– Глупый варвар! Как ты посмел нарушить приказ великого лугаля Калама?! Всех ослушников, ждет плаха палача! И зачинщиков среди ополченцев, и вас – варваров! Но я, еще могу спасти ваши безумные головы, если вы сейчас же подчинитесь мне, и я, замолвлю за вас слово перед государем! Уведи своих людей и помоги мне спасти от разграбления его имущество, и он быть может и простит тебе твою выходку!

– Увы, великий лушар знает, нельзя остановить бушующий пожар ветром. Лугалю Уммы, если он мнит себя лугалем Калама, впредь не стоит пренебрегать верными союзниками поддаваясь гордыне, и следовало бы унять свою скупость при дележе добычи. Пусть государь помнит: кто помог встать, всегда поможет и упасть.

При этих словах пустынника, черные люди накинулись на гордого военачальника.

– А чтоб он, о том не забывал – продолжил свою речь Аш-Шу, – мы преподадим ему крепкий урок.

– Что ты задумал?! – В ужасе вскричал лушар, догадываясь, какая участь его ждет, когда разбойники начали его вязать. – Мы честно расплатились с тобой и отдали на разграбление весь нижний город!

– А ты посмотри, что получили мы с нищебродов. – И на недоумевающий взгляд лушара, пояснил. – Ничего! Ничего, кроме моря крови и трупов! И это трупы, далеко не трупы одних голопузых. Сколько благородных воинов полегло, чтоб только твой государь мог гордиться, что взял священный город без боя!

– Кто ж мог знать, что смерды вдруг проявят такой норов? Но я передам повелителю твои слова, и он, я уверен, прислушается к ним! Но для того, тебе следует покориться мне, и остановить творящийся ужас!

– Ох, и наглец! – Посмеялся Аш-Шу, над смелостью обреченного воеводы. – Попался лис в силок, да брешет. Гляди Магару, каким след быть настоящим воинам перед лицом смерти, когда они в руках врагов. Ох, воевода, если и участь свою так же вынесешь, назову в твою честь сына. Клянусь божественной волей!

Он дал знак, и воеводу одного из славных лимов Загесси, повели связанным как последнего вора. Но пустынник, отдал должное и его положению, гордому нраву и благородному происхождению, приказав вывести его в широкие просторы дворцовых приемов, где для него было приготовлено царское сиденье. Увидев, что его ожидает, лушар задергался, пытаясь вырваться из лап пустынников, но те, вцепившись в него словно хищники в несчастную жертву, не дали возможности даже дыхнуть полной грудью.

– Говорят, что пустынники не знают порядка и ступеней лествицы значимости благородных. Но досточтимый лугаль Уммы и всех земель необъятного Калама, надеюсь оценит, скромные старания своих диких друзей, рожденных песками пустын, за те почести, что мы оказываем его слугам.

Помогите наместнику Великого лугаля, взойти на престол священного Нибиру! – Торжественно возгласил повелитель пустынь, улыбаясь в ус.

И люди в черных одеждах, содрав с яростно сопротивляющегося наместника набедренник, взяли его под руки, и с легкостью подъяв, насадили его голый зад, на заостренный конец шеста, воткнутого и укрепленного в сиденье престола. Из глотки мужественного и сурового мужа, свыкшегося к испытаниям, вырвался вопль невыносимой боли и ужаса. Но вояка, не был бы воякой, если бы смиренно переносил страдания. Угрозы с кучей грязных проклятий, понеслись в ответ на смешки пустынников, весьма повеселив последних.

– Смотри-ка, как лается. Словно пес колодный. – Радовался Аш-Шу, восхищенный мужеством лушара. – Того и гляди, соскочит со своего шестка, да всех нас перекусает.

– Скажи-ка, как его имя? – Обратился он к лагару, уже пресмыкавшемуся перед своими невольными спасителями из лап воеводы, и награждавшего их самыми прелестными названиями.

– О, великий царь, имя этого ничтожного человека Ки-У-Ла. – Ответил услужливый сановник, не догадываясь, для чего вдруг понадобилось варвару, знать имя пытаемого ими человека.

– Какой родитель, так свое дитя наречет – "ничтожество", "недоразумение"? – Поморщившись, выругался пустынник, убрав с лица довольную ухмылку. И прикрикнул на расслабившихся палачей. – А ну-ка, расшевелите его там, как бы он у вас не издох раньше времени! Да уберите, это отсюда.

Пустынные воины, привыкшие к беспрекословному послушанию, тут же бросились исполнять приказания, причиняя еще большие страдания мученику, и оттаскивая от ног своего господина пресмыкающееся существо, жаловавшегося на грубость к нему невежд, недостойных божественной воли его благороднейшего повелителя и великого царя Аш-Шу.

***

– И чего он такой тяжелый? Вроде не больше моей женушки – Удивлялся, тяжело вздохнув при воспоминании о зазнобе, один из подоспевших разбойников уносивших сановника, посмевшего прогневать нехорошим ответом их повелителя. – Такой же пышный и мягкотелый.

– Чито, жёнка нашлас…? Так чиго ждиёшь, эсли поскучалса? Вот тибе жёнка, а вот лёжка. Ийждуйтсесь. – Поддел новичка его собрат.

– Неее, – глупо улыбаясь, ответил тоскующий по дому муженек, – у моей все на месте, как бабам полагается, а это не баба…, хотя и не мужик завроде. Может он…, как его… – уду!

– А ты, провер. – Предложил худой пустынник, посмеиваясь над простоватостью новичка.

Бесхитростный селянин, не поняв шутки, тотчас последовал его совету. Чем несказанно порадовал присутствовавших, но только не самого лагара, отчаянно сопротивлявшегося и ругавшегося на тупую деревенщину благим матом, но притихшего, получив хорошего леща.

– Э, да у него тута, целые закрома припрятаны! – Поделился своим открытием деревенщина, вызвав взрыв хохота пустынников, понявших смысл слов по-своему.

Но их смех сменился удивлением, когда простодушный, вытащил из-под полы сановника, один за другим, туго набитые, увесистые мешочки. Кто-то почесав в затылке, присвистнул:

– Гляди-ка, а мы этого и не приметили, когда его обыскивали.

И гневом на посмевшего скрыть от них богатство, ставшее их по праву:

– За такоё, по закону божесьтньой воли, полагайться смерьт!

– Что же решили, славные воины божественной воли, сделать со столь злобным ее нарушителем? – Спросил у своих последователей Аш-Шу.

– Содьрат с ньего шкуру! – Был ему ответом возглас, приведший перепуганного нарушителя, бесплодно ползавшего червем перед разгневанными пустынниками, к неописуемому ужасу.

Видя незлое расположение предводителя лиходеев, лагар священного города Энлиля, пополз к ногам повелителя с умоляющими причитаниями, в надежде вымолить у него прощение. И ему показалось, что это помогло, когда пустынник, надсмехаясь над приговором своих головорезов, посмеялся над их кровожадностью.

– Ох-хо-хо, вы еще его в котле сварите, да съеште. – Сказал он, приведя в замешательство ярых приверженцев его закона.

– Да пребудет в вечном здравии, великий и могущественный царь, мой славный повелитель, своим милосердием и справедливостью, он станет примером праведности для всех государей. – Вмиг оживя, шустрее заползал сановник, повторяя славословия, говоренные им уже не раз, только по отношению к другому государю. – И они, погрязшие в своей неверности, отринув темные заблуждения, с воодушевлением пойдут за светочем великого учения Энл… Его божественной воли.

– Верный последователь божественной воли, должно быть, припрятал божье, от посягательств на него, алкающих взоров вороватых каламцев. Чтобы никто не посмел наложить своих грязных лап на принадлежащее ему. Не так ли?

– Да-да, именно так! Ооо, всевидящая проницательность и вещее провидение нашего справедливого царя и доброго повелителя, еще раз доказывает всяким безбожникам и невеждам, божественность его духа. – Пустился в привычное словоблудие сановник. – Мой господин, конечно же, знает, что я хранил эти богатства для своего повелителя, веря, нет – зная! Что он придет в сиянии божественной воли, чтобы озарять ею народы, и найдет своего верного раба, преклонено ожидающего своего господина и повелителя и хранившего его богатства от проклятых невежд поклоняющихся ложным богам.

– Красиво лопочет. Вот как должен славить господа, верный последователь божественный воли, а не изрыгать корявым косноязычием, как делают это наши подпаски. – Заметил Аш-Шу своему подручному, и уже громче, обратился к распластавшемуся лагару. – Я надеюсь, верный раб и последователь божественной воли, поделится с господином столь велеричивым языком, умеющим так красиво выразить свою преданность повелителю: дабы он мог преподать урок, маловерным последователям – погрязшим в невежестве, чтобы еще больше озарять мир божественной волей?

– О, повелитель, я посчитаю большой честью, служить моему господину. И я весь во власти моего милосердного владыки, как и мой язык.

– Я знал, что не ошибся в тебе. Встань. Я назначаю тебя своим поверенным, в делах с Лугальзагесси – истинным лугалем Калама. Мы с ним сейчас в ссоре, но я верю, что благодаря моему верному поверенному, мы сумеем преодолеть наши противоречия.

Когда новоназначенный сановник начал извиваться в благодарностях, его новый повелитель, приказал воинам вернуть все отнятое у него золото. Непутевый селянин, с недоумением исполняя его волю, поднес новому поверенному мешки, тот сердито взглянув на своего обидчика, с силой рванул из ненавистных лап деревенщины свое золото.

– Как подносишь, поверенному своего повелителя?! – Нахмурил брови лис пустынь, грозно глянув на деревенщину.

Селянин дрожа в коленях, чуть их не расшиб, грохнувшись об пол, который к его счастью был устлан мягкими коврами. Не обращая на него внимания, Аш-Шу обратился к раздувшемуся от важности своего положения сановнику, с вопросом, все ли золото на месте. Получив утвердительный ответ, он подозвал своих самых лучших лиходеев, ходивших у него в личном окружении. Затем, на удивление спокойно спросил у провинившегося новичка:

– Где он держал припрятанное?

Несчастный простачок, от испуга не мог открыть рта, мыча показывая в подбрюшье.

– Изъятое, следует вернуть туда, откуда его взяли.

Лиходеи, понимавшие приказ своего повелителя с полуслова, повели себя странно, и вместо того, чтобы с трепетом приподнести новоназначенному порученцу отнятое, задрали ему подол.

– Как вы смеете?!!! Я личный поверенный государя!!! – Завизжал оскорбленный сановник.

– Ничего-ничего, – успокоил его государь, – они просто готовят личного поверенного, к поручению для истинного лугаля Калама.

Думая, что это какой-то из чудных обычаев, коих у варваров было до неприличия много, лагар стал терпеливо ждать, снося стыд от позорно задранного подола и не сопротивляясь подхватившим его под мышки молодцам. Пустынник, дернув веком, разрешил им сделать последний обряд, для завершения подготовки посланника. Непереносимая жгучая боль, объявшая низ живота, лишила несчастного посла, на некоторое время сознания. Но приведенный в чувство, бедолага был вынужден чувствовать всю полноту боли и издевательств, со стороны своих мучителей.

– Поднесите плату за верную службу: бывшему лагару энси священного Нибиру; бывшему лагару наместника Ур-Забабы; бывшему лагару наместника Лугальзагесси; а ныне, личному поверенному проводника божественной воли Аш-Шу! – Слышалось отзвуком в полутемных чертогах, торжественная речь подручного пустынного правителя.

Тяжелые мешки, столько висевшие у него в подбрюшье, тяжелым грузом провисали теперь у него в утробе, в тысячу раз умножая страдания. Теперь-то, до них никто не мог добраться, своими падкими до чужого добра руками. Теперь это золото, всецело принадлежало ему, или он принадлежал этому золоту. Ибо претерпевая от него невыносимые муки, он сам теперь не мог избавиться от этого.

– Погодите! – Остановил Аш-Шу палачей, передав им свой нож, когда они сделали последний стежок и муки боли прорывались из глотки несчастного. – Возьмите посуленное мне!

Нож пурусханской работы легко полоснул живую плоть, и, скользнув змеей, язык оказался в руках головореза. Палач с почтением поднес вырезанный "дар лагара, своему повелителю". Исполненая кровью, глотка, лишенная языка, издавала лишь клокотание; насаженный на кол воевода, так же, не имел больше сил для своих проклятий. Крики и стоны умирающих, перестали оглушать пустынника, и он мог спокойно продолжать наслаждаться разговором.

– Итак, следует отправить вестника с сообщением Лугальзагесси, об измене его воеводы в сговоре с местным главным советником, и о переходе его с десятком уммийских воинов на сторону врага. Сообщить о порушении им, нашего с государем договора, с оговоренной платой за службу моим воинам. И пусть он, не беспокоится о каре изменникам и заговорщикам. Мы как его верные друзья и союзники, уже о том позаботились.

– Что Магару, живот прихватило? – Заметил Аш-Шу, обеспокоенность и сомнение в лице подручного.

– Не прогневайся повелитель, но я боюсь, что Лугальзагесси не поверит, что мы не ведаем о том, кто стоит за порушением договора, и не замедлит к возмездию. – Склонившись в поклоне, отвечал миролюбивый Магару.

Уважая мнение своего верного последователя, и зная его искреннее сожаление о противоречии ему, пустынник его успокоил:

– Не нами нарушен уговор, Магару, и не нам бояться возмездия за его порушение. Пусть Загеса боится гнева своего господа, коим он клялся платить за наш союз с ним, коим клялся разделять с нами плоды побед. Вот мы и оставляем наше послание ему, чтобы не забывал впредь, что уготовано клятвопреступникам. Пусть помнит об этом, прежде чем снова захочет обмануть нас. Пусть и другим будет наука: прежде чем крутить хвосты, нужно сена нагрести.

– Увы, Загеса не так мудр. Он все еще полагается на когти и кроличьи лапки, доставшиеся от батюшки, и поливает себя дурманом. Боюсь, его скудный разум мало что удержит в памяти. Для того, чтобы этот урок пошел ему впрок, нужно ему туда его вбить.

Слова мудрого советника, привели Аш-Шу в некоторое замешательство. Чтобы не выдавать своих смятений, он разрешил говорить подошедшим кингалям ополченцев.

– О, повелитель, воины не знают, что делать с пленными. Они бы их побили сами, но вовремя подоспели ваши ребята и не позволили совершиться самосуду.

– Разве насилие в городе, кто-то остановил??? – Удивился Аш-Шу.

– К несчастью, наши люди слишком злы и утомлены долгим ожиданием, чтобы кто-то мог их удержать от этого. Но они, взросшие на почитании лучших людей, все же понимают последствия причинения вреда вельможам, даже если это враги. Нами вызволен совет старейшин Нибиру. И мы передаем их на суд досточтимого царя пустынь, в надежде, что решение старшего среди нас, каким бы оно ни было, разрешит этот трудный вопрос.

– Что ты, говорил, Магару? Вбить? Что ж, если наш царек столь недалек, вобьем ему памятку в голову. – Пустынник, отпустив кингалей, благодарил божественное провидение за то, что вовремя послали ему это озарение. – Сколько в совете мест? Десять?

– Двенадцать.

– Вот и раздобудьте двенадцать гвоздей.

– Не гневайся господин, но моему разуму не дано постичь мыслей творцов неба. Как это поможет укрепить память лугаля? Сомневаюсь, что смерть нибирийских сановников, тронет сердца уммийцев.

– Потому, ты просто человек Магару, смертный в своем духе. И не пытайся постичь непостижимое, а только слушай волю неба. Где уммийцы?

– Думаю, вскоре будут здесь. Хорошо бы покинуть город вовремя.

– Об этом не беспокойся, наши верные люди с нами, а сброд мы всегда сможем набрать новый. Где стража нашего энси, который восседает на престоле с нашей помощью?

– В яме, ждут своей участи. Но их только пятеро, остальные пали в сражении.

– А где их тела?

– Думаю, так и лежат где их застигла смерть.

– Соберите то, что еще осталось от их вооружений и доспехов.

– А как же трупы?

– А трупы. Те, что поцелее, несите сюда, а остальные.... Что ж, придется видимо, кому-то из стражей города побыть уммийцем. Пусть изображают гордость, оказанным им почетом. Изображали же они радость от нашего прихода.

– А как быть с сановниками?

– Да гоните их прочь! Если им посчастливиться, может быть переживут сегодняшний день.

Насмерть перепуганный селянин, дрожа всем телом в ожидании своей участи, все еще стоял на коленях. Проходивший мимо воин, из личной стражи Аш-Шу, небрежно буркнул согбенному новобранцу:

– Что захолонул? Повелитель любит хорошую шутку.

***

– Радуйтесь, вам выпала великая честь, заседать в совете Нибиру. – Радушно встретил уммийцев Аш-Шу, когда привели пленников.

– Нет радости в смерти, для тешения честолюбия дурака. – Мрачно возразил один из пленных. – Лучше отпусти нас и сам убейся, этим ты окажешь нам великую честь.

– Я вижу, воины Недоразумения, столь же заносчивы как их са-каль. А другие, столь же дерзки? – Аш-Шу уперся глазами в уммийцев.

Не выдерживая прожигающего взгляда пустынника, каждый из воинов, даже мрачный смельчак, опускал глаза, когда тот встречался с ними. И только один, самый молодой, глядел смело и даже весело. Удивленный странным поведением, пустынник еще больше удивился, когда парень с ним заговорил:

– Отчего великий лугаль пустынь, называет нашего са-каля недоразумением?

Оторопев от наглости, Аш-Шу все же ответил:

– Оттого, что это его имя.

– Великий лугаль, это имя дали ему родители, чтобы оградить от козней чародеев.

– Отчего, ты называешь меня великим?

– Я восхищаюсь тобой, великий государь.

– Если надеешься выслужить себе помилование, не старайся, это тебе не поможет.

– Я знаю. Но, я все равно восхищаюсь тобой. Я буду счастлив, умереть для тебя.

– С чего это вдруг? – С неприятием спросил Аш-Шу, приевшись к похвалам ради милости.

– С детства я слышу сказки, о вольном воителе пустынь, разворошившем гнездо разврата, в который превратился Калам; не боящемуся ни царей, ни богов, но которого боится сам великий лугаль Киша, и от чьих дерзских набегов предпочитает откупаться, чем воевать. А теперь, не зазорно и нашему лугалю вступать с ним в союз. Сколько раз я грезил, что встречусь с тобой и вступлю в твое братство света, чтоб бороться против сил тьмы и быть тебе хоть, чем-нибудь полезен. И вот настал тот день, и я рад, что моя смерть не будет напрасной, но поможет к воссиянию твоей правды и приведет к тебе еще больше ныне заблудших душ.

– Мне нравится твоя речь, и я вижу искренность в твоих глазах. Но увы, это не поможет. Тебе все равно придется умереть.

– Я знаю. Я рад. Я горд. – С радостным воодушевлением признался молодой уммиец.

Подивившись и сожалея, о таком преданном последователе, вдруг появившемся среди тех, кто его должен ненавидеть, Аш-Шу уже собирался оставить приговоренных с их судьбой, как вспомнилось.

– Парень. – Оборотился он к уммийцу.

– Да, мой господин. – Глаза парня, все так же выражали радостную готовность, несмотря на окончательный приговор пустынника.

– Что ты хотел сказать, говоря, что имя ему дали, чтобы оградить от козней чародеев?

– Это имя для чужаков, а для нас он всегда был Адамен. Так прозвали его за доблесть в бою, ибо он не ведал поражений.

– Адамен? Ты говоришь правду, боец???

– Адамен. Почему, это удивляеет господина? У наших воинов, второе имя в обыденности. Многие не любят своих домашних имен, из-за простоты или дурного звучания, заслуживая новые прозвища от товарищей и кингалей, а порой и от врагов. А наш са-каль, заслужил его доблестью в бою. Разве у воинов пустынь не так?

– Так. Об этом, я даже и не подумал. – Пустынник оживясь, не скрывал своей радости, скалясь в бороду. – А ведь и вправду, такому доброму воину и лушару славного лима, не пристало носить недостойное имя как какому-то деревенщине.

Молодой пленник, в ответ лишь хлопал глазами, все так же невинно улыбаясь.

– Я вижу, ты уже собрался. Не торопись умирать, если хочешь это сделать для меня. Ты всегда успеешь это сделать, а я верными людьми дорожу. Хочешь служить мне?

– Ооо, господин, я не смел даже мечтать об этом. – Коленопреклоненно, дрожащим от волнения голосом, произнес пораженный неожиданной честью и внезапной переменой, парень. – Это великая честь для меня. Я готов всегда служить моему славному господину и, если только потребуется – умереть за него.

– Хорошо. Как звать тебя?

– Ус-а-Ма, мой господин.

Аш-Шу велел развязать его, и принять в свою личную стражу, вызвав удивление приближенных. Однако никто из них не стал возражать, зная, что действиями их вождя движет высшая сила.

– Магару, – обратился он к подручному – уже выбрали счастливчиков из городской стражи, что удостоены чести заменить уммийцев?

– Да.

– Остальные?

– Приняты в сброд новобранцев.

– Придется видно, еще одной счастливой голове из их рядов, подставиться. – Пошутил пустынник.

***

Чаля последним плотом к берегу, десятник, с сожалением вспоминал о судьбе своих друзей и верных соратников, павших защищая чужих для себя людей. Но оглядев хмурые лица детей, оставшихся без попечения родителей, он засовестился, подумав, что бы ему сказала, на сей счет его старая товарка, не пожалевшая своей жизни ради них, несмотря на то, что могла спокойно отсидеться за стенами. Стерев следы нахлынувших чувств, он улыбнувшись, ободряюще кивнул чете огромных глаз, с любопытством разглядывавших, как дядя с красивыми бляхами на перевязях, правит их маленькое суденышко. Поругавшись с замешкавшимися причальщиками, десятник сошел на берег со своими маленькими плавщиками.

Глядя на то, сколько людей они спасли от смерти и рабства, десятник с гордостью подумал, что все же не зря погибли его товарищи, и тысячу раз была права корчмарка, когда подбила его на измену. Предать предавших не предательство, а справедливость, особенно если на кону жизни людей. Дождавшись пока все соберутся, получив дозволение старост, он обратился к людям:

– Досточтимые граждане славного Нибиру! Вот и нет у нас дома: нашего любимого города, священного, славного в землях. Разрушен не нашим предательством, но тех, кто свое благополучие возвысил выше совести и жизни других. Вам ли, сожалеть теперь о них? Тем, кого они не ставили, ни в горсть ячменя. Давайте лучше вспомним о том, что все вы свободны теперь: от их поборов и обязательств перед ними, и от поборов тех, кто вместе с чужаком, пришел завоевывать вас как враг. И вместе подумаем, как быть дальше, что делать!

– Так, что нам делать?! – Послышались возмущенные голоса, тех, кто отсиделся в сторонке, пока другие умирали за них на валах. – Вы своими самовольствами, только раззадорили чужака! А теперь еще, на нас точат зубы и люди Загесси!

– Вам ли, трусливым шакалам судить нас?! Ваше дело теперь, сидеть тихо и помалкивать! Бабы, и те храбрей вас! – Тут же осадили их защитники, не побоявшиеся мечей пустынников, и ропщущие пугливо втянули шеи; а дружинники стали внимательно выискивать глазами недовольных, опасаясь возможных распрей.

Дождавшись, пока волнение уложится, десятник продолжил:

– Я вижу, вы все понимаете, что путь домой нам теперь заказан! Хоть мы и выстояли теперь. Это ненадолго. Чужаки никуда не денутся и придут снова. Придут и унукцы, ненавидящие вас лишь за то, что Нибиру предпочел Унуку Киш, подпав под власть Ур-Забабы. Думаю, вы догадываетесь, что сейчас творится с городом и теми, кто был за стенами, и что ждало вас. А без подмоги, нам не выдержать новой напасти.

"Идем в Киш!!" – Послышались голоса, и кто-то уже собрался двигаться в ту сторону. Но десятник, подняв ладонь, в знак того, что еще не закончил, провел рукой по своим людям.

– Глядите! Здесь дружинники, дважды предавшие ради вас! Восставшие против своих господ, своего военачальника – ставившего долг, выше человеческих жизней. Предавшие лучших, ради худших. Зачем же они сделали это?! Ведь они могли спокойно отсидеться за стенами, охраняя покой лучших, пока вас убивали бы и уводили в плен. Так зачем они сделали это?!… А я вам скажу – зачем. Они могли отсидеться за стенами, но, не поколебавшись, заняли сторону худших, ибо знали, кто в Нибиру действительно – лучший…! Теперь же этих людей ждет дома кара: за то, что богачи Нибиру, надумали сдать город без боя; за то, что вопреки приказу, не наплевали на оставленных за пределами стен.

Я знаю, вы горюете о простых работягах: ремесленниках и общинниках. Но, разве они подумали о вас, когда закрывали перед вами ворота и оставляли один на один со страшным врагом, безжалостным и беспощадным? Разве не они, первыми предали вас?!

Тут из толпы вышел долговязый человек, руководивший защитой после смерти великанши, и живо размахивая руками, начал уверять, что не сожалеет об оставленной жизни, полной горести и страданий. Что работяги внутреннего города, всегда смотрели на них свысока, так как считались полноправными гражданами, и их никогда не волновала судьба жителей бедных пределов, претерпевавших нужду и поборы. И потому и им, особенно после их подлого предательства, нет дела до их судеб.

Благосклонно выслушав одного из негласных предводителей общинников, и поблагодарив за понимание, десятник продолжил свою речь, стараясь обрисовать им, их незавидное будущее, если они вздумают податься в Киш. Изможденные и угрюмые после кровавой бойни, люди слушали не перебивая. Помалкивали даже те из старейшин, что когда-то яростно противились тому, чтобы не уполномоченные энси военные, распоряжались у них в пределах, заставляя людей – вооружаться и готовится к обороне, внося ненужную смуту. И смиренно слушали, напуганные внезапной правотой испитой бабы.

– Есть два пути: идти в Киш за помощью к царю – обещавшему защиту, к собратьям – обещавшим приют; либо бродяжничать, добывая хлеб разбоем и наймом в войнах! Что ждет вас в Кише?! Слово государя как ветер – сказано, улетело; как лед – крепко, пока не припекло! Ну, а люди, переменчивы как и погода. Может у кого-то там, есть родные или близкие, что радостно встретят и поделятся кровом. Тому радость. А если – нет? Вас ждет незавидная судьба закупов, продающих себя и свою семью, как скотину. Многие из вас уже познали нелегкую судьбу, когда худые годы недорода, сняли свою черную жатву. Многие семьи недосчитались своих кормильцев, когда зажиревшие соседи, вопреки обычаям предков, не делились припрятанным, но сами еще больше жирели, давая в рост. Многим тогда, за пригоршню зерен, пришлось отдать в безвозмездный найм своих детей. Я знаю, что перейдя под власть Киша, вы надеялись, что хоть там еще чтят старые обычаи. Но вы обманулись, там – то же что и здесь. И самое лучшее, что вас ожидает, это гнуть спину на какого-нибудь богатого хозяина. Это я говорю вам как кишец. Ведь я и сам, как и мои воины, был когда-то таким же как вы – простым работягой, но голод и нужда, заставили меня взяться за копье воина. Кто хочет этого, идите. Оставаться опасно, да и негде. Но и идти в Киш бессмысленно. Тамошние богачи и чиновники, столь же вороваты и скупы, а простые люди от этого неприветливы и злобны! Потому и не найти вам там желаемого приюта!

– Верно! В Кише нам делать нечего, идем в Лагаш! Говорят там справедливый лугаль! – Крикнул кто-то.

"Праавильно!", "Он, верно, говорит!", "В Лагаааш!!!" – Послышались со всех сторон крики поддержки.

Но десятник, не проявляя общего воодушевления, выжидал, давая понять, что хочет говорить. Дождавшись пока толпа стихнет, десятник начал:

– Лагаш это конечно хорошо. Но как вы туда попадете?! Как пройдете сквозь земли тех, кто хотел вас только что поработить и уничтожить?!

– Можно на плотах по Идигне. – Предположил кто-то осторожно.

– По Идигне?! Хорошо, можно и по Идигне! Но и до Идигны путь не близок!

– Зато по землям Киша!

– А вы думаете, что у кишцев не возникнут вопросы, отчего по их земле ходят толпы бродяг?! Вооруженных бродяг!

По рядам прошелся недовольный гул.

– Ладно. Допустим, вы дошли до Идигны. Допустим, вы связали плоты. Но до переправы, вас не допустят державные заставы! И тогда ни я, никто либо из моих людей, не беремся ручаться за ваши жизни! А вы уверены, что все эти россказни о справедливом лугале, не байки балаболов?! А может, вы придете туда, а там, то же, что здесь! …

По взволнованным лицам, поняв, что смысл его слов достиг сознания людей, он продолжил:

– Может хватит?! Может хватит, надеяться на справедливого лугаля?! Может, пора самим решать свою судьбу?! …

Оглядев толпу, десятник понял: они только и ждут, чего-то от него, надеясь, что уж он-то знает, что делать. Но, он лишь тяжело вздохнул, от мысли, что невольно толкает людей на путь полный опасностей.

4. Возвращение.

Сойдя на берег, скитальцы разъехавшись с лагашцами, отправившимся к Кишу, снова покатили на своем возке, по дороге к Нибиру, спеша поскорее вернуться к своим землякам, которые должно быть потеряли своих любимцев, чтобы скорей порадовать их новыми шутками, почерпнутыми на чужбине, и поделиться впечатлениями об увиденном. Аш тоже спешил, обеспокоенный тем, что учитель не нагнал их как обещал, и никакие уговоры и увещевания – дождаться вестей, не смогли остановить его порыва. И бессильно вздохнув, Пузур был вынужден согласиться с решением юноши, вняв заверениям, что под тряпьем, в запыленном бродяге не признают беглого послушника.

– Стоой! – Окрик, заставившийся встрепенуться даже ослов, показал, что их опасения были не напрасны. Исполняя волю кишского стражника, Пузур из-за всех сил потянул вожжи на себя, останавливая перепуганных ослов, да, и здоровенный страж, ухватившись за узду, не дал им сдвинуться с места.

Главный из стражей, подойдя к повозке, отчеканил, то, что должно быть, повторял не раз:

– Именем единого бога и великого единожержца!

Узнав в стражнике, старого знакомого, Пузур попытался успокоить чересчур прилежное рвение вояки, дружеским приветствием:

– Приветствую, благородный сагду!

– И ты будь здоров. – Буркнул в ответ стражник, тоже узнавший возницу и его седоков.

– Что за переполох? Раньше мы спокойно проезжали. – Обеспокоенно сетовал Пузур, когда стражи начали заглядывать в повозку.

– Всем прибывающим во владения великого единодержца, следует внести пошлину за въезд.

– Что за новость? Мы о таком и слыхом не слыхали. – Доставая из мошны серебряник, ворчал скоморох.

– За каждого.

– За каждого???!! Да это грабеж! – Возмутился Пузур, но все-же отсыпал еще четыре ги, опасаясь худшего.

Меж тем, стражники заглядывали в возок, чтоб убедиться, что у приезжих нет на уме ничего враждебного, а заодно посчитать седоков. Старший стражник, немного знакомый с общинкой Пузура, поздоровался с ними, и уже хотел отойти, но задержал взгляд на молодом эштароте. Растерянному гальнару, оставалось только перепугано ожидать печального исхода. Но стражник, вглядевшись подслеповатыми глазами, повел себя странно.

– Ааа, это ты ум-ма… – потянул он, качая головой, – а я не признал сначала… Здравствуй.

Получив в ответ кивок, начальник стражи, начал вспоминать, про припарки и зелья, что подняли его на ноги, но вовремя нашедшийся Пузур, поспешно, пока стражник не догадался, попросил его, зря не беспокоить знахарку, сославшись на усталость с дороги.