Гераклея

407. Сыновья Гиппокоонта убивают Ойона

После того, как Геракл отомстил Нелею и одиннадцати его сыновьям, он отправился в поход на Спарту, славящуюся воинской доблестью всех своих жителей. Поэтому этот поход обещал быть очень трудным, но отпрыск Зевеса горел страстным желанием отомстить Гиппокоонту и не только за то, что тот отказал ему в очищении от скверны убийства Ифита.

Еще Геракл хотел рассчитаться за то, что Гиппокоонтиды подло, ибо их было двенадцать на одного, убили его возлюбленного юношу Ойона, а потом, когда он без львиной шкуры, лапы которой били его сзади о пятки, прибежал к другу на помощь, и его самого они мечом ранили тяжко в бедро.

Это случилось вскоре после того, как сын Ликимния Ойон на Олимпийских играх, повторно устроенных Гераклом, победил в беге. Геракл, награждая Ойона почетным венком из оливы, увидел высокого стройного атлета, красивого бросающейся в глаза яркой юностью. Взглянув в томные блестящие глаза Ойона, Геракл почувствовал, что влюбился с первого взгляда – так ему захотелось поцеловать полные чувственные губы юноши под небольшими только пробившимися темными усиками.

Ойон, став возлюбленным другом Геракла пришел с ним в славную доблестью воинов Спарту так же, как его отец Ликимний, брат Алкмены, когда-то вместе с Гераклом покинул опоясанные башнями Фивы и прибыл в славный крепкой стеною Тиринф.

Геракл уже был совершенно здоров и старался не вспоминать свое последнее посещение Спарты с племянником Иолаем, тогда он приходил за очищением от скверны убийства и очищения от Гиппокоонта и его сыновей не получил.

Осматривая вместе с Гераклом город, юноша увлекся и ушел далеко от могучего друга. Когда он оказался около дома Гиппокоонта, на него напала сторожевая собака – огромный пес молосской породы. Ойон не растерялся и бросил в собаку попавшийся под руку камень и ранил ее.

Услышавшие громкий визг собаки, сыновья Гиппокоонта выбежали из дому быстрой и дружной гурьбой. Многие знают, как придорожные осы, если какой-нибудь путник нечаянно их потревожит, мимо идя по дороге, с мерзким гудением и злостью все неистово на него налетают. Так и сыновья Гиппокоонта, как придорожные осы, дружно на Ойона напали и камнями, и палками быстро забили его до смерти.

Зверскую расправу над Ойоном с другого конца длинной улицы увидел Геракл и с угрожающими криками бросился на помощь возлюбленному другу. Быстро бежать Амфитриониду мешала тяжелая львиная шкура, и он, нисколько не раздумывая, на ходу ее сбросил. Гиппокоонтиды успели заметить знаменитую желтую шкуру и, увидев бежащего к ним могучего телом героя, кинулись в дом за оружием.

Когда духом отважный Геракл прибежал к месту схватки кровавой, Ойона уж безвременная смерть осенила, и холод вечной мглы начал сковывать его юное тело. Из прекрасного тела Ойона с жалостным писком выпорхнула лишенная жизненной силы душа и отлетела к Аиду, печалясь и обливаясь слезами о горькой доле своей, покидая и пылкую юность, и счастливую жизнь.

408. Гиппокоонтиды ранят в бедро Геракла

Это нечестивое убийство зажгло бешеную злобу в сердце Геракла против Гиппокоонта и его сыновей, и он тотчас же, пылая неистовым гневом, двинулся на них, один против всех и вступил с ними в неравную схватку.

Сын Алкмены был совершенно один, а у Гиппокоонта было 12 сыновей: Дориклей, Скей, Энарофор, Эвтих, Букол, Ликет, Тебр, Гиппотой, Эврит, Гиппокорист, Алкиной и Алкон. Все 12 спартанских царевичей были в полном расцвете силы и лет. Это были уже закаленные в битвах опытные и сильные воины, с раннего детства, обучавшиеся искусству владения всяким оружием и ведения любого боя.

У Геракла была лишь его дубина из дикой оливы, а у сынов Гиппокоонта, как у всех спартанцев – мечи, самые короткие в Греции, которыми владели они превосходно.

Герой, могучестью всех превзошедший, был, словно лев, загнанный в угол большой стаей злобных и сильных собак, специально обученных охоте на львов. Как только Геракл бросался на ближайшего из противников, тот, ловко увернувшись, быстро отбегал, а в это время его братья и слева, и справа, и сзади, героя пытались зарубить своими короткими мечами, самыми удобными в ближнем бою.

Несмотря на могучесть Геракла, сила была на стороне его 12 молодых, с детства обученных ведению боя, хорошо вооруженных противников. В этом не равном бою Геракл, сражавшийся без своей непробиваемой львиной шкуры, был тяжко ранен в бедро одним из сыновей Гиппокоонта. Сын Зевса, скрежещущий зубами от боли и яростно рычащий от бессильной злости, был принужден Необходимостью непреклонной, хромая, бежать с поля боя и спрятаться в храме Деметры, именуемой Элевсинской.

Лакедемоняне рассказывают и показывают, где скрывался раненный в ногу Геракл, когда появившийся по воле Мойры Лахесис искуснейший врачеватель Асклепий лечил его кровоточащую рану. На реке Эврот, совсем недалеко от берега стоит храм Зевса Плусия (Богатого), а на другом берегу – храм Асклепия Котилея. Этот храм построил сам Геракл и назвал Асклепия Котилеем (Бедряником) после того, как он излечил рану, полученную им в бедро в первой битве против Гиппокоонта и его сыновей. Именно первенец прекрасноволосой Алкмены первым принес в жертву богу здоровья петуха, мясо и бульон, из которого особенно хорошо исцеляют ослабленных больных или раненых.

Погребальный памятник Ойону в Спарте находился около святилища Геракла. Амфитрионид воздвиг Ойону в Спарте холмистой величественный погребальный монумент, который и сейчас, говорят, можно видеть около святилища Геракла. После этого, по рассказу Павсания, смертный сын Зевса построил храм своей покровительнице Афине, которой дал название Аксиопена (Воздающая по заслугам). Когда Геракл, выступив против Гиппокоонта и его сыновей, он, чтобы быть справедливым, по заслугам отомстил им за то нападение, которое они своевольно позволили себе, а древнейшие люди называли такое наказание «воздаянием».

После взятия песками белыми славного Пилоса бодрый духом Геракл опять впустил в свое сердце ненасытного и алчного демона мести Аластора и отправился походом против гористого Лакедемона, чтобы жестоко покарать Гиппокоонта и его сыновей за то, что они сражались на стороне Нелея. Он гневался на них, конечно, и за то, что они отказали ему в очищении от скверны убийства Ифита, но более всего его бесило подлое убийство милого друга Ойона. То, что они и его в бедро тяжко ранили, Геракл не вспоминал – к таким ранам он привык уж давно и не обращал на них большого внимания.

Решив вволю насытиться сладостной местью, Геракл стал собирать войско против богатого горами и пропастями Лакедемона, гордого непревзойденной во всей Элладе воинской доблестью его жителей. Спартанцы славились тем, что их невозможно было заставить позорно бежать с поля боя, а тяжело раненные, согласно древнему обычаю, они с улыбкой презрения к смерти просили товарищей их добить, и те не дрогнувшей рукой добивали.

409. Геракл убивает Гиппокоонта и его сыновей и сжигает Спарту

Аполлодор говорит, что, придя в Аркадию, Геракл стал просить Кефея, сына тегейского царя Алея принять участие в походе вместе с сыновьями, которых у того было целых двадцать. Но осторожный Кефей опасался, как бы аргивяне не напали на его страну, когда он оставит Тегею, и поэтому поначалу отказался.

Тогда Геракл, взяв у Афины локон Медусы – Горгоны в медном с крышкой кувшине, дал его Аэропе, дочери Кефея, так ей сказав:

– Если вражеское войско вторгнется в ваши пределы и возьмет город в осаду, ты поднимись на самую высокую башню и трижды подними этот локон над стенами города, но вперед не гляди, и тогда противник повернет вспять, и Тегея не будет взята никаким врагом.

У тегейцев в качестве оберега на городских воротах с тех пор изображена голова Медусы – Горгоны. Напасть на такой город означало обесчестить богиню-девственницу Афину-Палладу, которая, как все знали, тяжко карала нечестивцев. После этого Кефей и его сыновья согласились принять участие в боевом походе.

Хотя Спарта и не имела крепких и высоких стен, ее штурм, как и ожидал Геракл, оказался чрезвычайно тяжелым, поскольку лаконцы были лучшими воинами в Элладе, и даже раненые они сражались, как настоящие львы. Во время кровавого боя Кефей и все его сыновья погибли, как доблестные герои.

Однако ничто не могло противостоять необорной Геракловой силе, и могучий герой убил Гиппокоонта и его сыновей, о чем он сам своим спутникам через несколько лет рассказывал так:

– Гиппокоонт и 12 его сыновей окружили и пытались зарубить меня своими короткими мечами, как они забили палками юного Ойона, и самого меня мечом в бедро ранили. Однако на этот раз на мне была золотая шкура божественного Немейского зверя. Отовсюду грозно 12 щитоносных Гиппокоонтидов вместе с родителем на меня наступали, думая, что замыкают мне круг роковой, а на деле себе же постыдную западню и погибель они приготовили. Так окружают неопытные охотники с еще не натасканными молодыми собаками могучего клыкастого вепря, заросшего длинной и жесткой щетиной. Он же, внезапно явившись из чащи непроходимого леса, огромный убийственный клык готовит для страшной смерти людей и собак в громадных своих челюстях искривленных. Так, когда на меня отовсюду набрасывались сыновья Гиппокоонта с копьями и мечами, плотным кольцом окружая, я, отбиваясь, дубиной из дикой оливы разил их насмерть нещадно. Я, противопоставив их 13 острым мечам и такому же количеству копий, львиную шкуру и нестроганую дубину, убил их всех, размозжив одним голову, другим грудь проломив иль позвоночник. Кто видел тот мой бой с Гиппокоонтом и его сыновьями, все, как один говорили, что покончил я с ними исключительно справедливо. Сама великая Дике требовала покарать всех 12 нечестивых убийц Ойона, ведь они, огромной толпой с камнями и палками набросились на его одного. Теперь смогу вздохнуть я свободно – никто не посмеет сказать, что безнаказанно Геракла можно оскорбить убийством любимого друга или самого его ранить в бедро.

Говорят, что Геракл, как беотарх Эпаминонд одержал оглушительную победу над спартанцами, которые тогда считались непобедимыми в сухопутном бою и выжег гордую воинской доблестью граждан Спарту, больше 500 лет никем не жженную и отдал ее во власть буйному богу Олефру, олицетворявшему беспощадное разорение и разрушение. Бурный огонь, устремленный на город безстенный; вспыхнув ярко, как факел, пожирал все подряд; здания превращались в золу в страшном пожаре, который рычал и ревел, а, словно волк, завывающий ветер серый пепел и черный дым везде разносил.

Сначала же мстительный муж все сокрушающей силы сравнял с землей стены палестры, в которой его восьмилетнего целый день нещадно пороли за то, что он не по правилам победил чуть не задушившего его двадцатилетнего ирэна по имени Тимофей. Не простил спартанцам, которые требовали от своих граждан беспрекословного умения подчиняться начальникам и законам, отпрыск Зевеса надругательства над своим детским телом.

Покорив Спарту, Геракл возвратил на престол изгнанного Гиппокоонтом Тиндарея, доверив ему царскую власть в низменном Лакедемоне, окруженном со всех сторон высокими горами и холмами, с такими словами:

– Я плохо с тобой знаком, Тиндарей, хоть мы не чужие, ведь первый знаменитый истребитель чудовищ Персей доводился мне прадедом, а тебе дедом. Я отдаю тебе высшую власть над великой державой лишь по настоянию посетившей меня сонного Мойры Лахесис, никогда не дремлющей дщери жутколикой богини Ананке. Лаконикой ты будешь править полноправно, пока права на Спарту не предъявит кто-либо из моих потомков, в которых буду я и после смерти жить.

Перед тем, как сожженную Спарту покинуть, Геракл построил из гранитных камней святилище Гере, и принес ей в жертву 12 диких коз с такими словами:

– Дочь Эгиоха-Кронида, Олимпа богиня великая! Богов жертвами ублажать и дарами – это дело достойное настоящих героев. Я жертву приношу тебе сейчас впервые, поскольку ты не препятствовала мне в этом трудном походе, тогда как во всех остальных моих трудах, как я уверен, была ты мне откровенно враждебной. Я козьей кровью сейчас окроплю твой алтарь и в жертву тебе принесу тучные бедра рогатых двенадцати коз, поскольку других животных для жертвы нет сейчас у меня.

По этой причине спартанцы, единственные из эллинов, называют Геру Эгофагой (Поедающая коз) и до сих пор приносят ей в жертву только коз.

Труды Геракла на поприще Афродиты

410. Геракл на пиру у Стимфала

Покорив воинственную Спарту, Геракл отправился на север Пелопоннеса по тегейской дороге в Стимфал. Здесь он лет двадцать назад воевал с ужасными Стимфалийскими птицами, которые с большой высоты перьями, как стрелами, убивали всяких животных и людей.

Аркадский царь Стимфал вел род от Аркада, своего деда, рожденного несчастной спутницей Артемиды Каллисто от Зевса. После того, как Геракл одних птиц Арея из лука убил, а других шумом трещоток навсегда изгнал на дальние острова, Стимфал боготворил его, как избавителя родного города от страшной напасти.

Увидев на пороге своего дома спасителя города, царь с распростертыми объятьями принял его более, чем радушно. Прославленный герой весь день пировал с царем счастливой Аркадии, сыном Элата и Лаодики. Все весело угощались, и не было на этом справедливом пиру обделенных.

После того, как в питье и еде все утолили желанье, юноши, из полных кратеров всем вино по кубкам разлили, свершив перед тем на алтарях возлиянье богам. Пеньем приятным певец, ведущий свой род от славных голосом звонким Муз, что на Геликоне обитают высоком, весь день ублажал слух героя Геракла, восхваляя его почти как бессмертного бога. В честь сына Зевса от прекраснолодыжной Алкмены чудесные песни под звуки сладкоголосой форминги зычно он распевал. И Эллады величайший герой всей душой веселился, внимая прекрасной музыке, этому божественному источнику вселенской гармонии и соразмерности в такой запутанной земной жизни. Не зря ведь говорят, что песни – дивные дочери Муз и вообще всякая музыка дарована людям богами не только ради услаждения слуха, но для того, чтобы распущенные дерзкие души, лишенные тонкости и изящества, с ее помощью восстанавливались и приходили в надлежащий порядок.

Геракл любил увеселяться во время пира музыкой, особенно он обожал хвалебные песни в свою честь и, таким образом, имел некоторое отношение к Музам, хотя, как певец иль музыкант, он так и остался навсегда чуждым Геликонским богиням, поэтому и они справедливо им пренебрегали. Никто не видел сладкоголосых дочерей Зевса вооруженными. Это свидетельствует о том, что посвященная Музам жизнь должна быть мирной и кроткой, жизнь же Геракла была сплошной борьбой и наполнена убийствами и страшными насилиями.

Намного больше, чем музыку, песни и танцы, знаменитый герой во время отдыха от изнуряющих подвигов любил дела фиалковенчанной Афродиты, которые, как известно, мужу можно делать с покладистой девой на ложе только вдвоем, ведь после первой ночи с Иантой он больше никогда не сражался с Кипридой своею рукой.

Гостеприимный Стифмал на разгульный пир для Геракла пригласил 12 веселых флейтисток в тонкотканных косских одеждах из шелков, ничего не скрывавших и двух совсем обнаженных арфисток, но не тех, что еле созрели, а тех, которые за хорошую мзду в порту вконец обессилить готовы даже изголодавшихся по любви моряков. Танцоров царь пригласил так же преимущественно женского пола и, конечно же, пригласил он самых известных в Стимфале жеребят Афродиты (гетеры) тоже в косских пеплосах влажных, создававших только видимость какой-то одежды.

Геракл же тайком все поглядывал на Парфенопу, миловидную дочку Стимфала, девушку в первом цвету, светившуюся красотой несравненной, которая лишь у юных бывает. Это была тихая, темноволосая хорошенькая девушка, слегка рыжеватая, серых глаз ее почти никогда нельзя было разглядеть, они все время были скромно спрятаны под длинными опущенными ресницами. Скромной и стыдливой Парфенопа была, но на Геракла сквозь пушистые ресницы с восхищеньем глядела, как на героя великого, и он блеск ее глаз в темной гуще ресниц заприметил.

411. Геракл похищает девичество Парфенопы

Прославленный герой с отвердевшим в бедствиях сердцем, наблюдая на пиру чистосердечные взгляды юной Стимфалиды, излучавшие восхищение, тихо шептал сам себе так, чтобы больше не слышал никто, такие слова:

– Мне возлежать с теми, кому уж за 20 охоты нет никакой! Я ни за что на это не соглашусь, и жеребят Афродиты мне тоже не надо! А вот Парфенопа…, боги, как же хороша и свежа дочка Стимфала. Кожа нежнейшая, ни единого пятнышка, цвет лица напоминает лепестки только, что распустившейся красной розы, этого факела дивного страстной любви. Стройная, юная… Видно, по все время опущенным глазам, большая скромница, но как на меня она сейчас опять вдруг посмотрела! Конечно, я ей очень понравился. Я должен этой же ночью отведать дивный плод с древа ее умопомрачительной юности, еще не вполне созревший, немного зеленый и терпкий, но для меня самый желанный. Да, после трехлетнего рабства у перезревшей Омфалы даже двадцатилетние мне кажутся старыми. Нет ничего в человеческой жизни прекраснее юности!

Геракл не выбрал ни одной из красивейших женщин, предложенных ему Стимфалом, брезгливо сказав, сморщив в сторону нос, сломанный Термером:

– Я очень устал и хочу отдохнуть и отоспаться после дальней дороги. Ведь и самым великим героям случается уставать и хоть немного потом отдыхать.

Царь быстро тогда приказал:

– Эй, люди внемлите мне! Пора уж всем нам подумать о сладостном сне и отправляться в постели. Только во сне даруют нам боги настоящий покой и полное забвение бедствий. Смотрите – солнце уж опустилось давно в Океан. Не подобает так долго нам пировать, и самое время нам всем для сна расходиться.

Тотчас на руки всем глашатаи полили воду, юноши, влив в кратеры винный напиток до самого верху, чашами всех обнесли, чтобы сделать последний глоток и возлиянье богам свершить из каждой. Бросив жертвенные в огонь языки, все, кто был на пиру, поднялись, для лучшего засыпания отпили вина и, возлияние совершив, по спальням своим разошлись.

Как только все возлегли и под влиянием Гипноса стали сладостными дарами его наслаждаться, смертный сын любвеобильного Зевса, еще больше любвеобильный, решил насладиться совсем другими дарами. Он еще днем, при знакомстве с домом Стимфала, запомнил дорогу к постели его плавноступающей дочери, овеянной милой скромной красою.

Поэтому отпрыск Зевеса, миновав крепко спящих служанок, без труда оказался у ложа девичьего Парфенопы и, зажав ей рот левой рукой, стал правой ласкать для сна совсем обнаженное тело. Проснувшаяся дева попыталась закричать и вырваться из крепких объятий Геракла. Сопротивлялась она, насколько противиться женщина в силах, но все было тщетно – как деве сопротивляться герою могучестью всех превзошедшему, если даже бессмертные боги в поединке ему уступали.

Герой же, перед тем как похитить девичество Парфенопы, увидев слезную мольбу и застенчивый стыд в ее почти детских глазах, жарко на ухо ей прошептал:

– Не порти юных очей проливными слезами. Я не сделаю тебе ничего плохого. Чем для отца была твоя мать, будешь сейчас и ты для меня. Девичий стыд мучает тебя только теперь, потом же ты будешь гордиться, что с самим Гераклом по воле Мойры спозналась. Великими подвигами в Элладе я больше всех знаменит, до самых небес моя сияющая слава доходит!

Взор Парфенопы затуманился, и слезы застыли в прекрасных очах, больше сопротивляться у нее не было ни сил, ни желания. Она до конца испила сладкую горечь первой неизгладимой в памяти ночи с мужчиной и впитала в себя семя Геракла. Через 9 месяцев она родила от крепкодушного Кронидова отпрыска сына Эвера, о котором, кроме имени, ничего не известно, ведь, как сотня с лишним детей Геракла, незаконнорожденный он.

На следующий день привыкший рано вставать Геракл, ни с кем не прощаясь, покинул Стимфал, пока все еще спали, лишь кроткая Парфенопа тихо продолжала лить горькие слезы в подушку.

412. Геракл сочетается с Авгой

Направляясь из Стимфала в Тиринф, громовержца отпрыск могучий вспомнил о Кефее и его сыновьях, погибших в войне против Гиппокоонт. Он решил посетить аркадского царя Алея, чтобы рассказать ему о героической гибели его сына и 17 внуков. У царя аркадской Тегеи Алея кроме Кефея были еще сыновья Ликург и Афейдан и дочь Авга (солнечный свет).

Согласно оракулу, полученному в Дельфах Алеем, братья его жены Неэры падут от руки сына его дочери, и потому царь Аркадии определил свою дочь отроковицу Авгу жрицей Афины, приказав ей под страхом неминуемой смерти всегда блюсти целомудрие.

Алей радушно принял знаменитого героя, и утроил в честь него пышный пир. Но, как поет Овидий, не единой пищей и вином пир привлекает мужчин. Часто здесь, за бычьи рога ухватив, охмеленного Вакха нежной рукой клонит могучий Эрот. Брызги вина увлажняют прозрачные, как у стрекозы, тонкие крылья Эрота – и остается летун, отяжелев, на разгульном пиру влажными крыльями бьет, росу отрясая хмельную, но и от этой росы страждут замирающие людские сердца. В винном пылу быстрее дозревает неподатливая душа до любовного пыла, ибо Афродита златая, матерь страстных желаний, в вине еще более жарким пламенем жжет и факел ее сына Эрота много ярче пылает.

Геракл, которому уже перевалило за 50, любил похвастаться перед молодыми спутниками знанием женщин и своими многочисленными победами над юницами и так о встрече с Авгой через несколько лет говорил:

– По приказу отца она сама меня чисто вымыла в бане. Как задрожала ее рука, когда я ее силой на свой скипетр положил и попросил его чисто помыть! Вокруг было много рабынь и служанок, и я в бане не стал с ней заниматься любовью. Затем маслом, блестящим с запахом чудным, она мое мощное тело натерла, плечи могучие мои потом одела льняным новым хитоном белого цвета и прекрасным плащом из шерсти тончайшей. Все это время перед моими глазами нежная смуглая кожа ее шеи и щек то бледнела, то густым покрывались румянцем, против воли ее и против рассудка. Видел я, как тайная радость очи светом особым ей зажигала, хоть она их все время от скромности или от страха в пол устремляла. Глаза ее то тухли, то вдруг зажигались, губы то дрожали и улыбались, то крепко сжимались. Я видел, что боязливая дева влюбилась в меня. Сколько же сил мне понадобилось, чтобы сдержаться и прямо в бане не смешаться с ней любовными ласками, лишь присутствие рабынь и служанок меня с трудом удержало.

После роскошного пира я, встретив у священного источника возле храма Афины прекрасную дочку Алея, не смог, да и не захотел сдержать охватившего меня любовного пыла. Я схватил в охапку юную жрицу Афины и сказал ей:

– Радуйся, дева, нас тобой сейчас ложе любви ожидает! Еще в бане я заметил, как ты на меня смотрела и понял, что ты влюбилась в меня, ты тоже нравишься мне. И сейчас мы с тобой насладимся беспредельной любовью на ложе, как ты не наслаждалась еще никогда.

Мои умелые руки стали ласкать нежное тело Авги, такое юное, упругое, гладкое, сладкое. Мои умелые пальцы быстро под повязками отыскали пути к юницы самым сокровенным местам.

– Нет, пощади меня, могучий сын Зевса! Умоляю, не надо! Отец меня убьет, если узнает, что я перестала быть целомудренной девушкой!

Со слезами на глазах молила меня, словно бога, Авга, безуспешно то груди с бутонами нежными, то темнеющий треугольник между ног, закрывая слабой девичьей ладонью. Этим она меня только больше разжигала и, не обращая внимания на ее упрашивания, я развязал ей девственный пояс и в нее мощно вошел.

– Груди твои я жажду сжимать и гладить обеими руками и бедра тугие твои разжимать своим мощным бедром, а, если ты не хочешь, то это и неважно – насилия немного все красотки любят. Тебе же, дева, потерпеть пришлось совсем чуть – чуть, пока ты стала женщиной.

Помню так пошутил я перед тем, как не крепко заснуть. Авга же стала нежно ласкать и целовать меня спящего, голосом дрожащим, приговаривая: «Ты самый лучший! Мне не надо другого!» Я еще не спал, был в полудреме и, хоть лежал с глазами прикрытыми, все слышал.

Потом, некоторые говорили, что, якобы, сама Авга не раз рассказывала, что тогда у святого источника она всех бессмертных богов умоляла, чтоб сказали Гераклу ее отпустить, и людей она на помощь звала, но блаженные небожители не вмешались, а из смертных, видно, не слышал ее сдавленных криков никто. Так вот я скажу откровенно: никого на помощь она не звала – ни бессмертных, ни смертных. Да, про отца говорила, что убьет, если девственность она потеряет. Но все они любят так говорить. Женщин я не только познал без числа, но и знаю их сердце! Ведайте, мои юные други, что насилье всем красавицам мило – То, что в глубине души желают они дать сами мужчине, как бы против желанья и воли, намного лучше дают. Силой женщину взяв, сами увидите, что она потом в душе рада и вынужденное бесчестье воспринимает как особый дар свыше. Если же дева с ложа насильника нетронутой выйти сумеет, то потом в душе она сожалеет, что слишком сильно сопротивлялась и большую чувствует грусть, а некоторые долго потом в глубокой тоске пребывают, сомневаясь в том, что все с ними в порядке…