418. Эвтерпа пытается всех веселить, но извлекает из флейты невеселые звуки
(Рассказ Иолая)
Иолай, единственный из родственников Геракла, бывший на его свадьбе с Деянирой, о брачной церемонии рассказывает невесело так:
– Да, в шафранном плаще, одетым на голое тело, на свадьбу сын Терпсихоры и прекрасного Музагета Гименей с сердцем нежным и тонким, не выносящим несовершенства мира, вовремя прилетел; но с собой ни торжественных гимнов он не принес, ни ликующих лиц, ни счастливых предвестий. Геру, помощницу браков, божественный певец своей чарующей песней не славил, факелов яркий огонь не сверкал вокруг приготовленного брачного ложа. Даже и светоч в руке Гименея не пылал, а трещал лишь, подобно сверчку и дымом едким чадил и, слабо колеблясь, никак по-настоящему разгореться не мог, чтобы ярко осветить новобрачным предстоящую общую жизни дорогу.
На свадьбу вместе с Гименеем явилась Эвтерпа и, как всегда, пыталась увеселять всех как могла, стремясь извлекать из своей двойной флейты, с которой она была неразлучной, самые сладкие и веселые звуки, но они получались не радостными, а тоскующими, а порой и вовсе напоминали стоны чудовищной женщины.
Слушая Эвтерпу, мне все время виделась сраженная мечом Персея Медуса-Горгона, которая, умирая, говорят, ужасно стонала. Чтобы навсегда запечатлеть эти предсмертные стоны, изобретательная Афина сделала флейту из оленьей кости двойной, пробуравив несколько дырочек, чтобы она лучше звучала. Звук был так хорош, что Афина, сама вдоволь наигравшись, решила продемонстрировать свое изобретение блаженным богам на их ежедневном пиру. Вначале ей показалось, что все ее слушали с большим удовольствием, однако вскоре она заметила, что они, незаметно переглядываясь и подмигивая друг другу, почему-то надували щеки и ехидно подсмеивались над ней. Главкопида (совоокая) ничего не поняла, но тут же прекратила игру и, как сокол стремительно ринулась с высей Олимпа на землю. Там она пошла во фригийский лес и на берегу ручья стала тихо играть на флейте, задумчиво глядя на свое отражение в воде. Звук по-прежнему был хорош, но дутье сильно искажало ее девичьи щеки, и мудрая Афина поняла, что была осмеяна по заслугам.
– Эта игра не по мне, – сказала Афина сама себе, – прощай, моя дудка!
И богиня выкинула флейту в ручей, пророчески пожелав, чтобы тот, кто поднимет ее, был тяжко наказан. Флейту подобрал самоуверенный, как все сатиры Марсий и, немного поупражнявшись, вскоре прослыл среди нимф как несравненный игрец. Он вызвал на музыкальный бой Феба. По предложению бога сговорились, что победитель может наказать побежденного по своему усмотрению. Сатир играл на флейте, а Аполлон на кифаре. Когда каждый из соперников исполнил на своем инструменте по одной мелодии, мнения разделились: некоторые Музы признали победителем Марсия, другие – отдали предпочтение своему покровителю. Раздраженный неуместной справедливостью своего хора, его покровитель и вождь воскликнул нетерпеливо:
– Теперь оба будем играть на перевернутых инструментах!
И бог изящных искусств, перевернув кифару, заиграл прекрасный гимн, прославляющий богов, а Марсий, перевернув флейту, попытался дуть с другого конца и не смог извлечь музыкальных звуков. Музы честно и, наконец, единогласно присудили победу виртуозному Аполлону. Только нимфы, помогавшие Марсию, недоуменно переглядывались и пожимали плечами, но они не были судьями. Гермес – истинный изобретатель лиры, после состязания Аполлона с Марсием, в котором Феб одержал не вполне честную победу (заставив сатира играть на перевернутом инструменте) и покарал побежденного чрезмерно сурово, раскаялся в своем изобретении и разорвал на кифаре струны. Лучший в мире кифарист и певец сначала высек сатира за неслыханную наглость, а потом, повесив на высокой сосне, тело ему обнажил, с него живого кожу содрав.
– За что с меня ты меня же сдираешь?! Эх, правда, не стоило с флейтою знаться!
Так перед смертью вопил дерзкий Марсий, проклиная тот день, когда поднял брошенную Афиной флейту.
419. Нюкта не обещает Гераклу и Деянире долгую и счастливую жизнь
(Рассказ Иолая)
Эвтерпа нежно-тоскующую флейту не бросила, но, как Афина, свадебный пир покинула вскоре, тоже, как она, никому ничего не сказав.
Гименей так же недолго пробыл с молодоженами и вскоре тихо умер то ли в безутешной тоске о скоротечности нежной юности и увядании красоты любой невесты, которая теряет девичью чистоту вследствие брака, то ли потому, что предвидел ужасный конец именно этого брака. Белые с нежно розовыми крапинками цветы боярышника на венке Гименея только, что бывшие свежими, вдруг завяли.
Все это было зловещим предвестником того, что совместный жизненный путь Геракла и Деяниры не будет ни счастливым, ни долгим. Жизнь показала, что будет кратким семейное счастье Геракла и Ойнеиды, и их самих страшный конец ожидал.
Я видел, что многое на этой свадьбе было не так, как хотелось моему дяде, Ойнею и его многочисленным родичам. Во время бракосочетания никто из бессмертных богов, владеющих небом высоким, на церемонии так и не появился.
– Где же обещанный Деянире свекр, а мне сват чернотучный?!
Не раз спрашивал озабоченно Ойней у Геракла, и было видно, что дядечка мой – великий герой и всеми в Элладе любимый, особенно мной, не знал, что ему отвечать. Совсем не веселый жених, насупив свои пушистые брови, наконец, сказал, вздохнув тяжело:
– Сам я не знаю, что думать. Чести не должен ли был оказать мне отец мой, Зевс Олимпиец, ну, пусть не как чадолюбивый родитель, так, хотя бы за помощь бессмертным в битве с Гигантами на выжженной земле Флегр кровавых? Вездесущего мог бы Гермеса на мою свадьбу послать иль Афину, ведь не раз ко мне являлась она…
Помню расстроенный дядя меня в сторону отозвал и тихо, чтобы больше не слышал никто, сказал, что слышит внутри себя голос – это был его гений или какой-то бог, не пожелавший назвать свое имя. Богу нетрудно нам изрекать и издали, если захочет, ведь для богов ничего невозможного нет, и бог этот Гераклу изрек:
– Вечно живущие боги, блаженные владельцы нетленных жилищ олимпийских между собой давно осудили тебя за то, что ты с ними заносчиво не только пытаешь равняться, но и превзойти их, подобно титанам. Мало того, ты дерзал с божествами Олимпа даже сражаться и многим тяжкими ранами несказанную боль причинил! Когда Зевс за осуждение тебя их ругает, они лишь для вида с ним соглашаются, а потом, тревожно вздыхая, опять за свое принимаются. Не любят бессмертные боги тебя за нечестивость, наглость и дерзость, и потому никто из них на свадьбу к тебе не явился. Премудрый Кронид в этот раз принял решение богов не неволить, и сам надумал тоже дома остаться.
Я не знал, что дяде ответить. На душе было вовсе не радостно, а как-то тревожно. А свадьба меж тем шла своим чередом. Жених и невеста принесли обеты друг другу, с мужем Гераклом Деянира скрепилась браком блестящим. После молитв и обрядов новоявленные супруги поделили между собой ячменный пирог, хлеб, обмоченный в чистом прамнийском вине и груду яблок зеленых, но веяло холодом от всех этих брачных празднеств, больше похожих на похороны.
Вскоре Эосфор (зареносец) над затихающим царством земным уступил пурпурное свое место прелестной юной девушке с факелом серебристым в руке, ведущей за собой роящиеся звезды, и Деяниру Геракл повел в брачный покой. Постлано было для новобрачных ложе в безмолвии звездной ночи, и только одинокое сверкающее Око равнодушной Луны, вместо замужней женщины, проводило к постели, покрытую свадебной тогой, невесту. На дворе несколько не слаженных голосов распевали в это время не брачные гимны, а грубые шутливые песни.
Я вышел один на улицу и увидел, как в одеянии звездном по широкогрудой земле стелилась таинственно тревожная ночь и, неслышно касаясь мягким черным крылом пурпурного ложа новобрачных супругов, как будто, против желания благословляла их новый союз. Мне почему-то казалось, что древняя Нюкта обещает Гераклу и Деянире лишь потомство и только. Будущее показало, что предчувствие не обмануло меня – им не суждена была долгая и счастливая жизнь.
420. Геракл в гневе убивает мальчика Эвнома
Через три года после свадьбы с Деянирой Геракл как-то шумно пировал у Ойнея, и к концу пира оба были очень пьяными. Когда он с супругой собрался уйти ночевать к подруге жены, тесть не захотел его отпускать и удержал такими словами:
– Да не допустят ни Зевс, ни другие бессмертные боги, чтоб от меня вы ушли на ночь глядя. Словно я – полнейший бедняк, оборванец безродный, словно мало во дворце у меня одеял и подушек, чтобы родственникам моим и гостям дорогим спать было приятно. Милый мой зять и любимая дочь спать будете здесь, покуда я жив и царем остаюсь в Калидоне.
Геракл не хотел ночевать эту ночь в доме у тестя, у него были другие желанья, ему очень понравилась совсем юная подруга жены, но заметившая это Деянира, присоединилась к просьбе отца и уговорила его остаться.
Перед сном прислуживавший Гераклу сын Архитела Эвном (или Эврином), еще совсем мальчик, совершил оплошность в услужении – он поднес ему для омовения рук воду, которая была предназначена для мытья ног и, кажется, с легким звоном что-то из рук уронил.
Как это не однажды с ним бывало, раздраженный Геракл (на этот раз не желательной ночевкой у тестя) не сумел сдержать свой бешеный нрав и, потрясая огромными кулаками, заорал:
– Ах, ты подлец, собака бесстыжая! Если уж я здесь остался, то я тебя сейчас научу различать какой водой руки мыть, а какой – ноги!
На щеках отрока горел румянец стыдливого смущения, но только услышал он ругань Геракла, как милое сердце в груди у него зашлось от бледного страха. Как человек, увидавший змею, быстро отскакивает и устремляется прочь с побледневшим страшно лицом; так испугался Эвном, в несказанный ужас придя перед сыном Алкмены. Быстро хотел от Геракла он отбежать, но не успел.
В гневе безумном герой, увенчанный немеркнущей славой, кулаком ударил Эвнома в висок. От ударов таких у Геракла и жертвенные быки-пятилетки падали замертво, что уж говорить об отроке хилом. Так смерть многопечальная избавила Эвнома от горестей многих и скорбей, мгновенно лишив его на земле всякого будущего.
Один из слуг потом говорил, что, видно, Эвном что-то не то сказал или не так знаменитому гостю ответил. Потому, что, когда он поливал воду на руки Гераклу, они слышали перед тем, как начать ругаться, тот Эвному нежно говорил с придыханьем:
– Мальчик девичьего вида, просьбы моей ты не слушаешь, словно не знаешь, что я хочу. Будто не понимаешь, что душу мою, как резвую лошадь, ты на вожжах крепко держишь. В твои юные годы не следует ни в чем отказывать таким героям, как я. Скажи откровенно: может ты хочешь несколько драхм за одну только ночь?
Другой слуга говорит, что видел, как гость знаменитый пожал пальчик Эвному и в это время попытался всунуть монету ему. Мальчик на пожатие пальца ответил робкой улыбкой, но не заметил денег, и не подхваченная им монета со звоном покатилась по полу, – и оба они сильно покраснели. Кажется, это заметила только супруга знаменитого гостя, и он весь пунцовый начал сильно кричать. Эвном хотел убежать, но не успел и упал сраженный ударом.
Эвном был родственником Ойнея. Отец мальчика признал, что это было нечаянное убийство и простил Геракла. Однако тот, то ли следуя древнему закону, то ли опасаясь раздувания в Калидоне дурной славы, особенно сплетен что-то слышавших слуг, сам решил удалиться в изгнание и направился к своему давнему другу Кеику в каменистый Трахин, взяв с собой жену Деяниру.
421. Геракл убивает кентавра Несса
Когда Геракл с Деянирой прибыли к бурной реке Эвену, то увидели, что больше обычного во время половодья вздута была река непогодой, и потому переправа вброд была невозможна. На пустынном берегу они повстречали кентавра по имени Несс, перевозившего путников за небольшую плату на другой берег на спине своей конской. Геракл плавал, как рыба, но за молодую супругу он опасался, ибо плохо плавала Ойнеида, ведь смертной во всем невозможно быть лучшей. У кентавра с рыжею гривой было широкое скуластое лицо с носом, похожим на передок башмака и большие толстые губы. Карие глаза Несса посмотрели на Геракла смиренно, но при взгляде на Деяниру сквозь эту кажущуюся скромность сверкнули похоть и наглость, которые никто не заметил.
Кентавр, уцелевший после битвы с лапифами, голосом правдивым сказал:
– Боги поставили меня в этом месте паромщиком за мою необыкновенную справедливость и благочестие. Если доверишь мне супругу свою, то на берег противный ступит она с сухими ногами. Ты же, Алкид – сам сильный и вплавь в любом месте легко переправиться сможешь.
Побледневшую взял молодую супругу тиринфский герой и бережно Нессу, как драгоценность большую, из рук в руки вручил. Сам же, широко размахнувшись, дубину, лук, колчан и свернутую львиную шкуру поочередно на берег другой легко перекинул.
– Если я вплавь отправлюсь пустым, то никакой водоворот мне не страшен!
Так молвил Геракл и смело поплыл, не желая даже забирать по теченью потока. Только сын от Зевса Алкменой рожденный противоположного брега достигнул и шкуру переброшенную по воздуху поднял, как услыхал вдруг жены звонкий испуганный крик.
Ойнеида кричала милому мужу, чтоб он отвратил от нее женский позор. Герой, приглядевшись, увидел, как с ношей прекрасной хочет кентавр в противоположную сторону от него ускакать на крепких копытах.
Возбужденный сладостной ношей на своей конской спине, Несс в это время говорил Деянире похотливо и тяжко дыша дрожащим от нетерпения голосом:
– Не надо противиться своей чудной Судьбе, прекрасная калидонка, ведь не зря ты здесь мне досталась. Такова твоя женская доля! Все равно будешь женой мне сейчас! Ты видишь, как Геракл от нас далеко, и река его, если поплывет, надолго задержит! А вон за теми кустами ветвистыми он вообще ничего не заметит.
С испуганным криком молодая супруга Геракла спрыгнула с потной конской спины. Тогда Несс схватил ее мощными руками и, прижимая к мускулистой человечьей груди, дико заржал и бешеным понесся галопом в сторону противоположную от реки к ветвистым кустам.
– Напрасно ты, дерзкий, уповаешь на конских ног быстроту, ты мчишься своей смерти позорной навстречу!
Так воскликнул грозно Геракл, сверкая недобро сощуренными под низким лбом потемневшими от гнева синими глазами. Хоть пожар бушевал под сросшимися бровями Геракла, он был грозно спокоен.
Несс же, оказавшийся во власти ярого вожделения, остановиться уже не мог, он, казалось, не слышал героя. Кентавр бросил Деяниру на мягкую землю и стал срывать с нее одежду, пытаясь грубо овладеть ею. Верная жена Геракла истошно вопила, призывая милого мужа на помощь. Она, будучи воительницей, как могла, сопротивлялась и вырывалась, но силы были слишком не равными.
– Остановись, дикий кентавр! Последний раз тебе велю, – себе не присваивай наше! Или заплатишь большую мзду за вожделенье алчное. Стрелой, несущей смерть неотвратимо, я тебя настигну, не ногами!
Последнее слово стремительным действием Геракл подтвердил, пустив вдогонку Нессу стрелу. Как хищная птица пернатая стремительно с тетивы сорвалась и полетела стрела и пронзила острым своим медным клювом спину человечью скакавшего прочь человеко-коня. Отравленная желчью Гидры Лернейской стрела с жутким свистом в низ спины жадно впилась, и заостренный наконечник вылез из человечьего живота кентавра там, где пупок.
422. Несс почтил Деяниру коварным подарком
Несс с хриплым сдавленным криком сумел вырвать стрелу, и хлынула темно-вишневая кровь из обоих отверстий живота и спины и, смешавшись с зеленым ядом желчи Лернейской, вспенилась и стала коричневой. Глаза кентавра от ужаса округлились, он понял, что жить ему совсем недолго осталось, и по таинственному велению Рока он струящуюся кровь подобрал, еще сам не зная зачем.
– Пусть уже скоро железная смерти рука мне очи сомкнет навсегда, но я не долго пробуду в Аидовом царстве неотомщенным!
Так умирающий Кентавр тихо прошептал сам себе, Деянире же громко сказал:
– Старца Ойнея дивная дочь! Непорочная супруга Геракла! Видишь: я умираю. Если обидел тебя – молю о прощении, позабудь о невольной обиде. Ах, как страшно боюсь твои я тронуть колени. Позволь на память о нашей незабываемой встрече, закончившейся для меня так печально, чудесным почтить подарком тебя – за то, что я в этой жизни несчастной полюбил одну лишь тебя. Да, я никогда не знал в родимом табуне ни страсти великой, ни настоящей любви – ведь нет среди Кентавров Кентавресс… И вот из-за великой любви по воле Рока я умираю! …Возьми скорей комок моей коричневой крови, что запеклась вокруг отверстия от роковой стрелы, смешавшись с семенем моим и сохрани. Но зелье это сберегай ты в полной тьме; лишь в отдалении от всякого тепла и света оно надолго силу сохранит. Могучий приворот ты в этом зелье обретешь для сохранения любви Геракла к одной тебе – лишь только он оденется в одежду, пропитанную этим средством. Какую б женщину иль деву в жизни он ни встретил – сильнее, чем тебя, он полюбить уже не сможет. Верь мне, прекрасная Деянира, ведь пред самой смертью, которая уж скоро осенит меня, солгать нельзя.
Наблюдавшая с высокого белого облака за смертью кентавра, Гера послала туда богиню обмана, чтобы та не позволила Ойнеиде даже усомниться в предсмертных намерениях похотливого Несса.
Апата сначала с помощью своей знаменитой опояски обманной, научила кентавра искусно замаскировать свою грозную месть, заменить заведомую ложь тонкими неверными замечаниями, которые надолго задержат обнаружение истины. Потом тощая богиня обмана опять, надев на узкие, как у юноши, бедра, свою опояску обманную, попыталась убедить супругу Геракла, что кентавр только правду ей говорит.
Говорят, Апата в силах всех ослепить. У всеми нелюбимой богини и Опояска, и нежнейшие ноги. Не ходит ими она по земле, – неслышно и плавно по людским головам выступает, ум помутняя людей. Сам даже Зевс поддался ослепленью, хоть и мудрейший он средь мужей и богов; но и Эгиоха-Кронида Гера, его злокозненная супруга ревнивая, все же коварством своим обманула, в день тот, когда предстояло прекраснолодыжной Алкмене Геракла родить в семью вратами увенчанных Фивах.
Поэтому Деянира, еще ощущавшая на своем теле страстные прикосновения рук Несса, не могла заподозрить его во лжи, тем более что он, как научила Апата, поклялся перед самой смертью, жгучего таинства полной.
Ойнеида быстро собрала семя и кровь Несса в небольшой кратер, в котором обычно носила немного вина, запечатала его плотной пробкой и спрятала на себе. Когда продиравшийся сквозь густые кусты Геракл прибежал к ней, Деянира, как ни в чем ни, бывало, поправляла растрепанные косы и ничего о подарке Кентавра не сказала супругу.
Диодор Сицилийский рассказывает, что, взявшись переправить первой Деяниру, Несс воспылал к ней страстью из-за ее божественной красоты и попытался овладеть ею. Та стала звать на помощь мужа, и Геракл поразил кентавра своей губительной стрелой. Умирая во время соития скорой смертью от тяжелой раны, Несс пообещал Деянире дать любовное зелье, благодаря которому Геракл не испытает желания сблизиться ни с какой другой женщиной. Несс попросил Деяниру собрать излитую им родильную влагу, смешать ее с оливковым маслом и стекающей со стрелы кровью и когда потребуется смазать этой смесью хитон Геракла. Дав такое наставление Деянире, Несс тотчас испустил дух, а та, следуя полученным указаниям, собрала в сосуд родильную влагу, смешала ее с маслом и коричневой кровью и стала хранить это зелье втайне от Геракла.
Некоторые, как Плутарх и Павсаний, говорят, что после того, как Геракл с Деянирой ушли, у Несса еще хватило сил добраться до земли локров, и только там он умер. Локры рассказывали, что быстро разлагающийся труп отравленного кентавра стал распространять ужасную вонь, отчего самих локров назвали озолийцами (зловонными). Его конское тело осталось непогребенным у подножия холма Тафиасс, наполняя всю округу ужасным зловонием. Говорят, источник, близ которого умер Несс, до сих пор несет зловонную воду со сгустками крови.
423. Гермес рассказывает Зевсу об опасном для Геракла подарке Несса
Вездесущий вестник Зевеса Гермес златожезлый, пролетая над бурными водами Эвена увидел, как простодушная Деянира собирала в мелкий кратер умирающего кентавра кровь, смешанную с желчью Гидры Лернейской и услышал, что перед смертью коварный Несс ей сказал. Он сразу догадался, к каким ужасным последствиям приведет в будущем коварный замысел мстительного Кентавра.
Прибыв на Олимп, Аргоубийца поделился с великим отцом своими размышлениями о том, почему Деянира так безоговорочно поверила своему насильнику и спросил следует ли ему что-нибудь предпринять:
– Зевс, мой великий родитель! Хочу тебе рассказать, чем дух мой нынче обеспокоен. Кентавр Несс, Иксионом и Тучкой рожденный, дал невестке твоей Деянире зелье, якобы затем, чтобы Геракла супружескую любовь сохранить. На самом же деле, в том зелье желчь ужасная Гидры Лернейской и, если доверчивая Ойнеида пропитает таким приворотом одежду супругу, тот в страшных мученьях с круга земного сойдет в царство Аида. Видно, Мойра еще при рождении Гераклу недобрую долю соткала в жизни земной, а сейчас решила, что он уже совершил на земле все, что ему предназначено было. Следует ли нам вмешаться и воспрепятствовать калидонке невольно погубить твоего лучшего смертного сына?
– Все правильно, милый, ты понимаешь и говоришь! Геракл уже истребил всех самых страшных чудовищ, включая и родичей наших ужасных – землеродных Гигантов, и теперь, видно, не должен долго задерживаться на земле, ведь жизнь обычных людей не для него, ведь не такой он как все. Однако лишить доблестной жизни моего сына – величайшего из героев не просто даже для Мойры Лахесис, ибо не может он умереть не достойно, а в честном единоборстве ему по-прежнему на земле равных нет. Мудрое сердце мое сейчас разрывается меж двух разных решений: Помешать Деянире Геракла непреднамеренно погубить или предоставить всему идти своим чередом?
– Над Судьбой мы не властны, отец, и всевершащая Мойра неумолима, ужасней ее я силы не знаю.
Зевс премудрый в знак согласия с сыном косматой кивнул головой и тяжелые веки прикрыл, но все равно разум свой продолжал изощрять в размышленьях трудных. Долго Олимпиец размышления ткал, беззвучно сросшимися бровями крутил и нетленной качал головой, распространяя в светоносном прозрачном Эфире благовонный амбросии запах, а потом стал милому сыну, рожденному Майей, вещать:
– Очень хочется мне лучшего из своих сыновей, издревле уже обреченного непреложному Року, освободить хотя бы от мучительной смерти так, чтобы он умер мгновенно от удара по шее меча иль от стрелы, вонзившейся в самое сердце, а не от ужасной желчи Гидры из Лерна. Однако я знаю, что не только Гера, сестра моя милая и супруга ревнивая, но и многие другие олимпийцы такое решенье мое совсем не одобрят. Но самое главное, любезный моему сердцу Гермес, я боюсь, что богини Судьбы, эти три дщери жутколикой Ананке, не потерпят, если я попытаюсь вмешаться в их вытканные в пряже многих столетий вещие замыслы. Ты, Киллений, не знаешь, ведь ты тогда еще не родился, как я однажды попытался в схватку вступить с Могучей Судьбой. Это случилось в то благословенное время, когда я был юным совсем и мнил себя всемогущим и, не желая повиноваться вещей Ткачихе, метнул в нее молнию жгучую. Страшнейшее оружье эфира прошло сквозь Мойру, не причинив ей совсем никакого вреда, и Лахесис, как всегда, с плотно сомкнутыми губами, бесстрастно лишь мне изрекла:
– Это была первая и последняя молния, которую тебе позволительно было в Мойру метнуть. Закон Ананки – владыка бессмертных и смертных, и нам, наместницам Необходимости на земле и на небе не страшно никакое оружие, ведь мы всемогущие и бестелесные, а наш облик – это лишь видимость, зренья обман. С этого момента ты должен навсегда покориться непреложной Судьбе и, следуя моим указаньям, заботиться о благе Вселенной или сам бесследно исчезнешь из этого мира, как твои старшие дочери Ангела и Арга, ведь мы можем все. Смотри!
И тут три Мойры суровые так одновременно повернули свои нетленные челноки, что сдвинулась Небесная ось мировая. И страшно задрожала и огромными трещинами покрылась вся земля от края до края, содрогнулся и раскололся на части хрупкий купол высокого неба, и невиданными волнами, подобными самым высоким горам, вздыбилось широкое море, и рухнули медные ворота бездонного Тартара, в мрачное царство брата Аида через провалы и трещины устремится яркий солнечный свет… И покорился я навсегда всесильной Судьбе… Да, видно, вещие дщери Ананке не довольны трудами Геракла после того, как все 12 подвигов он совершил. Тяжко карают всемогущие Мойры и мужей, и даже богов (!) за проступки, и не бывает, чтоб их наказанье прекратилось раньше, чем полностью виновного справедливая кара постигнет. Видно, недолго моему лучшему смертному сыну осталось жить на земле, и сбудется скоро древний Додонский оракул, который сам я по воле старой обликом Мойры Лахесис шелестом листьев дуба давал и журчаньем ручья. Придется ему полностью вытерпеть все, что ко всему безучастная Мойра Лахесис выткала с нитью ему, когда родила его матерь Алкмена. Однако, согласно предначертанью непреложной Старухи, Геракла великие подвиги после смерти ужасной, мучительной позволят справедливо стать ему богом и жить вместе с нами на мощных высотах не подверженного тлену Олимпа!
Так вещую речь закончил Кронид-Эгиох, а его вестник и сын златожезлый Гермес, ему безмолвно внимал, с ним во всем соглашаясь.