След подковы

Когда он отпустил руку, Кошельков попытался использовать последнюю уловку, – а днем можно?

Ефим почесал затылок и задумался. – Днем, я думаю, можно. Да и то, с благословения батюшки!

Яшка потер руку, судорожно соображая, чем же можно пронять Ефима. – Ты видел у барона перед тем, как мы уехали настоятеля храма Покрова, отца Сергия? – Кошельков был готов идти на любую ложь, лишь бы добиться от здоровяка того, ради чего они здесь оказались.

– Ну….

– Что, ну?… Ты разве не слышал, как он нас благословил на вскрытие склепа?

– Он нас?… Я, конечно, слышал, как он читал молитву, но не думал, что это относится к нам.

Сомнение Ефима и начавшееся колебание воодушевило Яшку, – а к кому же еще?

– Ну, если так,… то пойдем! Но сразу говорю, если какой-нибудь вурдлак, то я не сдержусь, сразу дам деру.

В полной темноте послышался скрежет сдвигаемой плиты. Внутрь каменного саркофага проник луч света. Внутри покоился скелет в истлевших остатках дорогой одежды, расшитой когда-то золотом. Кошельков, склонившись внутрь саркофага, цинично разворошил останки усопшего князя. Все, что он смог там найти, это перстень с блеснувшим крупным камнем зеленого цвета. Не веря, что это все, Яшка еще раз проверил последнее пристанище Курбского. В углу, из-под черепа он достал нож в ножнах, навершие рукояти которого было выполнено в виде двуглавого орла. Кошельков разочаровано пробурчал, – не жирно… Я то думал здесь…

Сзади Ефим переспросил, – чего?

– Ничего, – со злом ответил Кошельков. – Спрашиваю, откуда здесь твое фото?

– Где? – Изумился увалень.

– Да в усыпальнице! Сам посмотри….

Доверчивый парень отодвинул Кошелькова чуть в сторону и испугано заглянул в саркофаг. Сзади тускло блеснул клинок, правый бок обожгло, и Ефим начал заваливаться набок. Кошельков с трудом подтолкнул обмякшее тело, и ставший ненужным напарник тяжело завалился внутрь саркофага на истлевшие останки Андрея Курбского. Яшка, не понятно к кому обращаясь, сказал, – надоело мне в войну играть. По мне Хива тоскует.

Барон и сопровождавший его штабс-капитан стремительно шли по коридору полевого лазарета. Их, посторонившись, пропустили, медсестра с раненым солдатом, который с ненавистью посмотрел им вслед и сплюнул себе под ноги.

Штабс-капитан на ходу продолжал свой рассказ, -…когда братались, немцы его и отдали нашим. Говорят, подобрали у самой линии фронта. Удивительно, как он при такой потере крови, смог туда добраться.

Федор Михайлович поинтересовался. – Он один был?

– Так точно, один. Он просил сообщить Вам. Мы его поместили отдельно. – Они подошли к двери палаты. – Прошу.

Ефим лежал на койке у стены. Он, увидев вошедших офицеров, попытался приподняться, но его остановил Федор Михайлович, – лежи, голубчик, лежи…

Ефим, словно совершивший проступок школяр, начал оправдываться. – Я, Ваше превосходительство, не думал,… вот… а он…

Барон обратился к капитану, – штабс-капитан, будьте любезны, оставьте нас наедине.

– Слушаюсь. Только имейте в виду, постарайтесь у нас долго не задерживаться.

У нас очень неспокойно. Вчера солдатня расстреляла штабс-капитана Пронина. Он отказался сдать наган.

Федор Михайлович с недоумением посмотрел на офицера. – Сдать наган? Бред какой то…

– Солдатский комитет постановил всем офицерам сдать оружие. Это все большевистская пропаганда.

Когда офицер вышел, барон присел на табурет, стоявший рядом с койкой. – Голубчик, а что с Кошельковым?

– Так я и говорю, не думал, что он сзади. Кошельков этот… Там у склепа.

– Так тебя Кошельков?

– Ну, да…

– Н-да… Вы что-нибудь нашли в захоронении?

– Перстень с камнем и нож в ножнах. У него еще рукоятка похожа на орла с двумя головами.

– А больше ничего там не было? Ну, документов, карт каких нибудь?

– Никак нет, только кости и лохмотья какие-то.

– А куда делся Кошельков, ты конечно не знаешь…

– Он говорил, мол, поделим, что найдем. Ты потом в деревню, а я в Хиву какую то. Потом, сказал, что пошутил… Я ему тогда сразу сказал, что доложу барону, Вам, стало быть.

Барон встал и на прощание пожелал. – Поправляйся, голубчик. Я распоряжусь, что бы тебе обеспечили достойный уход и хорошее питание… – Про себя он горько подумал, – хотя, какое тут может быть распоряжение…

Дорога до Москвы растянулась на двое суток, которые показались Ольге кошмарным сном. Если бы не Андрей, она, кажется, не смогла бы добраться до дома. В Москве ее мать, Елизавета Николаевна, узнав о гибели супруга, впала в прострацию. Дома практически не было денег, которые были нужны для организации похорон. Очень пригодилась лошадь, на которой они добрались до Москвы. Андрею удалось ее продать вместе с телегой знакомому извозчику на Таганке. Этих денег в упор хватило на организацию похорон. На Ваганьковское кладбище проститься с Николаем Савельевичем пришло лишь человек десять. Как оказалось, в Москве практически не было ни родных, ни коллег по науке. Большинство целыми семьями поуезжали, кто за границу, кто в свои имения. После похорон несколько дней дома стояла гробовая тишина. Ольга целыми днями лежала у себя в комнате, глядя перед собой невидящими глазами. Лишь изредка она выходила из комнаты и видела мать, беззвучно молящуюся перед образом Богоматери. На четвертый день утром мать, одетая во все черное, зашла к Ольге и сказала, – встань, покушай. На кухне в ковшике гречка.

Ольга через силу ответила, – не хочу.

– Вставай,… пока каша не остыла. Дочка, что же теперь,… папу не вернешь, а жить надо…

– Мам, а ты куда собралась?

Мать немного помолчала, но затем нехотя сказала, – схожу на Покровку,… в ломбард.

На вопросительный взгляд дочери она ответила, – жить то надо…

Когда мать ушла, Ольга взяла себя в руки и прошла на кухню. Там она, не чувствуя вкуса, заставила себя съесть несколько ложек сухой гречневой каши. В голове была звенящая пустота. Ольга уже пошла назад к себе в комнату, когда услышала звонок в дверь. Она удивилась сама себе, что была рада увидеть Таньку Полянскую, свою подругу по гимназии. Та была вызывающе одета в офицерские галифе, тельняшку и матросскую фланку. Она проскочила в квартиру и, сунув Ольге в руки кучу мятых керенок, затараторила. – Это вам от университетских.

Ольга посмотрела на нее с изумлением. – Что, в университете нам выделили деньги?

– Ага, от них дождешься! Это мы с Дашкой Афанасьевой там, у входа митинг провели о защите археологов от террора мировой контрреволюции. А деньги собрали в этот фонд защиты. Нам еще матросики помогли, которых мы сагитировали вступить в наш союз бытового нигилизма. Поняла?

–Нет,… я ничего не поняла…

Когда Елизавета Николаевна вернулась домой, то с удивлением увидела ожившую дочь и рядом с ней Таню, в ее жутком наряде, которая сразу же приветливо поздоровалась.

– Здравствуйте Елизавета Николаевна.

– Таня! Что случилось?… Почему ты… в таком виде?… Таня…

– А что? Нормальный вид, очень удобно и функционально.

– Ты же девушка…. Из приличной семьи… Как можно….

Оля сбивчиво объяснила маме происходящее.

– Мам, Таня с Афанасьевой Дашей вступили в союз бытового нигилизма.

Таня запальчиво, словно на митинге продекларировала.

– Революция должна начинаться с полного отрицания существующего быта! Отрицания мещанских условностей!

От подобного заявления мать обессилено опустилась на банкетку, стоявшую у вешалки.

– О, господи, вразуми детей неразумных… А, как же семья? Почитание старших? Испокон века на этом держался весь уклад жизни в христианском мире.

Но никакие увещевания не могли заставить Полянскую свернуть с выбранного ею пути разрушения мирового уклада жизни.

– Анахронизм! Мы уничтожим этот ханжеский уклад. Равноправие мужчин и женщин, с семьи начинается рабство. Мужья властвуют над женами, старшие властвуют над младшими! Наша бытовая революция дает всем свободу! В будущем не будет ни мужей, ни жен! Воля!

Мать в ужасе от столь крамольных мыслей, робко попыталась образумить, по ее мнению, сошедшую с ума девушку.

– Не будет?… А как же тогда будут рождаться дети? Кто их растить будет?

– Женщина сама будет выбирать себе самца, которого захочет, а дети будут принадлежать не матери, а всему обществу.

– Это, как же?… Обществу…

– Вопросов очень много и не на все у нас пока есть ответы. Но они будут! Приходите сегодня в «Стойло пегаса». Это на Тверской. Там будет поэтический диспут.

– Какой диспут?

– Поэтический. В нем будут участвовать поэты.

– Но ведь вы отвергаете весь старый уклад. Я думала и поэзию….

– Старую – да! На смену слащавому рифмоплетению уже пришли новые поэты. Маяковский, Белый…

– А как же Пушкин, Лермонтов?…

– В помойку! В новой жизни будет настоящая поэзия!… Таня с пафосом и нарочито хрипло начала декларировать.

Навозом и кровью смердящий мужик сметет с ликов святых нимбы и благость.

Встанет воля, словно фаллос медвежий в дыбы, мораль корежа!

Ураганом диким сметется все, что было, в пропасть! В пропасть!

Елизавета Николаевна пришла в ужас от услышанного.

– Боже! Это же ужас!

Таня весело пригласила.

– Приходите, Елизавета Николаевна, всенепременно. Поспорим, подискутируем… Там такие самцы будут!

Полянская, пока Елизавета Николаевна не пришла в себя, выскочила за дверь. Мать, заметив, что дочь улыбается, выговорила ей.

– Что, ты смеешься? Плакать надо… Боже, куда катимся? Таня, была такой приличной девочкой…

– Она просто веселая.

– Ты это называешь весельем? Ты должна прекратить с ней всякое общение!

– Ну, мам!…

– Вот зачем она сейчас к тебе приходила?

– Она принесла деньги.

– Деньги?

– Танька со своим союзом в университете собрали пожертвования… В общем, я сама толком не поняла. Деньги в гостиной лежат, на столе.

Ольга и мать зашли в гостиную. Приход взбалмошной Тани вывел их из состояния оцепенения, в котором они находились последние дни. На какое-то время они даже забыли о своем горе, но оно вновь напомнило о себе в гостиной. В просторной комнате большое зеркало было занавешено черной тканью. Портрет Николая Савельевича, висевший на стене, пересекала траурная лента. Когда послышался звонок в дверь, мать вопросительно посмотрела на Ольгу. – Опять она?

– Не знаю, вряд ли…

Когда Ольга открыла дверь, на пороге, переминаясь, стоял Андрей. – Привет, я, вот еще денег принес, – он протянул сложенные пополам купюры.

Ольга вопросительно посмотрела на деньги, – Откуда у тебя столько?

Чернышев пояснил, – это за телегу. Тогда дед Потап только за лошадь расплатился, а сегодня и за телегу.

Ольга робко взяла деньги и, спохватившись, пригласила Андрея. – Ой, а чего мы в дверях то стоим, проходи.

Они зашли в квартиру. Ольгу смущало, что все деньги за лошадь и телегу Чернышев отдал им. – Как-то даже неудобно, лошадь то не наша была… Андрюш, ты бы себе оставил тоже что нибудь.

– Не, мне не надо, вам нужней… Оль, я это, – Андрей замялся, – хотел книжку попросить почитать про тот тракт, что мы искали там…

– Так, про него нет никакой книги… А давай я тебе дам по истории, по истории России?

– Ну, давай…

Ольга провела Чернышева в комнату, служившая и кабинетом и библиотекой одновременно. Она была вся заставлена стеллажами с книгами. У окна стоял массивный письменный стол и рядом с ним этажерка, на которой рядом с подсвечником стояла фотография Мити в офицерской форме.

Пока Андрей с любопытством оглядывал библиотеку, Ольга достала со стеллажа книгу и протянула ему. – На, почитай Карамзина «Предания веков».

Чернышев обратил внимание на фотографию Болшева и с плохоскрываемой ревностью поинтересовался. – Это и есть тот Митя? Ну, про которого ты мне рассказывала…

Ольга, взяв в руки фотографию, подошла с ней к Андрею, который начал внимательно ее рассматривать.

– Митя… Мы с мамой это фото раньше прятали… Теперь не надо…

Андрей вдруг с изумлением узнал в парнишке, изображенном на фотографии того самого человека, которого видел отходящим от элеватора, и, который, как он считал, был причастен к убийству Николая Савельевича

– А ведь это он!

– Что он?

– Он убил Николая Савельевича….

– Что ты несешь?

– Я его очень хорошо запомнил. Только тогда он был в железнодорожной куртке и с ним был солдат.

Ольга от одной только мысли, что Митя мог быть причастным к убийству отца, потеряла голову и закричала на Андрея. – Этого не может быть! Просто не может быть!

Андрей попытался робко возразить ей, – ты же сама говорила, что они ненавидели друг друга…

Нервное напряжение последних дней сказалось на Ольге, и она уже была в состоянии, близком к истерике. – Митя мой родной брат! Он не мог убить своего отца! Слышишь, не мог!

В библиотеку зашла взволнованная криками мать. – Что у вас происходит? Оля, почему ты кричишь?

– Он,… он говорит, что это Митя убил папу… Говорит, что видел это… Митя не мог!

Это сообщение потрясло Елизавету Николаевну в самое сердце. Нет страшнее известия для матери, как узнать, что ее сын убил собственного отца. Она, сдерживаясь и стараясь не перейти на крик, жестко сказала Андрею,– молодой человек, прошу Вас уйти.

Чернышев, направляясь к двери, упрямо произнес. – Я не ошибаюсь, я его хорошо рассмотрел.

Тут уже Елизавета Николаевна не сдержалась и сорвалась на крик, – не вздумайте никому говорить о Ваших мерзких домыслах! Митя никогда, слышите? Никогда бы не поднял руку на отца!

Когда обескураженный Андрей вышел, Елизавета Николаевна, прижав к себе плачущую дочь и, пытаясь успокоить, гладила ее по голове дрожащей рукой. Оля подняла глаза на мать. – А вдруг, правда? Вспомни, как тогда папа на него орал…

Мать после этих слов оттолкнула Ольгу. – Замолчи! Митя,… Митя не мог….

– Мама, Митя эти годы был на войне! Понимаешь, на войне! Он мог измениться и очень сильно… И папа при встрече мог не сдержаться и наговорить… Как тогда, помнишь?

Елизавета Николаевна обессилено опустилась на стул и уже не так уверено, тихо произнесла. – Не мог он… Не мог…

Когда Митя пришел в сознание, то не мог понять, где он находится. Тесное помещение было завешано потемневшими от времени иконами. В углу у образа Богоматери тускло горела лампада. Из мебели только стол с лавкой и два топчана. На одном из них он и лежал. С трудом приподняв руку, Митя нащупал на голове повязку. Все, что он видел перед собой, плыло и двоилось. Болшев попытался приподняться, но вновь обессилено опустился. Во рту было сухо и страшно хотелось пить. Замеченный им глиняный кувшин на столе мог таить в себе желанную воду. Откуда-то с улицы смутно доносились чьи-то голоса. Полежав несколько минут, Митя собрался с силами и с трудом встал и, качаясь, подошел к столу. Жидкость, находившаяся в кувшине немного горчила и отдавала болотом, но, не смотря на это, Митя выпил все до дна. Когда он стал ставить пустой сосуд назад, то обратил внимание на древнюю книгу в потемневшем от времени кожаном переплете. Как только Митя, не сдержавшись, начал ее листать, голова у него закружилась, ему стало плохо и он, теряя сознание, сполз на пол. Словно сквозь туман до него доносились мужской и женский голос.

– Вот, спасибочки, батюшка, может, и впрямь, поможет. А то ведь, извелась вся,… хучь в петлю… Детки держат, без меня пропадут ведь совсем.

– Пей эту настойку на закате, на голодный желудок…

– Сытого его и отродясь не было…

– Не перебивай!…

– Молчу, молчу…

– Зелье свое гнать перестань. Беду наживешь.

– Я бы и рада, только как до нового урожая дотянуть? Сама боюсь солдатиков, что за самогоном приходят… А только кормиться чем то надо…

– Зельем своим ты зло выпускаешь на волю! К тебе оно и вернется, рано или поздно… И никакие травы тебе не помогут… Никто не ведает, в каком виде зло возвращается к человеку, его возродившему!

В лачугу зашел старик с длиной седой бородой. Увидев, что раненый лежит на полу у стола, старец снял с веревки, висевшей на стене, пучок травы и поднес к лицу Мити, что бы тот вдохнул. Затем он прошел к грубо сколоченному столу, и устало опустился на скамью. Старец обратил внимание на открытую книгу и покосился на Болшева, который начал приходить в себя. Не дождавшись, пока парнишка окончательно очухается, дед забрал книгу и вышел.

Когда через минуту старец вернулся, Митя, пришедший в сознание, подполз к топчану, и в изнеможении облокотился на него спиной.

– Где я?

Старец поднес Мите деревянный ковш с пахучим напитком, который тот с жадностью стал пить.

– Очнулся? Уходить тебе надо.

Утолив жажду, Митя вопросительно посмотрел на старика. Тот пояснил ему.

– Приходили уже. Лодка мельника была. К нему сыновья с фронта вернулись. Лучше тебе уйти.

– Меня в лодке нашли?

– Да. Она была мельниковская. На прошлой неделе они конокрада поймали, так насмерть забили.

После выпитой настойки, Митя к своему удивлению, почувствовал себя намного лучше, по крайней мере, пропало головокружение и появились силы, что бы подняться с пола.

– Со мной им посложней будет. Он стал озираться, – есть что нибудь,… топор, вилы?

Старик с осуждением посмотрел на парня. – Не успел в себя придти, уже злобствовать начинаешь… Господи, всели разум в раба твоего.

Митя удивился такой постановке вопроса, – я начинаю злобствовать? Вы же сами сказали…

– Господь человеку язык дал, что бы мог он словом образумить врага своего.

– Меня будут забивать насмерть, а я словом?

– Нельзя до бесконечности раскачивать маятник злобы.

Митя был категорически не согласен с подобной философией.

– Толстовство. Непротивление злу насилием. Это не для меня. Все и всегда уважают только силу и умение постоять за себя, а теория графа Толстого для слабаков и трусов.

Не прекращая разговора, старец засыпал из кувшина в медную ступку какие-то зерна и начал их толочь.

– Есть непреложные истины, на которых держится род человеческий. А держится он не на злобе и алчности, а на любви к ближнему, на способности стерпеть невзгоды и на покаянии.

У Мити не было ни сил, ни желания продолжать этот философский диспут о добре и зле, и он задал более приземленный вопрос.

– А какое сегодня число?

– Не ведаю я чисел. Ко мне тебя принесли почитай ден десять назад.

Болшев, покачиваясь, прошел к двери и открыл ее. Ослепленный солнечным светом, он вновь потерял сознание и сполз по дверному проему на пол.

Когда Митя пришел в сознание, понял, что лежит на топчане и старик помогает ему пить из ковша. Закончив пить, он спросил. – Что это? Странный вкус…

– Взвар из травок разных. Он тебе силы вернет, подымет…

– Рецепт из той книги?

Митя почувствовал, как старец напрягся и, стараясь не смотреть в его сторону, спросил.

– Какой книги?

– Которую я здесь видел. Книга… или сшивка из манускриптов…. На латыни, …. Кажется….

– Вот именно, кажется… В бреду не то еще может привидится….

– Но я же видел…. Азбуковник целительства, Клавдий Гален…. Кажется…

– Кажется… Ты, что же по латыне ведаешь?....

– По латыне неуд был, но…

– Неуд,… кажется,… постоянные обмороки….

– Вы считаете?…

Старик явно не хотел обсуждать, была ли книга на самом деле, или это всего лишь галлюцинации. Он перевел разговор на другую тему. – Уходить тебе надо!

Самолюбие не позволяло Мите показать слабину перед опасностью встречи с мельником, и он со злом возразил старику.

– Почему я должен бояться какого-то мельника? Я в состоянии постоять за себя!

– О, господи, ведь дите еще неразумное… Откуда столько злобы?

Болшев пристыжено замолчал. Ему вдруг стало стыдно за свою несдержанность по отношению к старику, который, по сути, спас ему жизнь, выхаживая столько времени. Он лежал с открытыми глазами, погруженный в свои мысли, – а ведь он в чем-то прав. Было ли оправдание той жестокости, которая появилась в нем за пару лет. Была ли виной тому война или что-то иное? Ведь еще не так давно он был совсем другим человеком… На Митю нахлынули воспоминания двухлетней давности.

Тогда тоже была весна. Настена шла по дорожке вдоль монастырской стены. Ее догнал Митя, одетый в форму гимназиста.

– Настен, привет.

Настена с удивлением оглянулась на парнишку. – Привет. Ты чего здесь?

Митя смущено протянул ей книгу,– я тебе Заславского принес. Тайна старого замка.

Настена, с трудом сдерживая раздражение, сказала ему, – Мить, я же тебе говорила, не надо за мной ходить. Не нужны мне твои книжки.

Но парнишка, словно не понимая очевидного, продолжал восторженно настаивать,

– Настен, ты только начни читать! Не оторвешься! Там про семнадцатый век. Представляешь, в древнем замке пропадает дочь князя, хозяина замка…

Настена не дала ему договорить. Она остановилась и жестко повторила, – ты меня слышишь? Мне не нужны твои книжки.

Из-за угла монастырской стены появился Матвейчик, 20- летний кряжистый парень в солдатском обмундировании. Он, лузгая семечки, подошел к ребятам и глумливым тоном обратился к Настене. – Че, решила образованной заделаться? На книжонки потянуло?

Настена изменилась на глазах. От недовольства не осталось и следа. Она слегка коснувшись пальчиками вислого плеча Матвейчика, и заглядывая ему в глаза, засмеялась, – я ему уже раз пять сказала, что б не ходил, а он опять… То одну книжку принес, то вот теперь другую…

– Значит, плохо сказала, не доходчиво.

Матвейчик, забрав у Болшева книгу, натянул фуражку на глаза и этой же рукой резко толкнул. От этого толчка Митя неуклюже упал на землю. Настена, глядя на него, весело засмеялась. Матвейчик, бросив книгу сверху на парнишку, приобнял Настену за плечи и они пошли в сторону тропинки, спускавшейся к Яузе.

Остановившись на мгновение, Матвейчик отсыпал Настене в руку семечек. Она через плечо посмотрела на сидевшего гимназиста. Немного подумав, Настена вернулась к нему.

– Запомни, гимназист, барышням нравятся не книжные умники, а сильные парни,… победители…

Митя уныло смотрел вслед Настене, которая побежала догонять идущего вразвалку Матвейчика.

Митя, погруженный в свои мысли, за письменным столом задумчиво рвал лист бумаги на мелкие кусочки. Зашедший комнату отец, словно не замечал его состояния. Он требовательно обратился к сыну.

– Дмитрий, ты сделал перевод по ливонскому рыцарству?

– Нет.

– Как я понимаю, к домашним заданиям, ты так же не притрагивался? Выдержав паузу и не получив ответа, Николай Савельевич с сарказмом поинтересовался, – может быть, ты вообще не собираешься заканчивать гимназию?

Митя упрямо продолжал молчать, и это всерьез начало раздражать отца.

– Что ты молчишь? Дмитрий, если ты не возьмешься за ум, тебя ждет участь твоего приятеля Ветрова.

Неожиданно для Николая Савельевича Митя с вызовом ответил вопросом на вопрос.

– А почему ты считаешь, что у Кости незавидная участь?

– Та-а-ак…– Отец был неприятно удивлен тем, что Митя не хотел понимать, как он считал, очевидных вещей. Николай Савельевич, нервно вышагивая по комнате, попытался растолковать сыну прописные истины. – Вместо того, что бы учиться, Ветров сбежал на фронт, что бы в окопах вшей кормить. В приличном обществе ценится достойное образование, благородные манеры, а не солдатский мат и запах портянок. Если ты этого сам не хочешь понимать, я как твой отец, обязан заставить тебя это сделать!

– Папа, неужели ты не видишь, что везде ценится не знания, образование, а банальная сила.

– Ты несешь полный бред!

– Бред? Когда были на именинах у Прохоровых, тебя с твоими рассуждениями о Новгородском вече слушали лишь из вежливости, а за твоей спиной ухмылялись. Я это прекрасно видел! И все были в восторге от поручика Мохова.

– Этот Мохов неуч, он косноязычен, и двух слов связать не может.

– Но у него огромные кулаки, широкие плечи и два Георгия!

– Значит, ты считаешь, что твой отец смешон?

Митя упрямо продолжал отстаивать свою точку зрения, – считаю, что в наше время важнее быть сильным, а не образованным!

Отца от обиды словно зациклило, – значит, ты считаешь, что твой отец смешон?

В комнату зашла встревоженная мать.

– Вы, что раскричались? Что стряслось?

– Вырастили!… Теперь он считает, что его отец просто смешон!

– Николай, перестань кричать, объясни спокойно, что у вас случилось.

Митя тоже завелся не на шутку и уже был не в состоянии остановиться.

– Почему ты считаешь, что я не могу иметь своего мнения?

– Пока тебя кормит и поит отец, ты должен придерживаться его мнения!

Елизавета Николаевна попыталась их успокоить. – Успокойтесь.

Но Митя уже никого не слушал. – Я вполне в состоянии самостоятельно найти себе пропитание!

– Это где же? В окопах, где и твой кузен?

– А хоть бы и там! Это лучше, чем тухнуть над учебниками и выслушивать твои упреки!

– Скатертью дорога! Никто не держит!

Митя выскочил из комнаты. Вслед ему бросилась мать.

– Дмитрий, стой!

Разъяренный отец все никак не мог успокоиться и выкрикивал из комнаты.

– Пусть! Вернется, никуда он не денется! Славы гренадера ему захотелось!

Старец с зажженной свечей подошел к топчану, на котором лежал Митя с закрытыми глазами. Убедившись, что тот ровно дышит, старик вышел из лачуги и, стараясь не скрипнуть, плотно закрыл за собой дверь. Митя, на самом деле не спавший, удивился столь поздней отлучке странного старика. Он с трудом встал и выглянул в маленькое мутное окошко. Яркий свет полной луны освещал удаляющегося старца, который держал в руках древнюю книгу.

Изящно одетый Красильников шел по липовой аллее с вековыми деревьями, ведущей в дворянскую усадьбу. У него за спиной из кустов неслышно появился коренастый парень в маскхалате. Он, крадучись, быстро приблизился к Красильникову сзади и произвел захват шеи. Но тот, не растерявшись, показал прекрасное знание рукопашного боя, перехватив руку нападающего, он произвел бросок. Красильников обошел лежавшего парня и краем глаза увидел еще двух крепышей, приближающихся к нему. Капитан встал в стойку, на его лице появилось выражение спортивного азарта. Как ни странно, было видно, что он рад этим нападающим. Чего нельзя было сказать о них. Схватка началась одновременным нападением с трех сторон. Выручала молниеносная реакция… Захват, бросок, смена позиции… ложный выпад, захват, бросок…

Через пару минут схватка закончилась победой Красильникова. Нападавшие парни лежали на земле, потирая ушибленные места. Они нерешительно начинали подниматься с земли, когда в конце аллеи появился автомобиль. Он быстро приблизился и остановился рядом с ними. Из авто вышел барон Корт, который обратился к нападавшим парням. – Господа курсанты, что здесь происходит?

Один из поднявшихся, встав по стойке смирно, четко доложил.

– Господин генерал-майор, согласно вашему распоряжению, мы осуществляли скрытную охрану усадьбы.

– Ну, и?…

– Как и предписано, мы осуществили задержание неизвестного лица…

Федор Михайлович с плохоскрываемой иронией переспросил, – что, вы сделали?…

Курсант смутился и уже тихо поправился. – Попытались задержать….

Все это время Красильников стоял, улыбаясь, и наблюдал, как барон продолжал глумиться над курсантом.

– Что же вам помешало?

В ответ были только потупившиеся лица курсантов и гробовое молчание.

– Господа курсанты, передайте мое неудовольствие вашему преподавателю основам рукопашного боя!

Затем, обратившись к Красильникову, и распахнув дверцу машины, Федор Михайлович учтиво произнес.

– Господин нарушитель, прошу Вас!

Когда они сели в машину, она сразу же отъехала. Курсанты проводили ее взглядами, полными ненависти. Один из них со злом сплюнул под ноги и произнес сквозь зубы.

– Ну, ну… Офицерье гребаное…

Красильников заметил барону, который сидел рядом с ним в автомобиле на заднем сидении. – Жесткие ребята.

Федор Михайлович тихо, чтобы их не слышал солдат, находившийся за рулем, ответил, – в этом потоке одни фронтовики. Сложно с ними… Ты-то куда пропал? Месяц ни слуху, ни духу.

Красильников искренне удивился вопросу, – что значит пропал? Вам, что Болшев не доложил?

– Я понятия не имею, где он вообще находится.

– Он должен был вместе с Кошельковым доставить документы, и поставить в известность…

– С Кошельковым? Та-ак… Сейчас, поднимемся ко мне и ты все подробно изложишь.

В помещении библиотеки, заставленной застекленными стеллажами с книгами, полумрак. Дневной свет едва пробивался в щели между тяжелыми гардинами, которыми были завешены окна. Барон устроился на своем любимом месте, за массивным письменным столом. Красильников, расположившись рядом на стуле, продолжал свой рассказ.

– … И я отправился в Вену. Митя на тот момент был цел и невредим.

– Не исключен вариант, что его мог ликвидировать Кошельков.

– Но смысл?

– Кошельков пытался ликвидировать своего напарника в Ковеле и после этого бесследно исчез вместе с одной, как я думаю очень важной находкой.

– Что за находка?

– Нож, предположительно византийской работы, из захоронения князя Курбского. На нем может быть важная информация.

В темном чулане, заваленном старыми багетами, пришедшими в негодность скульптурами и прочим хламом, стоял человек, которого все в школе знали, как штабс-капитана Ковалева. Он внимательно слушал беседу, которая здесь была хорошо слышна.

Красильников с любопытством поинтересовался, – что за информация может быть на ноже?

– Среди документов, которые доставил Кошельков, было письмо шестнадцатого века князя Курбского Ивану Грозному.

– В документах не было такого письма.

– Непонятно откуда он его взял. Но письмо подлинное. В нем Курбский пишет царю, что тайну Византийских святынь унесет с собой в могилу. Речь может идти о Византийской казне и библиотеке. Они бесследно исчезли в шестнадцатом веке и до сих пор не найдены.

– Вы считаете, что князь в буквальном смысле унес тайну в могилу?

Барон встал из-за стола и стал прохаживаться по библиотеке.

– Эта казна могла бы поправить финансовое положение в стране и остановить скатывание в пропасть. Но что случилось, то случилось. Найти Кошелькова в Туркестане, мягко говоря, проблематично.

– Почему Вы думаете, что он там?

– Его напарник сказал, что тот собирался отправиться в Хиву.

Красильников с улыбкой пояснил барону, – в Москве Хивой называют Хитров рынок.

– Не знал. Значит не все потеряно. Если Кошельков там, нужно будет его взять.

– Это может быть сложнее, чем, если бы он был в Туркестане.

– Ничего, разберемся. Ты лучше скажи, что у тебя по Вене?

– Официант описал агента. Он сотрудничает с германской разведкой уже три года под именем Ульрих Грот.

– Не тяни.

– На левом виске две вертикально расположенные родинки.

Барон замолчал, осмысливая полученную информацию. Не веря до конца в услышанное, он уточнил у Красильникова, – не может быть ошибки?

– До конца не понятно, то ли его вербанули, то ли изначально он был к нам заслан…

Федор Михайлович подошел к окну, и, не оборачиваясь, вновь спросил.

– А не может быть, что нам подсовывают дезу?

– Исключено.

Барон, взяв со стола серебряный колокольчик, звякнул им пару раз. Через несколько секунд в библиотеку зашел вестовой. Федор Михайлович обратился к нему, – голубчик, пригласи ко мне господина Ковалева. Он должен быть в канцелярии.