Страховой койот
Когда я покинул офис, на улице уже светало. Из ворот выносили еще одного жмура. Патологоанатом, с синим, свисающим как у индюка подбородком, сверял часы.
– В этом городе все как-то не так стало, – обратился ко мне гробовщик в помятой шляпе.
Мускулы на его лице напряглись.
Гробовщик стёр пот со лба и принялся дальше за работу.
Bete noir
По тропинке стелились женские пеньюары и мужские рубашки, шапки и теннисные бейсболки. В высокой траве шумел перевернутый пикап. Колеса всё ещё крутились. В воздухе витала стая мух с налитыми кровью глазищами. И вот я оказался в кошмаре, который снился мне прошлой ночью. Мысль-проскочила-снаряд – и стало абсолютно понятно, что сейчас в траве под самым деревом, облепленным стаей стервятников, я обнаружу разувеченный в месиво труп. Капли крови на его щеках успели засохнуть и превратились в продолговатый синяк. Все происходило на самом деле.
– Это заколка Бобби. – Девчушка качалась, как качается водоросль, под высохшей секвойей. – Я не могу найти кошелёк. Мама меня убьёт, там были все мои кредитки. Он был у меня в сумочке, а теперь его там нет!
– Вас срочно нужно доставить в госпиталь, – поделился я будто сам с собой своими тревожными наблюдениями.
– Но там были все кредитки! Он был вот здесь, а теперь его там нет, она меня со свету сживёт, пропало! всё пропало! – ненашутку садясь на измену.
А её не так-то просто будет переубедить. Пробитая, будто изрешеченная из пулемета, голова спадала с плеч и держалась лишь отчасти, покачиваясь из стороны в сторону, как маятник, от дуновений ветра. Она зальёт всю машину кровью, подумал я. Я попытался поднять её, но она резко отскочила в сторону и спряталась за деревом.
– Оставь меня! – прошипела она сквозь кровоточащие десны, словно взбешенная зверушка, и побежала к перевернутому пикапу.
Тут её осенило:
– Чёрт! У меня почему-то все волосы липкие… – запустив пальцы в сбившиеся в комок волосы, она нащупала, видимо, по-настоящему нихреновую дырку. – У меня все волосы липкие, – проговорила чуть дыша, обращаясь к кому-то, будто лежит с этим кем-то на соседней подушке. Тихо и остроумно.
– Вы должны поехать со мной. Дело дрянь, по-другому не скажешь.
– Роберт! Роберт! Я должна найти кошелёк! Там были все мои кредитки! – Последний приступ паники обрушился по поводу всё того же кошелька, который она до сих пор не могла найти. – Ничего не говорите об этом маме…
– Об этом не беспокойтесь.
Я успел подхватить её прямо у самой земли, и вместе с ней рухнул на колени, крепко сжимая её в своих объятиях.
– Где моя расческа?! – спросила она, но поперхнулась кровью.
Тогда я перевернул её на бок. Изо рта хлынул фонтан.
– Дайте мне помаду, – проговорили мёртвые губы, – она у меня в сумочке. Дайте помаду…
Один в поле воин
Остерегайся необдуманных поступков. Не доверяй даже самому себе. Все, что может произойти хорошего в твоей жизни, – уже произошло. Ты появился на этот свет, чтобы всегда быть начеку. Семь раз отмерь. Один отрежь. Будь аккуратен и не налегай на спиртное. Залегай на дно при каждом удобном случае. Не верь тому, кто учит тебя жизни. У тебя нет жизни – есть только правильно спланированные выходные. Есть долги по коммунальной квартире, за газ, свет, долг Тони за два козырных туза в рукаве, смотрителю банка за «фишку», страховому агенту, продавцу в магазине – за бесплатное пиво, государству, систематической работе, за которую тебе не платят, и ты ещё должен куче народу, которых в глаза не видел. Поэтому стоит постоянно мотать на ус. Бытие на ножах. С самим собой, со своей совестью, кроватью, банкой с анчоусами в холодильнике, окружающей средой. Временем сыт не будешь. Деньги можно жрать прямо так. Можно делать всё что угодно – только в застрахованном виде твоя жизнь чего-то стоит. В ином случае ты кусок наполовину из мяса, наполовину из говна и мочи. Твой единственный шанс – не доверять никому, даже самому себе. Иначе могут возникнуть проблемы с законом, с воровским криминалом, с регулировщиком на перекрестке Лексингтон авеню. Твой единственный вариант – точить на ус. То, что плохо усваивается – умирает в земле. Не умирают только анчоусы в банке, запечатанные, усыпленные, умытые пеплом, капающим на ковер в прихожей. Только ты сам в силах себе помочь. Так сделай же это. Не ты – так кто же? Один в поле не воин.
Воин не один в поле.
Это просто ветер шумит в ветвях деревьев Мидлтауна.
Продавец свадебных люстр
Эдди был хорошим мальчиком, и мама его, в принципе, всегда хвалила – за исключением тех случаев, когда тот собирал грибы на поляне и возвращался домой поздно ночью. Эдди продавал товары и делал это неплохо. Менеджер и тот был всегда им доволен, а то и разрешал вместе с ним постоять в курилке и потолковать о работе.
Когда я пришел устраиваться по армейской квоте в салон свадебных люстр, Эдди приставили ко мне как человека, который «введет меня в курс всех дел, касающихся продажи свадебных люстр». Тот встал в стойку передо мной, как принимающий игрок, и говорит:
– Давай, эт самое, – говорит, – продай мне вот эту ручку. – Классический пример в подобных случаях.
– Свадебные люстры – это которые вешают на свадебных церемониях? – спрашиваю.
Эдди брезгливо меня оглядел с головы до пят, и мне показалось, он даже мысленно меня возненавидел до такой степени, что это не лишило его капли удовольствия.
– Помимо свадебных церемоний их ещё много где используют. Например, в дамских уборных, – сказал он и неловко поморщился.
Эдди был славным малым, и в его силах было впихнуть все что угодно, особенно свадебные люстры. Не говоря уже о шариковой ручке. Тем более они оснащены новомодными записывающими устройствами и видеорегистраторами. Эдди на одном дыхании рассказал мне всё о положительных нюансах приобретения и использования свадебных люстр и даже предложил быстро оформить кредит. Что не могло не привести меня в восхищение.
– Отличная работа, я берусь, – говорю.
Эдди ухмыльнулся самым мерзким образом и прошел наскоро в кладовую. Вместо него вышел управляющий и предложил мне выпить с ним кофе. «Как ваше ничего?» и всё в таком духе. И так мы просидели, пролистывая каталог свадебных люстр, наверно, минут тридцать. Потом, как гром среди ясного неба, появляется банковский душеприказчик и просит подойти, размахивает чеком, который, кажется, должен подписать управляющий. Неужели они хотят взять с меня деньги за выпитый кофе, подумал я, и непринужденно направился к кассе.
– Подпишите здесь. – Эдди уже не такой любезный. В устах его яд, и он распространяется по всему торговому залу. Он ликующе указывает мне место, где я пропустил поставить подпись.
– Какого хрена я должен покупать вашу люстру? – спрашиваю я и будто загипнотизированный сдираю со стола треклятый листок и разрываю его на две части. Эдди негодующе топчется на месте, так и норовит выполнить прыжок. Менеджер просто в ахуе, берет и закуривает, да так закуривает, будто это его последняя сигарета, а в руках у меня пушка и нацелена она на него.
– Вы можете не подписывать этот договор, – пространно тарабанит себе под нос управляющий, – это всё равно просто формальность. Мы пришлем люстру к вам с водителем. У него на руках будут все квитанции.
Эдди непринужденно пропустил кучу чеков через кассовый аппарат, который был настолько старым и медлительным, что казалось, работает из последних сил и вот-вот задымится или сразу взорвется.
За что боролся, на то и напоролся
Первый рабочий день я внимательно слушал и записывал то, что наговаривал доктор Кёрви в микрофон, подключенный к записывающему устройству. На следующий день, прослушав записанную мной лекцию, я испытал ужас от открытия, которое меня посетило. Вместо воска доктор притащил в мешке выкопанный на кладбище труп и, пытаясь вдохнуть в него жизнь, всю ночь проблевал в толчке, а весь следующий день просидел над старинными фолиантами. Но все тщетно. Труп остался лежать трупом.
Так продолжалось с неделю. В воскресенье доктор Кёрви не сомкнул глаз и, приняв изрядную дозу какой-то жидкости, призванной стимулировать его мыслительные процессы, ходил из угла в угол всё то время, пока его не поразил разряд спокойствия и умиротворения. Дело было сделано в его коварном мозгу – и теперь только оставалось воплотить его в реальность. Он поднял меня среди ночи, и мы принялись за работу; уже к рассвету тело мертвеца подало первые признаки жизни, и доктор, подойдя к открытому настежь окну, подозвал разносчика молока, чтобы тот поднялся.
На кровать ко мне садится – черный человек,
черный человек,
черный человек.
Спать не дает мне всю ночь – черный человек
черный человек,
черный человек.
Неисправимый оптимист
Размахивая флажком, я шел вперед, туда, где меня ждала работа, а с губ рвалось обещание воспитать еще более верных граждан, вырастить из них морских свинок – если это пойдет на пользу нашей славной республике! Дайте мне ружье и покажите мишень! Я докажу, какой я патриот. Россия – та, что для патриотов, – иди вперед! Свобода или смерть! А какая разница? Одна нация, нерушимая, etc. Преданность закону стопроцентная, честолюбие безграничное, прошлое безупречное, энергия бьёт ключом, будущее нерушимое. Никаких болезней, зависимостей, комплексов, пороков. Готов работать, согнувшись в три погибели, не видя ничего вокруг, стоять в строю, салютовать флагу и даже доносить на ближнего своего. Все, чего я прошу, мистер, – это дать мне шанс.
– Слишком поздно! – звучит голос из темноты.
– Поздно? Но почему?
– А вот потому! Знай, что перед тобой 146 804 493 человека, все как один впавшие в оцепенение каталептики, и все на сто процентов сработаны из чистой стали; каждая кандидатура одобрена Советом по здравоохранению, Патриархом, Дочерьми Партии, Русичами и национальной идеологией.
– Дайте мне ружье! Дайте ружье, и я разнесу себе череп! Такой позор!
Позор действительно непереносимый. Хуже того, это самое настоящее узаконенное дерьмо.
– Пошли вы к черту! – салютую я. – Я знаю свои права!
Теория будущего
Коварный план доктора Кёрви навряд ли когда-нибудь осуществился бы без моей помощи. Теперь я понимаю это как никогда четко и ясно, будто бы мозаика, до того лениво собирающаяся и выстраивающаяся во что-то нелогичное и уродское, наконец сложилась в стройную картинку. Я вынужден был пойти так далеко, что сочинил план нелепейших оправданий и гнул несгибаемую линию защиты, как если бы представал перед великим судом, не имея права на адвоката. Всё дело в том, что те рвения, к которым я был склонен когда-то: покинуть эту нищую страну, найти дело по душе и предаться забвению где-нибудь на тихом побережье – весь этот юношеский максимализм заключался в одном – мечтать изо дня в день о том, как я, беспечный, передвигаюсь в кабриолете по пустынной трассе с охапкой денег: в лицо со страшной силой дует соленый бриз, а на соседнем сиденье лежит чемоданчик с медикаментами и всевозможными наркотиками, да ещё и пишущая машинка в багажнике… Какой же всё-таки это вздор, учитывая, что на дворе 21 век, и нет таких дорог, которые могли бы быть сегодня пустынными, нет больше необитаемых островов, и не имеет никакого смысла пользоваться старинной пишущей машинкой, в мире-то высоких технологий! Да это и впрямь можно назвать мазохизмом. Как хорошо, что я отказался от этих дурацких мечтаний, которые только мешали мне принять человеческий облик. Теперь же я сознательно отворачиваюсь от прошлого, настоящего и не имею никакого интереса к будущему. Теперь я не намерен чего-то желать и кому-то что-то доказывать. Я чистый лист, без прошлого и будущего. Без обязательств и принципов. И только в таком состоянии я могу осуществить то, что мне предначертано. Ни доктор Кёрви, каким бы одержимым он ни был, ни кто-либо ещё. А – я! Именно я. Когда-нибудь люди перестанут читать книги. В них больше не будет надобности, ведь будет только одна книга – Библия. На ней сойдутся кресты всего мироздания. Полчища зомби станут беспрепятственно расхаживать по улицам, подкрепляться в придорожных бистро и совершать покупки в магазинах спортивных товаров. Виртуальность станет неотъемлемой частью жизни. Вместо кино или библиотеки потоки зомби устремятся в супермаркеты за абонементом в тренажерные залы. В таком случае я готов посадить себя на цепь, запереть под дюжиной замков и забить фанерой все окна. Я готов исполнить свой долг и оставить последний отпечаток сознательного хомоподобного прямоходящего существа на закате рода человеческого, пусть и впустую, но потратить время, отведенное мне. Потратить его без остатка.
Permanent
Автоматический фокусник
В то время я имел привычку носить остановившиеся часы, которые до дури натирали мне руку.
Бывало, ко мне подойдет на улице какой-нибудь бродячий пёс и спросит: «Сколько время, браток?». Я долго всматриваюсь в циферблат, стрелки которого, окостенелые и мертвецки тихие, начинали вдруг двигаться.
Бродячий пёс весь во внимание, ему срочно нужно отлить: «Ну, что там, сколько натикало, а?» – пытается он заглянуть мне за спину.
Я отвернулся и продолжаю всматриваться в циферблат.
У нас своя атмосфера
«Речь пойдет о классическом герое дикого запада с парой потертых кольтов наготове и жуткой паранойей в печенках».
Вынужденная и систематическая легкость бытия, когда бытие, его суть, уже идет в комплекте с черепной коробкой. События, так или иначе, складываются так, что все козыри сдаются в начале; потом либо пан, что говорится, либо пропал. Та карта, которая сознательно выбрана и взята в руки… всё дело в том, что такой карты здесь нет. Поэтому нет возможности выбраться. Поэтому действовать можно лишь одним из двух предложенных ниже способов.
Первый – это побег. Что является изначально предприятием повышенной сложности и опасности. На вышках полно assassins с винтовками, и каждый из них готов выстрелить точно в лодыжку… оснащенные суперсовременными прицелами, они, каждый, ежедневно тренируются на земляных крысах, которых здесь пруд пруди, и выпрыгивают они из-под земли, точно кролики на ярмарочном аттракционе. Впереди за укреплением минное поле и растяжки с колючей проволокой. А потом стена, серая и беспросветная, и кажется, что протяженность ее приближена к бесконечности. За этой стеной несколько минных полей… и таких же серых и беспросветных стен, перегородок с колючей проволокой, оснащенных сверхчувствительными лазерами.
Второй способ – это сон. Сон здесь может быть сколь угодно долгим, и чем он продолжительней, тем мучительней потом пробуждение. События смешиваются и слипаются в холодный кусок овсянки, что ты ежедневно вынужден получать по пробуждению. Люди с подносами томятся в очередях, в чертовой жаре, под пристальными взорами санитаров, вооруженных суперскоростными устройствами погружения в гипнотический транс, здесь – гипноконтроль. Всё, что происходит во сне, может быть при желании сконструировано и запрограммировано заранее. Спящие тела здесь помещают в специальные капсулы, наполненные жидким азотом под давлением. «Мир, происходящий внутри черепной коробки, всегда остается внутри черепной коробки». По этой причине многие только очнувшиеся испытывают адские головные боли и колики в желудке. Они несутся как ужаленные в сортиры через скотный двор, по колено в грязи и крысином помете. В лучших случаях приходится отстоять 10-15 минутную очередь. Босиком и с голым задом, на тропинке, загаженной слизняками, просачивающимися сквозь пальцы.
Козырная монашка
Ещё какое-то время Стелла приходила навещать меня каждый день. Но после того как я проиграл за карточным столом все деньги мистеру Макмерфи, которого воротило от пропаганды здорового образа жизни, и был он, что называется, «всегда за любой движ», она вдруг резко потеряла ко мне всякий интерес.
По его настоянию даже установили цветной телевизор в комнате для карт и курения. Эй, сестричка-медсестричка, Макмерфи подозвал к нашему столу молоденькую санитарку и заказал кофе. И пошевеливайся, причмокнув, сказал он. Разливает по тяжелым свинцовым стаканам, и пар заструился в наши ноздри, так что мы, одурманенные, завизжали во все глотки. Телевизор рычит посреди ночного, покрытого колодой карт столика. А ну-ка все заткнулись. Вилли подал голос откуда-то из темноты. По радио передавали прогноз погоды, а мы смотрели чемпионат. А какого хрена? Макмерфи подсадил нас на бейсбол, и с недавних пор я так увлекся, что начал собирать наклейки с игроками национальной лиги. Вот это я понимаю, приложился, да ребята? Макмерфи владел будто бы магией убеждения, и все разом закивали. Да, точняк, Мак. Угораздило же его. Макмерфи только замычал и бросил горсть попкорна в телеящик. Да, дело говоришь, вождь. Здорово приложился. Ты и не на такое способен. Да…и даже не думай отнекиваться, вождь. Ты вон какой здоровый, прямо скала. Правильно, ребята? Карты сливались с табачным дымом. Ещё кофе изрядно поднакрыло. Лица расплылись в одну сплошную какофонию. По радио передавали бейсбол. Мы сидели за ночным, с торшером, столиком, устланным колодой карт, и смотрели сквозь туман прогноз погоды по телеящику…
Мак явно был самым нормальным. Многие же из нас не знали разницы между тройкой и тузом. Не отличили бы горячее от холодного. Куда уж говорить, остальные попросту не помнили своего имени. А ты как здесь оказался, приятель? Мак, да и все ребята за столом вдруг уставились на меня. Что, язык проглотил? Гляньте, его сейчас вырвет! Да все нормально, братишка. Просто, говорю я, память отшибло, ни черта не вспомню. Мак был первым, с кем я перекинулся словечком. Значит, и то, что было секунду назад, не помнишь? Мак хитро закинул шестерку под стол. Ни черта не помню. Да, занятный случай. Тебе не повезло, братишка. Я бы повесился, если бы забыл, как в первый раз засадил палку своей училке. Даааа… Макмерфи мечтательно протянул, тогда я был в ударе. Та вертелась подо мной, будто вместо хуя у меня там электродрель. Как сейчас вижу, как мокрое пятно расширяется, блестит, и сквозь аромат дешевых духов все отчетливее проступает запах пизды. Матильда – так её звали – треплет моего приятеля по головке, щекочет яйца. Сделав вид, что слегка задумался, Макмерфи скинул ещё одну карту и выкинул стрит. Я не помню, кто я такой, говорю, но как играть в покер я помню. В тот же момент выкладываю фул-хауc…
