– У меня нет денег! – сказал он глухо, опустив голову.
– Вот глупенький! Да разве я от тебя денег хочу?! Да будь у тебя деньги, ты первым долгом пальто бы себе купил! Пойдем! – сказала она решительно и взяла Борьку крепко под руку.
Юноша беспрекословно повиновался. Они прошли до первого извозчика и поехали обратно. По дороге, женщина заставила Борьку взять ее муфту, обвязала ему шею своей горжеткой и так сразу расположила к себе, что юноша рассказал ей все подробно, как выгнали его из дому, и что он эти дни перенес.
Извозчик остановился в переулке около большого, кирпичного дома. Подъезд был незаперт. Женщина повела Борьку в третий этаж, где французским ключом открыла парадную дверь и пошла по коридору. Юноша шел за ней. Вошли в комнату; женщина зажгла электричество. Борька увидел широкую, красивую кровать, с шелковым одеялом, пузатый комод между двумя окнами и мягкую мебель в правом углу.
– Ну, вот мы и пришли! – она, улыбаясь, стала снимать шапочку и сак – Садись, миленький, и чувствуй себя, как дома!
Борька стоял посреди комнаты и нерешительно мял в руках фуражку. Женщина подошла к нему вплотную.
– Ты ведь, знаешь… кто я?..
– Он не отвечал, а только застенчиво улыбался, смотря на нее, молодую, курчавую, с ясными голубыми глазами, похожую на куклу.
– А она села рядом, на кресло, заставила сесть и Борьку и продолжала, положив пухлую, красивую руку на колени Борьки:
– Я – проститутка, миленький! Так-то!.. Но только нет у меня ни хозяев, ни друга милого! Никого!.. Вольна я, как ветер в поле!.. Хочу – гуляю, не хочу – вот на этой самой кровати лежу и в потолок смотрю!.. Ну, чего же ты задумался?..
Новый мир открывался Борьке. И жутко было здесь сидеть, и, в то же время, приятно. Мало видел Борька в короткой своей жизни ласки, и редко кто с ним так задушевно говорил… И пережитое ли за эти дни, или грустное и бесцветное детство, но что-то сжало сейчас грудь юноши острой спазмой, и из глаз Борьки ручьем хлынули слезы. Он не старался удерживать их и плакал, смотря на приютившую его доверчивыми, полными слез глазами.
Женщина сначала удивилась, схватила Борьку за руку, а затем сползла вдруг на пол и припала курчавой головой к мокрому колену юноши…
– Бедный… бедный! – всхлипнула она и забилась в судорожных слезах. – Как собаку… в такую ночь!.. Боже мой! В такую ночь!..
Борька перестал плакать и бессознательно гладил ее волосы. И первый раз за эти дни он почувствовал, что ему как-то не по себе, что его то бросает в жар, то – обдает холодом…
Женщина понемногу утихла. Подняла голову и заговорила быстрым шепотом, оставаясь в той же позе:
– Миленький! Ты думаешь: ты один несчастный?! А я?.. Думаешь: сладко мне… Вот тебя так выгнали из дому, а, ведь, я… сама ушла!.. Ушла от хорошей, теплой жизни!.. Я тебе все как-нибудь расскажу!.. А тебя как зовут?..
– Борисом.
– А меня – Лидией!.. На улице-то я Сонькой-Кудлашкой зовусь, но настоящее, христианское имя мое – Лидия!.. Ты меня, пожалуйста, так и зови!..
Она поднялась с пола, вытащила из-за пояса носовой платок и вытерла глаза…
– А тебе сколько лет?
– Семнадцать!
– Вишь ты!.. А мне – двадцать пятый!.. Вон на сколько я тебя старше: на восемь лет!
Замолчала и пристально смотрела на Борьку, думая о чем-то. А Борька, согнувшись, мечтал о том, как хорошо здесь, и как жаль будет завтра покинуть эту комнату. Лидия снова села.
– О чем же ты опять думаешь?..
– Так… – уклонился Борька.
– Нет, нет… ты уж скажи… все скажи!.. Теперь минута такая, что надо все, как на духу, говорить!.. Святая минута!.. Неспроста я с тобой встретилась.
Борька покраснел, но все, о чем сейчас думал, рассказал.
Лидия стала серьезна.
– Об этом надо подумать… Ты, ведь, сам видишь, каким я трудом живу… – она вздохнула. – Конечно, когда гостя у меня не будет, ты ночевать можешь здесь. Но раз – гость, придется искать тебе другое место… Впрочем, утро вечера мудренее!..
Она подошла к окну, приподняла штору и вскрикнула:
– Ах, батюшки: белый свет! Вот как мы с тобой заговорились!
В окно пробивался день. И сразу стали тусклыми огни электричества. Лидия погасила лампочку. Комната сейчас же стала иной, как иной стала и сама Лидия, вернувшаяся от окна.
При свете дня увидел Борька тонкие, преждевременные морщинки на ее лице, мертвый, искусственный румянец… И стало грустно и больно. Словно украли у него золотую мечту о правде, бросив, взамен, прикрашенную ложь, такую же холодную и бледную, как это осеннее утро… Холодными и лживыми показались ему и кровать, выглядевшая теперь убогой, с полинявшим, потертым одеялом, и грязные, дешевые обои тусклой, далеко не уютной теперь комнаты…
А с улицы глядел в окно бессолнечный день, обещавший такие же тусклые, дешевые радости… Хотелось вскочить и бежать опять на улицу, но вспомнил мрачные, молчаливые дома, холодное, неприветливое небо. И остался.
Лидия заметила, что ему не по себе. Решила, что это от пережитого. Сжалось сердце, – захотелось утешить, приласкать…