След подковы

– Я нормально. Бандиты где?

– Ушли через окно. Связали веревку из гардин. Чего тут, всего второй этаж.

– Хозяин жив?

– Жив, поуродовали, а добить не успели.

– Допроси и все запиши.

Ковалев, уверенно сидя за приставным столом, растолковывал Федору Яковлевичу Мартынову, начальнику отдела по борьбе с бандитизмом Московской Чрезвычайной комиссии решение Совнаркома.

– Это не мое решение, а Совнаркома. Повторяю, все операции должны проводиться по плану, который должен быть согласован в орготделе.

Мартынов пытался доказать пагубность подобного решения.

– Товарищ Ковалев, но это же абсурд! Это будет не оперативная работа, а черте-что!

– Вам в ЧК мало истории с Дроздовым, который под видом оперативной работы, занимался банальными грабежами?

– Но нельзя же всех сотрудников грести под одну гребенку!

– Неисполнение будет расцениваться, как саботирование решений Совнаркома. – Сухим ответом Ковалев дал понять, что не желает дальше продолжать полемику.

В кабинет зашел взволнованный Кравченко и сообщил результат выезда на налет.

– Кошельков там был со своей шайкой.

Мартынов нетерпеливо поторопил Кравченко с докладом. – Ну!..

– Ушел. Через окно. Гранату бросил. Пока то, се… их и след простыл. Жуков погиб.

– Н-да… А откуда знаешь, что это Кошельковская банда.

– Его почерк. Сначала заходила очаровательная барышня, меняла сало на серебро и золотишко.

– Опять эта наводчица.

– Да и сосед этого Коршунова сказал, что был Кошельков. Отчаянный парнишка. Сдерживал всю шайку до нашего приезда, одного налетчика наповал уложил. Болшев Дмитрий Николаевич… Нам бы в ЧК таких ребят. Может поговорить с ним?

Ковалев, внимательно слушавший доклад Кравченко, услышав фамилию Болшева, насторожился и встрял в разговор. Он с плохо скрываемым злорадством спросил у Кравченко. – Колчаку не собираетесь отбить депешу с приглашением на службу?

Мартынов и Кравченко вопросительно посмотрели на Ковалева, который после небольшой паузы пояснил. – Поручик Болшев входил в группу, которая должна была на станции Заречье ликвидировать товарища Ленина в апреле семнадцатого. У вас есть гарантии того, что сейчас, находясь в Москве, он не планирует завершить ту операцию? А???

Кравченко со смущением стал оправдываться. – Я не знал этого.

Ковалев встал и по-хозяйски прошелся по кабинету. – Вы товарищ Кравченко обязаны это знать! Не я, а Вы! Как сотрудник ЧК, вы должны каленым железом выжигать врагов революции! Надеюсь, в завтрашнем отчете будет сказано, что Болшев задержан и расстрелян, как заклятый враг Советской власти.

Когда Ковалев вышел из кабинета, озадаченный Кравченко задумчиво произнес.

– Этого Ковалева самого бы копнуть. Сам не из шахтеров… Офицерик…

Мартынов одернул чекиста. – Ты, Тарас не заводись. Ковалев проверенный товарищ. Он в семнадцатом блестяще организовал переброску и Владимира Ильича, и всех товарищей из эмиграции. Так что, давай, дуй за этим Болшевым, пока он не исчез. Что мнешься?

– Так, этот Болшев там… вроде как мне жизнь спас…

– И что дальше? Ты теперь будешь опекать врага?

Недовольный Кравченко вышел из кабинета.

Ольга, стоя у окна, с усмешкой наблюдала, как мать, словно маленького ребенка уговаривала Митю, который лежал на диване выпить отвара.

– Митя, не капризничай, выпей. Тебе нужно постоянно пить этот отвар.

– Мам, у меня от него только больше голова болит. Кто тебе только этих трав дал?

– Знающие люди. – Митя с отвращением стал пить. – Ну ка, давай, давай, еще глоточек.

Услышав звук колокольчика. Ольга пошла открывать дверь.

– Это, наверное, Андрюшка. Он обещал зайти.

Митя засомневался. – Так поздно? Может, что случилось…

Мать объяснила поздний визит. – Он с Сашей Малышевым вагоны разгружают. С ними продуктами расплачиваются. Откуда, думаешь вчерашняя гречка?

В комнату вслед за растерянной Ольгой зашли Кравченко, Попов и солдат с винтовкой.

Кравченко с каменным выражением лица и, стараясь ни с кем не встретиться взглядом, обратился к Мите. – Болшев Дмитрий Николаевич?… Поручик?

Митя с недоумением подтвердил, – да, я же уже говорил…

– Собирайтесь, поедете с нами.

Мать не на шутку встревожилась. – За что? Он же больной! Ему в постели лежать надо.

Но Кравченко старался не обращать на нее внимания. Он уточнил у Мити.

– Ты был в апреле семнадцатого на станции Заречье? Участвовал в попытке убить товарища Ленина?

Болшев, ничего не отвечая на поставленный вопрос, встал и лишь поинтересовался.

– Разрешите собраться?

– Собирайся.

Мать пыталась отгородить своего сына от людей, которые в данный момент олицетворяли для нее беду. – За что вы его забираете? Бандитов не можете поймать, так надо хватать всех подряд. Господи, что же творится?

Митя, одеваясь, медленно подошел к двери библиотеки. Затем он заскочил туда и запер за собой дверь.

Чекисты начали выламывать дверь.

Когда они забежали в библиотеку, то увидели распахнутое окно и свешенные вниз гардины.

Кравченко обратил внимание на торчавшую из под письменного стола ногу. Помедлив несколько секунд, он скомандовал. – Быстро! Он далеко не ушел!

Чекисты выскочили из квартиры. Ольга стала утешать плакавшую мать. Услышав шорох, они обратили внимание на вылезающего из под письменного стола Митю с лицом нашкодившего школьника.

– Купились.

Мать обняла сына. – Митя, сынок, за что они хотели тебя арестовать?

– Это долгая история. Собери мне с собой пару белья, пока они не вернулись.

– Ох, господи! Как же жить? Никто не знает… Куда же ты теперь?

– Поеду к тому, кто твердо знает, как жить…

– Это куда же?

– К старцу. Я тебе про него рассказывал. А Вам нужно отсюда уехать куда нибудь. Кошельков может вернуться в любую минуту. Да и ЧК вряд ли вас оставит в покое.

Мать обессилено опустилась на стул. – Куда же нам?

Ольга уверено подсказала. – Андрюшка тогда еще предлагал к нему на Рогожку.

Митя ее поддержал. – Андрей парень надежный. Переждите у него некоторое время.

Мать ладонью смахнула выступившие слезы. – Ох, господи… У меня предчувствие плохое.

Ольга постаралась ее успокоить.

– Мама! Перестань…

– Если я уеду, то больше никогда не вернусь в свой дом…

Настена гладила белье, когда комнату зашел Кошельков. Первым делом он, зачерпнув из ведра ковшом воду, жадно стал пить. Настена предложила ему. – Кушать будешь? Правда, каша холодная.

Яшка, ничего не ответив, подошел к ней и без замаха ударил в лицо кулаком. Она отлетела к стенке и свалилась на пол без сознания. Она пришла в себя лишь после того, как Кошельков вылил на нее ведро воды.

– За что?

– Кому, сучка, протрепалась?

– Я никому не говорила. Я все сделала, как надо.

– Откуда тогда появился Болшев? А потом еще и чекисты?

– Не знаю. В квартире был этот Коршунов и его служанка. А Болшев может быть из квартиры напротив…

– Из какой еще квартиры?

– Я обратила внимание, на двери квартиры, которая напротив, табличка была – Болшев, профессор какой-то.

Кошельков немного успокоился и сел за стол. – Что развалилась? Похавать сообрази, и выпить чего нибудь.

Настена с трудом поднялась и стала выставлять на стол бутылку водки со стаканом и чугунок с кашей. Яшка налил в стакан водки, но перед тем, как выпить, спросил.

– Отец где?

– Пропал.

– Что значит пропал?

– Утром отошел, сказал на десять минут и до сих пор нет.

Кошельков поставил невыпитый стакан на стол и поднялся.

Яшка с керосиновой лампой в руке осторожно спустился в подземелье. В пятно света попал окровавленный Никола, лежавший на полу, и наполовину засыпанный кирпичами и камнями. Он с трудом открыл глаза и еле слышно произнес.

– Вот…

Кошельков присел на корточки перед ним. – Я же тебе говорил, что подвал теперь мой? Ты же мне его продал?

– Помоги мне, Яша… Бес попутал…

– Поживиться хотел? Вот только у меня такие фишки не проходят. Убедился?

– Убедился…

– Кому еще говорил про подземелье?

– Никому, ей богу! Даже Настене ни гу-гу… Помоги…

Яшка достал наган. – Бог поможет.

Когда Кошельков вернулся в дом, он сел за стол и сразу же залпом выпил стакан водки. Настена, стараясь держаться через стол от мрачного сожителя, сообщила ему о своем решении. – Если папаша не вернется, я одна здесь жить не буду…

Яшка остудил ее пыл, сказав сквозь зубы. – Будешь… Попробуешь свалить, из-под земли достану. – Он налил себе еще водки, выпил. – Ты мне здесь нужна.

Декабрь 1918 год. Москва.

Елизавета Николаевна, подложив дощечки в топившуюся печь-голандку, оглянулась на звук открывшейся двери. В комнату зашел запорошенный снегом Андрей с котомочкой в руках и радостно сообщил. – Я картошки немного достал, правда, подмороженная, но ничего, сойдет.

– Хорошо, а то на ужин совсем ничего нет кроме хлеба.

Андрей разделся и спросил у Елизаветы Николаевны. – А Оля где?

– На квартиру пошла за гравюрами. Может, удастся обменять на еду.

– Ничего, немножко осталось продержаться.

– Это немножко тянется уже полгода. Кошельков бандитствует, и не прежняя власть, и не нынешняя ничего с ним сделать не может…

– Я не про то. Нас с Сашкой Малышевым на службу взяли. Правда, пока стажерами. Паек теперь буду получать.

– Это куда же ты устроился?

– В Ч.К.

– Ой, господи…

– Ничего, служба, как служба. Мы с Сашкой еще Кошелька поймаем.

В комнату зашла грустная Ольга. Мать заметила ее состояние. – Оля, что-то случилось?

– Весь дом реквизировали анархисты.

– Что значит весь дом?

– Всех выселили. И Коршуновых, и Полетаевых… Всех…

– Что же за жизнь такая пошла… Ничего не осталось, ни жилья, ни вещей…

Ольга обняла мать и попыталась утешить. – Ничего, мама… Продержимся. Рано или поздно все нормализуется.

– И от Мити ни слуху, ни духу. Как уехал к этому старцу… И с чего его туда потянуло? Ведь еще и здоровьем слаб после того…

Андрей неумело попытался прервать неприятный разговор и перевести его на другую тему. – Картошку будем варить?

– Будем…

Кошельков и Сережа Барин сидели в трактире, среди клубов табачного дыма, в углу за столиком, рядом с дверью на кухню, откуда время от времени выбегали официанты. На эстраде гармонист в алой рубахе исполнял. – Мы ушли от проклятой погони, перестань моя крошка рыдать. Нас не выдадут черные кони, вороных им теперь не догнать…. Публика в заведении была колоритная и самая разношерстная. По большому счету, в основном, уголовники. Среди одной, из гулявшей тут кампании возникла драка. Один из дерущихся выхватил маузер, но ему вовремя задрали руку вверх и выстрелы ушли в потолок.

Яшка и Барин не обращали внимания на происходившее. Сережа вальяжно крутил в руках стопку с коньяком. Кошельков с жадностью налегал на еду, одновременно продолжая разговор. – Не пойму я тебя, Сережа. Зачем нам нужен этот Ковалев? Фарт катит, сармака хватает.

– Фарт не вечен. В Москве ЧК уже многих фартовых ребятишек к стенке поставили.

Кошельков философски заметил, – все под богом ходим.

– Я с ним в пятнадцатом в Варшаве пересекался. Очень серьезный господин. Он весной с правительством из Питера сюда перебрался.

– Так он что, с красноперыми?

– В совнаркоме крутится. Нам то какая разница. Ему нужны деловые. Послушаем, с нас не убудет.

– По мне, так он сто лет не нужен нам.

– Фартовое время заканчивается. Я к чему все это говорю? Надо сделать несколько толковых дел и рвать отсюда…

– Куда?

– В Париж. А он нам в этом поможет. И добро туда переправить, и самим свалить… А вот и он.

К ним через зал уверенной походкой шел Ковалев. Подойдя, он присел за столик и внимательно оглядел налетчиков

– Добрый вечер, господа… Или товарищи?…

Кошельков в свою очередь, тоже оценивающе осмотрел Ковалева. – Ты давай фу-фу не разводи. Толкуй, что надо от нас?

– Ну что же, перейдем к делу. Меня интересует нож византийской работы. Он Вам господин Кошельков хорошо знаком.

Кошельков с появившимся интересом вопросительно посмотрел на Ковалева, который, выдержав паузу, продолжил. – Да, да. Именно тот самый, который вы должны были доставить барону Корту.

– Тот ножичек тю-тю.

– Бесследно он исчезнуть не мог. Я так думаю, он осел в чьей-то коллекции.

– Предлагаешь мне расклеивать объявления на столбах?

– Чувство юмора это замечательно, но есть и иной вариант. Я даю вам наводки на антикваров. Все ценности ваши, а, меня интересует только нож.

– Ты думаешь, что без тебя не найдем, где рыжье и капуста есть?

– Думаю, найдете. Но кроме информации, я обеспечу возможность вам уехать с добычей в Европу.

Барин поддержал предложение Ковалева. – Ну, что? По мне, так в цвет… Чем в слепую тыркаться…

Но его грубо одернул Кошельков. – Помолчи.

Он спросил у Ковалева. – И что в том ноже такого, что всем он нужен?

– Нравится мне старое холодное оружие.

– Особенно, если оно из склепов… – Добавил Яшка с сарказмом.

– Но хочу вас, милейшие господа разбойнички, сразу предупредить, что обо мне, кроме вас двоих, не должен знать никто из вашей шайки.

– Фраерок! А ты не слишком ли нагло себя ведешь? Ты знаешь кто я такой?

Ковалев с полным равнодушием, глядя в сторону эстрады, произнес. – Знаю. Ты бандит и налетчик.

Кошелькова все больше и больше раздражало полное равнодушие к его персоне и отсутствие страха у Ковалева. Он наставил свой наган на него. – Сейчас я продырявлю тебя. Уж больно ты борзый, мне такие не нравятся.

Ковалев брезгливо отодвинул в сторону тарелку с селедкой, облокотился одной рукой на столик и преувеличено спокойно, глядя в упор на Кошелькова, произнес.

– Господин Кошельков, Вы же проходили обучение у барона Корта. Вы за последнее время забыли, что профессионалы готовятся к встречам. Особенно, если ее итог непредсказуем.

– Ну и…

– Ты не успеешь нажать на курок, как со своим стулом взлетишь к потолку. Заряд там небольшой, но полетать придется.

В это время в кабак ворвались чекисты и красногвардейцы. Два матроса с винтовками остались у входных дверей. По залу быстро стали рассредоточиваться человек десять в шинелях и кожанках. Среди них огромным ростом выделялся чекист в кожаной куртке, перетянутой портупеей. Немного запоздало раздались визги и крики.

– Облава! Шмон!!! Лягавые!!!

Чекист, пытаясь перекричать гвалт, охрипшим голосом крикнул. – Всем приготовить документы! При сопротивлении будем стрелять без предупреждения!

Ковалев, заметив, что Кошельков настроен агрессивно, и готов стрелять, что бы прорваться, тихо произнес. – Сиди спокойно и не дергайся… Робин Гуд…

Яшка, подумав, убрал пистолет. Мимо них под прицелом наганов два чекиста вывели мужика со свирепым лицом и поднятыми вверх руками. Кошельков заметно нервничал и косился по сторонам. В это время к ним подошли матрос, перепоясанный пулеметными лентами и здоровенный чекист, который обратился к кампании.

– Попрошу предъявить документы.

Ковалев достал из внутреннего кармана бумагу, и, протягивая ее чекисту, сказал.

– Вот мой мандат, а эти товарищи со мной.

Чекист, ознакомившись с документом, вернул его назад и заметил.

– Вы, товарищ Ковалев, как работник Совнаркома, нашли не лучшее место для посиделок, здесь, как правило, собираются бандиты и налетчики.

Ковалев не стал спорить и, улыбнувшись, согласился, – хорошо, мы это учтем.

В это время недалеко от них началась драка. Чекист и матрос бросились в ту сторону.

Кошельков не обращал внимания на происходящее вокруг, он находился под впечатлением от действия мандата на чекистов и уже более благожелательно обратился к Ковалеву. – Мне тоже хотелось бы иметь такую бумагу.

Тот продолжил разговор, как будто между ними не было никаких разногласий. – Я постараюсь вам сделать удостоверения сотрудников ЧК. Ну, так, что? Договорились?

Яшка, выдержав паузу, через силу произнес, – договорились.

– Вот и чудненько…

Когда Ковалев, не попрощавшись, встал и ушел, Кошельков, раздраженно выпил рюмку коньяка и обратился к приятелю. – А он мне теперь еще больше не нравится! Как он мог узнать, что я буду за этим столиком и сяду именно на этот стул?

Потом, посмотрев вниз, Кошельков встал, перевернул стул и внимательно его осмотрел. С удивлением обнаружив, что под стулом ничего нет, он со злом ухмыльнулся. – Блефанул, а я и повелся.

5 января. 1919 год. Москва.

Сообщение об ограблении профессора университета Трифонова Матвея Григорьевича поступило рано утром. Дежурный по ЧК разбудил Кравченко, остававшегося ночевать в кабинете, чтобы не тащиться домой, в Хамовники, когда еще было темно.

–Семеныч, вставай. Звонила баба, ее хозяина грохнули и вроде как все вынесли. Надо ехать.

– Куда? – Кравченко совсем не хотелось вылезать из под овчинного тулупа, которым он был укрыт. Он как мог, старался расспросами оттянуть время.

– Это на Остроженке, дом Коновалова, двухэтажный, почти рядом с монастырем.

– А что, кроме меня никого нет? Я собирался с утра в Сыромятники на лабазы ехать.

–Дежурная бригада еще из Алексеевского не вернулась, там ночью налет на артельщика был.

– Так все равно еще никого нет. Что я один туда поеду?

– Стажеры в дежурке сидят, Чернышев и Малышев. Забирай их и дуй на место, или будешь ждать, пока Мартынов появится?

– Иду, иду,… разнылся.

Кравчук сел, старый диван, обитый кожей, жалобно застонал под ним. Как же не хотелось вставать и тащится по морозу на Остроженку. Киморнуть бы еще хотя бы полчасика, досмотреть сон про родную Полтавщину, утопающую в садах. Да и с женой Катенькой до конца в этом сне не доворковали.

Мрачный Кравченко в дежурке рыкнул на стажеров Малышева и Чернышева, которые горячо спорили, когда наступит окончательная и бесповоротная победа мировой революции, в следующем году или буржуи смогут пожировать еще пару лет. Уже на выходе им встретился Попов Мишка, как и Кравченко, бывший балтийский матрос. Его тоже взяли с собой, уже от дверей, предупредив дежурного, чтобы того не искали.

Так с плохим настроением Кравченко со своей компанией прибыл к дому с лепниной на фасаде. У крыльца уже толпились любопытные граждане из соседних домов, обсуждавшие творящиеся в Москве беззакония и полную беспомощность нынешних властей. Они замолчали и расступились перед прибывшими представителями власти в бушлатах и потрепанных тужурках. По лицам граждан было видно, что они достаточно скептически относятся к надежде, что вот такие обтрепанные, полуграмотные представители смогут навести порядок не то, что в стране, даже в городе.

После ограбления в квартире все было перевернуто вверх дном. На полу валялись разбитая посуда, книги, иконы без окладов. На стенах светлыми квадратами выделялись места, где висели иконы и картины. В глаза бросалась лишь одна икона, продолжавшая висеть на стене. Труп хозяина лежал лицом вниз посреди просторной комнаты. Вокруг головы натекла лужица крови.

Пока Кравченко с Малышевым бродили по комнате, внимательно все осматривая, Попов допрашивал сорокалетнюю бабу, работавшую у убитого Трифонова кухаркой. Ему помогал Чернышев, который за столом старательно заполнял протокол допроса.

– Значит, когда пришла, дверь была открыта?

– Ну, да… А с вечера я выходила вместе с барышней и хорошо слышала, как Матвей Григорьевич запер дверь и на щеколду, и на ключ.

– С какой барышней?

– Так от властей приходила, с мандатой. Проверяла, как хранятся ценности. А то, мол, говорит, если плохо, стало быть, лежат, заберем, говорит. Власть, говорит, лучше их хранить будет.

– А как эта барышня выглядела?

– Молоденькая, и на лицо приятная. Ей Матвей Григорьевич все показал, а потом они чай в столовой пили. Я уж домой собиралась, а пришлось самовар ставить.

– А когда подходили к дому, никого подозрительного не встретили?

– Только дворника Мустафу, очень подозрительный татарин. Завсегда все вынюхивает, выспрашивает…

– А что он делал?

– Как что? Снег чистил. Только кто так чистит? Одна видимость…

К ним подошел Малышев и спросил у кухарки.

– Теть,… гражданка, а что за икона осталась висеть?

– Какая икона?

– Да вон та…. Все иконы посрывали, оклады повыломали, а ту не тронули.

– А-а, та,… так эта Преподобного Аркадия образ…

Попов раздраженно обратился к Сашке. – Стажер, как тебя?… Малышев, хватит про иконы расспрашивать, дуй на улицу, найди дворника Мустафу и сюда его…

– Как я его приведу, у меня даже нагана нет.

– А зачем наган?

– Вдруг он не пойдет, окажет сопротивление…. А так, – руки вверх и ваши не пляшут…

Попов оборвал паренька, который явно придурялся.

– Хватит языком молоть! Марш за Мустафой!…

Подошедший Кравченко, слышавший их перепалку, неожиданно поддержал Малышева

– И правда, надо бы выдать им оружие, а то мало ли…. Попов, вернемся, напомни мне… – выдержав паузу, он сделал свой вывод по убийству. – Это работа Кошелькова.

– С чего ты взял? Может это банда Косого?

Кравченко кивнул головой на подкову, висевшую на гвозде, на котором, по-видимому раньше висела одна из икон.

– Кошелек,… его работа. Это он своим жертвам головы подковой пробивает. Его фирменный знак… Да и та барышня. Перед кошельковским налетом всегда появляется девица и все вынюхивает. Найти бы ее…

Глухая московская улочка, занесенная снегом. Порывы ветра с противным скрипом раскачивали единственный на всю улочку фонарь. Мел снег. В редких окнах был виден тусклый свет. У одной из подворотен стоял Ковалев с поднятым воротником шинели. Из подъехавших саней выскочил Кошельков и подошел к нему. Они не поздоровались, и даже не подали друг другу руки. Ковалев сразу перешел к делу. – Ну что, у Трифонова?

Кошельков протянул ему пухлый портфель. – Вот бумаги, которые были в тайнике. Ножа среди цацек не было.

– Значит, и у Трифонова нет…. Плохо.

– Что плохо?

– Плохо то, что нет результата. В Совнаркоме подготовлен декрет о национализации частных коллекций. Если он вступит в силу, то нож может попасть в гохран…. А это все…

– Пяток адресов успеем отработать, да и шабашим.

Ковалев, не обращая внимания на мнение Кошелькова, стал рассуждать вслух.

– Документы по коллекциям у Ульянова. Он с ними не расстается, изучает. Надо бы их у него изъять, тогда и решение с национализацией затянется…

– Предлагаешь замутить налет на кремль?

– Было бы неплохо…. Я буду прослеживать все манипуляции в Совнаркоме. Будь готов к работе в любую минуту.

6 января. 1919год. Москва, Кремль.

После заседания Совнаркома в кремлевском кабинете продолжали обсуждать наиболее острые вопросы председатель Совнаркома Владимир Ильич Ульянов-Ленин, и его соратники по партии председатель ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский и Иосиф Сталин.

Внутри Ленина, казалось, находилась пружина, которая раскручивалась, по только ей понятной амплитуде. Владимир Ильич то стремительно ходил по просторному кабинету, непрерывно жестикулируя, доказывая свою точку зрения, то внезапно садился за письменный стол, вальяжно развалившись в кресле, закинув ногу на ногу. Но его хватало ненадолго, и он вновь начинал метаться по кабинету, то жестикулируя руками, то засовывая их глубоко в карманы брюк. Его, словно, всего распирало от идей, от желания перестроить не только страну, но и всю вселенную. Его желания и витания в облаках опережали существующие реалии. Периодически Ленина опускали на землю лишь те события, которые касались его лично.

Первое время, после прихода к власти в октябре семнадцатого года, Ленин был глубоко убежден, что все приверженцы старого режима, проникнутся идеей построения социалистического общества, рано или поздно встанут под кумачовые стяги власти рабочих и крестьян. Ни Сталин, ни Троцкий не могли его переубедить в необходимости ввести жесткие меры, вплоть до расстрела по отношению к враждебно настроенным офицерам и сторонникам буржуазного строя. Тогда на землю Ильича опустило покушение на него эсерки Фани Каплан, когда она несколькими выстрелами ранила его. Только после этого он согласился с объявлением красного террора. А ведь до этого белогвардейских офицеров и явных врагов Советской власти наказывали лишь привлечением на несколько месяцев к принудительным работам.

Вот и сейчас Дзержинский пытался убедить Ленина, что страну захлестнула волна разнузданного бандитизма.

– Владимир Ильич, необходим декрет о борьбе с бандитизмом. В стране, особенно в Москве и Питере учащаются грабежи и разбои! Люди, не то, что ночью, днем – боятся выходить на улицу.

Но Ильич жил в своем измерении, в отличие от людей, живших вне кремлевских стен. Для него бандиты и налетчики были чем-то эфемерным, потусторонним. Ему казалось, что распущенные с царских каторг матерые уголовники на самом деле были заблудшими ангелами, которым только то и осталось, что объяснить о начале новой жизни.

– Мы не можем уподабливаться царским жандармам! Кто такие бандиты? Это люди, загнанные в угол нищетой и бесправием! После октябрьского переворота все изменилось, но они этого еще не поняли! Им надо это объяснить! Ведь часть налетчиков перешла на нашу сторону. Возьмите Нестора Махно, Григория Котовского…. Да что далеко ходить! Вот, товарищ Сталин, совсем недавно промышлял на Кавказе разбоями…Одно ограбление в 1907 году в Тифлисе Имперского банка, что стоит!

Ленин протянутой рукой указал на Сталина, которого несколько смутило подобное упоминание, которое, как он посчитал, абсолютно неприменимо к сегодняшней ситуации.

– Но Владимир Ильич, я это делал для партии.

Ленин вышел из-за стола, начал энергично ходить по кабинету, и, азартно жестикулируя, развивать свою мысль.

– Но суть одна, это были разбои!… Я к чему все это говорю, Нужно проводить работу среди уголовных элементов. Ведь многие из них безграмотны и не понимают, что сейчас происходит в России. То, что к власти пришли рабочие и крестьяне! А ведь корни большинства уголовников именно из этих сословий. Им просто надо объяснить, что к чему.

Дзержинский попытался опустить вождя на землю из заоблачных высот философских рассуждений.

– Владимир Ильич, я боюсь, что вы сильно заблуждаетесь, все не так просто…

– А я и не говорю, что просто. Необходимо с этим работать, работать, работать…. Но сегодня для нас важнее навести порядок в буржуазных слоях населения. У товарища Луначарского есть информация, что многие несознательные элементы переправляют культурные ценности, представляющие мировое историческое значение за границу. Этому необходимо положить конец окончательно и бесповоротно. Все ценности должны принадлежать трудовому народу, рабочим и крестьянам! Товарищи Свердлов и Луначарский уже подготовили проект декрета о национализации частных коллекций. Я сейчас с Марией Ильиничной уезжаю в Сокольники к Надежде Константиновне. Заодно там ознакомлюсь с проектом о национализации частных коллекций. Для республики он архиважен, пока буржуазия не вывезла за границу все национальное достояние.

Автомобиль ехал по темным, заснеженным улицам Москвы. За рулем был бессменный водитель председателя Совнаркома Гиль С.К., рядом с ним сидел Чабанов И. На заднем сиденье В.И. Ленин и его сестра. Рядом с Лениным лежал саквояж.

Свет фар автомобиля осветил нескольких человек, которые с револьверами в руках бросились наперерез машине.

Гиль резко вырулил в сторону и прибавил газа, пытаясь быстрее миновать опасное место. Его одернул Ленин. – Товарищ Гиль, надо остановиться, это, наверное, патруль!

– Владимир Ильич, какой там патруль, наверняка бандиты!

– Вам, как и Феликсу Эдмундовичу, везде мерещатся бандиты! Остановитесь! Может быть им нужна помощь…

Уже миновав вооруженных людей, Гиль вынужден был остановить машину. К ней подбежали пять человек с оружием в руках. Среди них был Кошельков. Они распахнули двери автомобиля. Двое из налетчиков приставили к головам Гиля и Чабанова стволы револьверов. Кошельков распахнул заднюю дверь машины и заглянул внутрь.

– А ну, вылазь! Давненько я товарища Ульянова не держал на мушке.

Кошельков за шиворот вытащил Ленина из машины и сильно отпихнул в сторону так, что тот едва не упал в сугроб, но все же с трудом удержался на ногах. Ильич в негодовании стал возмущаться.

– Кто вы такие? Как вы смеете? Я Ленин, председатель Совнаркома!

Мария Ильинична, вылезшая следом за братом из машины, тоже попыталась образумить бандитов.

– Это же Владимир Ильич Ленин – Вождь мирового пролетариата! Как вы можете?…

Кошельков со зловещим смехом ответил. – Это он днем вождь, а ночью я!

Бандиты забрались в машину, и она уехала.

Мел снег. Со скрипом качающийся фонарь тусклым светом освещал сугробы, темные провалы окон и стоящие посреди улицы четыре унылые фигуры.

У Кравченко настроение так и не улучшилось до позднего вечера. Словно туча он шел по коридору ЧК, который больше напоминал Ноев ковчег, чем государственное учреждение. На скамейках вдоль стен сидели разномастные мешочники, негодующие старорежимные служащие с жалобами в руках. В конце коридора сразу три сотрудника не могли справиться и образумить доставленного сюда пьяного анархиста. Огромный детина, перепоясанный поверх бушлата пулеметными лентами, после не меньше, чем недельного запоя, упирался и никак не мог понять, куда он попал, и что от него хотят. Он грозно повторял одну и ту же, одному ему понятную фразу. – Пусть Чернецкий попробует! Пусть!… И все!

Кравченко, предварительно постучав, зашел в кабинет к Мартынову. Федор Яковлевич разговаривал по телефону и жестом показал Кравченко, что бы тот присел и подождал. Тарас Семенович не стал присаживаться, а с напускным любопытством начал изучать плакат «Ты записался добровольцем?», который висел на стене у двери. Чувствовалось, что Мартынов был раздражен разговором и был готов вот-вот перейти на крик.

–… Товарищ Луначарский, у меня не хватает людей, что бы заниматься налетами и убийствами, а Вы хотите, что бы я создавал агентурную сеть в церквях… Да, я знаю, что завтра Рождество… Я Вам еще раз повторяю, что не в состоянии приставить к каждому попу сотрудника… Значит, надо к чертям собачьим позакрывать все церкви, что бы им негде было агитировать.

Мартынов со злом бросил телефонную трубку и, наконец, обратил внимание на Кравченко.

– Тарас, что у тебя?

Кравченко с трудом сдерживал свое раздражение и поэтому говорил сухим официальным тоном. – Товарищ Мартынов, Вы обещали, что в наш отдел придет пополнение! – Но самообладание все-таки изменило ему, и он перешел на повышенные тона. – А кого прислали?

– Тарас Семенович, давайте поспокойнее!

– Какое уж тут спокойствие!

– Так кого прислали?

– Детей!

– Так уж и детей?

– Ростом то они, как взрослые, а разумом сущие дети.

– Кто?

– Ну, это пополнение, стажеры, Чернышев и Малышев. Они чуть не передрались из-за того, что одному выдали наган, а другому маузер. Малышев, видите ли, тоже хочет маузер! Как с такими можно работать?

– Из какого они сословия?

– Из какого? Из какого?… Из семей рабочих. У Малышева мать с трехгорки, а у Чернышева вся семья со скотобойни,…

– Вот видишь из рабочих! А это главное. Главное преданность революции, а умение придет.

– По мне, так лучше иметь одного старорежимного профессионала, чем десяток преданных революции бестолочей…