Чтобы дополнить картину самодовлеющей деревни, надо упомянуть об ее постоянном базаре, где продается более или менее все, что нужно нетребовательному деревенскому жителю; надо сказать и о периодических ярмарках, куда стекается народ нескольких деревень и где идет торговля меновая и на деньги. Здесь, кроме того, и веселятся: в деревне живут люди, а людям необходимо веселье. Мы видим в Индии деревенский театр с актерами и знакомого нам Петрушку, который, может быть, ведет свое начало из Индии, мы видим и бои быков, и петушиные бои, и бои баранов; нередка охота, любима и борьба, в ходу разные игры, наконец, в большом ходу рассказывание сказок, в котором часто большие мастера – деревенские мальчики.
Ни одна страна в мире не может поспорить с Индией в красоте и разнообразии ее сказок, так же как, может быть, редкая страна знает в своем искусстве такое разнообразие орнамента, как Индия, особенно растительного и животного, в котором изящество исполнения часто сочетается с поразительным реализмом. И этим опять Индия обязана деревне, в которой большею частью всю жизнь живут мастера в тесном общении с природой, которую они выучиваются видеть и слышать и подражание которой, с точной передачей всего ее удивительного разнообразия, составляет для них наслаждение. Вы чувствуете постоянно, что для индийца природа живет; потому так хороши эти деревенские индийские сказки, что для тех, кто их рассказывает, нет, собственно, границы между жизнью и сказкою. Я не хочу, конечно, сказать, что вся деревня и всякая деревня в Индии полна этого глубокого и поэтического чувства природы; разумеется, что и здесь в большой мере есть и грубость, и тупость, и непонимание, но рядом с этим вы видите в деревне такое глубокое чуткое отношение к красоте, что вы, на Западе привыкшие смотреть с высоты цивилизованного города на дикую деревню, поражаетесь тем, что слышите. Мне кажется, что я не злоупотреблю вашим вниманием, если перескажу североиндийскую сказку, в которой вы почувствуете интерес и любовь горца к его горам.
«Это было давно, и мир тогда был еще юн, тот мир, который теперь уже стар. И все было не так, как теперь, и великий Вестарван был царем над горами. Высоко, высоко поднимался он над всем, что было вокруг него. И тучи ложились плащом на его плечи, а голова стояла гордо и одиноко в синем небе. Надменный, он взирал только на солнце и звезды. И темною ночью звезды сияли венцом вокруг его головы. Зависть и злоба закрались в сердце окрестных гор: Харамука и Нангапарбат гневались и негодовали на презрение Вестарвана. Одна дивная Гвашбрари, холодная и сияющая среди льдов, молчала, наслаждаясь своей красотой. Однажды, когда Вестарван окутался тучами и скрылся из глаз, окрестные горы повели опять свои злобные речи. И с презрением сказала им красавица Гвашбрари: чего вы только спорите и негодуете? Горд великий Вестарван, и главу его венчают звезды, но сам он, ноги его, здесь, в земле, из земли, как и мы. В нем только немного больше земли, вот и все.
– Так что же он гордится? Кто сделал его царем среди нас? – улыбнулась красавица Гвашбрари, улыбнулась нехорошей улыбкой. – Кто сделал его царем? А вы сами. Для меня он не царь, даже в венце из звезд. Я его царица.
И горы кругом засмеялись, ибо ниже их всех была красавица Гвашбрари.
– Подождите ж, встанет еще завтра солнце, и у ног моих ляжет Вестарван.
И вновь засмеялись насмешливые горы, но красавица Гвашбрари не смеялась и не говорила. И весь летний день она сияла и улыбалась. Солнце стало заходить, и, как чары, розовые чары, легли лучи его на весь мир. И бледная Гвашбрари вспыхнула, словно блестела красотою и любовью. И увидел высокий Вестарван это сияние, и обернул он свой надменный взор туда, вниз, в долины, и глядел, глядел в немом изумлении на дивную красоту. Ниже опустилось солнце, и еще ярче зарделась красавица Гвашбрари, будто от взора великого царя его. И по долинам пронесся крик: