Прозвенел звонок. Шум в аудитории несколько усилился: студенты стали рассаживаться по местам.
7.
Несколько раз за день Настя «слышала» то, что должны были сказать через некоторое время сокурсники и преподаватели. Но смысла пока не видела. Не понимала – зачем с ней это происходит. Да, в общем-то, по-настоящему таким вопросом пока и не задавалась: воспринимала, как продолжение того, что произошло вчера. Ведь старец говорил о тех возможностях, которые она должна вспомнить – голос, бархатистый и густой, завибрировал в сознании, один в один транслируя сказанное им. Четко. Со всеми интонациями. «И это ты знаешь, – услышала она в себе его наставления, – Просто не можешь до конца поверить в эти знания. Ты сомневаешься, что это твоя – именно твоя память. По уровню эволюционного развития твоей души – высших тонких тел – ты уже не только можешь проникать в свою сансарическую память, но и производить, говоря земным языком, разархивацию ее блоков или конструктов. То есть просматривать необходимый для тебя материал из банков памяти информационно-энергетического поля, окружающего физическое тело, и использовать его в работе над прошлыми ошибками. Ты все это уже умела делать и раньше. И делала. Просто забыла. Я лишь напоминаю тебе об этом. Надеюсь, теперь тебе все ясно?»
После занятий, сославшись на то, что ее ждут дома, Настя опять оставила подругу ни с чем, но та уже не так жаждала ее душевной крови и не капризничала, услышав отмазку. А потому расстались легко.
Забежать домой надо было по-настоящему – мама звонила, просила не опаздывать. На вопрос – что случилось – ответила уклончиво. Пришлось набрать Максима – договориться о встрече на более позднее время.
«Настюша, а у нас гости», – тихо прозвучал в сознании материнский голос, как только притронулась ключом к двери, а во внутреннем взоре появилось лицо Андрея.
– Я пришла, – Настя быстро разулась и сбросила курточку.
Мама уже спешила навстречу.
– Настюша, а у нас гости… – почти шепотом поведала она и хитро улыбнулась на вопросительный взгляд дочери, – Угадай.
«Эх, мама, мама… – Настя улыбнулась, – Если бы только знала…»
– Даже не могу себе представить, мамочка, – так же тихо, подстраиваясь под предложенный шутливый тон, заговорила и Настя, – Но судя по твоему выражению лица, меня это, ой как, касается.
– Еще бы. Конечно, касается. И тебя в первую очередь.
– Заинтриговала. Но, тем не менее, в голову мне ничего не приходит. Так что давай – заканчивай уже со своей прелюдией.
Но Татьяна Васильевна сдаваться не хотела: видимо, для нее этот гость и вправду много значил.
– Ну ладно… – Настя развела руками и красноречиво улыбнулась, – Нет, так нет, – потянулась за курткой, – Тогда я, пожалуй, пойду.
– Настюха, – мама стала нарочито серьезной, – А это прием запрещенный.
– И кто же его запретил, мамочка? Не ты ли? – продолжала дразниться Настя.
– Ну, ладно. Сдаюсь, – не выдержала Татьяна Васильевна контратаки, – Андрей приехал, – выдохнула она, и на ее лице стало проступать разочарование, – Ты что – не рада? – прошептала, – Вы же с ним так хорошо ладили. Мне даже казалось, что ты влюблена в него.
– Мама! – чуть повысила тон Настя и усмехнулась, – Все нормально. Улыбайся, – добавила она на манер Остапа Бендера, и, округлив глаза и кивнув подбородком, скомандовала, – Вперед. Гость заждался.
Они вошли в большую комнату, где в маминой любимой хрустальной вазе стоял огромный букет прекрасных кремовых с чайным оттенком роз. Он возвышался над круглым столом, словно царствующая особа, восседавшая на троне. И смотреть на него по-иному просто не представлялось возможным. Андрей встал, встречая женщин. Как всегда был красив, ухожен и галантен. Они обнялись с Настей и прикоснулись щеками, обменявшись светскими поцелуями.
– Ты, как всегда… выше всех похвал… – Андрей, чувствовалось, переживал стеснение.
– Ты тоже, – парировала она его комплимент. Отметила, посмотрев в глаза, что они совершенно не такие, как раньше. В них поселилась грусть. И ее нельзя было не заметить.
Андрей по-прежнему казался веселым и жизнерадостным. Шутил и за каких-то полчаса успел рассказать кучу всяких смешных историй. Но то выражение его глаз не могла стереть никакая улыбка. И Насте стало так жаль его – такого большого, такого умного и красивого, и одновременно такого несчастного. Вдруг напомнили о себе чувства, которые она переживала тогда – на даче, на следующий день их приезда. И ей снова стало хорошо с ним рядом. Захотелось обнять и расцеловать его. Успокоить. «Неужели я смогла бы…» – желание, однажды рожденное еще невинными чувствами и спрятанное в бессознательную суть девичьей стыдливостью, вдруг выкарабкалось оттуда, заявив о себе. И сразу же ему навстречу, словно завеса тумана, поползло сомнение, стало обволакивать собой. «А смогла бы на самом деле?» Почувствовала, что да – смогла бы, и от этого стало как-то не по себе.
Настя встала с дивана, где они сидели, извинилась и удалилась из комнаты. Зашла в ванную и повернула защелку. Включила холодную воду, набрала в горсть воды и плеснула на лицо. Посмотрела на себя в зеркало. Где-то там – в черных пронзительных зрачках – там, где проступил сейчас ее немой вопрос, прятался ответ. Пытаясь перехитрить себя, она играла с ним, как взрослый играет с ребенком в прятки. И пока ей это удавалось. От тихого, почти неприметного ощущения в сердце почти ничего не осталось: но все же оно присутствовало – напоминало о себе. «Кто я такая? – вплыла в сознание мысль, – Почему это со мной происходит? Ведь так же нельзя… нельзя так… нельзя…»
– «А кто сказал, что нельзя? Кто такие правила установил? – фраза была четкой, и шла из подсознания, возмущенного запретом на удовольствие, ориентирами поведения, навязанными кем-то, – Кто? Социум? Или, может, религия? Но разве они имеют право устанавливать рамки для любви? Разве их истоки не кроются в том, чтобы избежать хаоса в обществе? Но любовь для них за пределами компетенции. Разве религия и Бог – одно и то же?»
«Конечно же!» – обрадовалась Настя. Но тут же ощутила сопротивление в груди. Пришло осознание предательства. И пусть в мыслях. Но все же предала? Она обругала себя. Но на чувствах это никак не отразилось – не чувствовала того, что осознавала. И потому на душе было неспокойно. В ней начинался раздрай. «Ну, зачем приехал?» – повторяла себе раз за разом, понимая и зачем, и почему не мог не приехать. Появилась мысль, что встречаться сейчас с Максимом, она категорически не может.
Настя вытерла лицо и вышла. Взяла из куртки телефон и, найдя его имя, кликнула вызов.
8.
Полковник Дронов сидел в своем служебном кабинете, машинально выстукивая о столешницу привычный для пальцев ритм. Мысль, закручиваясь по спирали, постоянно сводилась к одному и тому же: алгоритм серии преступлений, начавшихся чуть меньше месяца назад, дал сбой. Прошла неделя, в которую должна была появиться еще одна жертва, но жертвы не было. И от этого профессионализм полковника страдал, соперничая с проявлениями человеколюбия. Каждая новая жертва приближала развязку – собиралось все больше улик, выводивших следствие на преступника. И каждая новая жертва, не смотря на то, что увеличивалось давление сверху – из управления, все больше проясняла картину преступлений. Раз в неделю в укромных местах парковых массивов центрального района находили молодых красивых женщин – убитых и изнасилованных. Общая черта преступлений, выявлявших серию, заключалась в том, что все жертвы были убиты ударом сзади в основание черепа. И фактически умирали не сразу – скорее всего их жизни довершал осенний холод и отсутствие помощи. Когда их насиловали, они еще были живы. Полковника при этой мысли, не смотря на многолетнюю закалку, передернуло. Но прагматизм выводил свою линию – он предполагал новую жертву: очень хотелось, чтобы следующая девушка, вопреки сложившейся тенденции, выжила. Чтобы господин случай позволил обнаружить ее до того, как она окоченеет от ночного холода. «Почему он остановился? – одолевал вопрос, – А если затаится? Надолго? А если это гастролер? Тогда ищи свищи».
Мысль давила так, как будто Дронов был виноват. Словно только по своему недомыслию он и его подчиненные не могли понять – расшифровать очередной шаг в алгоритме насильника. Ведь в нем – в этом алгоритме просматривалась черта, говорившая о некой спонтанности действий. По всем вещественным доказательствам, выявленным экспертной группой, складывалась картина, подтверждавшая факт поступков, не подготовленных заранее, не спланированных, и в то же время цикличных. Что-то звериное просматривалось в них. Но, тем не менее, все они совершались не новичком. Зверь был опытным – матерым…
– Разрешите, Григорий Иванович?..
– Да, Ирина Ростиславовна, прошу – проходите. Давайте ближе, – Дронов вышел из-за рабочего стола и показал рукой на стул напротив себя, – Присаживайтесь.
– Благодарю вас, – Ирина Ростиславовна чуть повернула стул к себе, чтобы удобнее было сесть.
– Есть новости, майор? – задал полковник пространный вопрос, усаживаясь рядом, хотя знал наверняка – если бы они были, он бы о них уже был бы осведомлен. Машинально, по привычке использовав звание в обращении к подчиненному, испытал легкое неудобство. Ощутил в этом в очередной раз налет фамильярности, отчего в сознании появилась двойственность, вытянувшая чувство неудовлетворенности собой. «Черти что! – подумал, – Кадрю я ее что ли? Ну, подумаешь…»
– Нет, товарищ полковник. Новостей нет. Все, что получено от экспертов, идентифицировать с кем-то из подобных фигурантов в прошлом не удалось. А на этого… – язык не повернулся сказать «человека», – в нашей базе данных нет.
– Может, залетный какой? Может, стоит дать запросы в Россию… в Украину…
– Уже, Григорий Иванович.
– А что по свидетелям? Неужели же ни одна живая душа ничего не видела?
– Никаких зацепок, товарищ полковник. Мы опросили фактически все квартиры в близлежащих к местам преступления домах. Увы – тишина полнейшая.
– Ирина Ростиславовна… я вот зачем вызвал вас. Хочу посоветоваться… – Дронов понимал, что советы ему вряд ли нужны. И так ясно – надо использовать все ресурсы. Но существовавшие в сознании полковника мысли, связанные с майором Завьяловой, корректировали рамки служебных отношений.
– Я слушаю вас, Григорий Иванович, – Ирина Ростиславовна почувствовала его неуверенность, – Насколько я понимаю, вы хотите задействовать телевидение?
– Исходя из оперативных данных по этому делу, я считаю необходимым обратиться в управление с таким предложением, хотя уверен – руководство этого не оценит. Мы в данном случае убиваем двух зайцев: и население предупредим о необходимости быть осторожнее, и, возможно, обнаружим хоть какую-то ниточку, ведущую к преступнику. Вы же знаете, как это бывает. Может, человек где-то мучается вопросом – то ли он видел? А мы ему поможем.
– Но, товарищ полковник, это же бомба…
– А вы думаете – никто ничего не знает? Думаете – общественность дремлет? Или у вас есть альтернативное предложение? Тогда я слушаю вас…
– Ну… мы могли бы еще день-другой выждать… – она понимала всю нелепость сказанного с человеческой точки зрения. Понимала, что в ней сейчас говорит профессионализм, цеплявшийся за этические нормы клановой принадлежности, корпоративной морали. Но ей жалко было полковника, попавшего в жернова неожиданно сложившихся обстоятельств, которые могут получить наверху определенную подоплеку. А тогда – прощай здравомыслие.
– Да-а, Ирина Ростиславовна. Вот и я так же, как и вы сейчас, с большим трудом преодолеваю это в себе. Вот они – издержки профессии. Надеюсь, наше руководство будет на более высоком этическом уровне, нежели мы с вами, – Дронов кисло улыбнулся, всем своим видом давая понять неестественность своих выводов.
– Я готова, Григорий Иванович. Если понадобится, всю необходимую для пресс-службы информацию по этому вопросу подготовит капитан Ковалев.
– Добро, Ирина Ростиславовна. Спасибо. Вы свободны.
9.
– Настюша, иди к нам. Хватит уже марафетиться, – громко позвала Татьяна Васильевна, – Андрюша тортик привез из Киева. Такой, как ты любишь. Не поленился тащить.
Настя, разрумяненная холодной водой, вошла в комнату.
– А вот и наша принцесса пожаловала. Красавица наша… – мать не церемонилась.
– Мама! Ну, хватит уже… – недовольным голосом заметила Настя, – Ведешь со мной себя, как с маленьким ребенком. Надоело уже, – сорвалась она, но тут же опомнилась, – Извини.
– Ладно, ладно. Не буду больше, – отмахнулась, улыбаясь, та, – Может, вы хотите без меня поговорить? Так идите в Настину комнату. А я принесу вам туда, – обратилась она к Андрею.
«Ну, мамочка! Сводницей заделалась. Так ей хочется по-своему устроить мою жизнь…»
– Ну что вы, Татьяна Васильевна? Как же мы без вас? – заговорил Андрей. Но в его голосе отсутствовала правда. По всему было видно, что мамина идея в нем проросла, – Давайте здесь – все вместе.
Стало жаль маму, оказавшуюся вдруг лишней на чужом пиру. Жаль за то, что хотела как лучше для нее – Насти – и сама же для себя спровоцировала такие обстоятельства, из которых, как теперь ни крути, выйти не удастся. Идея все равно реализуется. И самое главное – она будет довлеть на них теперь – останься они втроем. Будет управлять исподволь поведением, разрастаясь и все более материализуясь. И это стало настолько очевидным для всех и настолько витало в воздухе, что надо было что-то делать. «Хотела, как лучше, мамочка? Ну вот – получи и распишись», – Настя посмотрела на мать. Улыбнулась ей, не скрывая возникшую в сердце нежность.
– Да, мамочка. Ты – супер! Ты, наверное, мои мысли читаешь? Я как раз подумала, что нам с Андреем надо поговорить. Тет-а-тет. Так что мы пойдем в мою комнату. Ты что будешь? – обратилась она к нему, – Кофе, чай?
– Я, пожалуй, кофейку выпью, – как-то виновато сообщил Андрей.
– Вот и прекрасно. Мам, я сама все сделаю. Тебе чай, как обычно? Или…
– Нет-нет, я, пожалуй, подожду отца. Тем более – сейчас начнется мой сериал, – Татьяна Васильевна посмотрела на Андрея, на Настю, и вздохнула, грустно улыбнувшись, будто вспомнила что-то приятное и недосягаемое для себя, – Ну, ладно – я пошла в свою комнату.
Когда Настя вошла с подносом, Андрей стоял у застекленной полки, разглядывая корешки книг.
– А у тебя неплохая подборка, – он обернулся к ней, – Только вот… в основном все древнее – одни основоположники. Современного немного.
– Вот ты мне и порекомендуешь. Ты же аксакал в этом деле… – получилось неожиданно дерзко, будто давала отпор, и, поняв это, Настя сменила тон, – Садись, Андрюша, будем отмечать твой приезд… Кстати, ты снова у друга остановился, или… у нас будешь?
– Да нет. Я заранее через интернет снял номер в гостинице.
– О-о, да ты богатый? – снова сорвалось у Насти. Не удержалась: не хотела сарказма – получилось само по себе. Сознание попыталось справиться с вызовом подсознания, но у него это не получилось. «Опять надерзила», – подумала.
– Настюша, тебе неприятно общаться со мной? – Андрей рассеянно улыбнулся, глядя ей в глаза.
– Что ты, Андрюша? – возмутилась Настя искренне, – Прости. Это от волнения – я же живая. И не ребенок, кстати: понимаю, зачем ты приехал.
– И ты меня прости, Настюша, – Андрей опустил глаза.
– А тебя-то за что прощать?
– Наверное, за категоричность вопроса, – он улыбнулся, – Но я же тоже живой.
После возникшей паузы они засмеялись, нейтрализуя, наконец, посеянное Татьяной Васильевной и до сих пор нараставшее напряжение. Стало вдруг легко. Насте захотелось обнять и поцеловать Андрея. Она, наконец, почувствовала полное родство душ, и от этого снова появилась уверенность, что любит его не меньше, чем любит Максима. Только по-другому. Сознание тут же вытащило из памяти монаха, в образе которого кроме лица Андрея она видела мельком и Максима. Все переплелось в ее жизни. Она познала физически одного, а чувствовала, будто обоих. Ее даже переклинило на мгновение. Вдруг показалось, что наоборот: что с Андреем совсем недавно постигала азы телесного общения. Настя даже встряхнула головой, настолько живо это себе представила. Она уже не чувствовала предательства по отношению к Максиму: оба были воплощением друг друга. И сознание, наконец, бессильно спасовало перед таким отождествлением подсознания, согласилось на проигрыш, который обещал конец раздрая в душе. На какое-то время Настя даже выпала из реальной жизни. Она вроде присутствовала в ней. Но только глазами. Не слышала конкретно того, что говорил Андрей. Только улавливала канву логики, влюбленно вглядываясь в его красивые и такие родные – до замирания в сердце – глаза.
– Настя! – по тому, что на лице Андрея появилось вопросительное выражение, она поняла – он обратился к ней.
– Что?
– Что с тобой?
Она, наконец, очнулась полностью.
– Что? – переспросила еще раз.
Андрей посмотрел на нее удивленно.
– Ты сейчас трясла головой, будто от наваждения освобождалась.
– Извини, задумалась. Неудобно получилось. Так о чем ты говорил?
– Да неважно, – Андрей улыбнулся ее растерянности. Она сейчас казалась совершенно беззащитной и от этого – еще более прекрасной, – Я люблю тебя, Настюша, – не выдержал он.
– Я знаю, Андрюша. И я люблю тебя, – как-то обреченно выдохнула она, и оба замолчали. Он в замешательстве – от спонтанности своего порыва и неожиданности ответа, в который было вложено так много надежд и не меньше сомнений. Она – от бессилия противостоять роковому стечению обстоятельств: любить и того, и другого. От осознания, что это выходит за рамки вложенного в нее социумом понимания нормальности. Потому что знала – обретение такой любви потребует от нее жертвы. И даже понимала какой: чувствовала, что данная ей посвящением возможность – заглянуть за пределы земного пространственно-временного ограничения – уже покидает ее, что первое же испытание она провалила. Картинка будущего – только начав просматриваться впереди – становилась расплывчатой и непонятной. Будоражившая сознание страсть, охватившая всю ее с ног до головы, уже создавала новую – ту, которую настоящее перекраивало на свой лад. Настя вдруг четко осознала: точка невозврата позади – она пройдена. Теперь со всем этим придется жить.
– Пойдем, Андрюша.
– Куда? – поинтересовался он.
– В прихожую.
– Ты меня прогоняешь? – Андрей изумленно посмотрел на нее.
– Нет. Мы уходим вместе.
– Понял, – он воодушевился, – Мы идем гулять: ты меня проводишь, а потом я тебя?
– Не угадал, – она грустно улыбнулась, – Только я тебя.
10.
Вчера, когда ехал, чтобы встретиться с Настей у ее корпуса, Максим вдруг почувствовал неладное: будто он что-то теряет безвозвратно. Стало как-то не по себе. Он даже не сразу обратил внимание, что в эфире радиовещания начались помехи, словно машина оказалась в зоне плохого приема сигнала. А через какую-то минуту, нарастая, шипение заполнило его безраздельно. Потом вдруг – совершенно неожиданно наступила тишина. Максим, посмотрев на аудиосистему, даже подумал: «Неужели сдохла?» Взглянул на панель и удивился: она была другой – она выглядела так, словно ее наполнили светившейся и переливавшейся странным светом водой. Зеленые, синие, красные искорки пульсировали в ней, заставляя неотрывно смотреть на них. «Дорога!» – пронзила сознание мысль. Максим мгновенно поднял глаза. И оказалось – вовремя: чуть успел затормозить. Красная тряпка, болтавшаяся на конце пачки арматуры – в каком-то метре от его лица, вызвала шок. «Да-а… – выдохнул, – так и в ящик сыграть недолго». В тот же момент радиоприемник чихнул, и из него полилась музыка. Мелодия незнакомая – сознание сразу же отметило это. Она словно струилась из динамиков, завораживая собой, заполняя сердце неописуемой никакими словами благостью. Максим снова почувствовал, как начинает туманиться сознание. Как снова нарастает в нем ощущение чего-то безвозвратно исчезавшего, уходившего от него. Чувство беспомощности стало заполнять душу надвигавшейся бедой, сковывая мышцы и разум. Навалилась невыносимая сонливость. И до него вдруг дошло: если не припаркуется прямо сейчас, беде точно быть.
Он свернул в первый попавшийся «карман» и стал в «елочку». «Посижу немного – отдохну. Приду в себя, – подумал, – А то, не дай бог, втемяшусь в кого». Он повернул ключ зажигания, и, как только двигатель умолк, сразу почувствовал, как тяжелеют веки, как глаза закрываются сами собой под монотонный шум города. «Сейчас… сейчас», – достал телефон, нашел Настино изображение и, прикоснувшись к нему, поднес трубку к уху.
– Вызываемый вами абонент временно недоступен…
«Странно!» Последнее, что сделал перед тем, как вырубиться окончательно, нажал локтем на кнопку блокировки дверей, чтобы сработал центральный замок. Ощутив на мгновение затылком подголовник, стал растворяться в парализующем разум нараставшем безмолвии.
Пока мозг менял настройку, переходя из состояния бодрствования в сон, Максим еще чувствовал уютное тепло салона, слышал волнообразные, то тихие, то почти исчезавшие звуки проспекта, до отказа заполненного транспортом. Но одновременно с этим изменявшийся частотный диапазон уже позволял считывать информацию других планов сознания. Отсюда – из пограничной зоны – он видел обнаженную Настю в ее квартире: беспомощная от наготы, она от кого-то прикрывалась руками, отчего ее стало жалко. До слез. И Максим заплакал. Заплакал от бессилия, понимая, что ничем не может помочь ей. Не может защитить, находясь в плену переходного состояния, в котором почему-то увяз бесповоротно. Потом увидел, что она с кем-то разговаривает, но с кем – не видел, сколько ни пытался разглядеть. Наконец, до него дошло, что ей ничего не угрожает. Стало легко и покойно на душе. И от этого чувства, пронзительно заполнившего все существо, от его переизбытка он снова заплакал, но теперь слезами радости.
Так он и проснулся – с мокрыми глазами. От сковавшего все мышцы холода его познабливало. Надвигавшиеся сумерки с низкими темно-серыми облаками и мелким дождем, начинавшим прочерчивать наискосок лобовое стекло, неприятно покоробили только что пережитое ощущение благости. Максим быстро вставил ключ в замок зажигания, завел машину и снова набрал Настю: разум бунтовал в нем, подбирая слова оправдания за то, что произошло.
– Вызываемый вами абонент временно не доступен. Попробуйте перезвонить позднее… – услышал знакомый голос.
«Вот так встретил… – Максим чертыхнулся, – Ай, да парень. Его ждут, а он тут дрыхнет без задних ног…» Состояние нервозности нарастало. «Ну и кто ты после этого? А как оправдываться? Сказать – в сон сморило? Бре-ед…» Он откинулся на подголовник и вдруг успокоился. «Конечно, странно. Если я не заболел, то, что могло так срубить меня? – упоминание о болезни отозвалось в груди неприятием, – Может, сглазил кто? Или опять все это через нее?» Он выжал сцепление, газанул слегка и сдал назад. Развернулся и, выехав на проезжую часть, направил машину к общежитию.
То, что произошло вчера, не давало покоя. Потому что с утра он так и не смог дозвониться до Насти. Сначала думал – она обиделась – телефон отключила. Ждал, что, может быть, одумается – сама наберет его. Но она не звонила. И чем дольше это продолжалось, тем становилось все хуже и хуже. В конце концов, о себе заявил эгоизм, Максим даже обиделся: «А если со мной случилось что-то? Разве такого не может быть? А она…»
Прозвенел звонок. Последний час последней пары, наконец, закончился. Максим положил машинально, как сомнамбула, тетрадь и ручку в рюкзак и замер: мысли о Насте не отпускали.
– Эй, Ромео, хватит страдать, – почувствовал, как Руслан тряхнул его за плечо, – Ну что – ты домой?
– Скорее всего, да, – очнулся Максим, – Держи, – вынул из кармана и протянул ключ зажигания, – Иди – прогревай. Я сейчас.
Когда Руслан ушел, появилось сомнение: «Почему сказал, что, скорее всего, домой? А вдруг Настя захочет встретиться?» Набрал номер. Линия оказалась занятой. Выждав немного, повторил.
– Привет, Максим. А я только что набирала тебя, но ты был занят, – ее голос – какой-то зачарованный – выдавал волнение.
– Привет, Настюша. Это я тебя набирал. Хотел узнать – почему ты вчера была недоступна. Ну… и получилось одновременно.
– Понятно, – ответила она пространно, – Я хотела…
– Я хотел… извини – перебил.
– Ничего. Я хотела сказать, что ты тоже вчера был недоступен. Я ведь звонила тебе не раз. Наверно, сеть некачественно работала. А еще… сегодня опять встретиться не получится.
– Да? А что случилось? – на душе заскребли кошки: что-то в голосе Насти подсознание уловило. И это явно не обида за вчерашнее – даже ведь не спросила толком ничего. А, может, все же обиделась?
– Да ничего такого, – Настя словно оправдывалась, – Просто много работы навалилось… писанины всякой. Да и устала я сегодня как-то, – нанесла она завершающий удар. И Максим сразу же уловил неискренность в ее голосе. Она витала над всем, о чем говорила Настя. «Обиделась, – подумал снова, – Но не хочет в этом признаваться».
– Жаль… Настюша, извини! Но я, и правда, не виноват…
– Разве я обвиняю тебя в чем-то? Максим, мне и в голову такое не приходило. Вчера, кстати, многие жаловались на операторов.
«Показалось? Может, у меня бзик после вчерашнего?» На сердце отлегло.
– А я подумал – ты обиделась…
– Ты тут ни причем, – Настя оборвала фразу на полуслове, и это было так заметно, что Максим снова загорелся подозрением.
– А кто причем? – вырвалось у него. На том конце не ответили, – Але? Настюша? Ты где пропала?
– Да, Максим. Я здесь…
– Ты не ответила на мой вопрос, – он усмехнулся, переводя разговор в плоскость шутки.
– Максим… не придирайся к словам. Ты же все понял.
– Да, конечно, Настюша. Понял.
– Ну что? Тогда до связи? Пока.
Короткие гудки отозвались в душе непонятной грустью: появилось ощущение, что его уже бросили. Сейчас – после всего, о чем последнее время довелось узнать, мог поверить во что угодно. Тем более что сегодня Настя восприняла то, что вчера не встретились, как будто бы так и надо, словно и не произошло ничего. «Что-то тут не то… – Максим задумался. Его эго уже начинало витийствовать – рисовать картинку за картинкой, обжигая душу предположениями, – Посмотрим… – заключил, – Посмотрим, что будет завтра. Если это завтра, конечно, вообще будет? – не обошелся без комментария максимализм молодости, – Я же сразу все увижу, стоит только взглянуть в ее глаза».
11.
Сон был таким ярким и настолько четко вырисовывал детали, что казался физической реальностью. На какое-то мгновение у Насти появилось сомнение в достоверности того, что видела, но оно мгновенно испарилось, как только услышала за спиной странные звуки, которые стали внедряться в затылок и оттуда расходиться по позвоночнику каким-то омерзительным тремором. Она обернулась. Буквально в паре шагов от нее на уровне глаз болтались ноги, сучившие одна об одну. Человек – она не видела лица – висел прямо в воздухе. Петля, обвившая его шею, струилась, словно состояла из воды. Или, точнее, из плазмы. Она отсвечивала голубовато-зеленым огнем, уходя вверх. И, теряясь там, растворялась в лунном свете. Как будто переходила в него, напоминая пояс того самого благообразного, в белой одежде старца. Настю охватил ужас. По поверхности головы прошел озноб, заставивший почувствовать корни волос. Почти сразу заявил о себе желудок, сжавшись так, что в пищеводе появились спазмы. И уже не страх – ужас проник в каждую клеточку тела, заставляя, как завороженную, смотреть на происходившее, не давая возможности пошевелиться. Она будто окаменела.
Наконец, человек перестал сучить ногами. И даже при этом свете глаза различили темное пятно в районе паха. Оно стало слегка расплываться, меняя границы и конфигурацию. Ошеломленная, Настя наблюдала за этим непонятным для нее пятном, как будто оно было чем-то важным, требующим внимания, пока не услышала: «Это последнее, что я могу для тебя сделать».
Пробуждение оказалось мгновенным и безрадостным. Глаза уловили через веки свечение, и, секунду посомневавшись, Настя открыла их. Луна, миновав край шторы, пролилась на ее лицо. Свет моментально вымыл сон из глаз. И мысль о том, что бы могло значить увиденное, отпала сама собой. До нее вдруг дошло, что она не дома, и сразу же вспомнила о матери. Тревога сна трансформировалась в угрызения совести, что проспала, что мама, возможно, не ложилась – переживает за нее.
Полумрак незнакомой комнаты расплывчато вырисовывал предметы интерьера. Настя чуть шевельнулась и повернула голову вправо – ощутила затылком руку Андрея: он спал, ритмично вдыхая и выдыхая воздух. «Не почувствовал», – подумала облегченно. Тихонько выскользнула из-под одеяла и стала искать свои вещи среди разбросанной одежды. Быстро натянула трусики и застегнула на груди лифчик, развернула его и обтянула на плечах шлейки. «Сумка? – достала телефон и коснулась экрана, – Три пятнадцать, – присела на край кровати, – Слава богу!» Время еще позволяло выглядеть пристойно в глазах матери – все ночные мероприятия в самом разгаре. Застегнула сапоги, быстренько накинула на себя куртку и, притворив тихонечко дверь, вышла в освещенное пространство коридора, прищурившись от ударившего по глазам дежурного света.
Дремавший на «рисепшине» парень даже не встретил ее взглядом. Словно уход в такое время суток одинокой молодой женщины – совершенно рядовое событие. «Как проститутка, – подумала Настя, – Ну… тем лучше». Она миновала прозрачные двери, пробежала по ступенькам и почти сразу оказалась у ожидавшей здесь машины такси – с желтой в черные шашечки полосой.
– Доброй ночи. Вы свободны?
– Свободен, – вздохнул таксист.
– До площади Победителей сколько?
Немолодой уже водила, куривший в полуоткрытое окно, растянул простоватую улыбку.
– Для тебя, красотуля, двойной тариф.
Его недвусмысленная ухмылка и грубая фамильярность неприятно отозвались в груди. Но вариантов не было, и Настя смирилась: «Черт с ним, с этим хамлом. Пусть думает что хочет. Лишь бы доехать».
– Так сколько? – переспросила Настя, стараясь изо всех сил не нахамить.
– А что, красотуля… ставку забыла? – в своей манере поинтересовался таксист. И в этой фразе просквозила такая интонация, преодолевать которую чувства Насти отказались. Она, словно последняя капля ко всем ее сегодняшним треволнениям, переполнила чашу души, чтобы вылиться из нее наружу.
– Я не то, что ты подумал… идиот, – последнее слово она произнесла, будто смакуя. Она готова была растерзать эту гнусавую скотину, и, вероятно, поэтому не побоялась. Ответила на хамство хамством: лом против лома. На душе от такого пассажа стало совсем нехорошо. Но примененный прием, тем не менее, на обидчика подействовал.