Реставратор

Константин недовольно дернул головой. Нашли‑таки как перекинуть стрелки, мол, его был косяк, он упустил залетного.

– Он подошел к машине, к такси. – Кот до сих пор не понимал, как он упустил того длинного, что выиграл куш и испарился. – Я к машине своей, думаю, прослежу до дома, куда он поедет. Такси покатило, он там точно сидел, гадом буду. Я за ними. Подъезжаем к Казанскому, этот, как прокнокал меня, прямо на перекрестке выскочил и в переход! Ну, тот, что с магазином круглосуточным, «Рамстор», кажется. Я туда, вроде бы как к обменнику. Охранник говорит, пункт закрыт. Я ему: как же закрыт, когда дружок, мол, только что вошел? Описываю длинного, тот говорит: да, был такой. Начали искать, все отделы, все переодевалки осмотрели, нет его. Охранник сам засуетился, вызвал начальника смены, ночного директора, продавщиц…

– А в туалете смотрели? – поинтересовался Вареник. – Он там мог спрятаться.

– Вован, ты где этого фуцена нашел? – раздраженно спросил Кот. – Слышь, Вареник, ты…

– И что, не нашли? – Бригадир, предвидя очередной конфликт, предостерегающе поднял руку. – В подсобках, в кабинете директора, смотрели?

– Везде смотрели – как сквозь землю провалился! – Константин покаянно развел руками. – Не поверишь, спать не могу, все никак не пойму: как ему это удалось? Бля буду, сам заплатил бы, чтобы узнать.

* * *

Соколов с тяжелым сердцем проводил последнего из своих учеников и закрыл за ним дверь. Он никак не мог отойти после разговора с Инной Порывайко. Андрей Георгиевич не то чтобы жалел о своей несдержанности, нет, он поступил так, как подсказывала ему интуиция. Нужно же было как-то предостеречь эту неразумную, пышущую неудовлетворенной страстью женщину! Разве что говорить надо было помягче, не так резко! Но что поделаешь, таков уж характер у Наставника.

Не смотря на возраст, сталкиваясь с человеческой глупостью, Соколов по-прежнему быв очень несдержан. Именно, из-за этой своей черты он как-то потерял очень влиятельного покровителя. А ведь когда-то Соколов входил в близкое окружение самого Президента страны! Но не сложилось, зато сейчас он вольная птица, чем хочет, тем и занимается, что и кому хочет, то и говорит. Друзья часто пеняли ему, что нельзя быть таким прямолинейным, надо быть терпимее к чужим слабостям, но все напрасно. Андрей Георгиевич с ними соглашался, более того, он и сам клял себя последними словами, но поделать с собой ничего не мог – темперамент оказывался сильнее. Он просто не мог понять, как это люди не видят того, что для него очевидно.

Взять хотя бы сегодняшний случай. Этот неизвестный ему художник, маньяк, как говорит эта озабоченная дура. Кровь в бабе кипит, вот и не замечает элементарного! Мальчишка никакой не маньяк, он талант, он гений! Его беречь нужно, его бы от всех бед в монастырь увести. Да подальше от соблазнов, подальше от зла людского. Затравят парня, как затравили до него многих других. В старину, судя по тем обрывочным знаниям, что удалось получить Соколову, таких, как Чернов, звали Реставраторами. Почему так, Андрей Георгиевич не знал. То ли оттого, что они могли власть царям возвращать, то ли потому, что любую вещь могли восстановить, заставить служить людям. А может, еще какой-то смысл в это слово вкладывался. Во всяком случае, от работ, которые молва приписывала Реставраторам, не тем, что нынче ремонтом занимаются, а настоящим, от которых и само слово это взялось, веяло такой понятной Соколову силой, что держат их в хорошо защищенных и закрытых от чужих глаз местах. Потому как разная это была сила, у кого злая, у кого добрая.

А вот у нынешнего она пока еще неопределенная. Могучая, неудержимая, но неопределенная, не поймешь, добро оно несет или зло, свет или тьму. Если смотреть формально, то конечно зло – вон чудища какие. А если заглянуть вглубь… Нет, вглубь не получается, не хватает знаний. Не достаточно понимания, кто этот Реставратор, чем он дышит, что у него в душе. Нужно с парнем поговорить, посмотреть, что за человек. Если он писал то, что видел, это одно, а если то, что в душе лежит, то все очень и очень плохо! Тогда страшные времена, прости Господи, предстоят. Тогда только сам Реставратор спасти Землю сможет, а без него, беда!

Андрей Георгиевич устало закрыл глаза, все же, как бы он ни старался держать тело в тонусе, возраст начинал брать свое. Стал медленнее ходить, стал быстрее терять силы, появилась бессонница и ухудшилась память. Ах, как же все это не вовремя! Появился новый Реставратор, появился тот, кому необходимо помочь, подсказать, уберечь от того, чтобы в его душе поселилось зло и обида, а он, Соколов, оказался не у дел! Еще пару лет назад ему достаточно сделать всего один телефонный звонок и от парня бы отвязались, оставили в покое и забыли! Тогда бы он послал одного из приставленных к нему офицеров и Реставратора с почестями привезли бы к нему в кабинет, сейчас же, когда Соколов оказался в опале, нет ни власти, чтобы позвонить, ни друзей, кому можно было обратиться, ни кабинета. Нет ничего, кроме этой дурацкой школы, где он за совсем небольшие деньги помогает таким дурачкам как давешняя Инна, избавиться от острых синдромов психических болезней. Занимается черт знает чем, вместо того, чтобы быть рядом с Реставратором!

Андрей Георгиевич тяжело вздохнул. Нужно спешить, а у него уже так мало сил! И все же нельзя расклеиваться, необходимо действовать. У него слишком мало времени! Если спросить у Соколова откуда в нем эта уверенность, он бы затруднился с ответом. Как и с тем, откуда в нем вообще, все эти знания. Как он все это чувствует? Да бог его знает, вот наделил его всевышний даром чувствовать. И, конечно, сказалось влияние родителей, в основном бабушки. Она была из семьи сибирских староверов, внук Андрюша каждое лето гостил у нее на Алтае, ходил с ней по грибы и ягоды. А еще слушал длинными светлыми вечерами разные былины и сказки. Про богатырей и красавиц, про храбрых юношей и красных девицах, про коварных врагов и подлых предателях. А когда приходил из своего дальнего хутора дед Семен, да под крепкий чай с медом, начинал свои байки, тогда становилось совсем интересно. Вот тогда он впервые услышал слово реставратор, тогда же узнал, какая сила дана этим людям и как важно, чтобы эти люди служили добру. Это тогда, в малых годах Андрей считал услышанное сказкой, пусть и увлекательной, но выдуманной историей, теперь же, с высоты своих лет, Наставник к поведанному дедом Степаном относился со всей серьезностью.

Но что же все-таки делать с Реставратором? Как помочь? Как уберечь от неверного поступка? С его талантом можно такое наворотить, такие беды принести. Вот хотя бы картинки эти, Андрея Георгиевича даже передернуло – вспомнилось, какой зловещей силой веяло от листов, что принесла Инна. Нет, если он хочет вернуть себе душевный покой, если не собирается всю ночь метаться по своей квартире на Юго‑Западе Москвы, нужно действовать.

Андрей Георгиевич позвонил другу, профессору Баграмову. Чуть полноватый и грузный Василий Сергеевич был известным историком, специалистом в области религиозных культов. Увлекающаяся натура и коллекционер, он собирал и бережно хранил предметы, использовавшиеся при отправлении религиозных обрядов, включая самые редкие и экзотические. Соколов был убежден, что профессор именно тот человек, кто может понять сущность происходящего. Он еще не до конца решил для себя, правильно ли поступает, вовлекая старинного друга в эту историю, а пальцы уже сами набрали знакомый номер. Что ж, пусть так и будет. Соколов давно привык доверять своим инстинктам, своему чутью. Это началось давно, еще на заре его юности. Андрей Георгиевич, тогда просто Андрюха, жил летом у бабушки на Алтае и ничем не отличался от своих сверстников. В тот страшный для многих день он скакал на своем гнедом Водолазе, когда невиданная сила подхватила его вместе с конем и, пронеся с добрый десяток метров по воздуху, швырнула оземь. Это было последнее в Советском Союзе наземное испытание водородной бомбы…

С тех пор многие, да что многие, почти все друзья Соколова ушли в мир иной, а вот Андрей Георгиевич выжил. И не только выжил, но и стал обладателем необыкновенных способностей. Ему ничего не стоило делать несколько дел одновременно, перемножать в уме многозначные числа или возводить их в многократные степени быстрее, чем проверяющий делал это на калькуляторе. Он мог запоминать колоссальное количество цифр, стихов, мелодий. Да мало ли что он мог делать! Вслепую ездить и стрелять, находить спрятанные вещи, угадывать мысли…

В молодые годы, когда тщеславие еще не уступило место мудрости, Андрей Георгиевич кичился своими талантами, выступал перед зрителями и по телевидению. Он даже вошел с частью своих достижений в Книгу рекордов Гиннеса, но после того, как число таких записей превысило цифру тридцать, перестал интересоваться и этим. А потом и вовсе отошел от публичной деятельности. Устал от всей мишуры, устал от глупости людской, а скорее всего, устал доказывать, что он не шарлатан, пользующийся гипнозом, а простой, ничем не примечательный феномен. Но как ни шути по этому поводу, а от деятельности массовика‑затейника Соколов отказался. Вел группу особо нуждающихся в помощи, да изредка консультировал наших спортсменов.

– Вася! Здравствуй, дорогой! – Соколов давно не разговаривал с профессором и был рад его слышать.

– О, Андрей! – В трубке послышался довольный смешок. – Как это ты вспомнил обо мне?

– Дела, Вася, дела, – вздохнул Наставник. – Да и ты тоже не балуешь меня звонками. Вроде бы и живем по соседству, а созвониться недосуг.

– Хотя и обидно признавать, но тут ты прав! Наверное, потому что живем рядом, все надеемся лично увидеться, в глаза друг другу посмотреть, улыбнуться, – отозвался профессор. – А оказывается, то, что дома рядом, совсем не гарантирует частых встреч.

– Стареем, ленимся лишний раз корму приподнять, нос из дома высунуть, – продолжил сетовать Андрей Георгиевич. – Я потому и звоню тебе, что увидеться надо. У тебя как со временем?

– Андрей, ну как тебе не стыдно? – возмутился Баграмов. – Ты же знаешь, что я тебе всегда рад!

– А ничего, что поздно?

– Кто в наши годы спит? – хохотнул Василий Сергеевич. – На том свете времени отдохнуть хватит. Давай заходи, я пошел чайник ставить.

* * *

Старший следователь Генеральной прокуратуры Малышев Вячеслав Яковлевич, возглавивший объединенную бригаду, созданную для расследования нападения на отделение милиции и массового побега арестованных из СИЗО, сам допрашивал некоторых из друзей главного подозреваемого – Чернова. И хотя он понимал, что парень не мог разнести отделение – из камеры это просто невозможно, но из-за отсутствия других мало-мальски правдоподобных версий продолжал разрабатывать ту, что была под рукой. Тем более что и Порывайко, формально отстраненный от следствия, а на самом деле один из самых активных участников расследования, с пеной у рта доказывал причастность Чернова к этой безумной акции. Хорошо хоть поджога не было, документы сохранились, так что большинство беглецов скоро окажутся за решеткой.

Но Вячеслав Яковлевич не зря пробивался на руководство бригадой. Не вязалось дело у Порывайко. Следователь, каким бы он ни был, в конце концов, становится неплохим психологом. Или должен уходить в адвокаты. Настоящий следователь шкурой чувствует, когда ему лгут, когда заблуждаются и выдают свое мнение за действительность и когда говорят правду. Вот друзья Чернова в своей уверенности в невиновности Олега, похоже, искренни. А райотделовский следак, нет. Ну кому он эти басни рассказывает? Да неужто Малышев не знает их методов работы? Как будто не понимает, что несчастного художника опера так дуплили, что тот не то что выламывать двери, небось и ходить не мог.

Евгений Романович Глотов, представлявший в бригаде ФСБ, занимал промежуточную позицию. Он не оспаривал доводов Малышева, но не спешил отметать и версию Порывайко. Может, Чернов сам не совершал преступление, но какое-то отношение к нему он явно имел. Не зря же девушка и милиционеры были убиты одним и тем же оружием. А то, что в обоих случаях применялось одно и то же, сомнений не было. Не предполагать же, что в Москве одновременно появилось несколько таких… А чего таких? Само оружие до сих пор не найдено. То, что нашли у Чернова, было изъято еще до нападения на райотдел, сейчас оно находится у эксперта, но уже всем понятно, что оно не причем. К тому же еще эксперты воду мутят, заявляют, что нигде не могут обнаружить ни единой частички металла, из которого сделано это оружие. Ни на трупах, ни на поврежденной стене. Но также не бывает! Во всей истории криминалистики такого не было. Какой бы прочности ни было лезвие, а частички его все равно должны присутствовать в местах разрезов.

Черт, как все запутано! Попробуй в такой ситуации доказать, каким средством наносились удары и каким боком к преступлению причастен Чернов. Хотя от того факта, что именно он является связующим звеном между делом Акопян и нападением на СИЗО, тоже не отмахнешься!

Нет, о случайном совпадении не может быть и речи. Тогда что? Кто-то подставляет Чернова? Может быть. Вполне. Но тогда кто такой этот парень, если его недоброжелатель не остановился перед нападением на отделение милиции? Во сколько, интересно, обошелся ему этот налет? Небось под миллион долларов, если не больше – уж больно хлопотное дело вырисовывается.

– Слава, я думаю, свидетелей нападения на отдел нужно отпускать. – Сказал Глотов, заходя в кабинет руководителя бригады. – Люди усталые, злые, все равно больше ничего не скажут, а обиду на нас затаят. Сам понимаешь, это не в наших интересах.

– Хорошо, давай отпустим, – согласился Малышев. – Что у нас по другим очевидцам?

– Таксисты, работающие в районе, выявляются, завтра приступим к допросам. Водители общественного транспорта тоже, – доложил Глотов. – Текст обращения к москвичам подготовлен, требуется твоя виза. Эксперты обещают предварительное заключение только к завтрашнему вечеру. Усиленные патрули разыскивают беглецов. По местам вероятного появления отправлены группы захвата. Еще, я думаю, завтра пойдут первые добровольно вернувшиеся. Это если ты согласишься подписать обращение. Я при его составлении подумал, что нам важнее получить от них информацию по обстоятельствам нападения, чем чтобы их судили за украденный ящик пива, и от твоего имени пообещал добровольцам послабление. Как, не возражаешь?

– Извини, Женя, но с этим к прокурору. – Малышев понимал, что фээсбэшник прав, но взять на себя ответственность не решался.

– Я так и думал! – Глотов кивнул и бросил листки на стол. – В любом случае, вот возьми. А подпишешь или нет, дело твое. Что у нас на очереди?

* * *

Сурков и его жена Мария Александровна по давно укоренившейся привычке сидели на кухне и за чаем с вафельным тортом обсуждали домашние проблемы. А так как главная их забота – Нина, особых хлопот не доставляла, то и разговаривать было особо не о чем. Так что рассказ Геннадия Семеновича о ночной трагедии и о том, как следом за ней кто-то напал на следственный изолятор и разнес его до основания, пришелся как нельзя кстати. Мария Александровна была так потрясена тем, что маньяк, охотящийся на невинных девушек, опять на свободе, что чуть не уронила чайник с кипятком. Это что же получается, раньше он один свои жертвы пластовал, а теперь еще и с дружками вместе будет насиловать?

– Геннадий, ты бы сказал нашей Нинке, чтобы дома сидела и никуда не выходила, – обратилась она к мужу. – Вон темень уже, а ее все нет. Вот придет, я ей устрою!

– Маша, успокойся, что ты на дочку-то наговариваешь, – мягко возразил Сурков. – Уж нам на нее грех жаловаться. Ты бы посмотрела, что у других делается Наркота, алкоголь, секс! Знаешь, каких соплячек в отделение доставляют? Бандитки, двенадцати нет, а они людей грабят. Места неиспользованного нет. Полный комплект болезней.

– Вот молодец! Вот придумал! – Мария Александровна всплеснула руками. – Я не для того дочку воспитываю, чтобы ее с такими сравнивали! Еще не хватало! Ты хотя бы подумал, прежде чем такое говорить! Да наша Ниночка…

– Вот, – спокойно сказал Сурков. – Теперь ты сама поняла, что нечего дочь ругать. Хорошая деваха выросла, спасибо скажи! А ты такой шум подняла!

– А нечего мне на ночь глядя страсти такие рассказывать. Вот удумал-то, маньяки, топоры, – парировала супруга. – Сам напугаешь, а потом кричишь, вот!

Спор был прерван звонком в дверь. Грузная Мария Александровна вскочила со стула и колобком покатилась открывать. Два громких щелчка, по одному на каждый замок двойной двери, и началось привычное чмоканье, сюсюканье, и после некоторого возмущения избыточной экспрессивностью мамы послышался счастливый смех обеих.

Геннадий Семенович довольно улыбнулся. Вот ради таких вечеров и стоило жить! Как же он любил, когда все его маленькое семейство собиралось вместе! Он и представить себе не мог, как это дочь уйдет из отчего дома, и в ее жизни появится мужчина, который будет ее мужем, главой ее семьи. Нет, лучше об этом не думать. Кто бы ни был ее избранник, пусть себе твердо усвоит, что Сурков – это не фабрика мягких игрушек. Свою дочь он обижать не позволит.

Геннадий Семенович достал из дипломата свежий «Космополитен». Барахло, конечно, но что делать – остальные журналы, говорят, еще хуже. Узнав, что сегодня на службе делать нечего, все клиенты разбежались, он прошелся по судьям, раздал презенты, согласовал сроки, выше которых подопечные не получат, и, чтобы не возвращаться домой с пустыми руками, купил дочке последний номер. Сам виноват – приучил ее к ежедневным подаркам.

– Папулька, как дела? – Нина влетела на кухню и ткнулась мягкими губами в щеку отца. В кухне сразу стало как будто светлее.

– Да вот, сидим с мамой и ждем тебя, – радостно улыбаясь, ответил отец. – Я, грешным делом, рассказал ей про побег маньяка, вот она и дрожит за тебя, говорит, темно, а Нинка загуляла, домой не идет.

– Я у Вики была, – сообщила Нина. Она схватила кусочек торта и, запивая холодным молоком, стала есть.

– Нинка, сколько раз тебе говорить, чтобы сладким аппетит себе не портила! – закричала Мария Александровна. – Я котлет нажарила, пюре натолкла…

– Давай. – Нина кивнула, пшеничные волосы упали на лоб. – И огурец соленый тоже.

– Как, после сладкого? – удивился отец.

– А потом еще раз сладкое будет. – Нина побежала мыть руки. – После ужина!

Старшие Сурковы переглянулись и заулыбались. Нет, такой дочки ни у кого нет.

И вдруг дом сотрясся от страшного удара. В коридоре загрохотало – это упала двойная дверь вместе с рамой. Куски цемента и штукатурки влетели в коридор и, ударившись о стену, посыпались на пол.

Осененный страшной догадкой, Сурков замер. Жена, сорвавшись с места, пробежала мимо неподвижного Геннадия Семеновича и выскочила в коридор – лишь для того, чтобы через мгновение ее голова с обрубком плеча и руки вкатилась назад. По стене ударил веер кровяных брызг, несколько теплых капель попало на лицо Суркова, но даже это не вывело его из оцепенения.

Адвокат обреченно ждал своей участи. Вот сейчас войдет Чернов и…

Тяжелые шаги приближались. Сурков не смел поднять голову и взглянуть в глаза убийцы. Но он увидел ноги. Боже всемилостивый, да разве это… человеческие? Разве у людей бывают такие?

Господи, спаси и помилуй, что это? В наступившей тишине хлопнула дверь ванной. Нина? Боже, его девочка! Может, хотя бы она спасется!

– Нинка, беги! – закричал Сурков и, схватив со стола старый кухонный нож, взглянул на своего врага, – Ну, давай, тварь, подходи!

Глава 9

– Сколько раз я тебе говорил, Андрей, чтобы ты не порол горячку? И вот, пожалуйста, рисунков нет, одни только твои слова. Как же, я тебя спрашиваю, горячая твоя башка, я смогу теперь составить о них более или менее точное представление? – Баграмов вскочил и зашагал по комнате. – Как, скажи мне?

– Хочешь, я тебе нарисую? – отозвался Соколов. – Ты же знаешь, я могу по памяти. Но это, конечно, будет копия, жалкая копия, совсем не передающая силу произведения. Да и зачем они тебе? Сравнивать с твоими материалами? Или искать аналогии в Библии и других святых и древних книгах? Старо и малоэффективно.

– Да нет, ты не понял! – Профессор замахал руками. – Нет, я не имел в виду чушь, которую пишут в романах на мистические сюжеты. Нет, тут другое! Ты будешь смеяться, но постарайся выслушать меня серьезно и до конца.

Соколов поднял обе руки ладонями к собеседнику, мол, все, молчу.

– Помнишь, при одном из прежних президентов, вернее даже будет сказать во времена правления его всесильного охранника, ходили одно время разговоры о разработке у нас в стране психотропного оружия? Вернее, я бы даже сказал – психотропного оружия массового воздействия? Так вот, открою тебе маленький секрет, меня тоже привлекали к этой программе. Да, да, и не вскидывай так удивленно брови, я знаю, что и тебе поступали такие предложения. Ко мне пришли сразу после твоего отказа. А вот я согласился. И не потому, что желал быть поближе к власти, просто давно хотелось собрать вместе таких людей, как ты, как покойная Кулешова или Озолиня, например… Надеюсь, слыхал о ней? Нет?

Наставник, соблюдая договоренность, молча помотал головой.

– Странно. – Баграмов удивленно и разочарованно поджал губы. – Это же новая звезда в вашем деле! Совсем недавно вернулась из Испании, а уже знаешь, сколько людей успела исцелить? И не морщись, пожалуйста, я тоже кое-что в этом деле понимаю и могу отличить шарлатана от того, кто действительно помогает людям.

Соколов равнодушно пожал плечами. Ну, лечит так лечит, Бог ей в помощь. Он-то почему должен помнить обо всех? Тем более что все равно они не конкуренты, Андрей Георгиевич давно уже не стремится к славе.

– Ну, не знаешь, и не знаешь, не важно. – Василий Сергеевич махнул рукой. – Так вот, начал я сколачивать команду, собрал энное число экстрасенсов, твое, кстати, словечко. Экстрасенс. Придумал же! Ну и всяких других тоже – ясновидящих, гадалок, медиумов – общающихся с душами умерших, поисковиков… Ну и прочих, всех не перечислишь. И знаешь, поразительные результаты были. Ты-то меня понимаешь, а вот другие просто не верили своим глазам. Говоришь: вот смотри, пощупай, потрогай! Нет, отвечают, это фокус, вы нас обманываете. Коперфильдами домашними называли. А я им говорю: вы нас хоть на десятую часть того, что этот трюкач получает, профинансируйте, я вам все его номера повторю. Да мы такое сделаем, что весь мир ахнет!

И знаешь, убедил, нам помещение выделили, стали документы под институт готовить, но все, как всегда. Как говорил новый классик: не было никогда и вот опять! Короче, сам знаешь, произошел дворцовый переворот, нашего шефа-генерала турнули, а программу прикрыли. Новые фавориты от ненависти ко всему, что делал всесильный начальник охраны, рушили всю систему – и плохое, и хорошее. Ну, эту нашу национальную особенность ты и без меня знаешь. Вот с тех пор… Слушай, а почему это ты все молчишь? Неинтересно, что ли?

Соколов растерянно улыбнулся:

– Ну хорош! Ты же сам просил меня молчать и дать тебе договорить. А теперь виноват, что тебя не перебиваю. Так что, теперь можно?

– Ну ты и вредный! – засмеялся Баграмов. – Нашел все-таки, как уесть. Но и я тебе отвечу тем же.

– Давай-давай! – весело произнес Андрей Георгиевич. – Попытки меня достать – это же твое любимое занятие.

– Хорошо. – Василий Сергеевич вытянул руку вперед. – Вот смотри, ты согласен, что есть феномен памяти у неживых предметов?

– Разве что деформация. Это все, чему тебя научили в вашей конторе? Тогда вас правильно…

– Стоп! – Баграмов поспешил остановить товарища, пока тот не ляпнул чего-нибудь, о чем потом пожалеет. – Ты хочешь сказать, что не признаешь такого явления, как розыск людей по их вещи?

– Собаки же находят…

– Андрей, ты же знаешь, о чем я говорю! – вскипел профессор.

– Вася, вот ты все стараешься усмирить свою восточную кровь, а все равно не получается, – усмехнулся Соколов. – Я еще покойной Кулешовой говорил, что нет эффекта кожного зрения, но она меня не послушала и ради утверждения своей правоты жизнь свою положила.

– Но я же сам видел, – Баграмов ударил большим кулаком себя в грудь, – как по фотографии человека разыскивают. Своими глазами! И эксперимент ставил чисто, без всяких допусков.

– Да кто же спорит? Я знаю, что у некоторых людей есть такие способности, – деланно равнодушным тоном проговорил Наставник. – Никто не спорит.

Профессор вдруг успокоился и, подозрительно прищурившись, посмотрел в хитро блестевшие глаза товарища.

– Ну давай, выдай свою теорию, – требовательно сказал он. – Я тебя знаю. Раз ты так хитро глядишь, значит, что-то придумал.

– Да что давать-то? – начал Соколов. – Я давно говорю, что все мы живем в информационном поле, но видим только часть его проявлений. Ну вот словно в той притче, где слепые слона ощупывали. Некоторым же, таким как твои ведуны и искатели, дается увидеть несколько больше. Но тоже только частичку, кусочек. Кто-то видит след предмета в пространстве, а кто-то видит развитие судьбы индивидуума во временной среде информационного поля. Таких и называют ясновидящими. Пример тому – Нострадамус. И то, что называют кожным зрением… Ну помнишь, как я по цветным воздушным шарикам стрелял? Под заказ, какой цвет называли, тот и разбивал. Вы ведь у себя в конторе, что так и не стал институтом, считали, что я держу в памяти, где каждый хранится, а я просто пользовался тем, что мне давали мне мои ощущения. Я считывал это поле, оно показывало мне где и какой находится. Так же и вождение вслепую. Ты хоть десятью слоями мне глаза закрой, а я все равно дорогу вижу. Только не так, как вы, а совсем иными органами. Подожди, стоп, не возражай, я все твои аргументы наизусть знаю! Давай      оставим этот ненужный спор, я же к тебе совсем за другим пришел, а ты меня в ваши бесконечные дебаты тянешь! Совсем мне голову заморочил.

– Я не заморочил, я просто подводил тебя к тому, что мне нужен кусочек чего-то, что принадлежит твоему, – Баграмов вспомнил, что собеседник до сих пор не назвал имя художника. – Как, ты говоришь, его фамилия?

– Чернов. Олег Чернов.

– Что? – удивился Василий Сергеевич. – Это не тот, который в розыске? Его еще по телевизору показывали? Соколов кивнул:

– Он самый. Но все это чушь. Поверь моему опыту, парень не виноват в том, что ему приписывают.

Баграмов испытующе посмотрел на Соколова:

– Уверен?

– Полностью. Как в тебе.

– С чего такая уверенность? Насколько я понимаю, вы даже не знакомы? Решил, только глядя на его рисунки?

– Ну, твои же подопечные могут по фотографии найти человека, – засмеялся Андрей Георгиевич. – Как ты говоришь. А я, заметь, не опровергаю. Придется и тебе поверить мне на слово.

Василий Сергеевич молча кивнул. Да, приходится признать: Соколов вновь переиграл его. Ну, к этому не привыкать, профессор давно свыкся с тем, что его друг необыкновенный человек и соревноваться с ним в быстроте мышления бесполезно. Как, впрочем, и в мышечной реакции.

– Ладно, давай начнем поиск твоего гения, – примирительным тоном сказал Баграмов. – И хочешь ты или не хочешь, а придется нам обратиться к Алле Рихардовне Озолине.

Баграмов подошел к телефону и, включив громкую связь, набрал номер. Он сделал это из уважения к Сoколову – пусть знает, что у Василия Сергеевича нет от него секретов.

– Да? – прозвучал в динамике нежный девичий голос.

– Здравствуй, Илсочка, это Василий Сергеевич, – представился Баграмов. – Мама дома?

– Здравствуйте, Василий Сергеевич, – ответила девушка. – Я вас узнала. Мама дома, но она спит. У нее очень тяжелый больной. Но если что-то важное, я ее разбужу.

Баграмов вопросительно посмотрел на Соколова. Тот сделал отрицательный жест рукой.

– Нет, нет, девочка, не нужно, – проговорил он в микрофон. – Как вы там поживаете? А то что-то я давно о вас не слышал. Мама чем занимается?

– Мама там же, в больнице работает. А еще в частном порядке тоже, – щебетала собеседница Баграмова. – Я юристом в провайдерской фирме. Маме передать что-нибудь? Может, сказать, чтобы она вам перезвонила?

– Нет, не стоит, завтра у меня сложный день, не знаю когда освобожусь. Маме скажи, я как смогу, сам ее наберу. – Пообещал Баграмов. – И смотри, напомни маме, если какие будут трудности, звоните мне обязательно и в любое время. Скажи маме, что я… Ладно, я сам ей скажу. Ну хорошо, Илсочка, не забывай старика, звони и ты мне.

– Эх, Андрей, знал бы ты, какая красавица дочь у Аллы! – Василий Сергеевич, положив трубку в восхищении закатил глаза. – Был бы сын, женил бы не задумываясь.

* * *

Порывайко вернулся домой по обыкновению поздно. Инна, казалось, уже научилась угадывать, когда он явится. Ужин еще не остыл, по крайней мере можно еда еще была теплая, было ее не разогревать.

Идя домой, Виктор даже не представлял, что его там ждет. Инна весь день разрывалась между рассматриванием картинок в альбоме и строительством планов, как заставить мужа исполнить супружеский долг. Все, хватит, она больше не позволит манкировать ею. Если он затрахался на работе, то пусть ее бросает. Свою работу, конечно.

Инна еще не знала, что произошло минувшей ночью. Впрочем, за долгий день она себя накрутила так, что на нее не подействовала бы и новость о гибели целого милицейского отделения. Хорошо еще ужин приготовила. Правда, хватило ее только на отварную вермишель да разогретые вчерашние сосиски, но голодный муж проглотил все за милую душу. Глаза его слипались, Инна видела это, но остановить ее уже ничто не могло. Свое она с Виктора получит, пусть даже с мертвого! Не за тем замуж выходила, чтобы только сосиски греть.

Быстро, пока супруг размешивал сахар в чае, Инна влетела в спальню и, сбросив халат, надела приготовленное заранее черное прозрачное боди, пристегнула тонкие чулки, тоже черные – они шли в комплекте с эротическим бельем. Как бы муженек ни кивал носом, такое зрелище должно его встряхнуть. Иначе пусть пеняет на себя. Верность дело хорошее, но только тогда, когда ее ценят. Подскочив к зеркалу и подправив новую прическу – хорош муженек, даже не заметил ее – Инна освежила помаду. Продавщица сказала, что это очень эффектный и модный оттенок. Якобы на мужчин действует неотразимо. Как это происходит, Инна не понимала, но раз так говорят, значит надо попробовать. Хотя, может, действительно оттенок такой, что женщинам непонятно, а мужики чувствуют? Ну да! Быть такого не может, чтобы она чего-то не замечала, а Виктор заметил. Врут небось.

Инна в раздумье повертела тюбик в руках. А что, если этой помадой соски намазать? Она где-то читала, что за рубежом мода такая. Во всех топлесс-шоу якобы так делают.