Как умерла крыска, я уже не помню, из чего следует, что угасла она незаметно, вероятно в тихие ночные часы. Я не стал хоронить ее в земле и ставить памятник на могилку. Пока жива память, мы не умираем. Просто завернул в тонкий старый журнал и положил в мусорное ведро. Если ее увядшее тельце накормит на помойке какого-нибудь тощего бездомного кота, это будет достойным и естественным завершением ее жизни. Я не сумел сделать счастливой жизнь этого маленького любящего существа, что толку теперь лицемерить после ее смерти. Я не буду против, если и меня после смерти завернут в старый журнал или какую-нибудь тряпицу. А с ее бессмертной душой мы когда-нибудь встретимся и разберемся. Посмотрим, что за прекрасный образ скрывала ее бессловесная крысиная шкурка.
6
С Васькой я поступил самым страшным образом. Через три месяца после смерти крыски мне подвернулась возможность уехать на работу в столицу теперь уже суверенной восточной республики. Обрекать его на тоскливое одиночество в тюремной клетке не хотелось, а обременять работающих родителей лишними хлопотами по уходу за ненужным животным посчитал неудобным. Я взял доброго смирного крепыша Ваську на руки и отнес на гору. Я тогда еще не сделал никаких выводов из моих прежних жертвоприношений Молоху Горы. Это уже после Васькиного случая, я заметил, что пушистое белое племя хомячков и лабораторных мышей так и не расплодилось в наших окрестностях.
Сентябрь – изумительное время года в Туркмении, богатое на еду и благодатное: до холодов еще далеко, а по ту сторону горы стоят овечьи кошары, где всегда есть вода и живут обычные серые крысы. Я посадил Ваську на большой рваный горный камень, скатившийся к задней стенке гаража с вершины, среди колышущихся колосков травы и осторожно отступил назад. Незнакомые, буйные, терпкие запахи обступили Ваську со всех сторон. Он понял, что тонет в них и закричал, пронзительно и отчаянно.
Принято считать, что у крыс противный тонкий писк. Я слышал его только в кино. Мои крысы были бессловесны, я не замечал, чтобы они когда-нибудь переговаривались между собой. Может, им не о чем было говорить друг с другом или они говорили на разных языках? Васька и сейчас не пищал, он пронзительно кричал, объятый незнакомым ужасом свободы, которую он не хотел и не просил, как не хотела и не просила ее наша республика, когда рушились основы жизни в СССР. Я повернулся и побежал вниз по тропинке. Васькин крик догонял и бил меня в спину. Он все еще метался по камню среди незнакомых горных запахов. Я еще мог вернуться и забрать его домой. Я не остановился. Помню, как была потрясена мать, узнав, что я отнес Ваську на гору.
В тот же день я уехал в столицу вечерним поездом. Уехал навсегда, но вернулся назад через пару месяцев не солоно хлебавши. С работой в столице не заладилось. Если бы я знал тогда, что так сложится, ни за что бы не отпустил Ваську. Его крик еще стоял у меня в ушах. И стоит до сих пор. Больше я на гору никого не уносил, да и некого стало. Хватило мне животных, накушался горечи, как мне тогда казалось, на всю оставшуюся жизнь.
7
Прошло много лет. Теперь я живу в Питере. Город на Неве окружен плотной негативной аурой, которую почти никто замечает. Принято считать, что это красивый город с великолепной архитектурой и массой воспитанных образованных людей. Да, это так, но негативная аура все перечеркивает. Насчет воспитания тоже очень неоднозначно. Тут все придерживают друг другу дверь и легко подают даме руку при выходе из автобуса, но мало кто уступит той же даме, нагруженной двумя тяжелыми пакетами, свое место в метро или автобусе. Кроме гастарбайтеров из восточных республик, да и они теперь делают это крайне неохотно. Утерян инстинкт уважения к старшим и к женщинам. Люди устали, после двенадцатичасовой рабочей смены отваливаются ноги. Люди озлоблены. Хотя мне кажется, они были злобными всегда.
Окруженные плотной негативной завесой мы решили завести животное. В доме, где растут дети, должно жить животное. Размеры снимаемой нами комнаты позволяли завести только что-то маленькое. Птичку? Рыбок? Хомячков? Так в нашей жизни появилась Дашка, пушистый темно-серый комочек с ушками, лапками и голым крысиным хвостиком.
Предки ее, я уверен, еще совсем недавно бегали по канализации. Дашка была шкодливой невоспитанной хулиганкой. Она вечно мусорила, грызла занавески и без конца метила нас своей пахучей жидкостью, которой у нее были неисчерпаемые запасы. Словом, между моей первой крыской и Дашкой лежала непреодолимая духовная пропасть. Одно только роднило их, кроме внешнего вида – это безграничная любовь ко мне. Дашка меня обожала.
Наверное, домашние животные, как маленькие дети, инстинктивно чувствуют искреннюю любовь, исходящую от хозяев. Все члены моей семьи относились к ней как к живой игрушке, я же видел в ней достойное любви и уважения живое существо. Если моя первая крыска ревновала мою руку к месту на теле, которое я почесал, и бросалась это место шутливо кусать, Дашка пошла еще дальше. Она ревновала меня к компьютерной клавиатуре. Наверное, все женщины немного сумасшедшие. Мои руки, мои пальцы, которые она могла нежно вылизывать целыми часами, должны были безраздельно принадлежать только ей одной. Приходилось отрываться от работы и платить ей любовью за любовь, почесывая ее, а она блаженно щурилась, распластавшись у меня на коленях.