Дорога к Храму
Приведённый здесь очерк содержит информацию, публиковавшихся прежде материалов в «Союзном государстве», РИА «Новости», «Московские новости», «Церковный вестник» и др., взятых из интернета. Основой этих публикаций является статья Елены Барышевой и Евгения Гладина «Кто зарабатывает на главном Храме России» в «МН» от 23 апреля 2012 года.
Начнём с давней истории этого главного Храма России. Первая закладка Храма Христа Спасителя (ХХС) происходила на Воробьёвых горах в 1817 году. Строили почти десять лет. Но из опасения возможных неприятностей из-за слабых грунтов в 1826 году строительство остановили и перенесли его в другое место, где сейчас находится его «копия», на берегу Москва-реки. Вторая закладка Храма произошла в октябре 1835 года. Строительство длилось практически 44 года, Храм был освящён на Благовещение в 1883 году (7 апреля, если по новому стилю). Ему повезло простоять почти 100 лет – 5 декабря 1931 года он был уничтожен (взорван) силами новой власти, власти большевиков, уничтоживших красивейший памятник в честь победы в войне 1812 года. Освящение 1883 года проходило при царствовании Александра III, которого и удостоили за это царственным памятником. Про этот памятник современник Александра III, известный государственный деятель России С.Ю.Витте, отозвался не очень лестно, чем-то он ему не понравился. Ну, это дело вкуса. Может быть, что-то не так отлилось в металле, поскольку Витте очень хорошо знал царя. Ведь и большевикам этот памятник ел глаза, они и разрушение Храма начали с памятника царю.
На месте взорванного ХХС в 1960-1994 гг. функционировал для трудящихся и обременённых жизнью бассейн с затейливым именем – «Москва». Так и надо было оставить, бассейном-то. Но досужие лица, действующие в то воровское и нищее время, Патриарх Всея и Всего Алексий II и мэр Всея только Москвы Юрий Лужков при поддержке Общественного наблюдательного совета за 650 миллионов долларов соорудили, как они полагали, ещё один ХХС. Этот ХХС был освящён на Преображение, 19 августа 2000 года.
Вообще говоря, права на это они не имели. Такие вопросы должны решаться общероссийским голосованием, коль скоро он главный Храм России, а не Москвы. И ещё тем более голосованием, поскольку затраты в нищайшее время были просто колоссальными. Вспомните, какую Россию получил в правление В.В.Путин, он как раз приступил к президентству в этот год освящения Храма. Развалившаяся экономика, безработица, пустые полки магазинов, да и при заполненных не на что было бы покупать.
Я в начале 2000-х годов с бригадой геодезистов выполнял работы по наблюдению за деформациями сооружений Иосифо-Волоцкого монастыря, который находится в Волоколамском районе. С настоятелем этого монастыря, отцом Сергием, мы как-то вели разговор о Храме Христа Спасителя. Я сказал, что это не тот Храм, который восстановили, что это, конечно, ХХС, но не бывший ХХС, а совершенно другой. И по технологии строительства, и по убранству, да и по назначению. Отец Сергий со мной не согласился. Как аргумент, я привёл ему несколько примитивное следующее суждение. Положим, говорю, у меня в саду погибла яблоня антоновка. Я на её место посадил саженец антоновки. Тоже антоновка, но, конечно, не та. Даже если бы и черенок для прививки был взят от погибшей яблони, всё равно это не та же антоновка. С той всё покончено, раз и навсегда. Только что название такое же. Просто о. Сергий сказал, что его воссоздали, а я сказал, что правильно говорить – создали.
И второе. Я сказал о. Сергию, что и назначение нового Храма другое. Не зная ещё тогда того, примерно и угадал. Что очень доказывается практикой его эксплуатации.
По современному состоянию дел и современному российскому законодательству само здание Храма, а также и земля под ним принадлежит городу, в котором он находится, то есть – Москве. Через «Фонд храма Христа Спасителя» (есть такой) производится управление всем этим хозяйством. А поскольку это всё хозяйство принадлежит Москве, то и финансируется оно (управление) из городского бюджета. А это, вообще говоря, большие деньги, десятки и сотни миллионов рублей. С 2007 года по 2012 год затраты из бюджета Москвы возросли более, чем в 2,5 раза и составили на 2012 год порядка 350 миллионов рублей. Словом, на настоящий момент, как публикуется в интернете, за 20 лет своего существования ХХС получил из бюджет Москвы почти 4 млрд рублей (в интернете указано 3,6 млрд рублей). Так примерно и получается, по 200 млн рублей в год. Не надо быть большим математиком, чтобы оценить расходы бюджета города на нужды Храма в 2020 г. – приближаются к 500 млн рублей.
Поскольку Русская православная церковь (далее – РПЦ) не является собственником чего-либо в этом хозяйстве, то Москва вполне имеет право получать с этого хозяйства хоть какую-нибудь прибыль, чтобы хоть чуть прикрыть громадные городские убытки по содержанию и эксплуатации этого новодела. Под вывеской ХХС, открыт и работает большой бизнес-центр с офисами, ресторанами, частной охраной и платной подземной парковкой на 305 машиномест. Большие поступления приходят и от аренды помещений. Например, зал Церковных соборов можно снять за 450 тысяч рублей в сутки, конференц-зал стоит 100 тысяч рублей (по состоянию на 2012 год). Для сдачи в аренду имеется несколько небольших офисов. Мало того, и сама РПЦ, не имеющая отношения к сооружениям ХХС, тоже является арендатором. Правда, не аренда помещения Храма для проведения богослужений (какие ещё годы, всё будет впереди!), а, например, для проведения каких-либо мероприятий (праздники для детей, для детей-инвалидов, концерты, встречи и т.п.), которых у церкви достаточно.
Из истории известно, как патриарх Никон обирал церкви и монастыри для утяжеления своей копилки. Но здесь наш действующий Патриарх бессилен, хотел бы он этого или нет. Прав у него на это нет никаких. А вот Фонд ХХС заставляет через другие властные городские структуры пополнять свою копилку. В виде пожертвований. Как, в своё время, распространение облигаций Государственного займа или билетов ДОСААФ – «добровольно-принудительно». Например – рассылка некоторым предпринимателям уведомлений о перечислении на нужды ХХС какой-либо установленной суммы, «на благоукрашение Храма Христа Спасителя». Лет десять назад она была смехотворно незначительной – каких-то 20 тысяч рублей. Часто даже предпринимателям или арендаторам городских помещений отказывали в оформлении документов, пока они не пополнят казну ХХС для какой-либо очередной позолоты.
Я снова возвращусь к началу этого очерка. Зачем было затрачивать такие большие деньги на все эти сооружения, которые к РПЦ не имеют никакого отношения? Вот и не получился Храм Христа Спасителя-то, а совершенно другой Храм, с другим назначением. Вполне можно ожидать и следующего подобного по завершении программы 200 церквей. Будут ли они церквами для людей, на чьи деньги возводятся? Или в них тоже появятся разные Фонды, которым понадобятся деньги на позолоту. Только что они будут золотить, кроме своего кармана.
Не слышно шума городского…
В понедельник 13 февраля 1989 года я с дочкой должен был посетить Морозовскую больницу (в Москве, если ещё есть где-нибудь такая, с таким названием), но для этого необходимо было сначала попасть в свою детскую поликлинику для получения направления. Эта поликлиника находилась на улице Полины Осипенко (сейчас эта улица называется Садовнической, а название улицы перенесли в Хорошевский район). Попасть на эту улицу общественным транспортом с Пятницкой улицы, где мы жили, ну никак было невозможно. А мы уже и так крепко опаздывали. Но, всё-таки, для ускорения нашего передвижения мы сели на автобус № 6 от Серпуховской площади в сторону Павелецкого вокзала. Первая его остановка была на Зацепском валу, в районе Павелецкого вокзала. Я думал, что следующая его остановка уж будет на этом кривом острове реки Москва, после малого моста. Но автобус проскочил и большой мост, остановился только на другом берегу реки. Обратного автобуса ждать не стали, пошли назад пешком через мост.
Погода, помню, была, как бы сказал Аркадий Райкин, мерзопакостная. Температура близко к нулю градусов, влажность высокая, а на мосту ещё и ветерок прохватывал. Было очень зябко, особенно на мосту. Я ещё с утра почувствовал какой-то дискомфорт в правой стороне живота. Но посчитал это очередными происками приёма пищи. А на мосту уже живот стало прихватывать покрепче, уже стал я и немного пригибаться в сторону этого дискомфорта. Но надо было делать дело, поэтому мы с дочкой получили у детского врача необходимый нам документ, опять же пешком прошли до Морозовской больницы, что сразу же за метро «Добрынинская». Тоже никаким транспортом было не добраться.
Возвратились домой, тоже недалеко, поскольку мы жили практически на Серпуховской площади, в конце Пятницкой улицы, через площадь от нас – метро «Добрынинская». Дома я принял ношпу, потом аллохол. Эффекта никакого. Тут и жена пришла с работы, вызвала врача.
Пришла наш участковый врач. Осмотрела, живот помяла, говорит:
– Аппендицит у тебя, что же ты так затянул, с утра надо было беспокоиться. А сейчас надо срочно в поликлинику к хирургу, а то и скорую вызывайте.
До нашей поликлиники № 51 (на Озерковской набережной) тоже никаким транспортом не добраться. Но тут уж мы поехали с Мариной, женой, на такси.
Хирург (примерно в 5 часов вечера) осмотрел живот, как и полагается, сделали срочный анализ крови. Лейкоцитов оказалось много, почти 12 единиц. Хирург установил диагноз – аппендицит. Вызвал скорую помощь, которая отвезла меня в больницу № 53 (улица Трофимова, 26), что находится в районе Южного Порта.
Привезли туда, положили в небольшую комнатёнку, дали резиновую грелку с замороженной водой, прикладывать к животу. Через каждые 20 минут брали анализ крови на лейкоциты. Но, как мне говорил дежурный хирург, что-то творится с тобой непонятное, поскольку содержание лейкоцитов стало уменьшаться. А время уже к утру движется, да и боли в животе стали притухать.
Дежурных хирургов было двое. Что у них там было такого, не знаю, но спиртным от них разило достаточно. Они веселились вовсю, рассказывали какие-то анекдоты или истории, я не прислушивался, но хохотали оба, как зал при выступлении известных комиков. Пять часов утра. Заходят хохочущие в мою комнатёнку, говорят, что, мол, не горюй, будут исследовать, в беде не бросят.
Исследование называется лапароскопией, которая заключалась в осмотре моей брюшной полости. С левой стороны живота сделали обезболивающий укол, потом сделали прокол, небольшой, кажется, что на один шов. Потом вставили в эту мою дырку в животе трубку, закачали в полость живота воздух, даже дышать стало трудно, и этой трубкой осмотрели правую внутреннюю часть. Похоже, что-то им не понравилось, потому что в шесть часов я уже лежал на операционном столе, связанный по рукам и ногам.
Хирург рассказывал мне, что он там со мной делает:
– Так, сейчас сделаем обезболивающий укол, я буду обкалывать… Делаем надрез… Ах, чёрт, не туда поехало!.. Делаем ещё один обезболивающий укол… Вскрываем брюшину… А теперь, потерпите, будет больно.
Да, прав он оказался – приятного мало.
Показал, что отрезал у меня:
– Вот, – говорит, – смотри какой у тебя аппендикс воспалённый.
Я посмотрел, да, действительно, что-то, похоже, не очень нормальное. Но сосредоточиться на этом не давало продолжающееся неприятное ощущение там, откуда появилась эта вещь.
Может быть, что-то и не так я запомнил, но это «Ах, чёрт, не туда поехало!» мне запомнилось.
Операция закончилась, заштопали, как надо, вставили дренажную трубку и отправили в послеоперационную палату. Нас там оказалось трое. Лежу, скучаю. Вкололи что-то снотворное, кажется, поскольку немного погодя я, всё-таки, заснул. Хоть немного поспал после всех передряг.
Проснулся, глаза открыл. Трубка из живота в баночку убегает, по ней что-то тоже убегает, а по стене ползёт самый настоящий клоп, полный крови, вероятно, моей. Отползался, бедолага. Заходит нянечка, я ей говорю:
– У вас тут клопы.
Она мне:
– Не может быть, это тебе показалось. У нас тут с этим строго.
Спорить я не стал, не такая уж важная проблема для меня, как клопы. Нет, значит нет, хотя я его и видел, и даже убил, и даже клопом пахла рука-убийца. Что я, клопов не знаю? Насмотрелся за свою-то жизнь.
В середине следующего дня меня перевели в общую палату. Пошёл сам, пешком, мелкими шажками, прижав руками правый бок.
Дальше – обычное лежание до выписки. В конце недели, в субботу или воскресенье, я даже бодренько, несколько скоком так, для куража, выходил на первый этаж к приехавшим ко мне родственникам.
Выписали. Швы снимали уже в нашей поликлинике. Как будто всё нормально, но в одном месте, как раз там, о чём тот хирург сказал: «Ах, чёрт..!», шов не стал зарастать, образовался свищ. 27 февраля я обратился к хирургу в 51-ю поликлинику, который назначил меня на УВЧ и УФО, а также попросил поехать в 53-ю больницу, показать шов:
– Они там напортачили, вот пусть и посмотрят, что с этим делать.
Поехал я в 53-ю. Прихожу на приём к хирургу. Смотрю, а это тот же самый, кто меня и резал, Абрамов по фамилии. Осмотрел он мой шов и говорит:
– Да, и кто же это Вам такой шов сделал?
Я говорю:
– Операцию делали Вы.
Он посмотрел документы и пробурчал:
– Да, действительно, я.
Абрамов вместе с медсестрой прочистил мой свищ, чем-то смазал, наложили точечную повязку с пластырем по краям. Потом говорит мне:
– Всё это мог бы сделать и ваш хирург. Теперь такую чистку надо делать через день, да ещё продолжать обработку ультрафиолетом, да ещё, может быть и уколы какие-нибудь поделать, антибиотик, например. Но всё это можно и здесь, а Вам лучше – по месту жительства. Вам ведь сюда с Серпуховской не очень складно добираться. Так что обращайтесь к своему хирургу, он назначит лечение. А записку я ему напишу. Отдадите на приёме.
С этой запиской я пошёл снова к своему хирургу. Он был недоволен, что приходится, как он сказал, исправлять чужие ошибки. Назначил меня дополнительно на уколы, какой-то антибиотик.
Какой это был антибиотик, я уже и не помню. Помню, что первая буква была Л, но это только по зрительной памяти. Врач мог написать так, что и М сначала покажется буквой Л. Начало-то у них одинаковое. Сейчас на букву Л более тридцати антибиотиков. Пусть часть из них относится к лечению других заболеваний, других органов, выпускается только в таблетках или порошках. По моим прикидкам всё равно остаётся не менее пяти, которые вполне могли быть мне назначены. Больше всего, мне кажется, что это лефлоцин или что-то созвучное с этим.. Но теперь уж это всё равно. Можно, правда, это и узнать по журналам процедурного кабинета за февраль-март 1989 года. И только там, поскольку из медицинской карты удалены все страницы моих общений с хирургом. Кто это сделал и когда, теперь уж и не узнаешь, но сделал. Это и по медицинской карте видно, что удалена информация: с последней записи от 27 февраля до следующей после неё 7 апреля, когда я брал справку у участкового терапевта для посещения бассейна.
Да и что тут говорить, ведь я был на больничном после операции сорок дней. И никаких записей в карте не осталось? Я ведь часто бегал в поликлинику, свищ залечивал. Если это так важно для поликлиники или даже хирурга, что пришлось удалять несколько листов из медицинской карты, то, вероятно, могли удалить каким-то образом и записи обо мне в процедурном журнале.
Такое «нападение» на мою медицинскую карту произошло, вероятно, уже после моего обращения к врачу лору. Дело в том, что я почувствовал какие-то проблемы со слухом: немного хуже стал слышать, появился какой-то звон высокой частоты, которого раньше не было. 4 октября с этим мне уже пришлось впервые обратился в лор-кабинет. Врач поставила какой-то неврит со знаком вопроса и направила на аудиограмму. На следующий день аудиограмма была готова. Действительно, звучание высокой частоты, о котором я сказал, на ней отразилось: от частоты в 1000 гц до 6000-8000 гц с максимумом примерно на 4000 гц. По этой аудиограмме было заключение: понижение слуха с обеих сторон по типу нарушения звуковосприятия.
Очень часто я стал обращаться по этому поводу к врачу. Аудиограмму делал и дополнительно в поликлинике им. Семашко (она находится на Серпуховской площади). Практически на всех аудиограммах – одно и то же.
Лечение никакое не помогало, да и до сих пор ничего существенного не происходит, только что заметно стал ухудшаться слух, и интенсивность звучания продолжает увеличиваться, но, как я полагаю, уже стабилизировалась на этом современном уровне, больше, вероятно, физически не может увеличиться.
В марте 1993 года меня направили на консультацию в 4-ю горбольницу, что на улице Павла Андреева. На приёме был у профессора. Это кафедра клиники ухо-горла-носа, так записано в направлении из моей поликлиники. Приём профессор проводил в присутствии группы иностранных студентов, которой он поставил задачу, определить, что у меня за болезнь. Он сказал так:
– Слушайте внимательно. Я буду задавать пациенту вопросы, он будет отвечать, а вы должны будете поставить потом диагноз. Вот результаты его аудиограммы.
Примерные вопросы, которые он мне задавал, и мои ответы на них я постараюсь изобразить, хотя это никому и не нужно.
– Ну, Чекалин, расскажите о ваших ощущениях.
– Ничего не болит, плоховато слышу, больше – на правое ухо. В ушах постоянный звон высокой частоты, больше тоже в правом ухе. Так мне кажется. Иногда прослушиваются и другие гармоники, меньшей частоты.
– Когда и при каких обстоятельствах это у Вас произошло?
– С весны 1989 года. У меня в середине февраля был гнойный аппендицит, его удалили, но шов плохо срастался, был свищ. Назначили антибиотик и какие-то ещё профилактические меры, которые связаны с физиотерапией, УВЧ, УФО.
– А какой антибиотик Вам давали.
– Уколы. А какой антибиотик – не знаю, не помню. Что-то на букву Л.
Профессор назвал какое-то лекарство на эту букву, но по его звучанию я не мог сказать, то это или другое.
– А то, – сказал он, – что этот антибиотик сейчас запретили к применению, он даёт сильные осложнения, и на слух тоже. Чем Вас лечили ещё?
– Какие-то уколы, помню, целый месяц делали. Потом – кавинтон, в течение месяца, как и уколы, ношпа, электрофорез. Больше ничего не было, да я и перестал таким способом лечиться, потому что никакого эффекта это не давало. Мне врач сказал, что, возможно, мне надо делать операцию, поэтому я и пришёл проконсультироваться.
Профессор встал, вышел из кабинета. А студенты стали рассматривать мою аудиограмму, в руках у них медицинский справочник болезней уха, носа и горла. Открыли на какой-то странице, близкой к моей болезни, смотрю, там написано о неврите слухового нерва. Я им и показал это название.
Заходит профессор. Обращается к студентам:
– Так, ну что вы скажете? Какая предположительно болезнь у пациента? Вот ты, Мигель, скажи.
– У него неврит слухового нерва, – ответил Мигель.
Профессор быстро так бросил взгляд в мою сторону. Я постарался скрыть, что я тут не при чём, сами, мол, догадались. Но старого коня не проведёшь. Да это и невозможно сделать, я теперь уже это хорошо понимаю, набрав 35 лет преподавательского стажа в институте. Но дело сделано.
– Да, похоже, что это, к сожалению, так. Я Вам, дорогой мой, следующее скажу. Я могу сделать Вам операцию, но гарантии, что у Вас изменится к лучшему, я дать не могу. Некоторое время, возможно, и будет улучшение, но всё может возвратиться к прежнему. Я даже так скажу, из моего опыта, что это практически не излечивается. Звучать у вас перестанет тогда, когда Вы сами перестанете звучать. А операцию, если хотите, я Вам сделаю.
Дальше я уже и не лечился по этому заболеванию. Обращался, конечно, делали мне аудиограммы и эхограммы в 1997, 2001 и 2004 годах. Частота звучания не изменялась, но интенсивность постепенно увеличивалась и до сих пор увеличивается, да, кажется, что и не изменяется, а вот звуковосприятие стало похуже. В октябре 2018 года получил направление в сурдоцентр на Хорошовском шоссе. Что-то будет? Пока ещё не был, да и не тороплюсь особенно, поскольку лечения никакого не предусматривается, только когда «сам замолчу».
К сожалению, звучание настолько сильное, что от него невозможно отключиться. Особенно, когда в доме тишина, когда бессонница. Случился тут, в 2008 году, инсульт. Лежу в палате, в 79-й больнице, ночь, рядом храпит мой беспокойный сосед, в палате ещё три больных, все спят. Я представил, что бы мне сейчас хотелось больше всего. Вот чего и хочется, тишины. И сложилось моё желание в виде рифмы:
Я хочу услышать тишину,
Ощутить её многоголосье,
Шелест ветра в поле по колосьям,
И настроить на него волну.
Я хочу услышать, как звучат
На лету искристые капели,
Что земли коснуться не успели,
Пусть их звон окутает меня.
Я хочу услышать, как поёт
Синева безоблачного неба,
Струйка пара подового хлеба,
Как весной берёза слёзы льёт.
Я хочу услышать тихий сон
Безмятежно спящего ребёнка,
Как сова баюкает совёнка,
Как поют травинки в унисон.
Я к себе прислушаться хочу,
Проследить за звуком быстрой мысли,
Как слова, вдруг, в воздухе повисли,
И услышать то, как я молчу.
Слышат всё, чего не назовёшь,
Слышать всех, казалось, очень просто.
Врач сказал: «Лечиться? Парень, брось ты!
С чем живёшь, так с тем и доживёшь».
Всё ж хочу услышать наяву
Глубину забытого беззвучья.
Но, как видно, мучь себя, не мучь я, -
С чем живу, так с тем и доживу.
09 ноября 2008 года