Комплекс превосходства

– Подстроить гибель Ласточки? Никогда! – подытожил Балаво.

Ги склонен был поверить Луи. Но оставить его в покое, не задав еще пару вопросов, было бы глупо.

– Кто должен был сниматься с Денн в тот день?

– Марсель, – ответила вместо брата Вивьен. – Я его как раз выгнала из номера. Он любит тут подремать, если съемок нет.

– Какой Марсель? – уточнил молодой человек. – Раву?

– Он самый. Бездельник тот еще, но симпатичный, ничего не скажешь.

– И где его искать? – вмешалась Карпентье.

– Да кто ж его знает, м'дам! – Балаво по-женски всплеснул руками. – Я ж ему не мамка, чтобы велеть возвращаться до полуночи. Вообще, он пьет частенько. Все гонорары спускает на выпивку и курево.

– Луи, – Ги приобнял дельца за плечи, – этот парень ночует в снятой тобой комнате, общается с твоей сестрой, трахает твоих актрис, в конце концов, а ты не знаешь, в каком кабаке искать его в случае надобности? Я скорее поверю во Всевечного Отца, чем в это.

– К чему скрывать его? – поддержала Карпентье. – Тем более, учитывая, что вы сами вызвали оперативников на место преступления, а теперь помогаете нам. Вы хотите, чтобы убийства прекратились?

Балаво кивнул.

– Где найти Марселя Раву?

– Подвал старого Вана, – сказал Луи. – Попробуйте там. Дешевый опиум из Четао и грошовый абсент. Учтите сами, что публика там соответствующая.

– Разберемся, – заверила Балаво полицейская. – Вдвоем проще.

– А Галлар?

– А ему я пока ничего докладывать не буду. Это и не в ваших интересах тоже. Когда Галлар, ведомый подложным аудиографическим звонком, явится сюда, никаких зацепок по Раву он не найдет, не так ли, Вивьенн?

– Здесь будет пусто, как в Круге Стяжателей.

– Похоже на попытку выслужиться, младшая оперативница.

– Похоже, мне не нравится слово "младший", – Карпентье бросила окурок на пол и наступила на него каблуком. – У меня есть амбиции, Ги.

Ги не стал отвечать. В номере оказалось слишком много не в меру амбициозных людей.

***

По правде сказать, к исходу второго дня Ги ужасно устал ездить вверх-вниз: из Верхнего Города в Железный, а затем назад. И хотя внутренне он уже готовился к повторению путешествия, услышав про подвал старого Вана, на полпути до вертикальных путей ему до смерти захотелось бросить Карпентье и отправиться домой. Удерживали от подобного не достойного мужчины поступка лишь честолюбие и гордость. Распутывая ниточку преступлений, Ги становился ревнив и себялюбив. Делиться лаврами детектива не хотелось. Мог ли он представить, к чему это приведет?

Опиумные притоны не закрывались ни на минуту. Опытные торговцы забытьем знали, что к их клиентам жажда новой дозы может прийти в любое время. Иные просыпались посередине ночи, кто-то ради сладостной затяжки сбегал с рабочего места, а кто-то проводил в притонах вообще весь отведенный до неминуемого конца срок. Двери притонов обычно украшались изображениями драконов че-тао – длинных, усатых и гривастых. А если в одном из окон стоял желтый фонарь, внутри совершенно точно набивали наркотиком длинные костяные трубки.

Второй отличительной особенностью притонов были так называемые плакальщики. Именно они выволакивали из заведений и прятали трупы. В трупах недостатка не было. Вместе с экстрактом опиумного мака в трубки обычно заправлялись самые дешевые и потому опасные наркотики магического синтеза. Многократно усиливая действие смеси, они уничтожали мозг, проникали в легкие и разносили по артериям колдовской яд. Запрета на них, к слову, в Книге законов не водилось. Любой легальный алхимик мог абсолютно безнаказанно травить горожан, и естественно, многие из них так и поступали.

В подвал старого Вана Ги с Карпентье заявились ближе к полуночи. Миновав плакальщиков и девушек, за деньги составлявших посетителям компанию в приватных комнатах, они очутились в сыром темном месте с земляным потолком и застланном драными восточными коврами полом. Старый Ван не особо заботился о комфорте посетителей: они возлежали в тесноте, глотая чужие дымы. Отгороженные шторами закутки выглядели немногим чище. Туда набивалось по пять человек, громоздившихся друг на друге. Поперек ушедших в наркотический делирий валились их более трезвые товарищи по несчастью. Девушки-спутницы шарили по карманам отключившихся, запихивая найденное во внутренние карманы халатов.

– Желаете трубочку? – обратилась к оперативнице одна из девушек.

– Только не здесь. Где хозяин?

– Хозяин? – не поняла девушка. – Здесь нет никаких хозяев, только я и сестры.

– А старый Ван? – Карпентье обвела помещение взглядом.

– Мы его придумали. Че-тао верят больше, – похоже, одна из владелиц притона решила не скрывать правды, поняв, что в число клиентов заманить ни замученного двухдневной беготней мужчину, ни чрезмерно элегантную для притона Железного Города девушку не удастся.

– Тем лучше. Тогда ты должна знать всех посетителей.

– Может быть.

– А может быть и нет?

Девушка улыбнулась.

– Совершенно верно.

– Тогда я, может быть, сломаю тебе нос и наведу на твое жалкое логово криомантов, – заявила Карпентье. – Так доходчивей?

Минутное колебание.

– Кого вы ищете?

– Марсель Раву. Бывает у тебя такой?

– Частенько, – сдала клиента девушка. – А что он натворил?

– Самое страшное, – вмешался Ги. – Он не имел чести познакомиться с нами. Он сейчас тут?

– Ушел уже. Но вы можете проверить его квартиру. Только не надо криомантов!

– Не будет, – пообещал молодой человек. – Где живет Раву?

Девушка воздела палец вверх.

– На третьем этаже. Чтобы недалеко спускаться за веселым табачком.

Пять минут – и Ги с Карпентье уже стояли у двери, за которой, возможно, ожидала важная подсказка или даже разгадка тайны. Краткий стук – тишина – треск срывающейся двери. Карпентье перешагнула через выбитую преграду. Ги последовал за ней. Из короткого коридора можно было попасть в две комнаты. Ни в одной из них не горел свет.

– Налево, – шепнула Карпентье. – А я в эту.

Вытащив револьвер, Ги ступил во тьму. Пошарил по стене в поисках выключателя от электрической или магической лампы, но ничего не нашел. Ведя пальцами по стене и спотыкаясь обо что-то мягкое, он добрался до окна. Рука скользнула по дереву. Ставни. Еще одно движение вбок – и пальцы наткнулись на задвижку. Щелкнув ею, Ги отворил окна, и в комнату проник тусклый свет ближайших фонарей.

Его взору предстали наваленные на полу матрасы, упавший шкаф с пробитым боком, несколько колченогих стульев, плакаты с голыми девицами, развешанные вместо обоев. Жить в таком месте мог бы только опустившийся на самое дно наркоман.

В коридоре кто-то громко задышал.

– Карпентье?

Вслед за окликом послышались визг, два громких хлопка, шум падения чего-то тяжелого. Презрев осторожность, Ги бросился на помощь полицейской. Но помощь уже не требовалась.

Эйме Карпентье стояла над трупом. Из двух отверстий в груди Марселя Раву – если смуглым курчавым мужчиной с широко раскрытыми карими глазами был именно он – медленно поднимался дым. Тело почти не сотрясалось в конвульсиях, только ноги сучили по полу. А рядом с мертвецом изогнулся полумесяц большого серпа. Наметанный на всякие неприятности глаз Ги моментально определил, что произошло: Раву появился внезапно, замахнулся серпом, но нанести удар не успел. Оперативница выстрелила дважды, как ее, вероятно, учили старшие товарищи. Обе пули попали в цель, убив Раву на месте.

Карпентье выронила револьвер.

– Я не хотела.

– Он готовился напасть, – сказал Ги, но утешение вышло неуклюжим.

– Еще ни разу не стреляла в человека, – прошептала оперативница.

Приблизившись, Ги положил руку на ее плечо.

– Оставь меня.

Карпентье скрылась в "его" комнате, а Ги проследовал в ее. Быстренько отыскав окно и распахнув ставни, он впустил свет и в эту комнату. Первым, что он заметил, была напольная лампа. По счастью, она работала, и Ги сумел осмотреться. Впрочем, осматриваться долго не пришлось. Соломенная шляпа с черной вуалью лежала на столе, на самом видном месте. Рядом с ней лежал и второй серп.

– Ты это видела? – позвал Ги.

– Что?

– Шляпу и серп. Похоже, убийца отыскался.

– Отыскался, чтобы ничего не рассказать, – Карпентье с опустошенным видом подошла к нему, прикоснулась к рукояти серпа, провела пальцем по шляпе, потеребила вуаль. – Знаешь, что? Я провалила это дело, и Галлар оторвет мне голову. Могу я попросить тебя кое о чем?

– Ты сработала блестяще. Сколько времени потребовалось бы самому Галлару?

– Удача, не больше. Так как насчет просьбы?

– Выкладывай.

– Меня здесь не было,– сказала Карпентье. – Маньяка убил ты. Пусть вся слава достанется тебе, а я сохраню доброе имя. И дело будет раскрыто.

Ги взвесил на мысленных весах все за и против. В словах оперативницы была своя логика, но так просто отказаться от дела, почти принесшего ей заслуженное повышение… что-то во всем этом не складывалось в правильную картинку.

– А брат с сестрой Балаво? А девка из притона?

– Да кто их станет опрашивать! – махнула рукой Карпентье. – Галлар будет в таком бешенстве, что забудет обо всем на свете.

– А не сживет ли он со свету меня?

Карпентье вздохнула.

– Не обещаю, что не постарается. Вообще-то, на разговор он тебя вызовет. Но еще одного рандеву с Галларом тебе не избежать, даже если ты откажешь мне. Сам ввязался в историю.

Крыть это замечание было нечем, и Ги сдался.

– Тебя здесь не было.

В качестве благодарности Ги получил поцелуй в щеку, но даже он не порадовал в тот момент. Кирпичики картины не складывались. Или фрагменты здания?.. Ги чувствовал одну лишь усталость и желание поскорее оставить эту бестолковую кровавую ночь позади.

После очередного изматывающего вояжа через весь подземный город к вертикальным путям Ги кое-как дополз до своей квартиры, упал на кровать прямо в одежде и моментально уснул. Сон ему привиделся вполне примечательный. В нем на него нападала шляпа убийцы, размахивая зажатыми в невидимых руках серпами. От беготни во сне спасло только то, что спать оставалось всего три часа. Начинался новый день.

5. Равенство и справедливость

К чертям костюмы, решил Ги, собираясь на доклад к шефу. Плевать он хотел на правила приличия и культурный код делового квартала, если в этом самом квартале приходится бывать по два часа в сутки, а остальное время мотаться по Железному Городу и внешним районам, иметь дело с повернутыми на магии игроками, утешать убивших своего первого преступника оперативниц, а потом еще и отмывать рубахи и пиджаки от запаха опиумных смесей. Хватит. Тысяча благодарностей за предоставленный шанс, но нет.

Поверх майки он накинул безрукавку. Натянул самые старые из нашедшихся брюк, сапоги на шнуровке и подвесил к поясу револьвер. Чтобы не выставлять оружие напоказ, в качестве верхней одежды был выбран длинный плащ из мягкой кожи. В холщовую сумку Ги вместил серп, прихваченный из комнат Раву. Волосы остались распущенными. Совершенно перестав походить на работника преуспевающей фирмы, обновленный Ги Деламорре – к вашим услугам – покинул свое обиталище, жуя на ходу яблоко, первое и единственное блюдо поспешного завтрака.

Верхний Город был красив, как и всяким иным утром. Каждый день еще до восхода солнца его драила целая армия наемных уборщиков. В деловом районе работали мусорщики и садовники, инженеры и мойщики стен и стекол. Отряд волшебников наводил чистоту там, куда не дотягиваются руки смертных. Как, если не чарами, объяснялось, например, нетускнеющее сияние шпилей башен и куполов храмов? Почему не вял ни один цветок на клумбах, а на тротуарах и мостовых не появлялось ни трещинки? И так вот уже сотню с лишним лет. Традиции, заложенные Жозефом-Вешателем, процветали и находили новое обоснование при каждом новом правительстве. Идеальный центр Лутеции был выгоден не только как символ процветания. Он давал стимул приезжать в столицу и развиваться вместе с ней.

"Шедерне и партнеры" занимали целое четырехэтажное здание на перекрестке улиц 2В и 45-Норд. Имен собственных у улиц не было (причуда Жозефа), но заблудиться в геометрически идеальном городе вышло бы разве что у полного дурака. Два сектора продольных улиц – Норд и Сюд – и алфавитно-числовые поперечные. Доска для шахмат, заполненная домами вместо пешек и ладей.

Шеф сидел в кабинете. Он имел обыкновение приходить в контору первым и проводить в ней весь световой день. О боязни темноты господина Шедерне ходило множество шуток, но ни одна из них не объясняла толком, почему он активен только при солнечном свете.

Зайдя к шефу, Ги застал его стоявшим у распахнутого окна. Теплые лучи заключили фигуру Шедерне в оранжевый ореол.

– Чудесный день, – сказал, не поворачиваясь, шеф.

– Продолжение другого чудесного дня.

Ги положил на стол карточку Рыбьего Черепа и серп убийцы Денн. Приблизившись, шеф с интересом рассмотрел их.

– Сначала по делу.

– Рыбий Череп готов к переговорам с вашим участием.

– Тебя просили об этом? – поднял бровь Шедерне.

– Обстоятельства оказались выше моих сил. Пришлось импровизировать. Условия крайне простые: сохранение кресла управляющего и концепции магических салонов. На первое время это выполнимо, как мне видится.

Шеф спрятал карточку в нагрудный карман.

– Вполне. С Черепом свяжутся люди из отдела обработки. А что это за гадость? – шеф двумя пальцами приподнял серп.

– Этим резали Денн Ларе.

Шедерне вздохнул.

– Окажусь слишком предсказуем, если спрошу, откуда он у тебя?

– Я убил убийцу. Адрес и всю информацию готов предоставить в службу безопасности.

Последовала затяжная пауза. Шедерне переводил взгляд с серпа на работника, затем обратно и снова на Ги. Наконец, в нем что-то словно надломилось, и он опустился в кресло.

– Не буду спрашивать, зачем, как и откуда ты выкопал этого своего убийцу. Просто убери это с глаз моих долой, доложи Полковнику Паннеру и предоставь ему решать, что делать дальше. Я бы уволил тебя прямо сейчас за своеволие и пренебрежение приказами, но отчет о выступлении де Валансьена необходим мне, как воздух. Иди отсюда. Потом решу, как с тобой поступить.

Да уж, звездный час при живом Раву состоялся бы с куда большей вероятностью.

Самая короткая из бесед с шефом завершилась на редкость огорчительно и бесславно, так что похвала Полковника Паннера, главы охранной службы "Шедерне и партнеров", не добавила Ги уверенности и бодрости. Седоусый отставной офицер эльветийской армии пообещал уладить все дела с мертвецом, донести нужную информацию до полиции и даже попытаться сохранить в тайне имя расправившегося с ним детектива-дилетанта. Ничуть не сомневаясь в том, что Галлар вытянет из старика и имя, и подробности, и адрес съемного жилья, Ги спустился к своему рабочему столу, чтобы освежить в памяти вехи карьеры Филиппа де Валансьена.

Запросив архивы газет у секретаря, он налил чашку крепкого какао с острым перцем, погрузился в чтение и увлекся настолько, что едва не опоздал на саму речь.

Из истории де Валансьена получился бы неплохой художественный роман. Рожденный в семье аристократа-социалиста, он воспитывался в атмосфере холодного расчета, политических интриг и постоянной опасности. Радикальные, если не сказать революционные, воззрения Реми де Валансьена принесли ему небывалую популярность среди бедноты, но превратили в персону нон грата в высшем свете. Итогами первых пяти лет политической борьбы де Валансьена-старшего стали три покушения, опала при королевском дворе и разбивший чрезмерно нервную и нежную супругу паралич. Но были и победы. В Генеральные Штаты вошли первые десять представителей новообразованной Партии Справедливости. Укрепив позиции, де Валансьен перешел от теории к практике.

Мэтр Реми создал новую систему управления принадлежавшими семейству мануфактурами и крестьянскими хозяйствами. Основанная на ротации кадров, наемном труде с высокими расчетными ставками и продаже акций предприимчивым мастерам, она принесла небывалые плоды. Правильная мотивация рабочих стала залогом успеха.

Энтузиазм обеспечил де Валансьена первой крупной волной прибыли. Вложив подавляющее большинство вырученных денег в дальнейшее развитие предприятий, мэтр Реми снабдил их новейшими машинами и магическими аппаратами и тем самым дал старт новому витку развития. При этом и сам он, и его семья вынуждены были во многом себе отказывать. "Я помню, – откровенничал нестарый еще Филипп в журнале двадцатилетней давности, – голод и пустой черный зев камина в родовом поместье. Обладая фамильным именем и чувством собственного достоинства, экономически отец мало чем отличался от дельца средней руки".

В семнадцатилетнем возрасте Филиппа представили ко двору. Как и всякого знатного юношу, его ждала служба в рядах эльветийской гвардии. Тогда-то идеалы отца и сослужил ему дурную службу. Де Валансьена отправили подавлять восстание в колониальном Ай-Лаке. Бои с отрядами плохо обученных, но фанатично ненавидевших метрополию партизан затянулись на долгие три года. Жестокость враждебных сторон оставила в душе Филиппа свой след, и в Лутецию он вернулся рано постаревшим и потерявшим всякую веру в государственный строй, основанный на подавлении. Мэтру Реми даже не нужно было объяснять сыну, во что он верит.

Дуэт отца и сына де Валансьенов продолжил экономическую и политическую войну с монархией, нанеся удар по Министерству по делам колоний, куда двадцатиоднолетний Филипп поступил на службу. Эффективность, с которой де Валансьен решал вопросы, ставившие в тупик титанов старой политики, поразила даже его противников. Лишь юный возраст помешал ему занять высокие должности, но и он перестал быть проблемой через семь лет. Так называемый "ценз мудрости" – двадцать восемь лет – Филипп преодолел в звании вице-ревизора Ай-Лака и сопредельных земель. В тридцать один он стал губернатором столицы Ай-Лака и уполномоченным ревизором, а еще через восемь лет получил колонию в собственное управление.

Партия Справедливости к тому времени стала третьей по представительству в Генеральных Штатах. Девяносто пять мест, хоть и не позволяли де Валансьенам влиять на принимаемые законы, вызывали уважение и страх у роялистов. В отсутствие сына одряхлевший мэтр Реми вынужден был отречься от самых радикальных взглядов и заключить политический союз с рядом монархистских партий. Именно это решение отложило триумф Партии Справедливости на долгих тридцать лет. Она старела и теряла агрессию вместе со своим основателем, а Филипп де Валансьен, будучи в Ай-Лаке, занимался делами, далекими от грызни в эльветийском парламенте.

Сводки о подвигах Филиппа в Ай-Лаке Ги приготовился читать внимательнее всего. Начав с реформы системы управления, смены коррумпированных чиновников и реставрации туземного короля, он избавился от всех крупных игроков на политической арене колонии. Сосредоточив в своих руках неограниченную власть, де Валансьен начал эксперименты…

– Знаешь, – Ги поднял голову. Мирти стоял, опираясь на кипу неразобранной корреспонденции на столе, и корчил нервические гримасы.

– Знаю, причем очень многое. Но можешь просветить еще.

– Знаешь, я решил составить тебе компанию. Не каждый четверг можно живьем услышать речь будущего победителя.

Де Валансьен предпочитал выступать на открытом воздухе. Так он мог собрать больше слушателей, подчеркнуть скромность и близость к народу. Плас Сен-Луи, площадь, располагавшаяся с внешней стороны стен Верхнего Города и названная в честь святого покровителя нищих и калек, была идеальным вариантом для решающей речи. Заключенная в кольцо доходных домов и крытых торговых рядов Сен-Луи вмещала несколько тысяч человек.

Со стеной спин Ги с Мирти столкнулись уже на подходах к площади. Улицы полнились народом. Неудачливая бригада трансляторов, зажатая в толчее, тщетно пыталась протащить сквозь толпу разобранную машину фантазий. Обескураженный визор держался за руку одного из спутников, словно малый ребенок за подол матери.

– Сюда.

Ги впихнул Мирти в ближайшую лавку.

– Есть черный ход?

Торговка молча указала на дверь, располагавшуюся на противоположной от входа стене. Судя по всему, не один Ги догадался в этот день подобраться к площади с внутренних переулков торговых рядов. Он бросил женщине монетку.

Постучавшись в заднюю дверь еще одного магазина и расставшись со второй монеткой, они выбрались на улицу почти у самого ее слияния с площадью. Растолкав собравшуюся публику локтями, Ги вывел Мирти на переполненную Сен-Луи, в самом центре которой высился деревянный цилиндр трибуны. Пробиться ближе к ней было невозможно, так что Ги пришлось довольствоваться тем, что у него хотя бы вышло прислониться спиной к стене дома. Большая часть собравшихся не удостоилась даже столь ничтожного комфорта.

Шум на площади стоял соответствующий случаю. В какофонический гул слились щелканье настраиваемой аппаратуры визоров, искаженные фильтрами и громкоговорителями предостерегающие крики криомантов, скандирование речевок, брань и даже ржание лошадей.

– Кто додумался притащить сюда коней? – прокричал Ги, наклонившись к самому уху Мирти.

– Ты же не думаешь, что де Валансьен обходится без кареты? Слышал, он старомоден и мобили не жалует.

Как выяснилось, де Валансьен не обходился также без двух магов и пятерых полицейских оперативников, поднявшихся на трибуну вместе с ним. Вскинув правую руку со сжатым – насколько Ги разглядел с такого расстояния – кулаком, лидер Партии Справедливости вызвал рев восторга. Публика обожала его за то, что слышала из его уст все, чего так долго ждала, и не сомневалась, что уже вскоре все желанные слова претворятся в жизнь. Рубанув рукой воздух, де Валансьен моментально погрузил площадь в молчание. Помимо его голоса тишину нарушало лишь шелестение машин фантазий.

– Друзья! – обратился де Валансьен. – Сегодня воистину славный день! День, когда я полностью убедился в победе – нашей с вами победе.

И он заговорил о преданности и долге, двух составляющих будущих успехов на ниве изменения страны. Будучи предан Эльвеции, он в свою очередь ожидал преданности от народа. Поддержка в любых начинаниях, оправданные надежды на перемены, ни шага от линии Партии и другие догматичные, но оттого и столь привлекательные фразы так и сыпались с языка де Валансьена. Ничего нового ни Мирти, ни Ги, ни остальные мало-мальски смыслящие в политике слушатели не слышали ровно до того момента, когда политик добрался до середины речи и, переведя дыхание, медленно повернулся, осматривая толпу.

– Вы ждете от Партии не просто слов, друзья, – хрипло выговорил де Валансьен. – Думаю, мало у кого хватит смелости обвинить Партию в бездействии, но сегодня я решил объявить о чем-то особом. Я верю в принципы равенства и справедливости, как гласит наш устав, но есть один принцип, в который я верю еще сильнее. Верю всей душой, всем сердцем, всем существом.

Драматическая пауза – и де Валансьен продолжил.

– У каждого из нас много путей, но одна миссия. Не знаю, как вы, а я в своей убежден. Это работа на благо нашей любимой Эльвеции. Это война, это череда сражений с несправедливостью, и, как и у почти всякой войны, у нее есть две отличительные черты. Во-первых, неизбежность генеральной битвы. Во-вторых, жертвы. Каждый из вас, моих верных друзей, внесет свой вклад в победу в решающей схватке, отдав свой голос. Кто-то принесет жертву, лишившись благосклонности толстосума-работодателя или верящего в божественность монархии соседа. Члены Партии рискуют гораздо большим. Но я, я несу ответственность за победу, и мой вклад, моя жертва, – де Валансьен приложил руки к сердцу, – они должны быть самыми значительными, иначе я зря занимаю свое место. Они уже принесены на алтарь нашей победы. Вчерашним днем мной подписаны кое-какие бумаги, друзья. Я продал все свое имущество, кроме дома, в котором вырос, и все вырученные деньги планирую использовать, чтобы не оставить врагам шансов лишить нас победы.

Это была революция. До этого момента ни одному из жителей Эльвеции не могло даже прийти в голову, что богатый человек может поступить подобным образом. Мирти толкнул коллегу локтем в бок и постучал по виску. Губы беззвучно произнесли: "фанатик". В ответ Ги покачал головой. Де Валансьен прекрасно отдавал себе отчет в том, что сделал. Непонятно было лишь одного: тонкий ли это расчет при уже выигранной войне или ставка ва-банк.

Понимая, что после такого сказать больше нечего, де Валансьен еще некоторое время развлекал публику историями о грядущих реформах и о том, какой замечательной будет жизнь после победы Партии Справедливости, затем распрощался, пожав руки пробившимся к трибуне последователям, и скрылся из вида.

– Безумец, – твердил Мирти на обратном пути. – Надолго таких красивых жестов не хватит.

– Ему и не нужно.

Ги запрыгнул на подножку трамвая. Ехать до конторы оставалось не дольше четверти часа.

– Когда он добьется победы, нынешние богатства не спасут никого. Скажи спасибо, если нашему Шедерне позволят оставить фирму себе. Могут и растащить для нужд угнетенных.

– Мне казалось, ты поддерживал де Валансьена, – скривился в очередной гримасе Мирти.

– Поддержка никуда не делась.

– Тогда откуда такая трогательная забота о деле шефа?

– Я на него пока еще работаю. Не забыл?

Мирти оскалил в улыбке зубы, белые и ровные. Зубы хорошо зарабатывающего человека. Если Ги был полнейшим дилетантом в юриспруденции и помнил исключительно декреты, что-либо запрещавшие, его приятель прекрасно разбирался во всех хитросплетениях законов и потому получал существенно больше. Мирти олицетворял все, чем славились юридические фирмы: полнейшая внешняя невзрачность при способности отравить жизнь любому гражданину монархии вплоть до министров. Естественно, ему было, что терять. Де Валансьена с его справедливостью и равенством Мирти ожидал с такой же тревогой, как и сам Шедерне.

– Шкурный интерес, да, Ги?

– Я родился там, где при наплевательском отношении на шкуру ее могли содрать и пустить на шаманский барабан.

– Ах, оставь! – отмахнулся Мирти. – Лутеция – не Кемет, где перемены в порядке вещей.

Ги усмехнулся, заметив, что низкорослый негр с Кемета, державшийся за соседний поручень, неодобрительно посмотрел на его товарища. Интересно, что он забыл в Верхнем Городе? Неужто катит на смену в Трансконтиненталь?

– Перемены нужны, дружище.

– Но не такие.

– А какие? Повышение налогов – тоже перемены, да и захват новых колоний. Но желает ли подобного народ? Судя по тому, что сегодня наблюдалось на Сен-Луи, ему нужно далеко не это.

– Да народ сам не понимает, чего ему нужно, – при этих словах на Мирти уставилось еще два пассажира.

– А кто понимает?

Этот вопрос поставил коллегу в тупик. Он пожал плечами и замолчал. Ги не стал тревожить его и остаток пути смотрел в окно на трясущиеся за мутными стеклами лишенные индивидуальности здания Верхнего Города. Столица по-прежнему сверкала безупречной стерильной красотой, но молодой человек знал, что на самом деле она содрогается от вершин Элизийского холма до дальних предместий, где улицы внешних районов переходят в проселочные дороги.

Распрощавшись с Мирти на втором этаже, Ги поднялся к шефу и рассказал ему обо всем, что говорилось на площади. Смотря одним глазом на экран визора, где спорили два политика-теоретика, Шедерне выслушал долгую речь. На том моменте, когда де Валансьен объявил о продаже имущества, шеф перебил подчиненного.

– Остальное – хлам.

– Согласен.

Оторвавшись от визора, Шедерне воздел глаза к потолку, надул щеки и с шумом выпустил воздух. На экране элегантный молодой человек, представитель правящего Благословенного Союза, рассказывал о последствиях прихода к власти социалистов. Картина выходила исключительно мрачной, но политик безбожно перевирал факты и придумывал для ПСР грехи, которые за ними вряд ли водились.

– Еще б ты не был согласен, – выговорил шеф. – Тут уж даже законченный идиот все поймет. На тебе сопровождение переговорщиков из отдела обработки к Рыбьему Черепу. Завтра с десяти. До того времени отгул.

– А де Валансьен?

– Ты его собрался пристрелить, как этого ублюдка с серпами? – саркастично осведомился шеф. – Поверь, я бы с радостью дал добро, да только к нему и на винтовочный выстрел не подберешься. Знаешь, кто такой мэтр Амарикус?

Ги не знал.

– Колдун у него на службе. Нигде не показывается, но на деле второй человек в партии. И самый опасный. Думаешь, на де Валансьена не устраивались покушения? – Шедерне сощурился, что позволило заключить, что к некоторым из заявленных покушений он имел не последнее отношение.

Ги неопределенно помотал головой. Разговаривать о покушениях не хотелось. Хотелось отправиться домой и в конце концов выспаться.

– Ладно, – смилостивился шеф. – Иди уже. И чтобы закрыть разговор о де Валансьене: никаких поручений, связанных с ним, давать больше не буду. Просто забудь и занимайся тем, что я велю.

Что ж, по крайней мере, Ги не собирались увольнять. И то хлеб.

***

Отсутствие консьержки стало первой встревожившей Ги приметой близкой опасности. Обычно разговорчивая старушка покидала свой пост после полуночи. Теперь же, несмотря на раннее время, окошко ее наблюдательного пункта было прикрыто. Поднимаясь по лестнице, молодой человек обратил внимание на пыльные следы на ступеньках. Это не может быть связано с убийством Денн, подумал Ги – и замер, глядя на распахнутую дверь в квартиру 32. Третий этаж, вторая дверь, так он и запомнил ее номер. Вот уже полгода после тяжелых будних и пьяных выходных он топал именно сюда. Теперь же, похоже, в ней завелся незваный гость.

Щелкнув предохранителем револьвера, Ги зашел внутрь. Взломщик превратил квартиру в подобие свалки. Взору предстали искромсанная мягкая мебель и поломанные табуретки со столами. Одежду вышвырнули на пол и растащили по коридору. Но хуже всего было не то, что Ги увидел, а то, что из спальни явственно доносился подозрительный шум. Ги посмотрел под ноги. Серые отпечатки ног вели в квартиру, но не из нее. Злоумышленник еще не успел ее покинуть.

Стараясь не шуметь, Ги прокрался по коридору. Рука с зажатым револьвером предательски тряслась. Прислонившись спиной к стене, он заглянул в комнату… и едва успел отпрянуть, спасаясь от коварного удара. Лезвие серпа царапнуло дверную раму, а Ги, потеряв равновесие, отшатнулся назад в коридор. Из комнаты выпрыгнул нападающий – и в тот самый миг Ги понял, сколь наивным было считать, что несчастных актрис потрошил покойный Раву.

Настоящий маньяк выглядел куда более устрашающе, чем наркоман, убитый вчерашней ночью. Треугольная шляпа с ниспадающей на лицо и половину груди непроницаемо-черной вуалью, просторный комбинезон с перехваченными латунными браслетами рукавами и штанинами, широкий пояс и сапоги составляли полный комплект описанного Мартеном Одервье наряда убийцы. В каждой руке маньяк держал по серпу.