Начальник Америки

– Наши-то русские большими любовниками оказались, – усмехнулся Степанов. – Завели себе по две или три жены. Но оно и к лучшему. Каждый взял этой радости сколько хотел, на чужих уже и смотреть не мог. Потому обошлось без блуда. А потом, кто умер, кто с Беньовским ушёл. Жены, что остались теперь русскими себя считают. А уж детишки тем паче. Не гнать же их обратно к диким? Вот и живут здесь в крепости вдовами.

***

В хижине, куда меня отвел Егор, проживала каначка по имени Петала с маленькой дочкой. Чьей вдовой она являлась и была ли по-настоящему вдовой, провожатый мне не сказал, а я спрашивать постеснялся.

Когда мы подошли к дому Егор просто позвал её по имени, а когда молодая женщина вышла из-за занавеси, передал приказ комиссара. Не дожидаясь ответа, он отправился к другому дому, а я остался стоять у порога.

Я уже подметил, что русские отобрали себе более стройных женщин, чем те, что жили в селении за стеной. Ну, у кого какой вкус, конечно. Фёкла та была во всех смыслах барышня выдающаяся. А вот Петала оказалась сравнительно высокой и довольно миловидной.

– Твоё имя? – спросила она немного уставшим голосом.

Я оглянулся и вновь увидел старую чёрную птицу, сидящую на сухом дереве.

– Как зовут эту птицу?

– Алала.

– Таково моё имя. Но русские чаще называют меня Иван.

Петала чуть вздрогнула. Возможно, имя напомнила ей кого-то.

– Алала, – повторила она. – Пошли.

Хижина внутри была обставлена на русский манер. Только что без печки (здесь готовили на очагах под открытым небом). Длинная лавка вдоль стены (широкая корабельная доска на двух рассохшихся бочонках) и стол перед ней; нечто заменяющее красный угол (светильник без иконы, но с каким-то засохшим цветком), ближе ко входу стоял небольшой самодельный шкаф с утварью и продуктами – чашки, миски, ступка, корзина с кореньями. Почти впритык к нему поставили большой сундук, на котором уже спала девочка лет трёх-четырёх. Вместо настила на земляном полу лежала плетёная циновка. То ли из тростника, то ли из того грубого материала, из которого здесь делали одежду.

Я выставил на стол последнюю бутылку виски, выложил большой кусок вяленого лосося, сухари, соль, варёные яйца – всё что осталось из дорожных запасов. Она добавила стопку лепёшек из очередного гавайского «картофеля» и кувшин с водой, куда были накрошены мелкие кусочки фруктов.

В свою чашку с фруктовой водой я сразу же добавил виски. Голова просто трещала после стольких впечатлений, долгого разговора со Степановым. Петала заинтересовалась и проделал ту же операцию. Попробовала, поморщилась и отошла к кухонному шкафу.

Вернулась она держа в руках большую глиняную чашку с простеньким узором явно не местной работы. Присела рядом, отпила из чашки, протянула мне.

– Ава, – сказала она.

Мутная жидкость не внушала доверия. Я сделал осторожный глоток. Меня передернуло от горечи. Правда почти сразу наступило облегчение. Это явно был не алкоголь. Возможно, какой-то легкий наркотик или тоник. Язык слегка пощипывало и холодило.

Она жестами дала понять, что нужно допить. Говорила Петала по-русски плохо, вернее, почти вовсе не говорила. За весь вечер ни разу не улыбнулась, но и ничем не показала неприязнь.

Я попытался разговорить её, задавал вопросы. Она отвечала коротко, предпочитая односложные «да» или «нет». От виски и местного зелья меня немного повело, как бывает, если выпить на голодный желудок. Хозяйка тоже выглядела разгоряченной. на её лбу выступили капельки пота. В какой-то момент она подошла вплотную и положила руки на мои плечи. Ладони её были грубыми, мозолистыми. Похоже в колонии даже вдовам приходилось много работать. Петала слегка потянула на себя. Моё лицо уткнулось в маленькую грудь. Я скорее машинально, нежели отдавая себе отчет, положил руки на её бёдра, прикрытые куском грубой ткани. Она поддалась вперед сильнее и ткань соскользнула вниз.

Лавка оказалась достаточно широкой для двоих, а на жесткость мы уже не обращали внимания.

***

Попав в реку времени я вскоре приучил себя не сходиться надолго с женщинами. С моим образом жизни, прыжками через континуум, любовь становилась бы якорем, мешающим двигаться дальше. Люди и без того слишком быстро старели в эту эпоху. Мне тяжело было видеть даже угасание друзей, что уж говорить о женщинах. Поэтому я старался избегать малейшей привязанности. Короткие встречи, быстрые расставания, короткая память.

Когда я утром проснулся хозяйки с дочкой в хижине не оказалось. Что ж, те меньше забот. Возле комиссарского дома я нашел вчерашних спутников – Ивана с Григорием и Егора. Вчетвером мы отправились к небольшой бухте. Сделав несколько шагов вниз по тропинке я перестал думать о вдове. В голове уже копошились мысли, рождались идеи, строились планы.

Малую шлюпку держали притопленной в устье реки, чтобы не рассохлась на солнце. Мы перевернули её, освободив от воды. Григорий откопал и принес спрятанные на берегу вёсла.

«Алоха Оэ!» – мысленно попрощался я с Петалой.

Провожатые навалились и вытолкнули лодку на глубину. За мысом, прикрывающим бухту от ветра, меня готовились встретить торчащие из воды камни и пенистые барашки прибоя. Чтобы пройти здесь даже на хорошем баркасе потребовалось бы много сил и удача. Но я не собирался пробиваться сквозь прибой.

Разумеется никаких запасов пушек и пороха в местной фактории не завалялось. Я собирался наведаться в иные закрома. Меня ждала Виктория. Меня ждал Стоквелл и доки Лондона. Что же, мистер Слэйтер. Кажется у вас появилась ещё одна возможность заработать пару-другую фунтов стерлингов. И надо бы поспешить, пока война в Атлантике не разгорелась настолько, что даже самые жадные купцы решат попридержать пушки на собственных кораблях.

Отступление I. Малаккский пролив

(Текст составлен по рассказам участников, поэтому в повествовании могут встречаться фактические неточности, преувеличения и странные интерпретации)

Счастливая звезда Яшки Рытова хранила их и во время этого путешествия. Обе шхуны благополучно прошли Тихий океан, уложившись в два месяца, если считать от Гавайских островов; не потеряли друг друга из виду, не пострадали от коротких, но мощных штормов, никто на борту не заболел, не свалился в воду. Пройдя между Филиппинами и Формозой, два капитана и командор устроили совещание, на котором решили, что пока ветер остаётся благоприятным, идти прямо к Малаккскому проливу, не заходя в дельту Кантонской реки и вообще не приближаясь к китайскому берегу.

Следующие пару недель на пути через Южно-китайское море они умудрились не столкнуться ни с пиратами, ни с испанцами, ни с голландцами. Лишь несколько парусов местных джонок были замечены матросами, но те и сами не спешили навстречу с неизвестными европейцами, предпочитая быстро растаять в мареве горизонта.

Длительное плавание через океан Тропинин перенёс превосходно. Всё в нём пело от предвкушения, от необычной свободы, словно чужой политический проект висел грузом и наконец свалился с плеч. Индия была его мечтой, его миссией и он был начальником сам себе.

Морская болезнь быстро прошла, авральной работы на его долю выпадало немного, а как командор и хозяин предприятия Тропинин занимал вполне комфортную каюту, отделенную выгородкой от казёнки. В его распоряжении имелась кровать (она же большой рундук), письменный стол. На его долю пришлось одно из двух окошек— иллюминаторов, устроенных в торце шхуны по бокам от баллера.

Единственное, что напрягало Лёшку – это солонина. К исходу третьего месяца он стал бы вегетарианцем, если бы на корабле имелось достаточно овощей. Но даже из овощей продержаться так долго смог лишь картофель, а его однообразный вкус изводил не хуже, чем жесткое как обувная подошва мясо.

– Консервы, – бормотал Лешка, пережевывая грубую пищу. – Нам определенно нужно производить консервы.

Его сотрапезники – Яшка и Расстрига согласно кивали, но вопросов не задавали. Они давно привыкли к размышлениям командора, его внезапным озарениям, и решили, что смогут всё увидеть, когда оно будет воплощено в металле. Ну или в дереве.

– Если мы намерены властвовать на Тихом океане, это станет огромным подспорьем, а кроме того, выгодным бизнесом, – добавил Лёшка.

В теории консервирования не было ничего сложного. Длительная термическая обработка продуктов без доступа кислорода – вот и весь фокус. Но производство консервов требовало жести, а производство жести нуждалось в олове. Как добывать олово, какой минерал искать, Тропинин не знал. Где покупать, не знал тоже. В Виктории имелось много оловянной посуды, пуговиц, но все это привозилось из Европы через Сибирь и стоило недешево. Кроме того, могла возникнуть проблема с оловянной чумой. Он смутно помнил, что именно по этой причине погибла какая-то из антарктических экспедиций. Олово на морозе могло внезапно рассыпаться. Всё что им спаянно могло дать течь. А чтобы этого не случилось нужны особые присадки. Их тоже предстояло найти.

– Нам нужно олово! – провозгласил Тропинин, с трудом проглотив кусок вареного картофеля.

Яшка с Расстригой вновь кивнули. Беглый монах взял оловянную кружку, поцарапал край ногтем. Затем пожал плечами и вернул посуду на место. Олово не считалось чем-то особенным или ценным даже на фронтире.

Альтернативой могли стать стеклянные банки, если научиться их герметизировать. Притертые пробки слишком сложны для массового производства; каучук достать было сложнее, чем олово; свинец не годился. Так что же, заливать крышки смолой? Это, конечно, не выход. К тому же, хрупкое и тяжелое стекло не слишком подходило парусному флоту.

Ещё одним способом хранения мог стать холодильник. Разумеется, при нынешнем состоянии химии Тропинину было не по силам получить аммиак или придумать ещё какой-нибудь хладагент, а к нему изобрести компрессор, испаритель и прочие устройства. Но со льдом он уже экспериментировал, когда пытался спроектировать рефрижераторное судно для поставок скоропортящихся товаров. На севере льда имелось в достатке, а на юге его можно было спускать с гор или закладывать ледники зимой, защищая от солнечного тепла слоем опилок. Даже в двадцатом веке такой способ активно использовали на железных дорогах.

При устройстве хорошей изоляции бортов и переборок, льда должно хватить на несколько месяцев пути, если он, допустим, займет половину объема трюма.

Размышления о консервах не были единственными мыслями, что вертелись в его голове. Тропинин вёл путевой дневник, но записывал в блокнот не только впечатления, а вообще всё, что приходило в голову, в том числе прежние отрывочные знания по части технологий и наук. Этим он занимался и в Виктории, но теперь в его распоряжении оказалось больше свободного времени и то, что раньше он продумать не успевал, на корабле приобретало вполне реалистичные очертания.

***

Между тем пресная вода подошла к концу. Коротких дождей хватало лишь на то, чтобы смыть с парусов и палубы соль с пылью, а опреснительная установка (по сути самогонный аппарат) хранилась на крайний случай. Вернее на крайний случай хранился уголь для неё. Шхуны несколько дней шли в виду вьетнамского берега, но Тропинин не имел ни малейшего понятия о том, кому в это время принадлежит Вьетнам, и высаживаться они не рискнули. Затем они миновали открытые воды Сиамского залива и пошли вдоль Малайских берегов, которые наверняка принадлежал какому-нибудь султану. А впереди их ждал сложный во всех отношениях Малаккский пролив.

Поэтому Тропинин решил провести совещание. Матрос дал сигнал, шхуны сблизились, Софрон Нырков с помощником перебрались на «Кирилл». На совещании высадку на малайский берег отвергли по той же причине, что и на вьетнамский, и решили сделать остановку на каком-нибудь подходящем островке. Даже если там и обнаружатся пираты, дикари или местный сатрап, вражеских сил не окажется слишком много, чтобы храбрым американцам не отбиться с помощью огнестрельного оружия.

– Мало, это… не покажется. – подытожил Слон.

Через два дня они увидели берег с красивыми белыми пляжами и пальмами. Он выглядел как картинка на туристическом буклете. Лёшке сразу же захотелось нырнуть в лазурную воду, доплыть до берега и поваляться в горячем песке.

Но шхуны в таком месте запросто мог подхватить прибой или порыв ветра, выбросить на мель, поэтому они направились вдоль берега в поисках подходящей бухты. Гардемарины забрались на мачты и высматривали темную воду, которая означала бы глубину. Матросы кидали лот. Капитаны фиксировали показания в журналах.

– Река! – крикнул первым Чижов.

Его пёс крутящийся под мачтой, залаял в сторону берега, точно почуял добычу.

Это действительно оказалось устье реки. На берегу стояли дома под крышами из пальмовых листьев, курились дымы от крупных печей и коптилен. А напротив деревни стояли большие лодки с мачтами и рубками на корме. Такие и для лова рыбы можно использовать и для пиратства, и для набегов на соседей.

– Пушки наверх! – распорядился Яшка. – Давайте-ка, братцы, приготовимся к бою на всякий случай.

Народ забегал по палубе, завертелась лебедка. Паруса убирали, чтобы не мешали бою. За долгие дни тренировок каждый знал свое место согласно боевого расписания.

– Кидать лот! – распорядился Яшка.

– Девять футов, ил, – сообщил через минуту Босый.

– Подходить не будем. Бросать якорь!

Небольшая вооруженная группа перешла в шлюпку и отправилась на берег. Тропинин не удержался и назначил себя командиром партии. Еще одна лодка отошла от «Мефодия».

Деревня оказалась рыбачьей. Никаких пиратов, чужаков из других земель, никаких сатрапов, держащих население на положении рабов. Похоже, что и пришедшие шхуны не особенно испугали местных жителей. Возможно они увидели паруса загодя и успели попрятать в зарослях ценности да семьи. Во всяком случае ни ребятишек, ни молодых женщин Тропинин на обжитом берегу не увидел.

Зато мужчины и старики охотно вступили в переговоры. Они не знали ни единого европейского языка, не знали даже китайского. Но язык серебра оказался доступен их пониманию. С помощью жестов «американским туристам» объяснили, что крупный торговый порт (жесты: монета, люди, корабль, много, ткань, украшение, рыба), находится с южной стороны острова.

Туда и отправились, прикупив у селян немного рыбы, цитрусовых (похожих на помело) и набрав пресной воды. Водой запаслись на всякий случай. Вдруг порт окажется не таким гостеприимным?

Волновались они зря. Ни малейшей враждебности в порту не возникло. Просторный залив наполняли корабли всевозможных размеров и конструкций, в некоторых из которых угадывались европейские черты. Но ни одного подлинно европейского корабля в гавани не оказалось. Корабли, лодки, пирсы, постройки на сваях, где-то среди всего этого хаоса заканчивалась вода и начиналась суша.

Пришедшие с моря шхуны вызвали умеренный интерес. Их не донимала таможня или полиция. Никто ни о чем не расспрашивал, но на вопросы отвечали охотно. Сперва их приняли за голландцев, заговорили на дикой смеси языков, в которых Тропинин лишь угадывал отдельные немецкие или английские. В дело вступил Шэнь и сразу выяснилось, что здесь многие говорили по-китайски.

Это оказался остров Бинтан или как называли его туземцы Негери-что-то-там-Лада. Понятно, что наши мореходы сократили название до последнего слова. Удача вновь улыбнулась им. В настоящий момент Бинтан или Лада не пребывал под властью какой-либо крупной державы. Тут правил то ли мятежный князь, то ли, наоборот, изгнанный из своего удела на материке законный властитель. Разобраться в местной политике на основании нескольких фраз было невозможно, тем более, что длинные имена претендентов походили одно на другое. Значение имело лишь то, что заботили правителя дела ближайших земель, а остров оказался предоставлен самому себе. Что благотворно сказалось на его развитии. Город Танджунг Пинанг давно уже занимался торговлей с многочисленными китайскими, индийскими, армянскими, яванскими, малайскими и европейскими купцами, скупал у пиратов награбленное, предоставляя им взамен весь спектр услуг. За последние годы в городе понастроили множество богатых домов. храмов, дворцов, ещё больше лавок и складов. Здесь продавалось и покупалось всё, никто не притязал на монополию, а понятия «контрабанда» просто не существовало. Это был своеобразный региональный порто-франко, отчасти напоминающий какой-нибудь Порт-Рояль времен расцвета карибских пиратов.

А ещё в городе встречались красивые женщины. И несмотря на внешнюю строгость, они строили бородатым морякам глазки.

– Мы останемся здесь на неделю, не больше, – решил Тропинин, отметив, что его люди не прочь пожить на острове годик-другой. – Передохнем, поторгуем, поправим оснастку и в путь. Нам нельзя упустить сезон дождей.

На небе сияло солнце, тучи если и набегали, то на короткое время. Даже не верилось, что в пяти сотнях миль к западу могут бушевать ураганы.

– Прежде всего нам нужно найти проводника, – напомнил Яшка. – или хотя бы разузнать побольше о проливе и его опасностях.

Малаккский пролив был наверное самой сложной частью всего путешествия. Он лишал скоростные шхуны главного преимущества – скорости и маневра, а значит и возможности уйти от нападения, если перевес окажется не на их стороне. Близкие берега позволяли пиратам атаковать прохожих купцов на веслах в безветренную погоду.

Вэнь, как единственный переводчик флотилии, оказался нарасхват. Лёшке пришлось употребить власть, чтобы оставить его при себе. В конце концов он действовал в общих интересах. А с девицами матросы могли общаться и на языке жестов.

Это был первый опыт колониальной торговли Тропинина. Он действовал осторожно. Продал часть каланьих шкур, других мехов в обмен на запас продовольствия, некоторое количество китайского чая (правда среднего качества), фарфор, кофе и некоторые другие вещи. Его наверняка надули, но полученный опыт стоил затрат. Он приобрел некоторые сведения о конъюнктуре и внутриазиатской торговле. Голландцы доминировали в ней и ревностно оберегали свои привилегии, контролируя местные государства и проливы.

Так что опять все упиралось в лоцмана.

Местный купец Ибрагим посоветовал человека, который поможет им пройти пролив. Человека звали Мамун, он был магометанином и относился к местной народности буги, что слегка развеселило Тропинина. Веселился он зря. Из разговоров стало понятно, что буги промышляют набегами, пиратством, наемничеством и даже вмешиваются в местную политику. Впрочем, Ибрагим заверил, что на Мамуна можно полностью положиться.

В качестве встречной услуги купец заказал привезти из Бенгалии корень пачак, опиум, бетель, а также благовония и прочие радости жизни, пообещав дать за всё хорошую цену. Он вообще всячески намекал, что станет надежным контрагентом, если уважаемые американцы пообещают впредь ему первому предлагать товар. На что Тропинин сразу же согласился.

***

С трудом собрав матросов по притонам (которые выглядели как обычные жилые дома), они покинули гостеприимный городок. Едва шхуны вышли из гавани, их капитаны приказали поднять пушки, так как дальнейший путь лежал в узких проливах между островами, с каждого из которых на них могли напасть. Кто его знает, городок наверняка кишел осведомителями, а Тропинин и Яшка по первому времени не доверяли и Мамуну.

Целый день ушел на лавирование между островами, наконец к вечеру корабли вышли в широкий пролив.

Следующие несколько дней Мамун давал советы, Вэнь переводил, Яшка принимал решение, а кто-нибудь из матросов передавал указания на «Мефодий».

Где-то следовало держаться ближе к юго-западному берегу (то есть к острову), где-то к северо-восточному (то есть к материку), где-то приходилось сбавлять ход, чтобы оказаться на траверзе очередного городка среди ночи и не попасть на глаза рыбаков. На первый взгляд пролив выглядел достаточно широким даже для парусника, но Мамун утверждал, что рядом с берегами много подводных камней. И разумеется, никакие буйки или створные знаки фарватер не обозначали. Хотя основная опасность исходила всё же от людей, а не от моря. Поэтому в первый же день перехода Мамун посоветовал нарисовать на парусах продольные полосы, чтобы издали шхуны можно было принять за джонки.

Яшка идею воспринял с энтузиазмом, поступив даже хитрее. На борту имелся набор парусов с латными карманами, куда вставлялись шесты на манер шпринтова, с упором в мачту. Их он и использовал. На нос натащили всякого хлама, часть бушприта обернули штормовым парусом с завернутыми в него пустыми бочками, корзинами, всё это перевязали канатами, точно сверток с подарком, так что издали он стал походить на продолжение корпуса. Похожий трюк проделали на «Мефодии». Затем корабли разошлись, и Яшка смог оценить принятые меры со стороны.

– Пойдет, – решил капитан.

Джонками они, конечно, выглядели лишь в сумерках, но именно сумерки считались здесь самым опасным временем. На ночь приходилось убавлять паруса, чтобы случайно не оказаться на прибрежных скалах, а медленный ход делал корабли лёгкой добычей. Поэтому вечером усиливались вахты, снаряжались фальконеты, поднималась из трюма пара пушек.

В одну из тревожных ночей они прошли местную столицу – город Малакка, давший название проливу, реке, полуострову и стране. Хотя возможно всё обстояло наоборот, и город получил имя от местности или народа. Тропинин не был силён в этимологии.

Самое оживленное (и узкое) место пролива шхуны проходили особенно скрытно. Погасили топовые огни, лампы и даже пушечные фитили. С палуб убрали всё светлое, и по предложению Мамуна, добавили сажи на паруса. Тропинин мимоходом подумал, не подобное ли желание стало причиной выбора черного цвета для пиратских кораблей?

Их маленькую флотилию не заметили ни голландцы, ни их местные приспешники, ни враги, ни пираты. Голоса, крики, прочий шум всю ночь доносились то с материка, то с проходящих лодок, то с острова, что находился напротив города, однако, чужаков местные не обнаружили.

Впрочем, проскочить совсем незаметно не удалось. Едва рассвело, со шхун увидели несколько лодок, пытающихся их догнать. Но с яшкиными кораблями преследователи могли тягаться только в полный штиль. А ветер был крепок. Яшка приказал прибавить парусов и погоня быстро отстала.

Минул ещё один день.

– Селангор, – сообщил Мамун, показывая на небольшое устье реки.

Затем он произнес несколько фраз на кантонском диалекте.

– Там камень ломать, блик добывать, – перевел Вэнь.

– Блик?

– Голландский блик, – пояснил Вэнь. – Англичан зовет тин. Но наше тин значит небо. Лучше блик.

Тропинин метнулся в казёнку и вернулся с кружкой.

– Олово? – спросил он.

Вэнь с Мамуном дружно кивнули, подтверждая догадку командора.

– Далеко? – поинтересовался Лёшка. – Добывают его, в смысле.

– Дальше по реке.

– Туда можно подняться?

Выслушав перевод, Мамун посмотрел на Тропинина как на безумца, собирающегося проглотить ядовитую ягоду.

– Нет. Сулейман пригласил голландцев добывай олово, – перевел Вэнь. – Но Сулейман нет власти. Салехуддин Шах прогнать голландцев. Салехуддин Шах народа буги, великий воин.

– Мой! Буги! – гордо добавил Мамун, ударив себя в грудь.

– Он не любить европейца, – закончил переводить Вэнь.

– Но мы не голландцы, – возразил Тропинин. – Мы по сути даже не европейцы.

Мамун пожал печами. Как отдельная нация американцы пока не котировались. Затем он подумал с минуту и высказал новую мысль.

– Ты можешь купить сколько хочешь олова у Ибрагима, – перевёл Вэнь Мамуна. – В Танджунг Пинанг есть всё.

Поборов желание немедленно развернуться и отправиться на закупку олова, Тропинин заставил себя вновь думать об Индии. Возможно этот металл можно будет купить и там.

После устья Селангора пролив становился шире с каждой милей, так что оба берега вскоре превратились в дымку и исчезли. С каждой милей портилась и погода. Штормы Индийского океана нагоняли сюда высокие волны. Дожди становились чаще, сильнее, продолжительнее, пока не превратились в один бесконечный поток. Декорации намокли, усилили дифферент на нос. Маскировку пришлось убрать. До самого океана пиратов они так и не повстречали.