377. Обессиленный морем и голодом Геракл выбирается на сушу
Потрепанное бурей судно Геракла с носами высокими, согласно замыслам вещей Ткачихи, отнесло к острову Кос (краб) и выбросило на каменный мыс Лакетер так, что там оно в щепки разбилось о прибрежные камни. Все погибли, кроме Геракла и нескольких спутников, оказавшихся в бурлящей, словно крутой кипяток, воде, и каждый спасался в одиночку, как мог.
Геракла сначала понесла пенная бурлящая волна на далекий берег скалистый. Там он все кости себе раздробил бы, если бы паническому страху безвольно поддался. Но крепкодушный герой не собирался без упорного боя и грозной морской стихии сдаваться. Содрогнувшись всем телом от сильнейшего удара о выступающую из воды одинокую вершину утеса, руками обеими за нее он ухватился и на ней он с горестным стоном висел, пока волна дальше к прибрежным скалам с ревом помчалась. Когда же немного отдышавшись, Геракл собрался уж плыть на видневшийся берег скалистый, как вдруг, от берега отразившаяся обратно волна с утеса внезапно его подхватила и умчала на влажном горбе далеко в открытое море. Так повторялось не раз, волны бушующего прибоя словно издевались, сначала позволяя пловцу поневоле за что-нибудь у берега ухватиться, а потом, опять увлекая в бурлящий поток, уносили в кипящее море обратно. Сильно мешала герою львиная шкура, но он не бросил ее, ведь столько раз от верной смерти она его вызволяла, как никакой панцирь не выручил бы.
Наконец, Геракл решил нырнуть и поплыть вбок из клокочущей пенной волны, набегавшей на берег. Он сколько хватило воздуха плыл и плыл под водой, но не на берег скалистый, а вдоль линии берега. Вынырнув, он почувствовал спокойную воду и медленно поплыл вдоль берега и на землю часто поглядывал, не найдется ль где-нибудь тихая заводь или берег без камней и утесов, отлогий. Так, плывя, добрался он до устья какой-то спокойной реки с песчаными пологими берегами. Это место очень удобным показалось ему, чтобы безопасно выйти на берег.
У совсем обессиленного морем Геракла на мелкой воде подкосились колени, когда он стал на ногах выбираться на сушу, и тогда он, страшно скрипя зубами, пополз на сочащихся кровью локтях. Когда почти ослепший и оглохший он выполз на сухую землю золотистого песчаного пляжа, у него, как колени, в локтях подкосились и руки. Совсем его бурное море смирило. Все его камнями избитое тело кровоточило и распухло; соленая вода через ноздри и через рот вытекала. Герой, прежде по силе сравнимый только с богами, сейчас совсем бессильно, словно деревянный обрубок, лежал: даже пошевелить пальцем руки иль ноги не было сил, даже говорить сам с собой он не мог – в усталости был он неимоверной.
После того, как лучшая отрасль Громовержца отдышался и отдохнул так, что смог шевелиться, мысли невеселые его гудящую голову посетили:
– Даже не знаю: радоваться ли мне спасению из бурного моря?! Лучше бы мне умереть и конец неизбежный встретить с чудовищем в схватке смертельной или в жестоком бою, и была бы в Элладе мне великая посмертная слава. Нынче же жалкою смертью приходится здесь мне погибнуть от безмерной усталости и от жуткого голода, мучающего страшно проклятый желудок.
Так, должно быть, страдал Эрисихтон (разгребающий землю) сын Триопа, по жилам его Деметра нестерпимого голода муку разлила за то, что он ее дуб священный срубил, под которым дриады хороводы в праздник водили. Множество разных блюд Эрисихтон принимал, но ярый желудок требовал новых: в нем пища любая к новой лишь пище влекла, и безжалостный голод не притуплялся в желудке. Истратив на питание все имущество и отцовские средства, нищий, он заставлял отдаваться за деньги мужчинам дочь, которую звали Мнестра. Когда же дочь, как голубка, навсегда от отца улетела, он стал разгребать землю и питаться отбросами, оправдывая свое имя. Отбросов не хватало и, члены свои раздирая, зубами грызть несчастный Эрисихтон себя начал и, пожрав сам себя, покончил с собой…
– Не ужель и меня Судьба, как триопова сына, хочет заставить от голода грызть свое тело? – Не дождешься, Старуха! Крепок я еще духом!
Так тихо сказал сам себе Геракл, никогда унывать не умевший. Он быстро с духом собрался и первым делом хотел отправиться товарищей милых искать, если кто остался живой. Он вскочил и тут же упал – камнями до крови избитые и усталые распухшие ноги измученное тело совсем не держали. Тогда Алкид изругал себя за необдуманную спешку и приказал себе, прежде всего, успокоиться и отоспаться. Оглядевшись вокруг, он увидел большой ветвистый куст, сросшихся крепко друг с другом олив – благородной и дикой. Было видно, что не должен продувать того куста пронизывающий холод вокруг бушевавших ветров, не должны проникать струи дождя под его листья на ветвях густых, но место под ним должно быть согрето лучами яркого солнца.
Геракл, все еще плюясь соленой водой и посылая проклятья всем богам и в первую очередь злокозненной Гере, с огромным трудом дополз до такого желанного куста и с головой весь в него погрузился. Немного отдохнув, он нагреб разбитыми в кровь пальцами мягкое ложе из сухих листьев опавших, и, наконец, заснул, как убитый. Сон, тяжко упавший Гераклу неслышной стопою на ослабевшие веки, был такой беспробудный, что больше всего на смерть был похожим.
Немногие спутники Геракла погибели в буре с трудом избежали, когда корабль чернобокий о подводные камни мыса Лакетер бушующими разбит был волнами. Из-за не смолкавшего ветра и бурлящих волн, от берега уносивших пловцов, долго они, как и Геракл, не могли выйти на твердую землю, а когда вышли – продолжали, как и он, жестоко страдать от безмерной усталости, голода и пронизывающего холодного ветра.
378. Ссора Геракла с Антагором
Проснувшись, немного отдохнувший, но по-прежнему еще очень слабый Геракл долго кричал, созывая товарищей спасшихся. Когда все собрались, оказалось, что выжили только 10 человек из полусотни героев, бывших на его корабле чернобоком, когда он отплывал из в прах поверженной Трои, и все десять, как один, говорили:
– Ничего не бывает зловреднее беспощадного моря: самого крепкого мужа способно оно вконец обессилить, даже Геракла, могучего предводителя нашего.
Изнуренный борьбой с грохочущим морем Геракл, так же, как и его немногие спутники, терял последние силы еще и от лютого голода. И тут им повстречалось большое стадо овец легконогих и несколько пастухов.
Один из пастухов, увидев незнакомых людей, не скрывая своего интереса, стал их мирно расспрашивать:
– Радуйтесь, чужестранцы, усталые с виду! Кто вы такие, откуда явились? Как причалить смогли, ведь нет здесь ни пристани, ни поселенья. И где ваша родина? Какого вы роду и племени?
Спутники расступились, пропуская Геракла вперед, и обессиленный особенно голодом герой потребовал у пастуха хотя бы одного барана на всех голосом подчеркнуто грозным.
Пастуха, у которого отпрыск Кронида потребовал барана, звали Антагор, он отличался могучим телосложением и был в расцвете лет и сил. Копной косматых волос и повелительным взглядом был он схож с Громовержцем Зевесом, станом и грудью – с владыкой морей Посейдоном. Так же, как бык племенной выдается меж всех в многочисленном стаде, – мощный бугай, средь коров примечаемый с первого взгляда, – так отличался Антагор от других пастухов. На его широком загорелом лице выделялся орлиный нос и суровые язвительные глаза.
Одетый в шкуру барса, пастух неприязненно взглянул на Геракла светлыми карими глазами и, погладив двумя пальцами красиво подстриженные серебристые усы, так со злобной усмешкой к нему обратился:
– Неужели сам великий Геракл на наш забытый всеми остров явился? Тысячеустная шумная слава и до нас о тебе долетела. Прости, что не узнал тебя сразу по этой шкуре каменнокожего льва, слишком она запачкана водорослями и липкой грязью. Наслышаны мы о твоих подвигах самых разных. Знаю я, что ты пахарей и пастухов, словно чудищ, доблестно убиваешь, если голоден, и они быка или овцу тебе добровольно не уступают. Что ж убей и меня, если сможешь, ведь и я добровольно овцу тебе не отдам.
Геракл разозлился от речи такой, в его усталых глазах промелькнули и изумление, и гнев, и даже страх безотчетный. Он сжал кулаки, так, что хрустнули кости, но, не чувствуя в членах прежней силы огромной, сумел взять себя в руки и со спокойной угрозой ответил:
– Больно уж яр ты, дерзкий пастух, нехорошо говоришь! Человек нечестивый ты, видно! Неблагодарных наглецов у нас много в народе. Иль ты не знаешь, как много я настрадался, тяжелейшие труды совершая в схватках и битвах, чтобы такие, как ты, не страшились чудовищ и жили спокойно, стада свои умножая. О, неблагодарный мир! Ты начисто забыл меня? От зла и чудищ ты ныне страдал бы, не будь меня. А сейчас ты, бесчестный пастух, не хочешь даже накормить меня и товарищей милых, в конец обессиленных голодом! Ты поступаешь не справедливо и к тому ж нарушаешь все законы гостеприимства, установленные самим Зевсом Кронидом.
– Сейчас скорее разбойнику и злодею почет у нас воздается. В наш гнусный век безрадостный – где сила, там и правда, закон и право – в клинках мечей и на остриях копий, а у тебя, Геракл – в твоей дубине. Можешь, как угодно, восхвалять себя и славить прошлые заслуги, но я не уступлю тебе ни одного барана без борьбы смертельной, и жители другие, автохтоны Коса, все, как один, это одобрят. Не всех чужеземцев любят у нас и многих принимают прохладно, особенно таких героев, как ты, что убивают мирных пахарей и пастухов!
Геракл, забыв о том, как он ослабел от бури и голода, сблизил грозно у переносицы брови и заговорил, все больше и больше разъяряясь:
– Неблагодарность людей меня давно приводит в справедливый гнев, а в гневе я неодолимый и потому напрасно ты со мною бороться хочешь. И кто ты такой, что сам дерзаешь мне навстречу выйти? Лишь дети самых несчастных родителей желают встретиться со мною в поединке.
Сказал Геракл тоном преувеличенно грозным, но его голова вначале назад отклоненная гордо, к концу речи сама бессильно набок склонилась. Было видно, что он не жаждет бороться и пытается напугать противника, чтобы тот сам отказался от схватки.
379. Антагор напоминает Гераклу про убитого им Феодаманта
Однако меропский пастух был настроен решительно, он отложил в сторону посох и стал снимать плотный плащ. Тогда Геракл, сморщив нос и болезненно скривив губы, попробовал заговорить по-другому:
– Впрочем, нынче ослаб я от разных бед и скорбей, а сильнее всего – от зловредного моря. Претерпел я немало в битвах жестоких с врагами, а сейчас еще от волн разъяренного моря. Очень я так же обессилел от голода, ибо нет подлей ничего, чем наш ненавистный желудок. Давай пастух ссору оставим и мирно договоримся. Я прошу накормить нас, проявить к гостям радушие и гостеприимность, как того требует родитель наш Зевс.
Антагор, окинув Геракла полным испепеляющей ненависти взглядом, в ответ промолвил угрюмо:
– Вспомни Феодаманта, убитого тобой за то, что он своего кормильца пахаря-быка тебе взять не позволил, когда ты, как сейчас, голоден был. Вспомни супругу его беззащитную Менодику, которую ты изнасиловал прямо на пашне за то, что она красива была, а тебя, наевшегося, похоть переполняла. Вспомни, растлитель мальчиков, и сына их отрока Гиласа, которого ты увел для разврата за то, что он был юн и прекрасен.
От этих слов на изможденном лице Геракла появился жалкий оскал, и он воскликнул:
– Как речь твоя дерзка и обидна! Видят боги, что я мира хотел! Если ты не отступишь, то за слова нечестивые, что у тебя из ограды зубов излетели, головой мне заплатишь! Будем тогда мы с тобою биться без правил и сойдемся в кулачном бою беспощадном. Договор предлагаю такой, слушайте все: если этот пастух проиграет, то я, сколько пожелаю, баранов возьму по справедливому договору, а ему в утешенье жизнь, быть может, оставлю.
Геракл, от всех пряча глаза, сам себе лихорадочно нашептывал такие слова:
– Очень сильным и мощным выглядит этот проклятый пастух, но я свято верю в высокое предназначенье свое. Знаю, что Мойра мне возвышенную участь сплела, и какой-то безродный пастух не сможет меня сейчас победить, тем более жизни лишить. Я смогу собрать в железный кулак оставшиеся силы и им поразить дерзкого пастуха. И все-таки я не понимаю за что этот Антагор меня так ненавидит, как будто я его раньше сильно обидел и сейчас он хочет мне отомстить.
Геракл был совсем не далек от истины. Жена Феодаманта Менодика была с острова Кос и приходилась родной сестрой Антагору.
Скинув львиную шкуру и, оставшись в одной набедренной повязке, Геракл выпятил грудь и распрямил все еще могучие плечи и, сжав огромные кулаки, приготовился к борьбе. Антагор зловеще улыбнулся и тихо промолвил:
– Самонадеян ты и нагл, как всегда. В договоре указал только то, что возьмешь! А что ты отдашь, кроме своей героической жизни, если вдруг сам проиграешь?
Геракл несколько раз сжал и разжал кулаки, хрустнув костяшками и хрипло процедил сквозь сжатые зубы:
– Все, что ты пожелаешь. Старая львиная шкура вряд ли тебе приглянется. Однако буря нам оставила 5 острых мечей – все с серебряной ручкой, в ножнах из недавно распиленной кости слоновой и 3 украшенных медными бляхами семикожных крепких щита, – всем этим ты овладеешь, если небо вдруг перевернется, поменявшись с землею местами, и ты меня победишь.
380. Побежденный Антагором Геракл спасается бегством
И вот два силача медленно сошлись врукопашную. Геракл скоро понял, что схватка ему предстоит тяжелейшая, труднее, чем даже с ливийским Антеем. Сначала, казалось, что силы равны, они стояли, обнявшись, как братья, встретившиеся после долгой разлуки, и ни тот, ни другой не мог победить.
Голубые глаза смертного Зевсова сына давно потухли, должно быть он со щемящей тоской вспоминал, как раньше со всеми боролся в полсилы; сейчас же он из последних сил напрягался и все равно не мог победить могучего пастуха Антагора. Силы не евшего несколько дней сына Алкмены таяли на глазах, как последний снег в жаркий полдень весеннего дня, а пастух, наоборот, казалось, делался все сильнее.
И вот Антагор, стоявший, как скала, нерушимо, схватил Геракла за шею крепкими, словно клещи, руками и принялся душить. Прежде необорный герой изо всех сил пытался вырвать голову из железного захвата пастуха, но все его усилия были тщетны, в голове все кружилось, в глазах поплыл розовый туман. Гераклу показалось, что Антагор сейчас с хрустом сломает ему шею и все будет кончено. Он слышал не раз этот страшный хруст, когда другим шеи сворачивал и позвоночники, как тонкие палки, ломал.
– Попросишь пощады – останешься жить!
Словно из далека донеслось до Геракла, и он в мыслях лихорадочно стал сам с собой говорить:
– Вот так же в восемь лет я с двадцатилетним Тимофеем боролся. Он тогда тоже был сильнее меня, но я победил, хоть и с нарушением правил. Я и сейчас бы Антагора загрыз, но он держит так, что зубы никакой не находят работы. Знаю, что Роком мне суждено побежденным быть не живым человеком, но чувствую, сейчас последние силы оставят меня, руки падут и совсем ослабнут колени… но никто никогда не заставит меня умолять о пощаде. Только о помощи, чтоб победить… О прекрасное дитя Зевсово, увенчай победой копье свое нетленное, нечестивому Антагору направь его прямо в грудь.
Но не желала Афина Гераклу внимать, и тогда он спасшихся вместе с ним эллинов, которые тут же, рядом стояли, хриплым голосом из последних сил призвал на подмогу:
– Други! Помогите… мне победить!
Последние слова Геракл произнес еле слышно, они поднимались из самых сердечных глубин, и внутренность вся у него трепетала.
Товарищи сразу дружно бросились на помощь Амфитриониду. Двое или трое мгновенно повисли на шее Антагора справа и слева, двое других разжимать стали руки его на шее Геракла, остальные за икры и бедра пастуха захватили. Так на скотном дворе облепляют полный подойник немолчно жужжащие в воздухе вездесущие мухи в то время, когда молоко наливают в амфоры и другие сосуды. Так и Геракла товарищи верные облепили могучего Антагора, и тот вынужден был уступить.
Муж, могучестью некогда всех превзошедший, сейчас в изнеможении повалился на землю – у него окончательно подкосились колени. В это время опомнились и стоявшие поодаль меропы, и к Антагору поспешили на помощь, говорят, драка вышла жестокая.
Некоторые, подобно Плутарху, говорят, что тут-то Геракл, совсем изнемогши, не стал дожидаться конца драки и бежал с поля боя, как заяц от борзой собаки, к какой-то фракиянке и скрылся, переодевшись в женское платье.
Те же, кто любит прославленного героя, говорят, что ни один человек в здравом уме и памяти не назовет Геракла жалким трусом, ведь это и неслыханная дерзость, и полная бессмыслица. Якобы, товарищи уговаривали его бегом временно отступить от превосходящих сил противника, но он им твердил:
– Нет! Не говорите никто мне о бегстве, меня на него вы не склоните. Не в породе моей, чтоб от постыдного страха трястись при виде врага. Нет, не видать лучам Гемеры, чтоб сын Алкмены от врага убегал… Хоть и ослаб я от голода и бурного моря, но есть у меня еще дерзкая сила и дух мой, как всегда, крепок.
Однако и самые горячие почитатели отпрыска Зевса рассказывают, что он все же покинул сраженье бегом, но совсем не позорно. Как застоявшийся конь, с громким топотом по полю мчится, сорвавшись с привязи крепкой, к пастбищам сочным, гордый собой. Быстро, легко он летит, над землей расстилаясь. Высоко голова. По лоснящимся от пота плечам его грива косматая бьется неслышно. Полон сознания мощи своей и красоты он. Так же и рожденный Алкменой герой несся, как ветер, по полю от временно проигранной схватки.
Как бы там ни было, но вечером знаменитый герой живой и здоровый укрылся у какой-то красавицы фракиянки очень высокого роста и мощного телосложения.
381. Геракл просит убежища у красавицы фракиянки
Измученный бурей на море, голодом и поединком с могучим пастухом Антагором Геракл пал с мольбой перед фракийской девой, у которой не помнит, как оказался. Он быстро коснулся правой рукой полного ее подбородка и левой обнял пухлые ей колени, а потом страстно воскликнул:
– Дева, прекрасная ликом и ростом, я колени твои обнимаю! Смертная ль ты иль богиня, я не знаю! Если ты одно из божеств, обитающих на Олимпе высоком, то на Артемиду, стрелолюбивую дочерь Зевеса, больше всего ты похожа и чудным ликом, и ростом огромным. Если же смертная ты и здесь, как мы все, на земле обитаешь, – трижды блаженны твои мать и отец, и братья твои трижды блаженны! Кто тебя в дом свой супругой введет, бесценными превзойдя всех дарами, тот будет мужем самым счастливым. Смертных дев, красотою подобных тебе, не видал до сих пор никогда я и, наверное, уж не увижу. Изумляюсь и любуюсь я, на тебя глядя!
Фракиянка, слушая пылкую речь Геракла, блаженно улыбалась и млела, и, заметивший это отпрыск Зевеса, быстро продолжил:
– Жалость яви, умоляю! Пусти меня в дом свой, накорми и дай мне на время одежду другую, видишь, что моя туника и львиная шкура вид имеют ужасный, они все еще в вонючей грязи береговой и морской затхлой тине засохшей.
Геракла навряд ли сейчас узнал бы самый догадливый эллин, до того с головы до пяток он был весь кровоподтеками усеян и синяками, запачкан и грязью, и тиной, и пылью.
Ситонка младая, никогда не видевшая Геракла, лукаво улыбнулась разразилась в ответ речью длинной такою:
– Странник! Хоть видно, что ты безмерно уставший и весь очень грязный, но на мужа безродного или злодея – разбойника ты не похож. Благоденствие и везение Зевс меж людей и благородного, и низкого рода распределяет как, пожелает, по собственной воле. Нынче же, раз по желанию Мойры ко мне сюда ты в таком виде явился, то ни в одежде моей нужды не увидишь, ни в пище, ни в чем-либо прочем, что корабельщикам, случайно на наш остров заплывшим, из жалости мы подаем… Стой, могучий красавец! Знаю на кого ты похож своим видом бесконечно усталым – на влюбленного в Геро Леандра, страдальца-пловца, который в надежде, на радость, свиданья с любимой, всю ночь носился по гребням кипящей пучины, бурно шумевшей. Волны, кругом громоздясь и бушуя, бросали и били тело Леандра, и сила в ногах у него иссякла, и ослабели его утомленья не знавшие руки. Волны бездушные сомкнулись над ним навсегда, а ты выплыл и явился ко мне потому, что ты не только, как Леандр, красивый, но и силы неимоверной, никогда я не видела рук мощных таких, такой могучей груди и таких бедер прекрасных… а я тут, так же как прекрасная дева Геро, не ведая брака, в доме предков старинном живу у самого моря. Скажи только честно, я ведь похожа на красотку Геро?
Сверкнув карими озорными глазами, фракиянка младая спросила и, не дождавшись ответа от замешкавшегося Геракла пригласила его в баню с хорошо утрамбованным полом и даже его за руку сама отвела. Там Геракл первым делом и голову, и спину, и грудь, и сильно похудевший живот, и руки, и ноги от грязи и тины отмыл горячей водой в прекрасноотесанной ванне и потом густо намазался благовонным маслом блестящим. И в том, и в другом деле приятном ему пышнокосая помогала хозяйка с проказливыми карими глазами, и потому оба дела приятны ему были вдвойне.
Геракл попросил, чтобы гостеприимная дева чистый плащ и хитон перед ним положила, чтоб мог он одеться, ибо постиранная служанкой львиная шкура в длительной сушке нуждалась. Однако незамужняя фракиянка с улыбкой веселой предложила ему лишь свое женское длинное платье, пестрое, мягкое, с поясом прекрасным на бедра. Амфитрионовой ветви ничего не оставалось, как надеть это прекрасное платье из ткани тончайшей, хотя бы до того времени, когда высохнет выстиранная шкура клеонского зверя. Платье пришлось Гераклу почти в пору потому, что хозяйка была очень мощного телосложения и высокого роста. Она была нисколько не хуже нимфы лесной или даже бессмертной богини станом могучим своим и крупным лицом, своими полезными для гостя делами и нравом веселым.
Некоторые говорят, что в дом к фракиянки приходили меропы, разыскивающие сбежавшего из свалки дерущихся Геракла, но при плохом освещении они, его, не узнав в женской одежде, приняли за сестру фракиянки.