Песни ветра

Озарение

 
Я нашёл золотую средину!
И живу без особых хлопот:
Отлежав до полуночи спину,
До полудня давлю на живот.
 

Николаю Зиновьеву

 
«И оба мы – сыны столетий.
Нас только двое. Двое нас».
 

Николай Зиновьев

 
Полно, люди, бить тревогу,
Замерцал в окошке свет.
Появился, слава Богу,
На Руси большой поэт.
Великан, гора крутая,
Чисто ангел во плоти.
Не собьётся Русь Святая
Больше с горнего пути.
Процветать отныне миру,
Милосердию, добру.
Слава новому кумиру!
Слава русскому перу!
 

«Я устал напрягать бесконечно…»

 
Я устал напрягать бесконечно
Испещренный морщинами лоб
И впервые отнесся беспечно
К результатам бесчисленных проб.
И, намаявшись с буквой закона,
Написал посредине листа
Золотые слова Соломона:
«Суета… суета… суета…»
Но едва лишь закрылись кавычки,
Как Всевышний шепнул свысока:
«Нет на свете дурнее привычки,
Чем привычка валять дурака!»
 

«Я не помню, где было Начало…»

 
Я не помню, где было Начало.
Радость самого первого дня
Мое малое «я» не познало.
Бог не думал ещё про меня.
Без меня Он пахтал океаны,
Оживляя вокруг пустоту.
И Его грандиозные планы
Не мою отражали мечту.
Я на свет появился позднее,
После почек, яиц и икры.
И сидеть мне на Боговой шее
Неизвестно до коей поры.
И, пройдя через страх и сомненья,
Я мечтаю теперь об одном —
Чтоб у Бога хватило терпенья
Не заснуть летаргическим сном.
 

«То, что было, быльем поросло…»

 
То, что было, быльем поросло —
Вот мой вывод из прошлых ошибок.
Если б жизнь пережить набело,
Я не стал бы в ней более гибок.
В этой гибкости нет прямоты,
Постоянства, доверия слову.
Я бы все черновые листы
Принял в жизни второй за основу.
Прошагал бы все снова – шаг в шаг.
Изменить я себе не сумею.
Пусть все сложится именно так.
Я почти ни о чем не жалею.
 

Молитва Христу Спасителю

 
Ты в сердце – это ль не блаженство?
Не прерывай его, постой.
Позволь моё несовершенство
Твоей исправить чистотой.
Дай силы справиться с собою,
Когда черёд настанет бою,
Чтоб от волненья не дрожать
И меч достойно удержать,
Не отступить, не покориться
И в темноте не оступиться,
И не упасть позорно ниц
Под дружный хохот злобных лиц,
Быть твёрдым в тяжкие мгновенья.
Прости, что я без позволенья
Посмел так близко подойти,
За мысли дерзкие прости.
Но как без дерзости подняться,
И по кому ещё ровняться,
Коль Ты на сердце у меня,
И где ещё искать огня,
Как не в Обители Священной?
Я знаю, что во всей Вселенной
Мне ближе духа не найти,
Что лишь с Тобою по пути,
Что в мире нет роднее лика.
Так дай же руку мне, Владыка!
 

«Пусть мозоли, и боль, и усталость, и пот…»

 
Пусть мозоли, и боль, и усталость, и пот —
Без закалки не взять ни преград, ни высот,
Не подняться, не встать, не открыть, не найти.
Лишь отвага не знает преград на пути.
Прогибаются плечи под ношей моей,
Только знаю, что будет ещё тяжелей.
И нельзя отступить и назад повернуть,
Но сегодня меня не сломать, не согнуть.
Я от жизни такой всё сильней становлюсь:
И ломают – стою, и сгибают – не гнусь,
Даже Тьма на меня не наводит печаль —
Я в объятьях её закаляюсь, как сталь.
Мне не жалко ни сердца, ни связок, ни плеч,
Мне бы душу от ран и ушибов сберечь.
Я обязан дойти, одолеть, устоять,
Не могу я борьбу на покой променять.
Ломит руки, гудит от натуги спина,
И всё тело моё, как живая струна,
Как на взводе ружьё – лишь нажать на курок.
Наша жизнь в этом мире – Великий Урок!
 

Константину Подыме

 
Какие могут быть обиды?
Помилуй, мой заочный друг.
Без разрешения Фемиды
Ничто не сложится вокруг.
Всё под Её суровым оком,
Всё – от начала до конца.
Легко, не будучи пророком,
Узнать о замысле Творца
Без славословий и поклонов:
Не богохульствуй, не злословь,
Не нарушай Его законов,
И обретешь Его Любовь.
И если в планы мирозданья
Ты вносишь каплю новизны,
Твои благие пожеланья
Всевышним будут учтены.
 

«Прости, я ухожу…»

 
Прости, я ухожу,
Не требуй объяснений,
Нечаянную ложь
Услышать не спеши.
Прости, я ухожу,
Не сей в груди сомнений,
Слезами не тревожь
Израненной души.
Прости, я ухожу,
Блаженству не вернуться.
Гармонии былой
Уже не обрести.
Прости, я ухожу,
И узы наши рвутся,
И линией кривой
Расходятся пути.
Прости, я ухожу;
Забудутся печали,
И выветрят года
Туманный образ мой,
Прости, я ухожу,
И встретимся едва ли,
Мы завтра навсегда
расстанемся с тобой.
 

«Мы опять поделились на классы…»

 
Мы опять поделились на классы,
И противником взяты в кольцо,
И растянуто в виде гримасы
Социальное наше лицо.
Паралич несгибаемой воли
Исказил дорогие черты.
Мы умели смеяться от боли
И рыдать от чужой доброты.
Мы давно распрямили колени
И полмира держали в руках.
Но, не выдержав приступа лени,
Оказались теперь в дураках:
Мы опять поделились на классы,
И противником взяты в кольцо,
И растянуто в виде гримасы
Социальное наше лицо.
 

«Не удержит беглеца…»

 
Не удержит беглеца
Мрачная темница.
Ждет на воле молодца
Красная девица.
Не страшны ему замки,
Не страшны запоры,
Не беда, что высоки
У тюрьмы заборы.
Зря охрана до утра
Не смыкает очи.
Выйдет узник со двора,
Не дождавшись ночи.
Утечёт он, как ручей,
Улетит, как вьюга.
Обнимай же горячей,
Милая подруга!
 

Кровью писана книга веков

Адептам буржуазного переворота 1991–1993 гг.

 
Жизнь писалась не чёрным по белому —
Кровью писана книга веков.
Я не верю вранью оголтелому.
Вам не сделать из нас дураков,
Не запачкать родную историю
И страну не раздеть догола.
Ветры времени, сдув бутафорию,
Неприглядные вскроют дела.
Вскроют лживую суть шельмования,
Все нечистое выйдет на свет.
И народу за боль и страдания
Вы однажды дадите ответ.
 

«Ливни грозовые отшумели…»

 
Ливни грозовые отшумели,
Травы луговые отцвели.
С криком надо мною пролетели,
До весны прощаясь, журавли.
И пока из глаз не скрылась стая,
Я успел забыться и взгрустнуть.
Поманила осень золотая
И меня седого в дальний путь.
Рад бы я сейчас за ними следом
Улететь в загадочную даль,
В край, который мне еще неведом,
Грусть свою развеять и печаль.
Рад бы, и надеюсь – так случится —
Примут меня в стаю журавли.
Лишь бы поскорее научиться
Плавно отрываться от земли.
 

«Нет, я жертвой себя не считаю…»

 
Нет, я жертвой себя не считаю.
Эту чашу, что мне подана,
Пригубив неосознанно с краю,
Я сознательно выпил до дна.
Я испробовал горечь напитка,
И она мне по вкусу пришлась,
Исключая моменты избытка.
Но, по-моему, жизнь удалась.
Было в меру веселья и горя,
И хорошее было, и есть.
И замечу, о вкусах не споря,
Всем, желающим сладко поесть,
Всем любителям мёда в начинке:
Согласитесь со мною, друзья,
Что в любой, самой малой горчинке,
Есть особая прелесть своя.
 

«Века золотого вряд ли я дождусь…»

 
Века золотого вряд ли я дождусь.
Мало что святого сохранила Русь.
Вычурным гротеском праведность легла.
Бутафорным блеском светят купола.
Строгие законы стражей не стоят.
Мощи и иконы в золоте хранят
И грешат, не чуя за собой вины.
Может, потому я и не гну спины.
И открытым слогом честно признаюсь:
Стыдно перед Богом за такую Русь.
 

«По ночам мне грешному не спится…»

 
По ночам мне грешному не спится,
До утра, бывает, промолчу.
Говорят, что надо помолиться,
Запалив церковную свечу.
Но зачем тревожить Богу душу,
Прерывать Божественные сны.
Я покой Господень не нарушу,
Не спугну Вселенской тишины.
Полежу, поправив одеяло,
И под ровный мысленный отсчет
Удалюсь в безмолвное Начало
От дневных печалей и забот.
 

«Где же вы, плоды моих стараний…»

 
Где же вы, плоды моих стараний?
Время сбора минуло давно,
А узор из новых сочетаний
Не украсил жизни полотно.
Не легли на мрачные картины
Ровным слоем яркие мазки,
Не занёс на горние вершины
Я свои победные флажки.
Но, бросая вызов бездорожью,
Отложив мирскую суету,
Вновь спешу к знакомому подножью
Воплощать заветную мечту.
 

«Я брошу все и все начну сначала…»

 
Я брошу все и все начну сначала,
Обдумав, скрупулёзно, не спеша,
Чтоб только без работы не скучала
Моя неугомонная душа.
 

«Всё чужое, вплоть до интерьера…»

 
Всё чужое, вплоть до интерьера,
До часов, блестящих на руке.
Из родных остались только: вера
Да ошибки в русском языке.
И, блуждая мысленно в эфире,
Вдруг пойму с тревогою в душе:
Я один в чужом жестоком мире —
Пилигрим в таёжном шалаше,
Гордый раб чужой безумной власти,
И могу в один несчастный миг
Захрипеть в огромной лютой пасти
Страшной жертвой подленьких интриг.
Или сгину, брошенный в темницу,
Если в жизни мне не повезет,
И судьба печальную страницу,
Спохватившись, не перевернёт.
 

Бывшему другу

 
Мой звонок тебя не потревожит,
Не прервет идиллии ночной.
Незаметно время уничтожит
Старый номер в книжке записной.
Не одна потрёпана страница,
В суматохе вырваны листы.
Я с трудом угадываю лица,
Подбирая в памяти черты.
Тот, другой, мелькнёт перед глазами,
Растворившись в вечном забытьи.
Большинство считавшихся друзьями,
Не признало странности мои.
Я, наверно, дружбы их не стою.
Ведь не часто сонного меня
Поднимал израненный судьбою,
И не все согрелись у огня.
Может быть, с чужой столкнувшись верой,
Оттолкнул кого-то невзначай,
Или мерил слишком строгой мерой,
Приглашая в праздники на чай,
Ошибался, судя однобоко?..
А сегодня вспомнил о былом,
И до боли стало одиноко
В непроглядном сумраке ночном.
 

«Забываем о красных с белыми…»

 
Забываем о красных с белыми;
Всё проходит с теченьем лет.
Над равнинами запустелыми
Доминирует серый цвет.
Нынче правда за узколобыми,
Рвёт посредственность удила,
Полномочиями особыми
Прикрывая личину зла.
Мельтешит показное рвение;
От масштабов бросает в дрожь.
Распиная чужое мнение,
Кружева заплетает Ложь.
Ловкачи трясут капиталами,
Торжествует серая масть.
Но ужиться волкам с шакалами
Не даёт проклятая Власть.
Накрахмалена, отутюжена
Набежавшая разноцветь,
Пересыщена, перетруждена.
Ей бы в руки тугую плеть,
Ей бы нищего и убогого —
Да наотмашь, наискосок…
И для жертвы, попавшей в логово,
Всё решает один бросок:
Горло сдавлено мёртвой хваткою,
Зубы острые у вожака.
А шакалы лижут украдкою
Окровавленные бока.
Рвут волчата кусками целыми,
Набивая голодный чрев.
Забываем о красных с белыми,
Тихо радуемся, уцелев.
Ни протеста вокруг, ни ропота,
Только кухонная болтовня:
Где вполголоса, где вполшёпота,
Боль выплёскивает родня.
Нам твердят про веленья времени,
Про ошибки минувших лет;
И ни рода у нас, ни племени —
Был Иван, и Ивана нет!
Безымянное мы поколение,
Никому неизвестный род.
И неслыханное глумление
Сносит наш трудовой народ;
Обесчещенный, опозоренный,
Разуверившийся вконец,
Обмишуренный, объегоренный…
Волки взялись пасти овец!
 

Дырка от бублика

 
Новый год, а в кармане ни рублика,
Не исполнить желудка каприз.
И мерещится дырка от бублика,
Что на прошлой неделе догрыз.
Помню: бублик – само объедение,
Штук бы десять на злой аппетит.
А проклятое это видение,
Как назло, перед взором стоит.
Ничего тут, казалось бы, странного —
Просто дырка, овальный просвет.
Но его, золотисто-румяного,
По краям, просто-напросто, нет.
Я и к Богу с молитвой, и к Мессии,
И чертей проклинал за напасть.
Не хватало мне только депрессии
Или хуже – в психушку попасть.
Поликлиники, службу доверия,
Осаждал я в течение дня.
Но тончайшая эта материя
Оставлять не желала меня.
И агент, проявляя терпение,
Повторял, что хандрить ни к чему,
Что проклятое это явление
Досаждает не мне одному.
Рассуждения сдобрил примерами,
И шепнул перед самым концом,
Что проблема известными мерами
Разрешаема Первым лицом.
Я – за трубку, не стал церемониться.
Мне – что Первый теперь, что Второй:
День к закату настойчиво клонится,
Не сидеть же до ночи с дырой.
Позвонил. Отвечают: «Приёмная…»
Знаю – наглость превыше всего.
Говорю, что проблема объёмная,
И прошу пригласить Самого.
Любопытство взяло не на шуточку,
Жду, глазами скользя по часам.
А из трубки фальцетом: «Минуточку…
Говорите, на проводе Сам».
Поздоровался, слышу – ответили.
И, уже не робея ничуть,
Изложил я, что мысли наметили,
Только коротко – самую суть.
Первый, чувствую, слушал внимательно,
Терпеливо, сбивая накал.
И ответил весьма обстоятельно —
Больше часа мозги полоскал:
О программах, о цифрах космических,
Сколько вложено в массы, в народ.
О решениях сверхисторических,
О движении вверх и вперёд.
О шагах, совершённых компанией,
По внедрению нанонаук,
Об успехах в борьбе с наркоманией:
Сколько доз конфисковано штук.
И, вернувшись к дыре в завершение,
Без намёка на главную роль,
Сообщил мне, что принял решение
Взять проблему под личный контроль.
Попрощались по-русски, без нежностей:
Рот открыл, а на ухо гудки.
Не казнить же за пару небрежностей…
Покемарил, глотая зевки.
А дыра не уходит – мерещится;
Скоро полночь, потом Огонёк.
За экраном Шампанское плещется,
Время праздновать; слышу – звонок.
Открываю замки немудрёные,
Вижу – трое у двери стоят —
Стрижки «бобриком», шеи холёные.
«Мы от Первого», – мне говорят.
Подают небольшую посылочку.
Расписался на ихнем листе,
И амбалы – затылок к затылочку —
Растворились в густой темноте.
Открываю коробочку – бублики!
Килограмма, поди, полтора.
Победней, чем закуска у публики,
Но и это уйдёт на ура.
Сел к столу с драгоценной коробочкой,
Кинул в чайник заварки щепоть.
Пусть чаёк с золотистою сдобочкой
Ублажит ненасытную плоть.
Мне б надолго хватило подарочка,
Если ужин считать за обед.
Но зашла престарелая парочка,
Да припёрся голодный сосед.
Навалились гурьбой на бесплатное,
В два приёма добрались до дна.
И остались: словцо непечатное
Да от бублика дырка одна.
Не пропала, куда она денется?
Так и маяться, видно, с дырой.
Вряд ли к лучшему что-то изменится:
После Первого будет Второй.
Следом – Первый, такая традиция,
Что один, что другой, всё одно.
И причём тут вообще юрисдикция,
Если Третьего нам не дано?
На два счёта шагает республика,
В ногу топчемся, но не стоим!
И пульсирует дырка от бублика
Перед внутренним взором моим.
А по телеку: стол с ананасами,
Осетром, поросёнком в соку,
Да полсотни шутов с выкрутасами
Мельтешит, отгоняя тоску.
 

Самокритика

 
Поменьше пафоса, дружище,
Поэтам надо быть скромней.
Побереги свое огнище
Для полосы грядущих дней.
Там, впереди, еще сюрпризы:
И путь, и новые дома,
И рока странные капризы;
Ещё схлестнутся Свет и Тьма.
Жизнь продолжается: мгновенья
Ручьём сбегаются в века,
В них, чередуя поколенья,
Несётся разума река.
Бурлит в безбрежном Океане,
Как необузданный Гольфстрим.
А ты кипишь волной в стакане
С несчастным пафосом своим.
Не разобравшись, что важнее,
Спешишь, как будто на пожар.
Поэтам надо быть скромнее,
Не распылять духовный жар.
 

М. Т. Г.

 
Ты ушла, и земля опустела.
Я остался среди пустоты
Без любимого женского тела,
Без твоей неземной красоты.
За одну роковую ошибку
Заплатил я немалой ценой —
Ты другому подаришь улыбку,
А меня обойдёшь стороной.
Беспризорник царице – не пара.
Увлечённого юноши пыл
Не зажёг в твоем сердце пожара
И тревожного сна не лишил.
Не меня в беспокойные ночи
Воспаленные губы зовут.
Но твои васильковые очи
Мне покоя никак не дают.
Ты ушла, и земля опустела.
Я остался среди пустоты
Без любимого женского тела,
Без твоей неземной красоты.
 

«Все грешили, и я не безгрешен…»

 
Все грешили, и я не безгрешен
И, не став воплощеньем добра,
Вероятно, не буду утешен
Светлым богом по имени Ра.
Не сломил вожделенной натуры
Я в свои молодые лета,
И за здравие русской культуры
Не сложил своего живота.
Я ходил не по лезвию бритвы,
Ковылял, куда ноги несут.
И теперь никакие молитвы
От расплаты меня не спасут.
Не уменьшится тяжесть оброка,
Если я, исполняя Завет,
Не избавлюсь от власти порока
И не выведу душу на Свет.
И, смирясь, но по собственной воле,
В результате духовной борьбы
Я решил не испытывать боле
Ни своей, ни народной судьбы.
 

Ты мне любезно отказала

Е. В.

 

(от женского лица)

 
Прости, гусар, тебя не жду я,
Другого встретить суждено,
И в предвкушенье поцелуя
Не торопись разлить вино.
Напрасно легкого романа
Ты ждешь, наездник удалой.
Поверь – не в этом сердце рана
Твоей оставлена стрелой.
Не у меня ищи веселья,
Я без тебя уже пьяна,
И не настанет час похмелья,
Пока любовью грудь полна.
Нет, никогда моя измена
Не омрачит счастливых дней.
Любви божественного плена
Душе достаточно моей.
 

«Я не уйду, всего не досказав…»

 
Я не уйду, всего не досказав,
Не дописав своей последней строчки
И бытие своё не осознав
Вне плотных форм телесной оболочки.
Я не уйду, пока тепло в груди,
Пока любовь моя не охладела,
Пока Господь не скажет: «Уходи
Из своего изношенного тела».
Лишь согласившись немощность признать,
О бренном всём нисколько не жалея,
Вернусь к Отцу, оставив Землю-мать,
На крыльях вьюги или суховея.
 

«Мне чудно пишется зимою…»

 
Мне чудно пишется зимою,
А летом как-то недосуг.
Лишь иногда черкнёшь порою,
Оставив свой садовый «плуг».
Такая вот метаморфоза:
Зимой – и чувства, и стихи,
А летом – духота и проза
Тяжёлой платы за грехи.
 

Сочи-2014

 
Море огней украшает порты и вокзалы,
Флаги трепещут над массой людей и машин.
Здесь открывается счёт на секунды и баллы,
Здесь начинается штурм олимпийских вершин.
Наши сердца разноцветные кольца связали,
Наши герои решимости твёрдой полны.
Мы собрались, чтобы пушки вокруг замолчали,
Взрывы и стоны отныне звучать не должны.
Мы собрались на века породнить континенты,
В жизнь воплотить сокровенные наши мечты.
Мы собрались от души подарить комплименты
Символам мужества, силы, любви, красоты.
Пусть ненадолго исчезнут на картах границы,
Пусть в нашей памяти добрый останется след,
Пусть, не жалея огня, салютуют столицы
Мирными залпами в честь олимпийских побед!
 

«Мне сегодня опять отказали…»

 
Мне сегодня опять отказали,
Как вчера и неделю назад.
Я входил, а меня провожали,
Не чиня у порога преград.
Мой порыв оказался не нужен,
Не воспринят пассивной средой.
Не ко времени голос разбужен
В сонном царстве души молодой.
Здесь не ждут и не ждали поэта,
И не жалуют тех, что ушли.
Вероятно, конструкторы Света,
Что-то спутали в планах Земли.
 

Безымянная высота

 
Залегли вдоль пологой высотки:
Справа сосны, а слева кусты.
Побросав вещмешки и пилотки,
Взвод врывался в земные пласты.
Дали волю и брани, и поту;
Все ругались, никто не скулил.
Старшина, принимая работу,
Одного или двух похвалил.
Покурив, пожевали таранки,
Ухитрились хлебнуть по глотку.
Взводный крикнул: «К оружию! Танки!»
И прильнул за Максимом к щитку.
Штук пятнадцать, рыча, как бульдоги,
Под себя подминая траву,
К высоте повернули с дороги,
Проскочив по отлогому рву.
Кто-то гладил рукою бутылки;
Жаль, гранат не хватило на всех.
Лейтенант, успокоив поджилки,
Диафрагмою выдавил смех.
И пропел из чего-то родного
Западающий в душу куплет.
И тотчас из ствола головного
Что-то вырвалось песне в ответ.
Столб огня, и запахло паленым.
Знать, окопчик кого-то не спас.
То, что было недавно зеленым,
Сразу приняло чёрный окрас.
Страшно – головы клонятся ниже.
Но стоят! Лучше смерть, чем позор.
Прохрипело: «Подпустим поближе».
Первый встал от удара в упор,
Задымил, закрутился на месте,
Рядом, будто споткнулся – второй.
Вот они уже крутятся вместе,
Двое крайних покинули строй.
Огрызаясь, железные звери
Извергают огонь и свинец.
И у нас, под горою, потери:
Старшина и безусый юнец.
Вся надежда теперь на остаток:
Два ружья и один пулемёт.
Но и немцев осталось с десяток,
Их пехота не бралась в расчёт.
Пусть пуляет себе по брустверу,
Этих запросто можно отсечь.
Хорошо, что окоп по размеру.
Вдруг команда: «Патроны беречь!»
И, ломая горящие ветки,
Как в немыслимом сонном бреду,
«Тигр» вырвался, будто из клетки —
Из оврага, на полном ходу!
Метров тридцать ему до окопа,
Аж стекло запотело в руке.
Это вам, господа, не Европа,
Это там вы прошлись налегке.
Здесь, в России, иные порядки,
Здесь рука не замедлит бросок.
И, не выдержав яростной схватки,
Сталь, горя, зарывалась в песок.
Смерть проклятая кружится рядом,
Приближаясь на крик или стон.
Вот затих поражённый снарядом
Бронебойщик, просивший патрон.
Вот застыл в абсолютном покое
Пулемётчик, обняв станкача.
И в потрёпанном вражеском строе
Умирали, сердито урча.
Их живые ползли на траншеи,
На плешивую нашу броню,
На солдатские голые шеи,
На оставшихся в редком строю.
Горстка нашего тела живого —
Против грозных железных машин.
Лейтенант, пожалев рядового,
Первым вышел один на один.
Сколько было ему в сорок первом?
Двадцать два… двадцать три… двадцать пять?..
Совладав с расшалившимся нервом,
Он решил высоту отстоять.
Деловито поправил повязку
И, привстав на носок сапога,
Запустил тяжеленную связку
Под широкое брюхо врага.
Покрутившись подраненным волком,
Бывший «Тигр» у траншеи застыл,
А парнишка, прошитый осколком,
Обгоревшую землю накрыл.
Танков двое. «Сначала передний…» —
Так решил про себя рядовой,
Продолжая, быть может, последний,
Но на редкость решительный бой.
Подпустил, и с размаху бутылку
Уложил, как учили – под ствол.
И второго «огрел по затылку» —
Тот уже над окопом прошёл.
Струйка крови от края пилотки…
Рядовой прошептал: «Не прошли».
Залегли вдоль пологой высотки,
А подняться уже не смогли.
Тлеют головы, груди и спины,
Догорает чужая броня…
И герои, как будто с картины,
Сквозь страницы глядят на меня.
 

Огненный стих

 
Вечер весенний повеял прохладой,
В сумерках первые звёзды зажглись.
Сердце моё наполняя отрадой,
Стройные мысли во мне полились.
Строчка летит, как стрела по бумаге
Слово, как молния, в небе ночном.
Снова и снова пишу об отваге,
Буквы горят негасимым огнём.
Лист под пером от нажима дымится,
Льётся размеренно огненный стих.
Сколько прекрасных сердец загорится,
Сколько ещё запылает от них…
Только бы искра в душе не остыла,
Только бы в сердце хватило огня.
Огненной мысли бессмертная сила
Пусть посещает почаще меня!