– Так что вы бы не обиделись, если бы вам сказали, что вы не интеллигентный человек?
– Обидеться? Я бы поблагодарил за отрицательную частицу.
– Вы злы.
– А вы снисходительны.
– Две крайности. А в середине что?
– Бокал шампанского и «истина на дне».
– Вот, с вами всегда так.
– То есть?
– Да идешь, идешь – и ничего. А сами говорите, что плывем по одним водам.
– А вам что же, подводных скал недостает?
– Подводных не подводных, а хочется же берега.
– Ну, я люблю путешествие для того, чтобы ехать, а не для того, чтобы приезжать.
– А я люблю ехать, чтобы доехать.
– У каждого свой вкус, слава Богу.
– Да, слава Богу. Что бы это было!..
– Не правда ли? Если бы вы вдруг, при ваших воззрениях, к примеру, полюбили классицизм в театре!
– Во-первых, я ни разу не сказал, что не люблю его; не сказать, что не люблю, еще не значит не любить. А во-вторых, при чем тут воззрения?
– Как – при чем? Вы разве не замечали известного параллелизма художественных вкусов и воззрений… ну, скажем, социально-политических?.. Да что вы притворяетесь?
– Ничего я не притворяюсь, только вы меня огорошили этими «воззрениями», – при чем тут мои воззрения?
– Нет, уж извините, если идти, то идти по порядку. Сперва о воззрениях вообще. Вы согласитесь, что человек шестидесятых годов, типа ожесточенного народника, не скажу в некрасовском духе, потому что Некрасов сам был ли народником – это еще вопрос, а человек, у которого на знамени начертано имя Некрасова, который проникнут материалистическим отношением ко всем проявлениям человеческого творчества, у которого классовая ненависть поднимается до расовых размеров, – будет в искусстве ценить только то, что соответствует его воззрениям. В театре он будет любить «нутро» и «слезу», песню он будет ценить за текст, в картине видеть содержание, про итальянских мастеров говорить не иначе, как «ваши Рафаэли».
– Да тут и соглашаться нечего. Сколько раз мы про это говорили, всегда на этом сходились…
– Ну не соглашайтесь, сходитесь.
– Да схожусь, схожусь. Я вам даже больше скажу. Мне кажется, что по-настоящему, как немцы говорят, im Grunde genommen, в сущности, у этих людей нет эстетического кодекса, а то, что они признают таковым, есть лишь реакция их социального кодекса на впечатления искусства.
– Знаете, я вас всегда считал умным, но вы, кажется, еще умнее, чем я думал… Однако, как говорит великий царь счастливых берендеев, «не уклонимся ж от главного предмета разговора». Вернемся к параллелизму между социально-политическими кодексами и художественными склонностями. Признайте, что человек восьмидесятых годов, типа слащавого народника, который верит, – то есть верит или не верит, кто его знает, – но, во всяком случае, проповедует, что русский народ есть особый, избранный народ, что он весь состоит из одних только «малых сих», который утверждает, что эта огромная темная масса есть носительница истины и что соприкосновение с Западом погасило в высших классах «то, чего не может дать никакая цивилизация», такой человек, конечно, будет закрыт всякому художественному впечатлению, не связанному с тем специальным елейно-умильным характером, который нашел свое выражение в религиозно-патриотических картинках генерала Богдановича. Для него собор в любом уездном городе будет ценнее Парфенона, готика будет ему представляться чем-то враждебным, а храм Св. Петра – воплощением зла.
– Да, но, знаете, между ними встречаются не скажу знатоки, но искренние «любители»; они доставляют большой контингент того, что называется меломанами; они со скромностью именуют себя «прафанами» (через букву «а»), но они способны часто и искренно увлекаться.
– Совершенно верно, но могу вас уверить, что на каждое такое свое увлечение итальянской оперой или французской драмой он смотрит как на временное отступничество, которое надо замолить.
– Ну, знаете, теперь моя очередь сказать, что я вас всегда считал тонким наблюдателем, но вы, кажется, еще тоньше и наблюдательнее, чем я думал.
– Не благодарю, потому что это правда.
– А за правду, за приятную правду, разве не благодарят?
– Нет, потому что она всегда ниже действительности.
– Однако! Не за скромность вы в рай попадете.
– Пожалуйста! Мой девиз: «Humble quand je me con-sidere, fiere, quand je me compare». (Когда оцениваю себя, – скромен, когда сравниваю, – горжусь.)
– Но вы больше любите сравнения, чем размышления.
– Ну, конечно, я не скажу, как одна французская барыня, когда я ее спросил, чем она любит больше заниматься, – «Размышляю. Я очень люблю размышлять».
– Это прелестно! Синий чулок?
– И то неудачный – пятка торчала… Но, опять-таки словами доброго и нежного царя счастливых берендеев, «в сторону не будем уклоняться, на прежнее вернемся». Чтобы от воззрений вообще перейти к вашим воззрениям, признайте, что вы, как истинно русский человек…
– Нет, пожалуйста, о политике мы не говорим, во всяком случае, я не отвечаю.