– Можете идти. – спокойно сказал Шересков.
Дети, не произнеся ни слова, оделись и вышли из дома. Мария последовала за мальчишками, прижимая сына к себе. Бабка Пелагея достала из печи котелок с кашей, поставила на стол и жестом пригласила Петра. Кусок не лез Шерескову в горло, он подпёр голову руками, и неприметная слеза скатилась по его щеке.
В выходной день в дом Пелагеи пришёл староста.
– Доброго денёчка, хозяйка! – приветствовал он старуху. – Доброго денёчка, Пётр Андреевич!
Пелагея усадила Семёна Егоровича за стол.
– Благодарствую! Нет времени. Помощь твоя нужна, Пётр Андреевич! Пойдём со мной.
Шересков оделся, ушёл с Семёном.
– Разговор у меня к тебе, Пётр! Приходили ко мне нынче бабы наши, коих детей ты учишь! Рассказывали, что непонятную науку ты толковать стал.
– Чего же не понятного? – удивился Шересков.
– Я тебе так скажу. Учение дело хорошее, полезное, только в неокрепшие головы не надо этой философии втолковывать. Мы тут по-своему живём, своим укладом. Взялся показывать буквы, да цифры, вот и продолжай, а в пустое ведро булыжники не бросай – один грохот выйдет, а хуже и продырявишь острой каменюкой!
– Что же по-вашему, выходит во мраке их оставить?
– Вот ты вроде человек учёный, а дела не понимаешь! Ну втолкуешь ты им свою науку, а далее что? Жить им легче станет? Спину они меньше гнуть будут? – Семён Егорович сплюнул на снег. – Душу пожалей человеческую! Поймут, что в пропасти живут, а сделать то ничего не могут! Что они по-твоему в город поедут, учиться будут? Кто их холопов на порог то пустит? А ежели и пустят, кто их обеспечит, в счёт чьего горба? Думаешь ты нам за просто так обходишься? Послушай, меня Пётр, азам обучи молодых, а далее не суйся, не мути головы! Само образуется, когда время придёт, сами поймут, как им быть! – они остановились, староста пожал руку собеседнику, посмотрел ему в глаза и шёпотом добавил: – Не гневи народ, Пётр! Как товарищ тебе говорю. Не время!
Шересков не внял уговорам старосты, но стал действовать точечно, на каждого ученика отдельно. Вёл с ними беседы, рассказывал что все беды от невежества, что если бы народ был образован, то не допустил бы к власти негодяев. Некоторые упоенно слушали, некоторые из последних сил держались, чтобы не зевнуть. Но ярче всех реагировал Яша, рассказы Петра Андреевича запускали в детской голове шестерни выдававшие один за одним вопросы:
– А как узнать, что новый правитель будет лучше старого? А если каждый станет образованней, то не станет ли он учёность свою применять лишь во благо себе? Как быть если кто-то учиться не захочет? И почему народ в неведении живёт? Почему мир устроен именно так? Откуда у барина богатство, если он только командует, а жилы рвут другие? Почему сильный слабого бьёт? За что солдаты грудь штыкам подставляют, если выгоды от сего никакой нет, ума то много не надо, чтобы жить хотеть?
Десятки вопросов сыпались на Шерескова и на все он отвечал в духе:
– Всё от необразованности! Образованный человек, с широкими взглядами всегда будет честен и справедлив.
Яша сомневался, но с учителем не спорил. Он понимал лишь одно, что о мире он практически ничего не знает. Вечерами, бродя с матерью по улице он рассказывал, о чём говорил Пётр Андреевич. Мария, после лекции о Спартаке, испугалась и на занятия ходить перестала невзирая на рукоприкладство мужа. С настороженностью она слушала истории сына. Многое было непонятным, но общий характер разговоров заставил её пойти к старосте. Семён Егорович решил, что другого выхода нет, кроме как срочно заменить учителя, дальше так продолжаться не могло. Он составил письмо с просьбой прислать вместо Петра Андреевича Шерескова другого педагога, аргументировав это тем, что последний ходит по замужним бабам, портит девок. Проступок неподсудный, но вполне достаточный для отзыва.
Ответ, на удивление Семёна Егоровича, пришёл через неделю. В письме указывалось, что никакого Петра Андреевича Шерескова к ним не направлялось, что учительствовать ехал Пётр Андреевич Шеремякин, но в дороге пропал. Далее следовало предписание не предпринимать никаких действий и дожидаться отряда жандармерии.
Тяжёлой была для старосты следующая неделя. Не зная, что и думать, не имея понятия как быть, он сказался больным, никого в дом не пускал, боясь проговорится или повести себя подозрительно.
Вечером постучали в окно. Староста, по обыкновению последних дней, подошёл и собирался посетовать на болезнь, но увидев его, потревоживший подбежал к двери и заскочил в дом.
– Семён Егорович, отряд конных в деревню въехал. Ох не к добру это, кажись! – запыхавшись тараторил женский голос.
– Дождались! Ох! Что будет не знаю! – ответил староста. – Веди ко мне.
Он сел на скамейку и стал дожидаться прибывших, нервно постукивая пальцами по столу.
В дом вошли трое. Бегло осмотрели небогатое убранство жилища, остановили взгляд на Семёне. Он встал, поклонился в пояс. Молодцеватого вида офицер, с завитыми усами, сел на скамейку.
– Ты староста?
– Я, Ваше благородие!
– Ты стало быть доложил, про учителя?
– Я, Ваше благородие!
– Рассказывай всё по порядку! Когда он прибыл, как представился? Вёл ли среди населения запретные разговоры?
Семён Егорович слегка вздрогнул при упоминании о запретных разговорах. "Видать не простого человека к нам занесло!" – подумал он.
Староста поведал всё, как было. О прибытии, о документе с размазанными буквами, о учениях, которые Шересков ведёт.
– Почему в записке сразу не указал, что имеют место запрещённые разговоры? – строго спросил офицер. – Покрываешь? На каторгу захотел, старик?
Семён Егорович, как отчитываемый мальчишка, понурив голову молчал.
– Оружие у него есть?
– Того не знаю. Не хвастался он этим, Ваше благородие!
– Ясно! Одевайся! Веди к нему.
По натоптанной тропинке шли четверо: впереди Семён Егорович, позади офицер и два жандарма. В дом Пелагеи староста, не стучась, вошёл первым, поклонился. Его толкнули в спину, насилу удержавшись, он оказался у печи. В дверях стояли жандармы с обнажёнными саблями. Пётр Андреевич, услышав шум, вышел из своего закутка. Он смиренно сел на табуретку, поняв что пришли за ним.
– Вы, изволили представиться, как некто Пётр Андреевич Шересков? – заговорил офицер, усевшись за стол.
– Да я.
– Ваши документы!
Шересков достал бумагу, подал её допрашивавшему. Офицер ознакомился, взглянул на Петра.
– Вам известен Пётр Андреевич Шеремякин?
– Нет. Впервые слышу.
– Допустим. Вы проводили с местным населением беседы на запрещённые темы? Читали им запрещённую литературу?
– Что вы считаете запрещёнными темами?
– Здесь вопросы задаю я! Отвечайте!
– Не было никаких разговоров. – смотря в пол ответил Пётр.
– Крестьяне утверждают обратное! Ну да пусть так. Вы знакомы с Летёхиным Павлом Сергеевичем?
Петра передёрнуло. Он с испугом посмотрел на офицера, на стоявших у выхода жандармов.
– Знакомы, я вас спрашиваю! – вновь прозвучал вопрос.
Шересков молчал, его лицо за мгновение словно похудело, кожа стала бледной, затряслись руки.
– Молчите? Так я сам отвечу. Вы и есть Летёхин! Не так ли? Осужденный на десять лет ссылки с запретом на чтение и переписку. Вам позволили добираться к месту отбывания наказания своим ходом. Вы же, судя по всему, воспользовались моментом, выяснили куда и зачем направляется ваш сосед, задушили несчастного и завладев его документами явились сюда, надеясь, что вас не найдут. Только фамилию спросить у Шеремякина забыли, а в документе она размыта, вот и представились Шересковым, авось пронесёт.
– Не убивал я его. – ответил Летёхин Павел Сергеевич. – Утром я проснулся и обнаружил, что он уже мёртв. Испугался, что обвинят меня в его смерти, забрал документы, вещи и убежал. Знал куда и зачем он ехал, а про фамилию и не думал, позже обнаружил, что размыты буквы.
– В таком случае, вы арестованы. Пятнадцать минут на сборы.
Арестованного погрузили в организованную подводу. Сидя в телеге Летёхин видел, как собираются местные. Лошади тронулись, люди пошли следом. Одни с ужасом, другие с насмешкой, третьи с безразличием смотрели на бывшего педагога. На выезде из деревни толпа остановилась, в первый ряд выбежал Яша, снял шапку и поклонился, роняя детские слёзы. И только в его глазах Летёхин увидел искру, которую зародила бушующая от несправедливости душа учителя.
Мироед.
Размеренно текущий день в одночасье превратился в галдящий базар. Шутка ли! Из города, спустя пять лет отсутствия, заявился Гришка Босой. Да как заявился! С песней и присвистом, с гулом и криком вкатил он, на богато украшенной тройке, небрежно разбрасывая по сторонам поклоны узнавшим его. Сын крестьянина Авдея, ушедший в город обучаться ремеслу, обсмеянный дружками, немало удивил своим возвращением. Знали конечно, что вернётся. Ждали, что в ноги кланяться будет дабы приняли обратно в общину, а оно вон как вышло. Остановил Гришка свою тройку на майдане, а народ вокруг кучкуется, пялится на Босого, глаза трёт не веря.
– Здрав будь, миряне! – весело крикнул Гришка выскакивая из саней.
Собравшиеся вразнобой отвечали:
– Будь!
– И ты здравствуй, Григорий!
– Мир тебе!
– Ну что? Не ждали? Уже схоронили поди ка? – Босой засмеялся. – ну чего рты то раззявили?! Налетай на гостинцы, бери!
Удивлённые односельчане ближе подошли к саням.
– Да не боись, земелюшки! Я с душой для всех! Бери!
– Ну коли для всех, тогда можно! – произнёс чей-то голос. Мужики и бабы принялись тащить добро из саней. Пряники, платки, рукавицы. Два мешка вещей были в одночасье распиханы по карманам.
– Дом то мой стоит ещё? – спросил Григорий.
– А то как же! Всё на месте. Ты как ушёл на обученье так всё и осталось не тронули и колышка. – ответила старуха, накидывая на плечи новый платок.
– Славно! – ответил Босой.
Тем же вечером собрались в Гришкином доме гости: дружки старые, соседи, да и так кто посмотреть на приезжего. До самого рассвета гудели, песни горлопанили, самогон глушили ковшами. Утром разошлись, остался у Босого дома только купецкий сын Парфён. Выпивают, закусывают, прошлые года вспоминают. Тут Парфён и спрашивает:
– Ты Гришка, никак учёным человеком заделался? Откуда столь деньжищ на подарки? А самогону сколь выпили, а сколь закусили? Не спроста! От меня то не скрывай. Женился на богатой старухе, а она нечаянно померла?! – Парфён рассмеялся.
– Не изменился ты. – с улыбкой ответил Босой. – Жениться мне нет интереса. А вот деньжат раздобыл по науке. Познакомился с нужными людьми, они меня и вразумили. – Григорий встал и достал из-за печи мешочек, раскрыл, показал Парфёну.
– Это что же? Золото?
– А то! Оно самое! – Григорий сел за стол. – Есть у меня Парфён мысля, благо время было подумать, как этот мешочек в мешок превратить, а главное придраться не к чему будет, люди сами богатство принесут!
Он подсел ближе и зашептал на ухо:
– Разнеси слушок, мол у меня камень есть волшебный. Вроде я пьяный похвалялся, да тебе показывал. А станут спрашивать, скажи что ничего более я не выдал.
– А есть у тебя камень? – недоверчиво спросил Парфён.
Гришка осмотрелся, остановил взгляд на земляном полу.
– А то как же!? Конечно!
Достав в сенях лопату, он принялся копать. Слежавшаяся почва нехотя поддалась. Вывернутый ком глины Гришка расшурудил руками, среди коричневых комков лежал чёрный булыжник с ярко-красной прожилкой.
– Во! Чем тебе не волшебный камень?!
– Ай ну тебя! Шутки всё шуткуешь!
– Ты не спеши! Дела не знаешь, а уже брыкаешься. Камень то обычный, а вот золотишко настоящее! – Босой кивнул в сторону мешочка. – разнеси слушок, от тебя не убудет. А остальные хлопоты я на себя возьму.
– Доля моя какая?
– Вот это разговор! – с улыбкой ответил Гришка. – узнаю тебя Парфён!
Следующим же днём пошла по деревне молва будто у Гришки Босого камень есть волшебный. И якобы это он ему помог добром разжиться. Односельчане меж собой посмеивались, однако каждый мыслил разузнать правда то или нет. Захаживали в гости, да как бы невзначай спрашивали:
– Слух ходит, что чудным предметом обладаешь! Говорят, при его помощи ты своё имущество увеличил! Брешут поди?
– Не могу я тебе врать! – кладя руку на грудь отвечал Гришка каждому. – Только тебе одному скажу, более никто знать не должен! Есть у меня волшебный камень. Умеет эта вещица золото находить, сгореть мне заживо если вру! С его помощью и живу, не бедствую.
– Ну дела! Раз уж только мне решил тайну выдать, то покажи каменюку! – просил "единственный" кому открылся секрет.
Гришка приглашал любопытного в хату, запирал дверь, заводил гостя в самый тёмный угол и показывал драгоценность держа её в руках.
– И как он золото находит? – недоверчиво косясь на Гришку, спрашивал причастившийся тайны.
– Камень этот начинает огнём гореть, как только золото рядом почувствует. Так я и провернулся. Ходил по полям, да домам старым. Тут монета, там серьга, а порой и самородки в земле находил, все руки себе ожёг.
– Покажи, Григорий! Чудо такое грешно не показать!
– Покажу! Только снег сойдёт, пойдём с тобой искать!
Так представил Босой землякам источник своего достатка. И каждому пообещал по весне отправиться за золотом.
Пришла пора пахать, да сеять. Парфён, получив наставления от Гришки, ушёл ночью зарывать несколько кусочков самородного золота у дороги, рядом со старым тополем. И сделал всё так гладко, как будто и не копался никто в земле. Наутро отправился Босой с местным хлеборобом – Харитоном Кунятым на поиски. Ходили, петляли, вдоль речки прошлись, на холм забрались: не раскаляется чудо-камень, золота не показывает. Нахмурился Гришка, брови в кучу свёл, а сам ведёт напарника к условленному месту, камень в руке держит.
– Ай ты зараза распроклятая! – закричал Босой и отбросил ношу в сторону. – Горячий! Значит тут копать надо, у тополя.
Принялись они рыть. Гришка с одной стороны, Харитон с другой.
– Нашёл! – закричал Кунятый. – Два самородка нашёл!
– Ай да красавец! Ай да свезло! Более нету? Хорошо проверил?
– Вот только два и ни штуки больше! – самородки, размером с ноготь, лежали на ладони довольного находкой Харитона. – Давай походим вокруг! Наверняка ещё есть!
– Эй нет! Устал я, братец! Столько отходили нынче, что ноги еле волочатся. Пойдём по домам. Только ты впереди иди, а я сзади, а то камень рядом с золотом твоим все руки мне сожжёт!
– Эх, Гришка! Да как же так-то? – Харитон посмотрел на самородки. – Слушай! Бери золото, а мне оставь камень до утра. Чую, что немерено тут богатства должно быть! Если мало, то я ещё мешок зерна сверху добавлю! Или два! Уваж, Григорий!
– Так и быть! – нехотя ответил Босой. – Добавь три мешка пшена и бери. Но не позднее, чем до утра! Только сперва зерно к дому моему привези.
На том и порешили. Отнёс Харитон зерно в Гришкину хату, отдал найденные самородки и с камнем в руках побежал рыскать под тополем.
Встал Босой с первыми петухами, только-только светать начало. Посмотрел в окно, а по улице, весь измазанный, идёт Харитон, лицо чёрное, лоб морщинистый, как кора на комле. Доковылял он до калитки, рядом с ней уселся и кричит:
– Гришка! Гришка! Выходи!
Григорий вышел, зевая в кулак, сказал:
– Здорова ночевали! – и веселея добавил: – Никак хвастаться пришёл?