Непридуманные рассказы и рассказики. Рассказы. Миниатюры

Выкрест

Хелмский раввин пришел домой из синагоги, а там, о радость! гость – реб Мотл Дворкин. Сидит за столом, пьет чай, который ему предложила ребецн, лицо у Мотла «девятого ава», словно только что у него на глазах с рабби Акивы содрали кожу. Раввин достал настойку, которой изредка лечил печали, две рюмочки-наперстки:

– Рассказывайте, реб Дворкин, надеюсь, никто не умер?

– Горе мне, ребе, горе, лучше бы он умер, мой мотек, мой сын Лейба! Этот паршивец, этот мишугинер коп крестился! Пришлось раввину налить еще по наперстку, первую-то чуть было не выплеснул наружу, закашлявшись от такой новости.

– И в какой церкви он это сделал? Я имею в виду, стал он православным или католиком?

– Сейчас он католик, не знать им вечного покоя после Суда!

– Ну что вы, Мотл, это уже неплохо. Я уверен, что это гораздо лучше, чем если бы он стал адвентистом. И пусть он стал католиком, но ведь не ушел к саббатианам…

– Я прокляну его, клянусь нашими праотцами, прокляну! Вы бы знали, что творится у меня дома – жена плачет, дочки в слезах, теща моя третий день не выходит из своей комнаты, совсем перестала со мной разговаривать, ничего не ест, только завтракает и обедает.

– Вы знаете, реб Дворкин, я ведь знаком с хелмским ксёндзом, паном Юлианом. Он, хоть и католик, но вполне приличный человек, мы иногда играем с ним и отцом Петром в преферанс по маленькой. И вы знаете, совсем недавно, заказывает отец Петр восьмерную в трефах, я, конечно вистую, пан Юлиан тоже объявляет «вист». Ну, думаю, всё – выпустим! Так нет, пан Юлиан выходит в пику – я бью туза у батюшки. Я выхожу в бубну – ксёндз убивает поповский марьяж. так мы славно в темную отца Петра раскатали – без трёх ушел!

– Вейз мир, ребе, горе мне! Прокляну, как есть прокляну! Не будет у меня сына, а у Лейбы наследства! Голодранцем помрет, сухой корке будет радоваться.

– Мотл, возьмите себя в руки и в те же руки возьмите рюмочку, я уже налил. Вы ведь знаете вашего соседа Гольдмана? Как вы думаете, он хороший человек?

– А почему вы спрашиваете? Вы что-то про него знаете?! Он занимал у меня деньги и всегда отдавал мне в срок. Вот совсем недавно он снова занял у меня… Скажите, ребе, вы что-то знаете о его гешефте?! Он не сможет отдать мой займ?!Ой, горе-горе!

– Перестаньте так убиваться, реб Дворкин, так вы никогда не убьетесь! Я имею в виду, что он, этот Гольдман, неплохой человек. Он развелся со своей женой уже давно, но он не бросает помогать своим детям, а их у него от неё трое. Да новая жена нарожала ему четверых, подумайте, какой плодовитый этот Гольдман, жить ему до ста двадцати! Я говорю, что он развелся с женой, но он ведь не развелся с детьми, не так ли?

– Горе мне, горе! Прокляну…

– Мотл, вспомните, что красавца Йосефа братья продали в египетское рабство. Но ведь Йосеф не бросил своих братьев, не оставил их умирать от голода?

– Я сам готов продать этого гоя, моего мотека, моего Лейбу египтянам, берберам, маврам и верьте мне, я дорого за него не запрошу!

– Выпейте, реб Дворкин, выпейте, – раввин с грустью посмотрел на быстро пустеющую бутылку…

Мужья-праведники

В маленький домик, где раввин жил со своей Песей пришла Лея-Двося, дочка портного Ицхак-Арье, хотя, скажем прямо ну какой Ицхак-Арье портной? Так, перелицевать пальто, надставить брюки или укоротить новые штаны. Пуговицы, надо сказать правду, он пришивал на совесть, оторвать их можно только с мясом… но мы отвлеклись. Пришла Лея-Двося, дочка портного… Вот только не надо путать Лею-Двосю с Леей Малкиной, той скоро будет почти пятьдесят, а этой еще и восемнадцать не исполнилось. И не вздумайте спутать Лею-Двосю с Двойрой – у Двойры отец тоже портной, но зовут его совсем даже Борух и он такой портной, что в самой Лодзи или, скажем, в Бердичеве таких можно найти не больше двух человек. Господа из окрестных поместий заказывают у него костюмы-двойки, а пару раз он даже шил тройку с жилетом для пана Заглобы, шил из такой, знаете, материи серой с искрой …ну вот, опять отвлеклись! Что вы меня все время отвлекаете! Хотела Лея-Двося посоветоваться с раввином, но того дома не оказалось, в это время он всегда занимался с мальчиками в талмудторе. Ну так дома была ребецн, а кто лучше женщины поймет другую женщину?

– Пани Песя, вот скажите мне, если я выйду замуж за благочестивого еврея, а он вдруг умрет…

– Лея, ты вышла замуж?! Мазл тов!

– Нет, Песя, если я выйду, а он умрет, он же попадет к праведникам после Страшного суда?

– Ну, это решать уж точно не мне, кто куда попадет!

– Прошу вас, Песя, не перебивайте меня, мне так трудно говорить! И вот я вдова, а потом, потом снова за меня посвается хороший какой-нибудь вдовец и я снова выйду замуж. А он снова умрет…

– Вейз мир, какое горе!

– Он ведь тоже будет праведник? Ведь я прослежу, чтобы он читал Талмуд и Тору, чтобы не забывал талес и филактерии и чтобы молочное не смешивалось с мясным!

– Ну, наверное да, – ответила рабанит, но в голосе ее слышно было сомнение.

– И вот мой второй муж умер, и надо так случиться, что сватается ко мне третий, и пусть он будет после ешибота и даже пусть он будет раввин…

– Ты смотри, какой нахес, и надо же – все тебе одной!

– Не смейтесь над бедной девушкой, пани Песя! Я и так уже сильно стесняюсь, но что я хотела спросить…

– Ну так спрашивай уже, не морочь мне голову, мне еще обед готовить!

– Я не морочу, я хотела посоветоваться. Скажите, как вы думаете, а может быть об этом даже написано в Торе. Когда все три моих мужа будут наслаждаться в райских кущах – с кем из троих мне надо будет проводить время?

Зачем Ноах взял комаров в ковчег

Вот ведь человек – Шлёмо Машковиц, умеет задать такой вопрос, что на него затруднились бы ответить оба Моше! Хелмскому раввину далеко до Моше бен Маймона в уме и учености, а куда деваться? Кто-то ведь должен и на Шлёмины вопросы отвечать. Вот и сегодня, Шлёмо пришел, и даже не поздоровавшись ни с раввином, ни с ребецн начал:

– И зачем все-таки Г-дь, создавая этот мир, создал не только корову, гуся, курицу и утку, которых евреи с таким удовольствием кушают на протяжении веков, зачем ему понадобилось создавать еще и некошерных животных, особенно свинью? Я еще пойму Его замысел. когда он создал лошадь, осла и верблюда – на них можно пахать землю или перевозить товары. Но зачем надо было делать свинью? Ни в упряжку запрячь, ни в субботний чолнт положить!

– Ну что ты говоришь, Шлёма, что ты говоришь! Ой, вы только послушайте, что он говорит!

– Я знаю всё, что вы мне можете сказать, ребе! Уже не надо так нервничать. Не все в этом мире евреи и им тоже надо чего-то покушать, ну так и пусть себе кушают свинину и даже раков, пусть. Даже не это меня удивляет больше всего. Ребецн все же удалось вставить свое слово, перебив словоохотливого гостя:

– Шлёма, вы уж говорите скорее, потому как время дорого, мне еще готовить, кормить мужа и мало ли дел, которые должна сделать хозяйка до захода солнца?

– Песя, только один последний вопрос и я уже ухожу. Скажите, когда Ноах собирал на своем ковчеге каждой твари по паре, у него ведь было не так много места? И зачем уже он взял туда комаров, что, без них было совсем никак?!

И это тоже пройдёт

– Вот только не надо, ребе, не надо мне рассказывать про козу! – пришедший к раввину Мендл-Мотл Фильштейн был взволнован, рассержен, даже зол, – я сам уже много раз подумывал о том, чтобы купить козу!

– Что, что-то случилось? – задал свой вопрос раввин. Уж он-то знал, что второго такого паникера, как реб Фильштейн надо поискать, – неужели пришел Машиах? Осанна!

– Ребе, вам бы только посмеяться над бедным евреем, и как вам только не стыдно! А я хочу спросить, когда все это кончится, потому что сил терпеть все это у меня нет!

– Мендл-Мотл, скажи мне «когда кончится все это» – ты о чем? День кончится сегодня вечером, твои крики кончатся, когда ты уже успокоишься и расскажешь мне все по порядку. Вообще все когда-нибудь кончится, как сказал еще царь Шломо.

– Послушайте ребе, скажите, сколько мне уже терпеть? Мы с Ривкой живем в маленьком домике, в маленьком, но своем. У нас всего две комнатки и кухонька, но это не считая чуланчиков. Комнат у нас две, а детей пять, но ничего, мы как-то умещаемся, а на маленькой кухне моя Ривка умудряется приготовить такой кугл, что пальчики оближешь, вы знаете, к концу обеда от кугла ничего не остается, все съедается подчистую. И вот в наш маленький домик стучится юноша, оказывается мой двоюродный племянник, сын Брошки из Касриловки приехал в Хелм, он хочет здесь учиться. Ну ладно, проходи, устраивайся, Ривка даже будет наливать тебе тарелку фасолевого супа или что там у нас будет на обед – сын моей двоюродной сестры – не чужая кровь. Потом приезжает Ицик, у его мамы умер муж, вдова осталась с семью детьми, а мальчику надо учиться в хелмском хедере и жить он хочет именно у меня. Кем мне доводился его папа я точно не знаю, а может быть его мама моя родственница, но уже мальчик живет вместе с моими детьми. Ничего, хороший мальчик, на аппетит не жалуется. А потом приезжают по делам в Хелм один за другим Соломон от тети Баси и Лейба Бернштейн от тети Хавы. Я вспоминаю, что когда я ездил в Егупец на свадьбу Рахили и Боруха, там были и Бася, и Хава – какие-то родственники по линии мамочки, благословенна будь ее память! И вот когда, чтобы выйти ночью во двор, у меня же слабый мочевой пузырь, ребе! Чтобы выйти ночью во двор, мне приходится протискиваться через всю эту толпу, а еще надо смотреть, чтобы девочки не раскрылись во сне, а эти шлимазлы не оказались через чур близко к девочкам… так вот, приезжает к нам моя дорогая теща и заявляет, что она должна жить у нас, что она должна помогать своей дочурке, своей кровиночке! Выплатите наконец мужу своей кровиночки обещанное приданое – это будет лучшая помощь! Ребе, вы мне не скажете, сколько мне еще терпеть, когда это наконец-то кончится?!

– Послушай, Мендл-Мотл, у царя Шломо было кольцо от его отца, царя Давида…

– Ой, знаю! Снаружи на нем была надпись «Это пройдет», а когда жареный петух начал клевать его тохес совершенно всерьез, то на внутренней стороне он прочитал «И это тоже пройдет». Бог мой, сколько раз я уже слышал эту хохмочку!

– Реб Фильштейн, но ты не знаешь, что кроме кольца царь Давид дал сыну папирус, на котором знаешь что было написано?

– Неужели он рассказал сыну, как можно удержать родителей жены, чтобы они сидели себе дома? – Там было написано, что когда после чтения второй надписи жизнь снова станет невыносима – можно вернуться к первой надписи «Это пройдет» и это «работает» до трех раз!

Счастье

Был вечер Судного дня. В Судный день ни один еврей не заглянул в маленький домик раввина на окраине Хелма. Ребе и рабанит были просто счастливы!

Страх

– Послушайте, ребе, вы бы знали, как я боюсь – вы бы испугались вдвое!

– Чего это я должен испугаться, Лейба? Что ты такое знаешь, чего я должен бояться, говори немедленно?! Неужели снова погром! – раввин испугался не на шутку и это было очень видно, он стал белым, как сметана, которую продает молочник Тевье.

– Ребе, я боюсь именно потому. что не знаю! Вот скажите мне, сколько лет назад Б-г создал этот мир? – Если сейчас 5656-й – вот и считай… И скажи ты, наконец, по-человечески – чего бояться?

– Так вот, создал Г-дь наш этот мир и вскоре прогнал Адама и Хеву из эдемского сада, чтобы они уже работали и не кушали задаром его хлеб. А потом наслал он на наш мир (благословен будь Г-дь даже в гневе своем!) Всемирный потоп, в котором погибли все, а спасся лишь Ноах со своей семьей…

– Ты решил пересказать мне всю Тору или только одну главу, мишугинер?

– Не ругайтесь, ребе, это нехорошо! …и спасся только Ноах и сыновья его с семьями. А потом за грехи сжег он и полил кипящей серой Содом и Гоморру, так что даже жена Лота превратилась в столп.

– Этот мудрец уже сведет меня с ума, я должен выслушивать всю историю от сотворения мира!

– Ребе, знаете, чего я боюсь? Что-то давно не слышно ничего ни о потопе, ни об огненном дожде – решительно ничего! Но ведь люди не стали безгрешными! Так я стал бояться, что Он что-то задумал такое, что и Лоту и Ноаху и не снилось, что даже они не спасутся, что уж говорить о таком маленьком человеке, как я. Что-то давно уже не было слышно о карах Г-них! Я конечно же не египтянин и нисколько не заслуживаю казней египетских, но мне так страшно, ребе, так страшно!

Две головы у мужчин

– А скажите вы мне, мадам Песя, синагога разделена на мужскую и женскую половину для того, чтобы мужчины не отвлекались при молитве на женщин или чтобы женщины не заглядывались на мужчин? – молодая Броша задала свой вопрос, когда соседки возвращались домой после вечерней молитвы.

– Броша, наши мужчины такие, что хоть ты прячься за занавеской на женской половине в синагоге, они увидят и заметят все, что им надо! Иногда они так посмотрят на тебя, что уже через девять месяцев можно ожидать младенца! И что творилось бы в синагоге, если бы мужчины и женщины сидели в ней рядом? Ты заметила, как стали блестеть глаза у Двойры, когда молодого Менделя Лейшмана вызвали читать перед всеми субботнюю главу Торы?

Двойра, которая шла рядом, вспыхнула огнем и запротестовала:

– Ну что вы такое говорите, Песя, как вам не стыдно?!

– Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом будет думать, а ваше дело молодое! Твой отец еще не думал завести разговор со старым Лейшманом? Не пора ли послать к нему сваху?

– Перестаньте, пани Песя, перестаньте, а то я сейчас уйду и перестану с вами разговаривать!

– Броша, чтобы ответить на твой вопрос… Женщина ведь думает головой, ты знаешь. Занавеска на женской половине мешает мужчинам смотреть на нас, но ведь можно в щелочку нам смотреть на них. Пусть они думают, что выбирают нас, на самом деле это мы выбираем. Мужчины тоже думают головой, беда только в том, что голов у них две и думать одновременно двумя они не в состоянии. Мадам Песя и молодая Броша засмеялись, а Двойра шла и размышляла, о каких двух головах у мужчин говорила Песя и почему нельзя думать ими одновременно.

***

С паном Шебельгутом хелмский раввин встретился случайно в придорожной корчме, когда ребе возвращался из поездки в Варшаву, где жили некоторые из его родственников. Пан Тадеуш – крупный по меркам Хелма скотопромышленник, только его свиное стадо составляло несколько сотен голов.

– О, кого я вижу! Хелмский раввин собственной персоной заглянул в корчму, чтобы полакомиться свининой, пока его не видят евреи! Пан ребе, вы можете наслаждаться вкуснейшим бигосом, я сам поставляю хрюшек в этот трактир и отвечаю – более кошерной свинины вы не найдете во всем Царстве Польском!

Раввин поморщился, не отвечая на вызовы подвыпившего хама заказал корчмарю чай, попросив налить его в стакан, который достал из своего саквояжа.

– Но скажите мне, пан раввин, почему все-таки евреи не едят свинину? Что в ней такого, что вы не можете заставить себя проглотить хотя бы кусочек?

– Она не кошерна.

– Но почему корова кошерна, курица кошерна, а свинина нет? Почему евреи отказались от самого вкусного мяса на свете? Нежная, во рту тает! Я выращиваю свиней уже много лет и…

– Выращиваете свиней исключительно, чтобы убивать их. Наши коровы дают молоко, куры и утки дают яйца, никто не может сказать, что мы держим их только для того, чтобы убить…

– Ах, пан раввин, так вы считаете меня убийцей? Катом?! Пся крев, да как ты смеешь, пан жид, так говорить!…

***

У нормального еврея как: есть синагога, в которую он ходит постоянно, есть синагога, в которую он иногда заглядывает, есть пара синагог, в которые он ни ногой. А хасиды?! Какой цадик посетил твое местечко, такие песни ты и будешь петь, такие танцы станешь танцевать. Но ведь должен еврей кому-то задавать свои вопросы, кто-то ведь должен ставить юношей с девушками под хупу! Вот и бродят цадики от города к городу, от села к селу по всему Царству Польскому, по окраинам империй, забредая то в Россию, то в Австро-Венгрию, стараясь попасть в местечко во время ярмарки. Приехал один такой цадик и в Хелм, проезжая то ли из Глупска в Егупец, то ли из Черновиц в Бердичев, а может быть из самого Крыжополя. Ну приехал и приехал, так он уже на третий день пришел в домик хелмского раввина.

– А скажите мне, ребе, как вы, правоверный богобоязненный еврей, можете общаться настоятелем хелмской церкви, отцом Паисием? Он ведь самый что ни на есть христианин и в своих проповедях утверждает, что у Г-да якобы был сын и проповедует прочие отступнические утверждения.

– Вы знаете, уважаемый… Если бы евреи во времена Иудейской войны меньше спорили между собой, если бы фарисеи прислушались к саддукеям, а те и другие вместе нормально разговаривали бы с иевусеями, я думаю, Храм стоял бы и доныне, а народу нашему не пришлось бы скитаться по чужбинам. Вы ведь знаете притчу про слона, которого слепые мудрецы описывали кто, как огромный лист лотоса, другой как веревку, третий как большой столб, четвертый как огромную стену… Ведь Б-г, господин наш, царь мира, един и с этим согласны не только христиане, но и мусульмане. И какая разница, зовем мы праотца нашего Авраам или Ибрагим, называем пророка Илиаху или Илья, выполняем заветы Моше, Моисея или Мусы, мне важно, чтобы евреи соблюдали его заповеди.

– Ну как же гой может соблюсти все 613 заповедей!

– А и пусть он будет гой, лишь бы соблюдал заповеди своего Иисуса и был хороший человек. А вы ни слова не сказали, ведь по воскресеньем мы встречаемся за преферансом не только с православным отцом Паисием, к нам расписать пульку присоединяется кзендз Игнаций. Если бы вы знали, как он любит играть мизер, и в каждой партии он на мизере берет 5—6 взяток! Вы предлагаете мне, чтобы я отказался от общения с таким человеком?!

Цадик молчал, совершенно не зная, что можно сказать на такое признание.

– А еще, уважаемый, немаловажно… Если бы вы хоть раз попробовали грушевое варенье, которое собственноручно варит матушка Варвара и которым угощает нас за чашкой чая, о! Да если бы вы попробовали рюмочку хреновухи, которую отец Паисий наливает нам с ксендзом за каждый мизер…

Развод

Сразу три раввина раввина Хелма собрались в синагоге, повод для общинного суда был самым грустным – Пиня Лейшман очень сильно хотел вручить гет свой жене Златке. Хотел – так вручай. Но, во-первых, Златка вовсе не собиралась забирать гет у Пинхаса, а еще во-первых, правильно составить гет – это вам не собака порылась или кот чихнул! Составить гет, документ о разводе, даже не каждый раввин сумеет, что уж там о Пине говорить, он был всего лишь успешным разъездным торговцем, колесящем по хелмской округе в своей одноконной повозке.– Послушай, Злата, может быть ты согласишься принять гет от мужа своего, Пинхаса Лейшмана? Злата стояла в синагогальной комнате в окружении всех четырех своих детей, и хоть отцом всех их был бедолага Пиня, две старшие девочки-погодки были одна беленькая, вторая рыженькая, а младшие мальчики были чернявые, при этом голова одного была усеяна кудряшками, а второй носил прямые волосики, расчесанные на прямой пробор.– Ну уж нет и нет, равы, я не соглашусь на это никогда! Он, значит, будет жить в свое удовольствие, а я…

– Женщина! Если кто и живет в свое удовольствие, так это ты! Об этом только и судачит весь Хелм, все молодые мужчины города знают, где они могут встретить приют и внимание, когда муж твой зарабатывает свой грошик тебе же и твоим детям на еду!

– Клевета, злая клевета! Если уезжает мой Пинхас по своим делам, я сразу же начинаю горевать, плачу днями напролет, ночей не сплю, жду мужа своего в нашем уютном домике! Я просто своя не своя от горя! Так может быть кто-то и воспользовался моим состоянием…

– Раввины, я предлагаю послушать, что нам имеет сказать сосед Пинхаса Лейшмана, реб Ицхак Канторович. Златка заволновалась:

– И что вам может сказать этот пьяница?! Он же как с утра зальет глаза свои, что он может видеть?! Тоже мне, нашли свидетеля!

Перед раввинами встал реб Ицхак, но повернулся он к Златке:

– Молчи Златка, молчи! Я вовсе не собираюсь рассказывать, кто приходил к тебе, когда Пини не было дома, когда он уезжал по делам. Я просто скажу раввинам, что когда ты уехала к своей маме, а Пиня остался один – к нему никто не приходил ночью, только это я и собираюсь сказать!

Шлимазл

– Послушайте, раввин, прошу вас, послушайте мою историю! Я сам себе не могу ничего придумать, может быть вы мне что-то посоветуете, а я так больше не могу! Хелмский раввин впервые видел зашедшего к нему в синагогу молодого человека, вовсе не юношу, но и не совсем зрелого. Был незнакомец гладко выбрит, одет в неплохой костюм-тройку, а взволнован был так, словно его только что лишили наследства или богатая невеста уехала лечиться на воды с его лучшим другом.

– Раввин, я твердо решил, что больше не хочу быть евреем…

– Извините великодушно, так вы еврей? – Если меня зовут Мордехай Мошкович, если я родился в Бобруйске у папы Мордехая и мамы Хевы, кем я мог стать по-вашему, буддистом?! На восьмой день моей жизни к нам в дом пришел моэль с пейсами и отрезал мне всякую возможность спокойно жить в Российской империи. Хорошо, что у отца неплохо идут торговые дела и он смог послать меня на учебу в Германии, где живет его двоюродный брат. А у моего дяди торговля идет неплохо, но детей нет как нет, вот и прониклись дядя Меир и тетя Рахель ко мне. Ах, вы бы знали какие гешефты он проделывал с другим нашим родственником, который живет во Франции! Война уже кончилась и можно рассказать, что один поставлял фураж немецкой армии, а второй – французской. Деньги и зерно сновали между армиями Франции и Германии туда-сюда, словно… словно челнок у ткацкого станка и каждое движение «туда» – миллион, а «сюда» – еще миллион.

– Так я правильно понимаю, что убиваетесь вы не из-за денег?

– Ай бросьте, какие деньги, деньги у меня есть, а если не будет их у меня, так дядя мне всегда поможет сотней-другой. Ну что вы смотрите удивленно, конечно же тысяч! Но что делать, я не хочу быть евреем! Я не верю в Бога, я читал Дарвина и твердо знаю, как превращалась обезьяна. Вы только послушайте, я принял решение и тотчас снял с головы ермолку, сбрил бороду и обрезал пейсы. Этот костюм я шил у берлинского портного, в нем и приехал проведать мамеле в Бобруйск. И вот иду я вечером по родному городу, как два мазурика встречают меня и говорят, мой кошелек им, видите ли, нужнее. Пришлось отдать им не только бумажник, но и часы, я ведь слышал, как на чистом идиш один сказал другому: «Я зарежу этого фрайера не задумываясь!» Мамочку я конечно же повидал, но быстро-быстро уехал оттуда в Люблин. Иду в Люблине к себе в гостиницу, как получаю крепко по морде. И знаете почему? Этим в Люблине не понравилась, видите ли, моя «жидовская морда»! Вы знаете, ребе, я понял, что костюм, ермолка и пейсы не при чем, они не делят людей на «еврей – нееврей». Я зашел в ресторацию и заказал себе изрядную порцию бигоса из свинины, а к нему пива. Бог мой, ребе, вы бы знали как после этого у меня болела печень, вейз мир! Целых две недели лучший врач в городе, его фамилия Шапиро, лечил мою печень и, кажется, до конца еще не вылечил, а может и не вылечит никогда, таких пациентов врачи не любят вылечивать. Так расскажите же мне, раввин, как мне перестать быть евреем, но так, чтобы печень моя не болела, а лицо не били?

– Послушайте, Мордехай Мошкович… вы можете креститься, перекреститься и выкреститься. Вы можете стать мусульманином и даже буддистом, но тот кусочек плоти, который вам отрезали много лет назад, тот кусочек уже не прирастет. Я знаю, как делают евреев, у нас с женой уже есть своих трое. Я сумею сделать еврея даже из негра или эскимоса. Но чего я не знаю и не сумею сделать никогда, так это из шлимазла и мишугаса сделать человека.