Стихотворения

Желание любителю отечества

 
Лето паляще летит;
Молния в туче немеет;
Осень на буре висит;
Риза туманна сизеет.
 
 
Брови навислы ея
Иней на долы кидают;
Голые рощи, слезя,
Вздохи шумящи выводят.
 
 
Злачны веночки падут;
Травка ложится и сохнет;
Кролики в норы бегут;
Спящая мошка не дохнет.
 
 
Мила весна! ты повей;
Всё при тебе поновится;
Будет опять всё живей,
В зелени одушевится.
 
 
Пусть и твое, прозябая,
Счастье ещё оживёт
Или, туман презирая,
Вёсну свою призовет,
 
 
Чтобы морозы унять,
Страшные робкой надежде,
Чтобы муравку поднять
В новой зеленой одежде!
 

<1804>

Полнощь

 
Открылось царство тьмы над дремлющей вселенной;
Туман, что в море спал, луною осребренной
Подъемлется над сей ужасной глубиной
Иль пресмыкается над рощею густой,
Где тени прячутся и дремлют меж листами;
Как разливается он всюду над полями?
 
 
О мрачна нощь! отколь начало ты влечешь?
От коего отца иль матери течешь?
Не ты ль седая дщерь тьмы оной первобытной,
Котора некогда взошла над бездной скрытной
Лелеять нежныя природы колыбель? –
Так, – черновласая Хаоса древня дщерь,
Ты успши дня труды покоишь и теперь;
Ты дремлющий полкруг под тению качаешь;
Увы! – ты также взор умершего смыкаешь.
 
 
О нощь! – лишь погрузишь в пучину мрака твердь,
Трепещет грудь моя; в тебе мечтаю смерть;
Там зрю узлы червей, где кудри завивались;
Там зрю в ланитах желчь, где розы усмехались.
Одр спящего и гроб бездушный – всё одно;
Сон зрится смертию – смерть сном, и всё равно.
 
 
Се полнощь! – тихо всё; луна с среды нисходит
И к западным водам Плиад с собой уводит.
Здесь силюся возвесть я полусонный взор
На крыты бледным мхом хребты дремотных гор.
Луна сребрит пары, что из могил восстали
И человеческ вид в лучах образовали;
Его ли слышу глас? – Иль шепчет ветр из рощи?
Нет, – здесь язык шумит, – язык невнятный нощи.
 
 
Двенадцать бьет, – вся тварь вокруг меня молчит;
Грех спит ли? – Мудрость бдит! И – можно ль? – зависть бдит!
Но труд, – невинность, – всё почиет под тенями;
Лишь кличут совы там с огнистыми очами.
 
 
Воздушно озеро сседаяся бежит;
Сверкает молния, и твердь вдали гремит.
Селитряный огонь восток весь озаряет
И сумрачных холмов вершины убеляет.
 
 
Кто тамо посреде восточных туч грядет?
Не страшный ль судия с собою рок несет?
Предыдет огнь ему, а следом кровы мрачны;
Лице его блестит, как образ солнцезрачный;
Вся риза в молниях волнуется на нем
И препоясана зодиаком кругом;
Он быстро в мир грядет, и сам стопой сафирной
Пронзает в выспренних странах помост эфирный.
Се в час полунощи грядет
Жених, одеян в страшный свет!
Блажен тот раб, его же срящет
Готового в небесный брак;
Несчастен же, кого обрящет
Поверженна в унылый мрак!
Блюди, душе моя смущенна,
Да сном не будет отягченна
И вечной смерти осужденна;
Но, воспрянув от сна, гласи:
«О трисвятый! – воззри! – спаси!»
 
 
Еще ль душа, в мечтах несвязных погруженна,
Еще ли в узах спит стозвенных задушенна?
Восстань! – возжги елей и созерцай чертог,
Где ждет тебя жених – твой судия, твой бог!
О ты, надеяйся на будущи годины,
Забывый строгое условие судьбины,
Сын неги, – ищущий бессмертья в днях своих!
Вострепещи, когда познает сей жених,
Что масло во твоем скудельнике скудеет
И огнь живый небес внутри тебя мертвеет!
Ты буйствен, ты не мудр, – проснись! ступай со мной!
Открою, где чертог премудрость зиждет свой;
На мшистых сих гробах, где мир небесный веет!
Ступай! – учись! – гроза прешла, – луна багреет…
 

<1804>

Против сахара

 
Любезно лакомство Венеры,
Камыш Канарских островов,
Желчь негров, неги сласть без меры,
Враг пчел, друг неких птиц и псов!
 
 
Не ты ль стихию вскипяченну
С приправой хинского листа
Для вкуса строишь услажденну
И манишь лакомы уста?
 
 
Не ты ли водку умягчаешь
Рассыпчивым своим песком,
Позыв в желудке умножаешь
На многи брашна за столом?
 
 
Не ты ль зимою подслащаешь
Передвоенный виноград,
А летним знойным днем влагаешь
Свою приятность в лимонад?
 
 
Ты в вафлях клетчатых блистаешь
Смеешься в каше, в пирогах
И в пудине, как снег, сияешь.
Ей! – ты душа в таких вещах.
 
 
Но если нервы в нас слабеют
И власть свою скорбут берет,
Иль зубы от тебя чернеют,
Противный дух из уст идет;
 
 
За сладостью твоей небесной
Зловонье адско вслед летит;
Что я скажу? – О не́ктар лестный!
В тебе сокрытый яд лежит.
 
 
То мало; – коль за подлу цену
Невольник черный быв продан,
Отводится к позорну плену
От африканских милых стран;
 
 
Когда, лишась супруги верной
Иль в чадах – нежных, милых чад,
Идет окован в грусти черной
И в сердце чувствует весь ад;
 
 
Идет под тяжкими бичами
Над тростником свой век кончать,
Труд мочит кровью и слезами,
Чтоб вкус Европы щекотать;
 
 
И наконец – он умирает,
Чтоб сластолюбью услужить,
Затем – что без того не знает
Оно мудрейших мер открыть;
 
 
Что я тогда скажу, смущенный?
Не сахар – сладкий яд мы пьем,
В слезах и поте распущенный;
Не не́ктар – кровь несчастну льем.
 
 
Не лучше ль не́ктар надлежало
Искать нам в свекле иль в пчелах?
Пчела в защиту носит жало,
А беззащитный негр – в цепях.
 
 
Китай с аравскими странами
Не дорожился бы травой
Или пряжеными бобами;
То вымысл роскоши пустой.
 
 
Как стыдно золотому веку
Железным варварством блистать
И к вечному наук упреку
Причудливый вкус щекотать!
 

<1804>

Песнь несчастного на новый год к благодетелю

Without shelter from the blasts in vain we hope the tender plant.

Akenside

 
Звукнул времени суровый
Металлический язык;
Звукнул – отозвался новый,
И помчал далече зык.
 
 
Снова солнцы покатились
По палящим небесам;
Снова шумны обратились
Времени колеса там.
 
 
Будьте вновь благословенны,
Земнородны племена!
Будьте паки восхищенны,
Как и в прежни времена!
 
 
Пейте в полной чаше радость!
Пейте здравия струи!
Ощущайте жизни сладость!
Украшайте дни свои!
 
 
Мне судьбина отреклася
Бурю жизни отвратить;
Знать, она еще клялася
Горьку желчь свою разлить.
 
 
Рок, о рок, – почто толь рано
Ты мне желчь подносишь в дар?
Неужель на свежу рану
Свежий мне даешь удар?
 
 
Где для горькой раны срящу
Врачество в грядущий год?
Где, – в каких сердцах обрящу
Против грозных туч отвод?
 
 
Муж состраждущий, муж кроткий!
Если лиры моея
Внял ты некогда глас робкий,
Ах! – к тебе спешу вновь я.
 
 
Обратися, муж великий!
Се ударил новый час!
Пусть часы живешь толики,
Сколько благ лиешь на нас!
 
 
Пусть трех персты парк суровых
Жизни нить твоей прядут
Из шелков драгих и новых
И ей крепость придадут!
 
 
А когда еще тобою
Тяжкий рок мой не забыт,
Ах! – не поздно мне с судьбою
Мир тобою заключить
 
 
Коль не поздо, в новом годе
Не пролью я новых слез;
После бурь в другой погоде
Осушу их средь очес.
 

1795, <1804>

Глас возрожденной Ольги к сыну Святославлю

 
Едва лишь полночь под звезда́ми
В глубокой томной тишине,
Махнув снотворными крылами,
Прешла – и в утренней стране
Белеть свет начал сквозь завесы,
Я зрю – два жителя славянски
С смущенным неким видом там
Из хижин тихо выступают.
Единый млад и воин был;
Другой от многих лет согбен
И представляет гражданина.
 
 
«Не слышишь ли, – младой вещает, –
Протяжный тамо томный стон?
Не знаешь ли, что значит он?
Он простирается оттоле,
Где вдруг спираются на тверди
Кровавоогненны столпы
И где Полярная звезда
Дрожит сквозь неку слезну влагу».
 

Старец

 
Я слышу, юноша, шум ветров
И вижу там огни живые;
Но взор и слух мой слаб. О рок!
Мне мнится: дух бесплотный ходит
Там над порогами Днепра;
Он тихо прорицает жребий…
Толики знамения мрака
Не носят рок простых людей,
Но час вздыхающих князей,
Час судорожный полбогов.
Да, – смерть касается престола…
 

Юноша

 
Как? – неужель!..
 

Старец

 
Владыки нет…
Да, – нет его, – мне шепчет дух.
Едва минувший век пал в бездну
И лег с другими в ряд веками,
То князь – туда ж за ним вослед.
Едва лишь возгремел над нами
В горящей юности сей век, –
Век, скрыпнув медным колесом,
Погнался в мрак грядущей дали,
А пламенны миры по тверди
В гармоньи новой двиглись плавно;
Князь, – томный князь взглянул на них, –
Вздохнул, – вздохнул в последний раз.
 

Юноша

 
О рок всемощный! – пред тобою
И вечные громады гор,
И одночасные пылинки
С одной внезапностию гибнут.
Уж нет того, пред кем колеблясь
Судьба племен висела в страхе;
Кто, новые уроки Марса
Внимая, шел сквозь огнь и бездны;
Кому ни шумный Буг, ни бурный Истр,
Ни пропасти – жилища теней,
Ни омрачны Фракийски горы,
Ни даже Тибр, ни Эридан
В стремлении не воспящали;
Кто, будучи среди бессмертья,
Вдруг смертной хенью был покрыт;
Разрушив легионы греков,
Погиб – от кова печенегов.
Он, как огнистый метеор,
В полудни своего владенья
Познал внезапу ранний вечер.
 

Старец

 
Я вижу, нечто там – вдали – мелькает,
И слышу глас – как ветра шум,
Что сквозь глухую дебрь взывает.
Не слышишь ли? – Или не видишь!
 

Отходящая душа Святослава

 
Где я? – Что сделалось со мною? –
Но омрак мой минул! – он тяжек.
Куда лечу? – А там – кого я вижу? –
Там – одаль – в сфере светлых теней,
Не тень ли матери? – Да удалюся!
Духов согласных поищу!
Зрю, как главою покивает
И глумным оком зрит она!
Прости, брегов днепровских дщерь!
Я отхожу; прости навеки!
 

Тень Ольги,

(вещающая внуку)

 
Владимир! – Ольги внук, Владимир,
Тебе реку: внемли! – В час гневный
Мой сын, несчастный твой отец,
Оставил ввек сей дол плачевный,
Приял и дел и дней конец.
Лишь росс со мной навек простился,
И зреть меня он в нем не смел,
Как и того теперь лишился.
Я зрела, как он в твердь летел…
 
 
Да, зрела я, как печенеги
Изобретали страшный ков;
Он воздохнул; днепровски бреги
Промчали вздох сквозь тьму лесов,
Чертеж небесный и священный,
Чтобы народ весь возродить,
Оставлен на случа?й пременный.
Чертеж сей должен ты открыть.
 
 
Чертеж теперь славянам лестен,
В нем целый дух мой помещен,
А дух душе твоей известен.
Разгни его! – и росс блажен.
Ты узришь в нем, что дар сладчайший,
Что небо земнородным шлет,
Есть царь, любезный, царь кротчайший,
Который свой народ брежет.
 
 
Народ к нему любовь имеет;
Народу доверяет тот;
Сей в верности к царю твердеет
И из любви дает живот;
Сей царь далече вздохи внемлет;
Он пагубы гнездо сечет.
Змеится ль крамола? – не дремлет;
Вражда ли близ? – далече вред.
 
 
Как прах, вражду он рассыпает;
Он вне Отечества оплот,
Внутри судья, – и созидает
Благим и мудрым свой народ;
Как промысл миром управляет
По мере сродных миру прав,
Так царством он повелевает,
Как царственный велит устав.
 
 
Любимец неба! – ты не боле
Воззришь на блещущий свой сан,
Как на залог, что к лучшей доле
Тебе в народе свыше дан.
Тебя порфира украшает;
Чело твое венец златый
С величеством приосеняет;
Жезл силы в длани носишь ты;
 
 
Но в сем убранстве, в сей одежде
Ты будешь столько лишь блистать,
Сколь служит то к прямой надежде,
Чтоб в царстве счастье соблюдать.
Питомец мой багрянородный!
Ты должен мудрость насаждать
Среди пелен в умы народны,
Чтоб с сердцем души воспитать.
 
 
В бичах вселенной дерзких, злостных,
О коих гром один твердит,
Век каждый щедр и плодовит;
Но чтоб найти в порфироносных
Того, кто бы умел хранить
Владенье в тишине блаженной,
То надлежит переходить
Всю древню летопись вселенной
И происшествий мира нить.
Ни стен гранитная твердыня,
Ни ополчений страшный вид,
Ни лесть, ни ложная святыня
Страшилища не защитит;
Судьба проникнет сквозь граниты;
Личина спадша обнажит.
Кто он? Волк, кровью лишь омытый,
Любовь, одна любовь – твой щит.
Ты князь – пусть все отверзутся укрепы!
Пусть ржавые врата скрыпят!
Пусть с костью свыкшиесь заклепы,
С сухих спадая ног, звучат!
Пусть ангела земной ад внемлет,
Где свет едва бывал знаком!
Пусть свежий луч его объемлет
Изгибы темны в аде том!
Тогда полки смертей погибнут
По вымышленным там гробам;
Висящи косы все поникнут;
Дух жизни паки взвеет там.
Се вид! – отец сынов сретает,
Сестра внимает братний глас,
Супруга мужа прижимает, –
Слезится радость их из глаз.
 
 
От сих родятся верны внуки,
Друзья престолам и сердцам:
Пожарский, Минин, Долгорукий,
Румянцев и Суворов сам.
Но лавры рано ль, поздно ль злачны,
Сколь слава к жатве ни зовет,
Вменятся в кипарисы злачны
В той длани, что их в поле жнет.
 
 
Так ты твори! и будь спаситель,
Отец и друг своих племен!
Отец твой не был просветитель,
Он витязь, – к рыцарству рожден.
Я водрузила божье знамя
В холмах Аланских с чертежом;
В Иулиане гибло пламя…
Ты возроди. – Прости затем!
 

Юноша

 
Так, – слышу я, – ужасный боже?
Какие словеса с небес! –
Се мудрость вечности самой! –
Се глас – глас Ольги возрожденной!
 

Старец

 
Нет теней сих, – всё тихо;
Пойдем! – мы лучшей ждем судьбины.
 

Между 1801 и 1804

Ночь

 
Звучит на башне медь – час нощи,
Во мраке стонет томный глас.
Все спят – прядут лишь парки тощи,
Ах, гроба ночь покрыла нас.
Всё тихо вкруг, лишь меж собою
Толпящись тени, мнится мне,
Как тихи ветры над водою,
В туманной шепчут тишине.
 
 
Сон мертвый с дикими мечтами
Во тьме над кровами парит,
Шумит пушистыми крылами,
И с крыл зернистый мак летит.
Верьхи Петрополя златые
Как бы колеблются средь снов,
Там стонут птицы роковые,
Сидя на высоте крестов.
 
 
Так меж собой на тверди бьются
Столпы багровою стеной,
То разбегутся, то сопрутся
И сыплют молний треск глухой.
Звезда Полярна над столпами
Задумчиво сквозь пар глядит;
Не движась с прочими полками,
На оси золотой дрожит.
 
 
Встают из моря тучи хладны,
Сквозь тусклу тверди высоту,
Как вранов мчася сонмы гладны,
Сугубят грозну темноту.
Чреваты влагой капли нощи
С воздушных падают зыбей,
Как искры, на холмы, на рощи,
Чтоб перлами блистать зарей.
 
 
Кровавая луна, вступая
На высоту полден своих
И скромный зрак свой закрывая
Завесой облаков густых,
Слезится втайне и тускнеет,
Печальный мещет в бездны взгляд,
Смотреться в тихий Бельт не смеет,
За ней влечется лик Плиад.
 
 
Огни блудящи рассекают
Тьму в разных полосах кривых
И след червленый оставляют
Лишь только на единый миг.
О муза! толь виденья новы
Не значат рок простых людей,
Но рок полубогов суровый.
 
 
Не такова ли ночь висела
Над Палатинскою горой,
Когда над Юлием шипела
Сокрыта молния под тьмой,
Когда под вешним зодиаком
Вкушал сей вождь последний сон?
Он зрел зарю – вдруг вечным мраком
Покрылся в Капитольи он.
 
 
Се полночь! – петел восклицает,
Подобно роковой трубе.
Полк бледный те́ней убегает,
Покорствуя своей судьбе.
Кто ждет в сии часы беспечны,
Чтоб превратился милый сон
В сон гроба и дремоты вечны
И чтоб не видел утра он?
 
 
Смотри, какой призра́к крылатый
Толь быстро ниц, как мысль, летит
Или как с тверди луч зубчатый,
Крутяся в крутояр, шумит?
На крылиях его звенящих
В подобии кимвальных струн
Лежит устав судеб грозящих
И с ним засвеченный перун.
 
 
То ангел смерти – ангел грозный;
Он медлит – отвращает зрак,
Но тайны рока непреложны;
Цель метких молний кроет мрак;
Он паки взор свой отвращает
И совершает страшный долг…
Смотри, над кем перун сверкает?
Чей проницает мраки вздох?
 
 
Варяг, проснись! – теперь час лютый;
Ты спишь, а там… протяжный звон;
Не внемлешь ли в сии минуты
Ты колокола смертный стон?
Как здесь он воздух раздирает!
И ты не ведаешь сего!
Еще, еще он ударяет;
Проснешься ли? – Ах! нет его…
 
 
Его, кому в недавны леты
Вручило небо жребий твой,
И долю дольней полпланеты,
И миллионов жизнь, покой, –
Его уж нет; и смерть, толкаясь
То в терем, то в шалаш простой,
Хватает жертву, улыбаясь,
Железною своей рукой.
 
 
Таков, вселенна, век твой новый,
Несущий тайностей фиал!
Лишь век седой, умреть готовый,
В последни прошумел, упал
И лег с другими в ряд веками –
Он вдруг фиалом возгремел
И, скрыпнув медными осями,
В тьму будущего полетел.
 
 
Миры горящи покатились
В гармоньи новой по зыбям;
Тут их влиянья ощутились;
Тут горы, высясь к облакам,
И одночасные пылины,
Носимые в лучах дневных,
С одной внезапностью судьбины,
Дрогну́вши, исчезают вмиг.
 
 
Се власть веков неодолимых,
Что кроют радугу иль гром!
Одне падут из тварей зримых,
Другие восстают потом.
Тогда и он с последним стоном,
В Авзоньи, в Альпах возгремев
И зиждя гром над Альбионом,
Уснул, – уснул и грома гнев.
 
 
Так шар в украйне с тьмою нощи
Топленой меди сыпля свет,
Выходит из-за дальней рощи
И, мнится, холм и дол сожжет;
Но дальних гор он не касаясь,
Летит, шумит, кипит в зыбях,
В дожде огнистом рассыпаясь,
Вдруг с треском гибнет в облаках.
 
 
Ах! нет его, – он познавает
В полудни ранний запад свой;
Звезду Полярну забывает
И закрывает взор земной.
«Прости! – он рек из гроба, мнится. –
Прости, земля! – Приспел конец!
Я зрю, трон вышний тамо рдится!..
Зовет, зовет меня творец…»
 

Между 1801 и 1804