волосы. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: я в беде. В большой и черной, как дыра, беде.
12 сентября. Ночь
«Гоша, эй! Та штука, о которой ты говорил, я знаю, что это такое!»
Георгий уже лег в постель, но зашел ненадолго в соцсеть по привычке. Писал чудик Саша. Вообще-то Георгий не собирался давать ему вещество в склянке, разузнать о котором просила Алина, но так уж получилось, что он застал их в неподходящий момент.
«Да ну? Как ты определил?» – напечатал Георгий.
«А вот так», – отозвался Саша.
«И что это такое?»
На самом деле, Георгию было не особо интересно – он спросил просто из вежливости. Поэтому не сразу прочитал следующее сообщение:
«Это вещество похоже одновременно на жидкость, газ и твердое тело. Одновременно! При этом без следа растворяется в воде. Скажи – ведь это невозможно?»
«Ну да», – напечатал Георгий, ожидая услышать какую-нибудь грандиозную чушь.
«Тогда, как думаешь, что это значит?»
Да что ж такое?! Не знает он, не зна-ет! И вообще – он спать собирался, а не разгадывать загадки или расшифровывать мысли всяких чудиков.
«Это вещество очень редкое», – наобум написал Георгий. Если Саша напишет еще какой-нибудь вопрос, он просто выйдет из соцсети и ляжет спать.
«Неземное, – пришел ответ. Саша отвечал быстро, будто только и ждал его сообщений. – Мне кажется, это эктоплазма».
Георгий фыркнул – да так громко, что его фырк пролетел по всей квартире. Он быстро написал:
«Серьезно?!»
«Да. Уверен, это след призрака. Я же говорю: где-то порвалась стена между мирами».
Георгий отключил телефон. И впрямь – грандиозная чушь.
13 сентября. Вечер
Нереальность происходящего не проходила и весь следующий день. Я сидела в камере, ко мне приходили разные люди, приходили адвокат и мои родители, все что-то говорили, спрашивали, обвиняли, успокаивали, а я ничего не чувствовала. Абсолютно ничего, словно за ночь превратилась в тупую механическую куклу. Я кивала, что-то отвечала, а внутри орала на себя: «Очнись! Что ты делаешь? Нам надо выиграть суд!»
Вечером пожаловали еще посетители. Не тюрьма, а какой-то проходной двор! – так я подумала, когда замок на двери задребезжал. Дверь с лязгом отворилась, и в камеру юркнули две фигурки. Это были не полицейские и не психологи. Даже не родители.
Настя и Лиза.
Лиза прилетела из Америки еще более чудная, чем обычно. Она всегда любила очень яркую одежду и всегда странно ее сочетала. Однажды она пришла в школу в розовой балетной пачке и кислотно-салатовой-вырви-глаз толстовке, вызвав у учителей истерику, а у учеников – неистовый хохот. Но Лизе нравилось чужое внимание, и ей было безразлично, одобряют ее или не совсем.
Может быть, оттого, что я давно ее не видела, может быть, дело в скудных красках моего нового места обитания, но сегодня Лиза показалась мне еще более яркой, чем всегда, даже светящейся. На ней были белые джинсы, розовый топ с длинным рукавом и серая рваная джинсовка. Каре осталось прежней длины, волосы нисколько не отросли. Правда, когда она улетала, они были каштановые, теперь же стали красными.
Настя в своем обычном наряде – длинная коричневая юбка, бежевый свитер – казалась привидением рядом с ней, несмотря на многочисленные блестящие браслеты на тонких запястьях.
Но обе выглядели одинаково ошарашенными, словно не до конца понимали, как они здесь очутились.
– Лина, как же тебя угораздило?! – Лиза бросилась ко мне и до хруста в ребрах сжала меня в тугих объятиях. В нос ударил крепкий аромат имбиря – от Лизы всегда так пахло.
– Сама не знаю, – пробормотала я.
Лиза отпустила меня и пристально вгляделась в лицо. Я увидела цветные линзы – вместо карих глаз на меня уставились зеленые, неестественные, неземные. С красными волосами это смотрелось изумительно, словно она была одним из персонажей своих любимых компьютерных игр.
– Ты странно выглядишь, Лина. Как-то… не так. Ой, да что за ерунду я говорю? Конечно, ты выглядишь неважно! Прости меня, пожалуйста! – зачастила Лиза и проговорила так, будто проводила сеанс психотерапии. – Вот что, Лина. Ты выиграешь суд. Ты невиновна, а справедливость всегда на стороне порядочных людей.
Будь на свете справедливость, я бы сейчас сидела дома или гуляла с друзьями! – хотелось выпалить мне, но я прикусила язык. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль о том, что я возможно луначу, убиваю во сне, а наутро ничего не помню…
– Мы тоже придем на суд, – сообщила Настя. Она выглядела подчеркнуто спокойной, но я видела растрепанную косу и пятно на свитере. Аккуратная, идеальная Настя никогда не допустит пятна на одежде, если она не выбита из колеи.
– Мы расскажем, какая ты хорошая! – Лиза снова обняла меня, и на глаза навернулись слезы. Не плачь, Алина! Неужели этой ночи было мало, чтобы выплакать все слезы?!
Мне хотелось спросить ее про Америку – и не хотелось. Давящие стены камеры и гнетущая атмосфера не располагали к разговорам, которые принято вести на прогулке со стаканчиком кофе в руках.
– И тебя искал Георгий, – сказала Настя. – Он ничего не знал… в общем, он в шоке.
Ну еще бы! Еще вчера общались, а сегодня я почти что села в тюрьму за убийство. Нет, к счастью, пока я не в тюрьме, а просто жду суда в заключении.
– Он что-нибудь говорил? – спросила я.
– Кажется, он хотел что-то сказать. Но новость о тебе застала его врасплох.
Неужели разгадал, что это за вещество на моей стене? Или просто хотел поболтать?
И Настя, и Лиза сострадали мне. Какое-то время мы говорили об обоих убийствах, о том, что я не могу быть виновной, что меня обязательно выпустят и оправдают, мне нужно только немножко подождать. И я поверила, невзирая на улики, которые все до единой указывали на меня. Поэтому, когда девчонки ушли, я успокоилась и принялась за дело: придумать речь на грядущий суд.
16 сентября. День
Я проиграла…
Нас с адвокатом разнесли в пух и прах, и не помогло ничего: ни сказания моих друзей о том, какая я хорошая, ни разговоры родителей о том, как они меня воспитали, ни рассказы психологов о моем типе личности, который в принципе не способен на убийство. Не помогли мои тщательно отрепетированная речь и родительские подтверждения моего алиби.
Улики оказались сильнее всего этого. А один психиатр с той стороны баррикады и вовсе обезоружил меня неожиданным диагнозом:
– Да, вы можете это не помнить. Предполагаю, что вы страдаете сложным психическим заболеванием и даже не понимаете этого.
Я тогда так и застыла. Я собиралась что-то сказать, даже рот открыла, но не смогла воспроизвести ни звука. Что я могла на такое ответить?
В итоге суд постановил, что я больна, что, не ведая, убиваю людей, и отправил меня в психушку. А я разрыдалась посреди зала суда. Вспоминаю – и даже противно. Стою, слезы текут по лицу, глаза опухли, а я сквозь громкие всхлипы повторяю, что не виновна, что не больна, что со мной все в порядке. Никто мне не верит, все отводят глаза, только родители подливают масла в огонь: «Наша дочь – не убийца!»
Но правосудие (а оно ли?) взяло верх, и вот я снова сижу в участке, в своей камере и жду, когда меня повезут в психушку. И понимаю: чуда не случится, моя жизнь закончена.
17 сентября. Утро
Родители попытались меня спасти. Они подали протест и попросили суд изменить решение – не может быть, что я психически больна и убиваю людей. Мол, ничто это не доказало, кроме подозрений психиатра и полицейских. Суд взял протест на рассмотрение, но я все равно еду в психушку, чтобы за мной могли понаблюдать специалисты – особенно, в ночное время. На прощание мама сказала: «Вот увидишь, с тебя снимут все обвинения. Ты абсолютно здорова, и мы привлечем нужных людей, чтобы это доказать». Я только покивала в ответ – ужасно вымотавшаяся эмоционально, я уже ни во что не верила.
– Выходите, Алина, мы едем, – дверь с лязгом отворилась, на пороге нарисовался Алексей Иванович.
Когда мы вышли на улицу, оказалось, что идет дождь. Он капал из свинцово-серых туч, и асфальт блестел от фар припаркованной у ворот легковой машины. Я села на заднее сиденье и увидела перед собой решетку. Ну да, я же из тех, кто, если представится случай, накинет удавку водителю, чтобы сбежать.
Я не такая! Сколько окружающие будут делать вид, что я преступница?!
Алексей Иванович сел за руль, рядом с ним устроился какой-то хмурый мужчина в полицейского форме, и мы поехали. Глядя на стекающие по стеклу капли, я почувствовала, как зажгло глаза. Меня увозят. Увозят жить к психам. Но я не такая! Я не должна туда ехать!
Огни города проносились мимо размытыми пятнами, я жадно смотрела на них и пыталась бодриться. Еще не все потеряно! Родители не дадут мне сгнить в психушке! Я не больна, а преступника, который так подло меня подставил, скоро поймают! Справедливость всегда торжествует!
Город закончился, и по обе стороны от дороги замелькали серые деревья. Дождь с новой силой забарабанил по окнам и крыше автомобиля. Полицейские крутили колесико, но радио отзывалось лишь обрывками фраз и треском. «Так заведено (треск) оборачивают против нас (треск) худшие наши стороны (треск) углубляется (треск) в мифологии они (треск) и в сказках (треск) в приоритете – утолить собственную жажду крови». На словах «жажда крови» я вздрогнула и постаралась не слушать. Итак плохо, а тут еще это радио дурацкое!
Тинь-динь! Угрюмый полицейский рядом с Алексеем Ивановичем достал телефон, и салон машины осветил зажегшийся экран.
– У тебя ловит сеть? – спросил Алексей Иванович.
– Угу, – буркнул полицейский.
Он еще немного посветил, а потом спрятал телефон. Дворники со скрипом разгоняли потоки воды на лобовом стекле.
– Это не начальник? – спросил Алексей Иванович. – Он должен был мне позвонить.
– Не. Просто спам.
Они замолчали, я снова уставилась в окно. Голову сдавило болью, а я увидела, как постукиваю по дверце. Семь раз – пауза – семь раз – пауза. Подождите-ка…
По крыше что-то бахнуло. Машина вильнула влево, потом вправо, и выровнялась.
– Что такое? – всполошился Алексей Иванович.
Машина медленно остановилась. Я посмотрела на потолок, как будто могла видеть сквозь обивку и металл. Что это было? Возможно, ветка оторвалась от дерева и упала на крышу? Вон как ветер бушует, словно зимой…
Полицейские вышли. Я посмотрела на них через мутное стекло. Из-за тонировки казалось, что уже наступила ночь. Дождь с силой лупил по крыше.
Дальше все развивалось стремительно. Алексей Иванович вдруг вскрикнул и упал, второй полицейский вытащил пистолет и прицелился в кого-то на крыше. Я приникла к окну. С крыши метнулась тень. Выстрел! Полицейский упал, тень распласталась по нему.
Я сжалась на заднем сиденье, сердце задолбилось в груди. Двое полицейских лежали на дороге, а тень выпрямилась и взглянула на меня. Это был человек. Да, человек – но почему сначала я подумала иначе? Он был одет в серую куртку, с глубоко надвинутым капюшоном. Его лицо размывалось и выглядело бледным пятном, но я сразу поняла, что он смотрит на меня.
Я рывком отодвинулась от окна, оказалась возле противоположной дверцы и подергала за ручку. Заперто! Ну естественно!
А тип в капюшоне открыл дверь, наполовину пролез ко мне в салон и снял капюшон. На меня уставилась доброе мальчишеское лицо, сверкнула белоснежная улыбка.
– Выходи, Алина!
Застыв, я широко распахнула глаза ему навстречу. Парень выглядел лет на двадцать. На приятном лице располагался изящный нос, над большими зелеными глазами расходились аккуратные брови, а тонкие губы улыбались мне, словно хорошей знакомой.
– Ну чего вся скукожилась? Бежишь или нет?
– Вы… кто? – икнула я.
– Твой спаситель, – он схватил меня за рукав куртки и потянул к себе. – Ну? Идешь?
– Зачем? Что вы делаете?
– Да пойми же ты!.. – парень отпустил меня и сгорбился передо мной. – Я спасаю тебя от психушки! Я знаю, что ты невиновна, и хочу помочь! Или тебе не жалко всю жизнь поставить на эту психбольницу?
– Всю жизнь? – медленно повторила я и вдруг поняла, что по-прежнему цепляюсь за ручку двери, даже дергаю, но дверь не открывается.
– Тебя не оправдают! Никогда, – сказал он. – Со мной было так же. Так что шевелись.
Я заколебалась. С его стороны веяло дождем, осенними листьями и свободой. Почему меня не оправдают? Я всю оставшуюся жизнь проведу в психушке? А он, случаем, сам не псих? Ну да, он же признался…
– У тебя есть минута на раздумья, – поторопил парень. – Потом я ухожу. С тобой или без тебя.
Я представила психушку: облупленные стены, гулкие, наводящие тоску коридоры, и люди, считающие себя Наполеонами и Бэтменами. Насколько долго затянется оправдательный процесс? А вдруг про меня забудут? Вдруг решат, что мне лучше находиться вдали от цивилизации? Такая жизнь не по мне…
– Мы с тобой сами добьемся для себя правосудия, – добавил он еще дров в костер окончательного решения.
И я двинулась. К нему. Парень выполз из машины задом наперед, я вылезла следом и тотчас попала под проливной дождь. Оба полицейских без сознания валялись у дороги. Трасса пустовала и вдалеке не светило ни одного самого захудалого огонечка.
– Они живы? – спросила я.
– Конечно, – парень принялся поднимать Алексея Ивановича. – Я просто их оглушил.
Он без особого труда погрузил их обоих в машину, положил ключи на полочку, а потом взял меня за руку, и мы побежали. Прочь от дороги, в леса, по мокрой траве и лужам. И я спросила себя: а не убегаю ли я потому, что в глубине души чувствую себя виновной? Что, если психиатр прав, и я все-таки убийца?
17 сентября. День
– «Срочные новости! Сегодня утром сбежала главная подозреваемая в убийстве двух человек, Алина Светлова. Сотрудники полиции везли ее в психиатрическое отделение имени Новикова, но по дороге на них напал неизвестный и помог Алине сбежать. Ранее Алина убила двоих одноклассников. Как постановили специалисты, девушку следует обследовать и понаблюдать за ней».
Георгий так и застыл в кресле. На ноутбуке сменялись кадры: полицейская машина, припаркованная на обочине шоссе, и пространство возле нее, огороженное желтыми ленточками. Туда-сюда сновали люди в серой и синей форме, у машины стоял полицейский и курил, держа на поводке немецкую овчарку.
Вот в кадре появился другой полицейский. Он выглядел угрюмо, даже сердито.
– Сначала по крыше что-то ударило, мы вышли посмотреть, – сказал он низким, тягучим голосом. – На крыше кто-то был. Он метнул камень в моего напарника, затем напал на меня. Он был очень быстрым.
– Как же он оказался на крыше? Вы останавливались? – спросила журналистка.
– Нет. Сейчас мы пытаемся разобраться.
Далее вернулся закадровый голос:
– «Предположительно, преступница сбежала в леса, но пока никто не может сказать наверняка. Следов не обнаружено. Если увидите ее, – и фотография Алины крупным планом, – просьба позвонить по указанному номеру».
Репортаж закончился, и в комнате воцарилась тишина. У Георгия в голове не укладывалось, что происходящее реально. Алина – и вдруг преступница? Георгий не мог припомнить человека, который меньше всего подходил бы на роль убийцы – даже играя в мафию, Алина не умела лгать и неизменно попадалась.
И тут еще все эти странности. Следы не обнаружены… да как так?! У них там полицейский с собакой! И еще эта Алинина просьба узнать, что за вещество в баночке – до того, как он узнал об убийствах. Чудик Саша уверен, что это эктоплазма, след призрака… и еще какая-то стена между мирами…
Бред! Чушь! Абсурд!
Георгий взглянул на стоп-кадр просмотренного ролика с сайта новостей, где застыла мокрая полицейская машина с открытой задней дверцей. Он вздохнул:
– Алина… какого черта ты творишь?
17 сентября. Утро
Мы бежали по оврагам и холмам, оббегали деревья, ломились через высокую траву. Мои кроссовки вымокли, в них захлюпала вода. Я уже десять раз пожалела, что побежала с этим парнем, но возвращаться было поздно. Тогда уж наверняка решат, что у меня раздвоение личности.
– Слушай, куда мы бежим? – спросила я. Я еще не сдалась только потому, что ходила в секцию легкой атлетики.
– В укрытие, – пропыхтел в ответ парень. При этом он взглянул на часы. Детские, ярко-синие, с каким-то мультяшным героем на циферблате, они плотно облегали его изящное запястье.
Вот блин! Я опять ошиблась! Зачем, вот зачем я с ним побежала? Полицейские найдут нас, как пить дать! А мое бегство плохо скажется для меня во втором суде! И тогда я уж наверняка проторчу несколько лет либо в психушке, либо в тюрьме!
– Эй! – я схватила его за куртку и развернула к себе. – Объясни, черт возьми, почему ты спасаешь меня?! Кто ты такой?!
Знаю, надо было раньше задаваться такими вопросами, но что-то будто заставило последовать за этим парнем с добродушным лицом. Но теперь, остыв под холодным осенним дождем, я одумалась, и его очарование спало с меня, как повязка с глаз.
Парень широко, обезоруживающе мне улыбнулся, и его улыбка будто осветила окружающий пасмурный день. Его лицо было добрым, простоватым, но не красивым, однако когда он так улыбался, то становился симпатичным, даже очаровательным.
– Я такой же, как и ты, – сказал он. – Невинно осужденный, которому удалось сбежать из психбольницы. И я хочу для нас справедливости.
– Так ты псих, – пробормотала я и выпустила его куртку. – С чего ты взял, что я на всю жизнь попала в психушку? Откуда тебе знать?
– Я знаю, – он снова улыбнулся. – Я смотрел новости про тебя. И знаю: тебя больше не выпустят. – Он шагнул ко мне. – Алина, я много раз такое слышал. Я был в психбольнице и многого наслушался. Большинство приезжает туда, как они думают, на пару недель, а остаются на долгие годы. А потом… потом им уже ничего не нужно. Они проникаются атмосферой. Проникаются, понимаешь?
Я взглянула в его глаза. Зеленые, да, только в них виден какой-то не то фиолетовый, не то синий блеск. Парень коснулся моей озябшей руки и сказал:
– Мы почти пришли, Алина. Взгляни.
Я отдернула руку и посмотрела, куда он показал. А там, на опушке леса, стоял деревянный домик. Я нахмурилась. Опушка леса? Откуда лес появился так близко? Только что мы находились в чистом поле… или я что-то путаю?
Парень взглянул на часы (он часто это делал), а я помедлила:
– Там точно… безопасно?
– Уверяю тебя! Никто тебя не найдет!
– Меня?
– Я отлучусь.
Вот тебе здрасьте! Кажется, мне придется в одиночку выживать в дикой природе, среди лесов и полей. Я представила, как стругаю себе лук и стрелы и иду охотиться, чтобы раздобыть еды. Стало смешно, я даже захихикала. Так тебе и надо, Алина! Так и надо!
Домик был чем-то средним между охотничьим и дачей. Он стоял в тени деревьев, оберегаемый от ветров и дождя, и оставался теплым и сухим. Я даже удивилась, зайдя внутрь. Пахло деревом и лаком. Стояла новенькая кровать, застеленная толстым пледом, изображавшим тигриную шкуру, располагался стол, даже холодильник оказался – от чего он работал, я не поняла, хотя то, что он работал, я не сомневалась.
Все новое. Как будто только что построили.
– Слушай… – я огляделась. – Здесь все такое новое. А вдруг…
– Хозяева не придут, не беспокойся, Алина, – успокоил меня парень. – Ты располагайся. – И он широким жестом указал на кровать, единственную здесь мебель.
Я мысленно себя отругала. Ты идиотка, Алина! Поперлась с незнакомым парнем черт знает куда, позволила привести себя в эту берлогу – и что? Что дальше? Ты вообще думала, как будешь жить в бегах? Вот что на тебя нашло?!
– Почему это хозяева не придут? – спросила я.
– Этот домик принадлежит моему дяде. Точнее, принадлежал, пока он был жив. Но ты не бойся, дом неофициальный.
Врет, как дышит. Уйду! Вот только он отлучится, я сразу смотаюсь! Я пойду прямиком в полицию и скажу, что меня похитили!
– И куда ты пойдешь? – спросила я.
– У меня есть дела, – ответил парень и снова бросил взгляд на часы. – Добуду немного еды.
– Ты не боишься, что тебя поймают?
– Нет. Для всех я мертв.
– Люди думают, что ты погиб? – удивилась я.
– Типа того, – он улыбнулся, очень красиво улыбнулся. Я подумала, что у нормальных людей, пожалуй, не бывает такой белоснежной улыбки.
– Подожди. Я даже не знаю твоего имени… – имя пригодится, когда я попадусь полиции.
– Зови меня Мишей.