Слабые люди

Что и стало причиной раскола– неосторожная шутка в адрес Романа, которую проронил один из кирилловых дружков, обернулась сиюминутным последствием в виде пары выбитых зубов, сплющенного нос и выбитого глаза. И это только в первую минуту, ведь Кирилл был неистов, разгоревшись неожиданной для себя ненавистью по отношению к "уличному брату". Вбивая свои костяшки в его мерзкое лицо, парень чувствовал, как сильно ему хочется выдавить эти глаза, сломать все зубы, заставить пожалеть о том, что посмел не просто прикоснуться к запретной теме, но выбить ее дверь ногой. Продолжая его избивать, Кирилл впервые за всю жизнь испытал момент– краткая минута, во время которой его разум внезапно завис в паузе, вцепившись всего в одну мысль: у него нет и никогда не было братьев, кроме немощного Романа. Все эти уроды, в ряды которых он так стремился влиться, на самом деле были ему никем, не имеющие и малейшего права встать хотя бы в паре метров от места, которое занимал его младший брат. Они не имели права звать Кирилла своим братом, а он не имел права отвернуться от своей крови.

Его обозвали "эмоционально неустойчивым", вменив нарушения в социальном взаимодействии. Сразу после постановления на учет в полиции было решено назначить обязательные посещения психиатра, беседы с которым не получилось с самого начала– на любой вопрос ответом было молчание. Разбирательства, перспектива колонии для несовершеннолетних с последующим отфутболиванием в областную тюрьму. Все вокруг свидетельствовало о том, что жизнь пришла к ожидаемому концу, не успев начаться. Вокруг Кирилла сновали люди, которые вечно чего-то хотели, чего-то требовали от него, вымаливая или, наоборот, вымогая то, чего он не мог дать, то не понимая ни слова в сплошном реве сотен голосящих наперебой глоток, то слыша лишь бессвязную, лишенную логики тарабарщину. Ну и хер со всем этим дерьмом– ему было так на все насрать, как никогда до этого не было, хоть он и прекрасно сознавал, что ничего хорошего после захлопнутой решетки уже не дождется.

Потом случилось то, чего Кирилл никак не мог ожидать, даже предположить, что подобное когда-нибудь произойдет– мать отказалась от сына. Ревя от ярости, едва сдерживаясь, чтобы не придушить одного из своих дядьев, пришедшего с этой новостью, Кирилл метался по комнате переговоров и впервые за многие годы не сдержал слез, которые всегда душил в присутствии другого человека.

–Выпустите меня! Выпустите меня! – только и мог кричать он.

Его бы ничто не спасло, если бы парня, которого он избил, не "зачмырили" свои же, вынудив забрать заявление.

Очень короткий период Кирилл провел тише воды ниже травы. Даже устроился на подработку разносчиком почты благодаря знакомству матери с почтовым начальством, которое обычно никого, кроме женщин, брать отказывалось, параллельно выхаживая своего младшего брата, так как мать все так же отказывалась что-либо делать, в отчаянии сбежав из города и вернувшись в плачевном состоянии только через несколько недель. Она вернулась на работу и на этом все закончилось. Рома впервые в своей жизни прознал прелести полного игнорирования единственного человека, который о нем заботился, и ничего не мог понять, плача каждый раз, когда вместо нее подходил старший брат, до недавнего времени не обращавший на него и малейшего внимания. Прекрасно сознавая, что мать ненавидит своего сына-инвалида, не в состоянии ничего с этим поделать, Кирилл стал ее заменой, краем глаза наблюдая, как она все чаще прикладывается к бутылке, ожидая долгими ночами ее прихода, пока она пропадала непонятно где. Взбешенный ее поведением в особенности потому, что сам был таким же, старший сын ругал женщину как мог, почувствовав свою силу и право. Будучи еще совсем юным, Кирилл часто получал от матери скалкой, удар которой всегда означал конец спора. Ему доставалось так и до рождения Ромы, но после все ее внимание к нему обращалось только в виде очередного удара по спине или ногам. Но он быстро рос, набирал вес, неизбежно становясь злее и в один прекрасный момент обоим стало понятно, что время безнаказанного насилия в качестве аргумента безвозвратно ушло. Конечно, женщина вовсе не собиралась останавливаться и признавать поражение, все так же не оставляя упорных попыток уже морально подмять старшего под себя, с негодованием встречая яростный отпор. Он ненавидел ее всей душой. И правильно– такая мать только такого и заслуживает. И когда его лицо нависло над ее хрупкой, согнувшейся в испуге фигуркой, Кирилл ожидал почувствовать себя так же прекрасно, как когда вбивал нос в лицо очередному терпиле, но вместо этого появилась лишь гнетущая пустота в груди.

Перед своим восемнадцатилетием Кирилл начал помышлять мелким воровством. Воровал все, что плохо лежало– еду, побрякушки, деньги и прочая. Но в основном еду, потому как сбыть краденное без риска быть снова пойманным не всегда получалось. Иногда приходилось вновь опускаться до вымогательств, при этом следя за тылами– бывшие "братаны" наверняка были готовы с ним поквитаться на равных условиях. Так оно и вышло– однажды за делом застукали и слово за слово началась разборка. Когда прибыла полиция, его мутузили толпой, нанося удары ногами по всему, докуда только можно было доставать. В больнице так и сказали– два сломанных пальца и трещина в ребре, не говоря уже о множественных кровоподтеках и легком вывихе в колене. К счастью, операции не потребовалось– простая шина на кисть руки, обхватывающая и запястье, а также курс новокаина с предписанием носить циркулярную повязку. Пролежав с месяц по стандартной страховке и питаясь лишь одной манной кашей, Кирилл в конце концов плюнул и решил снова вернуться в строй, лишь бы вернуться домой и убедиться, что все в порядке– за все время его так никто не навестил.

По возвращении домой, к семье, Кирилл застал свою квартиру в ужасном виде: словно за весь месяц так и не переставший реветь Роман с до сих пор обгаженными штанами, разбросана кухонная утварь по всей квартире, а мать нашлась в пьяном угаре сгорбленной над унитазом. Он пытался, правда пытался решить все спокойно– вымыть брата, убраться в квартире, позвонить соседям с просьбой помочь совсем немного с наблюдением, пока он снова ищет работу. А начать стоило с мамы– ее стоило вывести и уложить спать. Но, стоило ему в притворной, но столь необходимой нежности прикоснуться к ее плечам и попытаться приподнять, как она завизжала и вытолкнула из ванны. Едва не крича от боли в сломанных пальцах на руке, которую бессознательно выставил назад, чтобы смягчить падение, Кирилл в приступе бешенства выгнал ее из квартиры и не впускал до глубокой ночи, слушая, как она истерически голосит под дверью и грозится зарезать их обоих.

Он ненавидел всех. Ненавидел мать за ее мракобесный фанатизм и некстати проснувшийся эгоизм, ненавидел отца за то, что умер, ненавидел сверстников, которые в этот момент спокойно себе доучивались и готовились к экзаменам, за то, что им досталась беззаботная жизнь, ненавидел и взрослых. Этих уже просто так– ему и не нужна была никакая причина, чтобы ненавидеть кого бы то ни было. Роман был единственный, кто только из-за своего положения невольно избежал этого. Остальным же приходилось сторониться Кирилла, учась на собственных ошибках издалека распознавать его настрой и действовать в соответствии ситуации. Например, убегать с воплями прочь, как то сделала одна из многочисленных теток, едва завидев своего ненаглядного племяша. Уже несколько лет прошло с того момента, как он видел ее в последний раз. Как и остальную родню.

Утерев уделанный подбородок слюнявчиком, старший брат включил младшему телевизор, подложил под слабую кисть руки висевший на шнурке пульт и, уйдя на кухню, стал усеивать торт свечами, при этом прижимая к уху телефон.

* * *

–Ну, не морщи так свой лоб, Кирюш. – промурлыкала Наташа, легонько хлопнув его по лбу.

–Эй, полегче! – постоянное раздражение медленно вскипало у него внутри, не зная, взбурлить ли кипятком или остыть.

Они лежали на большой скатерти, расстеленной у люка, ведущего вниз, в подъезд. Рядом валялись початые бутылки из-под пива и пара пачек чипсов. Кирилл положил голову на колени своей девушки и смотрел ей в глаза, пока она оглаживала его усеянную шрамами голову, пробегаясь пальцами по миллиметровым иголочкам волос, которым не был дан шанс произрасти в нечто более приличное. Хотя бы в подобие прядей ее плохо покрашенных в цвет растительного масла волос, что приятно щекотали его лицо каждый раз, когда она наклонялась к его лбу, чтобы звонко чмокнуть очередную шишку прямо у темени.

–Ну серьезно, хватит морщиться. Мне не нравится, когда ты так делаешь!

–А что тебе вообще нравится? – безучастным тоном спросил он, скосив глаза на зажигалку в руке, в очередной раз прокатив ее между указательным и средним пальцами. Его любимая зажигалка, старая «зипповка», всегда покоилась у него в кармане, дожидаясь момента, когда совершит бочку в ловких и сильных пальцах, довершив маневр скинутой при встряхе крышкой. Кирилл редко курил, но если и начинал, то выкуривал всю пачку, которая так же все это время покоилась в другом кармане, зачастую слеживаясь и сминаясь неделями, отчего почти все сигареты были поломаны и выкуривались сжатыми в ногтях. Вот и в этот раз, вспомнив о них, Кирилл вытащил пачку и кивком предложил одну Наташе. Они вместе прикурили.

–Эх, музыку бы…– протянул Кирилл.

–У меня есть плеер, можем послушать, если хочешь.

–Валяй.

На самом деле ему не нравилась ее музыка. Ее музыка всегда ограничивалась роком и блюзом, которых он терпеть не мог за слишком громкие вопли в микрофон, отдавая предпочтение репу с его почти жизненными текстами. Чуть агрессивный речитатив, обилие матерных и не очень оборотов, навеваемые словами картинки о богатой, лучшей жизни в окружении молодых чик, восседавших на долларовых кучах, для него всегда были предпочтительнее депрессивных песен о любви, потерях и сводящих с ума мыслей. И все же он взял предложенный наушник, не зная, как отказаться от него, не спровоцировав своими неловкими отговорками очередную ссору, которую девушка всегда была готова раздуть и поддержать– только дай повод и ее будет не остановить! Ему не хотелось в очередной раз проходить через стандартный обмен ругательствами, не хотелось получить в итоге по лицу, зная, что никогда ей не сможет ответить– не так он был воспитан. Не хотелось сидеть потом в одиночестве в раздумьях, стоит ли извиниться прямо сейчас непонятно за что, или же потерпеть еще немного и уж только потом прийти к ней с цветами. Вариант потерпеть всегда выглядел более выигрышным, потому он воткнул капельку в ухо и закрыл глаза. Заиграла мелодия. Опять Тито с его тарантулами, чтоб его! Незаметно шевельнув головой, Кирилл оттянул свое ухо и наушник выпал, тут же скрытый обратным поворотом. Закрыв глаза и сделав вид, что наслаждается музыкой, Кирилл приготовился к короткой дреме. Шли минуты, тишина вокруг него стала навевать скуку. Наташа как ни в чем ни бывало тихо подпевала очередному рокеру, чуть покачивая пальцами рук и ног, а ему было жутко скучно. Хотелось о чем-то поговорить, но о чем, он не имел понятия, так же не имея понятия, нужен ли ему, а уж тем более и ей очередной пустой перечес языками, изначально не имеющий в себе смысла. Вокруг них не было ничего и никого, кто мог бы заявить: "А давайте тусить!" и утащить послушные тела в очередной клуб, где все уже через каких-то десять минут умудрились бы раскачаться, раскрепоститься, внезапно отыскать темы для разговора, кажущиеся очень даже интересными, чтобы запивать каждую дюжину слов очередной стопкой дешевого коньяка и вскоре двинуть на танцпол, прижимаясь промежностью к ее заду. Ему хотелось с ней общения, но никаких вариантов он не видел, потому просто лениво повернулся со спины на живот и медленно приблизил свое лицо к Наташе, хитро глядя на нее и медленно расстегивая пуговицы на ее рубашке в горошек. Улыбнувшись, она принялась за его пряжку ремня.

–Я люблю тебя.

«Началось!»

–Я тебя тоже. – без запинки солгал он, сунув ей в руку салфетку, которой она тут же и подтерлась.

Они все так же в ленивой истоме лежали на крыше "коробки". Смеркалось, но влажный дух тепла все еще витал над Птичьей улицей, вовсе не собираясь развеиваться вечерней прохладой.

–Так что решили твои родители? – спросил он ее, проводя пальцем по приятной мягкости ее оголенной груди.

–Да не знаю. Мне плевать, что они там удумают, я останусь с тобой! – пылко ответила Наташа, лишь крепче прижав к себе его руку.

Его пальцы продолжили скользить по ее ребрам, чуть ущипнули кожу на твердом животе и переползли за талию. Несмотря на ее явную глупость и порой бесячий голосок, он был привязан к ней не только как к способу забыться, укрыться от повседневных забот, но и как к человеку, который просто не доставлял ему проблем. Даже ее дурацкая привычка внезапно менять беспрестанный трындеж ни о чем на беспричинное молчание таила в себе все то, чего ему не хватало в обычные дни– внимания, ведь он отлично понимал, что она делает, когда с немым укором следит за тем, как он передвигается в пространстве перед ней, сознательно не обращая внимания на явную провокацию. Даже в свете приближающейся ссоры с ней он забывал про суку-мать, утырнутого брата, от которого не мог отказаться, ненавистную работу, на которую шел лишь из крайней нужды. И одиночество.

Даже такой человек, как Кирилл, не избежал бича современной молодежи, как бы сильно не старался зарыться лицом в общение и развлечения всякий раз, как подворачивалась свободная от обязанностей минута. Сознавал ли он факт своего одиночества? Нет. В филистерском мировосприятии среднестатистического люмпена подобному понятию не было места в описании непосредственно его жизни– одиночество клеймилось точно так же, как влечение к мужчинам или стремление прожить жизнь исключительно для себя.

–Тут же тебя ничего не ждет, Нат. Впустую годы просрешь.

–Я знаю. – она запнулась и явно о чем-то задумалась.

"Явно о чем-то неприятном."

Кирилл приготовился ретироваться, соврав о том, что нужно на работу, но, глядя на ее серьезное лицо, не проронил и слова. Было бы правильным поинтересоваться, о чем же именно она думает, что прервала разговор, но ему это было не интересно. Он просто ждал, слабо надеясь на то, что услышит хоть что-то более-менее приятное.

–Наверно, я уеду ненадолго. – наконец выдала Наташа, снова посмотрев в его глаза.

–На сколько?

–Этого я сказать не могу. Все было бы проще, если б тут было где учиться.

–Но тут есть. – просто ответил он.

–Да тут все не то! Какие-то технари и прочая чушь! Я бы хотела пойти на дизайнера… или художника! Буду рисовать иллюстрации к детским журнальчикам, там особо таланта не нужно ведь! А ты точно уверен, что не хочешь поехать со мной? – тут же вкрадчивым голосом поинтересовалась она.

Вздохнув, он посчитал до десяти. Один. Нет, хочу, но не могу! Два. Потому что это ничего не исправит. Три. Стоит мне уехать и все пойдет псу под хвост. Четыре. Потому что мать убьет Рому! Пять. Не собственными руками, но сидя перед ним, пока он умирает от голода! Шесть. Не переставая при этом реветь, будто она и правда его режет! Семь. И я даже не знаю, хорошо ли это. Восемь. Не знаю даже, расстроит ли меня его смерть! Девять. Не хочу об этом думать, понимаешь ты или нет?!

Десять.

–Нет. Я не могу оставить брата на мать. – тихим голосом подтвердил ее опасения Кирилл, представляя, как взрывается прямо на этом самом месте.

–Но… но может… может, поговорить с ней?– в ее голосе слышалась обида,– Она же его мама, она обязана понять, что это ей нужно за ним ухаживать, а тебе уже пора строить свою жизнь, разве нет?

–Моя мать, Наташа, та еще курва. – из бурлящего бассейна выплеснулся первый фонтан кипящих брызг, – Неужели ты не понимаешь, что, если б не она, я давно бы отсюда сбежал?! Мы столько раз с тобой уже это обсуждали, какого ляда ты мне продолжаешь компостировать мозги? Нет значит нет, баста!

–Ну, не злись, пожалуйста! – Наташа тут же прижалась к его груди и заканючила, покрепче обхватив за плечи, стесняя его движения.

Вполне ожидаемая, более того закономерная реакция– когда Кирилл злится, страдают все. Из памяти еще не выветрилась очередная массовая потасовка, устроенная ее любимым в день ее же рождения, когда в ответ на колкость потенциального тестя он швырнул в него стулом, а затем раскидал всех ее младших братьев, чересчур ретиво бросившихся защищать честь отца. Это была настоящая катастрофа– полностью разнесенная квартира, две сорванные женские глотки, и дюжина опухших физиономий без единого зачатка интеллекта. После этого ее родня всячески способствовала разрыву их отношений, стараясь особо не злить Кирилла, ведь было неизвестно, чем бы в итоге все закончилось. Запреты переступались, советы отвергались, попытки отвадить дочь от ее психованного парня предоставлением более выгодной партии так же не увенчались успехом, а вскоре и вовсе прекратились всего после одного его визита. "А коль хотите, чтобы у вас сгорел дом– продолжайте в том же духе."– мрачно пошутил под конец своего не так чтобы продолжительного монолога Кирилл и ушел восвояси, отметив, что они нехотя согласно кивнули.

–Не говори мне не злиться! От этого еще больше злюсь. – он все равно попытается успокоиться, лишь бы только она молчала.

–Прости, я дура, я не хотела тебя разозлить. – она взяла его руку в свои, – Если хочешь, поговорим о другом. Идет?

–Не хочу я ни о чем говорить. Пошли лучше ко мне, тут жарко. – ответил Кирилл, встал и начал собирать бутылки.

–Да брось ты их тут!

–Не пойдет. Подо мной живет псих, который тут ошиваться любит. Устроит с ними такое, что остальные соседи взбесятся и, как всегда, все на меня свалят, а мне подобной херни на хрен не надо, уж поверь. Убери за собой!

–Ладно. – она сложила скатерть и положила ее в сумку.

Дома Рома сидел в коляске и смотрел в окно. Услышав, как щелкнул замок, радостно завыл, тут же пытаясь развернуть одним колесом сидение. Быстро подбежав к нему и закрыв рот ладонью, Кирилл погладил младшего по голове и шепнул: "Не кричи." Брат тут же притих, на радостях продолжая шлепать пальцами по его небритой щеке. Махнув подруге рукой, чтоб проходила на кухню, Кирилл поднял младшего на руки и отнес в ванную, где, проведя все необходимые процедуры по гигиене, надел на него заранее подготовленные чистый комплекс подгузников и штаны с его старой футболкой, которая брату очень нравилась– скашивая свой взгляд на грудь с принтом человеком-пауком, малой неизменно цеплял обрывки поистершегося изображения ногтями . Вновь потрепав брата по голове, Кирилл отнес его в комнату и спросил, чего тот хочет, внимательно выслушивая мычание: со времени, когда стал ухаживать за ним, старший брат сумел разобраться в понимании того, что ему пытался сказать младший, по сути став единственным, кто все понимал. Кирилл сразу понял, что его брат не настолько отстает в развитии, как ему думалось прежде, и способен понимать понятные слова, не зная лишь, как отвечать, потому первый год целиком прошел в обучении его сигналам при помощи одной лишь правой руки, вроде того же знака "о'кей", заставив лежать который можно было дать понять о срочном желании посетить туалет. Рома не мог контролировать свое испражнение, далеко не сразу научившись хотя бы просто распознавать первые позывы, и его чистота целиком зависела от быстроты брата, а так же, что вовсе прискорбно, от календаря– если Кирилл находился на работе, никто не мог предотвратить извержение каловых масс прямиком в штаны. Кирилл лишь надеялся, что его брат не настолько сознателен, чтобы познать такое чувство, как стыд, и осознать свою беспомощность, все пятнадцать лет жизни сопровождавшей на протяжении всей бытийной паузы, в которую он попал– вокруг него ничего не происходило. Совсем. Все так же работал телевизор, редко звонил домашний телефон, брат иногда приходил и крутился возле него, а затем уходил снова– засыпать ли с наступлением темноты или на работу вслед за рассветом. Иногда появлялась его девушка, Наташа, а иногда на пороге квартиры слышались слезные упрашивания его матери, которую он все еще помнил и по-своему любил, выражая любовь в призывном мычании. Но она так и не подошла к нему больше.

Указательный палец вытянулся и сделал полукруг влево– что значило "хочу есть". Усадив Рому обратно в кресло, Кирилл подвел его к столу и попросил подождать. Перерыв всю кухню и с тихим раздражением отметив, что в очередной раз забыл купить смеси для каши, старший по-быстрому сварил заныканную матерью в духовке овсянку с давно истекшим сроком годности, мысленно прося прощения, шмякнул получившуюся жижу в тарелку. Не успел он вернуться в комнату, как его остановила рука Наташи.

–Ты еще долго? – шепотом спросила она.

–Ты не видишь, что я его кормить собрался? – со злобой в голосе ответил он ей, – Терпение, твою мать!

Не обращая внимания на реакцию оскорбленной в лучших чувствах девицы, он прошел в комнату и положил тарелку на стол. Вложив в слабую руку Ромы ложку, попытался заставить его поесть самостоятельно, раз от разу надеясь, что уж теперь-то ложка благополучно допутешествует в рот. Как и тысячу раз до этого попытка оказалась тщетной, что стало своеобразным ритуалом, этакой традицией в худших ее проявлениях. Тренировки пальцев не помогали– было слишком поздно пытаться что-то сделать после того, как они безвольно висели несколько лет кряду, с надеждой на скорейшее улучшение. Процесс грозил затянуться еще на несколько лет вперед, если только внезапно не сойдет с небес святой и не благословит несчастного Романа, одним касанием вылечив обширные недуги. Но никакого святого за окном не наблюдалось, и Кирилл сам начал кормить младшего с ложки, медленно помешивая кашу в ожидании, пока он посмакует и проглотит очередную порцию. В этот раз с едой было покончено в два счета– едва последняя ложка была съедена, Рома вновь замычал, шевеля пальцами в попытках зацепиться за шнурок.

–Что, мультиков хочешь? – от долгого молчания Кирилл малость охрип.

–Уогу!– последовал утвердительный ответ и брат мотнул головой назад. Таким образом он кивал– не так, как нормальные люди.

–Ладно. Как на счет "Кошмара перед Рождеством"? – на самом деле никакого значения это не имело, но Кирилл предпочитал создавать видимость возможности выбрать.

Вставив диск в дисковод проигрывателя, он нажал "Пуск" и отправился на кухню. Наташа уже изнывала от скуки, выкуривая третью подряд сигарету и невольно морщась от накатившей на нее дурноты, все равно радостно улыбаясь, едва он объявился.

–Ну, теперь можем и чаю попить. – со вздохом сообщила она и, выбросив окурок в форточку, принялась за приготовления, кружась по помещению как у себя дома.

Поставив чайник на плиту, Наташа тут же полезла за чайными пакетиками и ее коротенькое платьице оголило весьма аппетитную попку. Протянув руку, Кирилл ущипнул ее, заставив ойкнуть. Из рук тут же выпала сахарница, которую она в этот момент решила переставить на полку повыше. С грохотом достоинством в размер шкафа посудина приземлилась на пол и весь сахарный песок зашуршал, рассыпаясь по полу.

–Ах ты, черт! – ругнулись оба в унисон и засмеялись.

Уборка не заняла и пяти минут и вот они уже сидели друг напротив друга и пили крепкий цейлонский чай, то и дело пихая друг друга пальцами ног под столом. Молчание вновь затягивалось и вновь Кирилл хотел о чем-то поговорить, но чувствовал, как все мысли выдуваются из него с каждым выдохом, так и не обретя вербальную форму. Ему хотелось сказать, что она красивая, пусть это была б не совсем правда. Хотелось рассказать какую-то смешную историю из своей жизни, но вместо веселого воспоминания о каком-то забавном моменте детства не возникало даже лица отца, чья усмешка была похожа на издевку, нет– тишина продолжала царить в его мыслях.

–О чем ты думаешь? – последовал скользкий вопрос.

–Ни о чем. В голове абсолютная пустота. – она все равно не поверит, а ему лень выдумывать очередную банальность.

–Что-то не так?

–Нет, все как обычно– нормально. – солгал он.

Нет. Вовсе не нормально, однако исправить это никак нельзя– такова уж сама жизнь и ее приходится терпеть. Он не сказал этого вслух, а Наташа сразу поверила в его ложь, немедленно перейдя к спасительному рассказу о своей очередной подруге, в очередной раз попавшейся по причине отсутствия способности в конспирации на измене и тут же вылетевшей из очередной квартиры своего очередного мужика. Особым умом Наталья не отличалась, зато среди других молодых женщин ее выделяла способность сохранить преданность: в то время, как все ее подружки дружно кричали, что их тела– их дела и ни у кого нет права решать, как им жить, сразу же перейдя от громких заявлений к скачкам по парням, меняя их как перчатки, сама же Наташа не позволяла себе опуститься до такого. Однажды встретив Кирилла, Наташа сразу же нутром почуяла, что он ее мужчина мечты. Сильный, высокопримативный, с широкой спиной, чуть смуглой кожей, усеянной вечными боевыми отметинами, и тяжелым взглядом, довершенный грубым басовитым голосом. Своей внешней пуленепробиваемостью он представлялся ей не иначе как узко-определимым идеалом. Сладкие мальчики, внимательно следящие за своей внешностью и манерами, ее не прельщали. Самодовольные мужчины, считавшие выше своего достоинства знакомиться с ней, вызывали лишь тихое негодование. Но вот в Кирилле была та природная грубость, от которой сходят с ума почти все женщины. Он был не тем, кого любят, но тем, с кем грешат по полной программе, хотя Наташа все же именно любила его в том понимании, в каком вообще может любить женщина, путающая возбуждение с влюбленностью. В общем, сама природа благоволила их связи, она же их и соединила в тот же день.

Позже они смотрели какой-то сопливый фильм-мелодраму. Вернее, смотрела Наташа, а он бездумно глядел в потолок, не интересуясь ни фигурками на экране, ни формами под ее платьем, ни братом, которого они устроили в спальне перед планшетом, чтобы не мешал. Время пролетело быстро, фильм кончился и тут же она, устроившись поудобнее под пледом, мягко прижалась к нему, прося обнять.

Спустя десять минут бестолкового лежания в неудобной позе Наташа внезапно решила поговорить:

–Ты не кажешься себе порой странным?

–Не-а.

–Я имею в виду, что все разговоры на серьезную тему ты стараешься игнорировать, словно они тебя не интересуют. А любой разговор о брате ты просто саботируешь, будто!..

–Давай не будем о нем! – резко ответил он, тут же покосившись на дверь в спальню.

–Вот, о чем я говорю– ты становишься просто жутким, едва речь заходит о твоем брате.

–А может, я просто изображаю себя жутким, чтоб ты глупых вопросов не задавала? Может, на самом деле внутри я плаксивый маленький засранчик, которому только титьку пососать вовремя давай? – мрачно отшутился он.

–Может, почему нет?

–Только вот значения это никакого не имеет.

Последовала долгая пауза, но ей не суждено было растянуться.

–А знаешь, я ведь смотрю на наши отношения с двух точек зрения!

–И с каких же?

–Ну… с одной точки зрения тебе наплевать на меня как на человека и личность. Типа ты со мной лишь потому, что тебе так удобно, а меня ты ни во что не ставишь. А вторая– ты считаешь меня хорошей, счастлив вместе со мной. Вот только боишься этого показать!

–Разве я должен с тобой сейчас общаться, если мне на тебя наплевать, нет? Или я просто вежливый?

–Вежливый? Смешно шутканул!– она улыбнулась, – Скорее ты со мной, потому что тебе скучно. Или одиноко.

–Нет. Точно нет. – кисло ответил Кирилл, – Мне не нравятся подобные разговоры, так что завязывай и спи– мне завтра рано на работу вставать.

Он сразу же пожалел о том, что оттолкнул ее тогда, когда она могла дать ему желанное, но его мужикская гордость взыграла сильнее.

* * *

Ночью в дверь постучали. Прерванный сон был прекрасен, а потому Кирилл твердо решил показать кузькину мать тому, кто прервал его воспоминания о том, как… Забылось! Откинув с себя колючую ножку спящей рядом Наташи, он прошел в прохожую и прильнул к глазку, тут же стиснув зубы в беззвучном рыке, едва увидел свою мать, вернувшейся с очередной попойки в компании таких же деградировавших уродов, как она сама. Зашипев сквозь дверь: "Уходи!", он вернулся в комнату и через щель во второй двери проверил, не проснулся ли Рома. Тот спал сном младенца. В дверь снова постучали с удвоенной силой. Брат замычал и заворочался, негромко забормотала Наташа, выплывая из сна, все еще вполовину в него погруженная. Этого Кирилл уже стерпеть не мог, потому выбежал из квартиры и отвесил женщине сильную пощечину. Жалкая пьянчуга кубарем покатилась по ступенькам и распласталась на пролете между этажами. Жалобный стон ничуть не тронул сердце ее сына– вместо того, чтоб поинтересоваться у нее, цела ли она, он закрыл дверь. Подумав с полминуты, все же решил позвонить более удачной подруге по бутыли, у которой та часто ночевала. По-быстрому описав ситуацию, он заявил, что не впустит мать в таком состоянии домой. В ответ послышались упреки в "бесчувственности", но на этом все и закончилось. Подруга жила на другом конце города, потому попросила посидеть рядом с мамой, пока она не приедет и не заберет ее.

–Ладно, как скажете. Посижу с ней. – буркнул он недовольно и бросил трубку. Все, ночь накрылась медным тазом и на работе вместо чая придется пить кофе.

Вновь выйдя в коридор, он запер за собой дверь и спустился к той, из-за которой, как сам считал, вся его жизнь пошла по пизде. Стареющая, рано поседевшая женщина так и не встала с места, куда упала, так и оставшись лежать с задранной юбкой. Презрительно скривившись, Кирилл носком тапка прикрыл срам и уселся на третью ступеньку подле нее, оценивающе наблюдая затем, как ее мутные глаза-пуговицы снуют от его лица наверх, к двери, и обратно. Нижняя губа дрожала, обнажая ряд кривых зубов с парочкой недостающих. Она, что, улыбается?!

–Вот скажи мне, на кой хер ты опять приперлась? – да, она точно улыбается.

–Как ты с матерью говоришь, Кирюша…– икнув, ответила мать, – Дай денег.

–Денег нет. – он снова лгал ей, не собираясь давать и копейки.

Она захихикала.

–Врать, мальчик мой, ты так и не научился, как погляжу. Точно, как твой папаша.

"Как твой папаша!"– эхом отдалось у него в голове и кулаки тут же сжались.

–Еще раз посмеешь сказать нечто подобное и я прокачу тебя по всем лестницам в этом доме. – и она вновь засмеялась, – Смешно тебе, тварь, да? Хочешь пересчитать все зубы?

–Господи, какой же ты, в самом деле, у меня хмурной, Кирюша, а я и забыла… пока…