Конспекты поздних времен

ГЛАВА 3

Неожиданно Макс ощутил себя маленькой чёрной мушиной какашечкой на бронзовой люстре, висящей под потолком огромной залы. Немного кривовато висящей, практически боком. «Как это так? – страшно возмутился и захотел вскричать он, – кто позволил? Совсем я даже вам не какашечка мушиная, а студент второго курса Криницын». Но рта у той какашечки не было предусмотрено, поэтому оставалось только молчать и смотреть, точнее ощущать происходящее. Волноваться тоже можно было – за себя и судьбу всей своей большой родины – бронзовой люстры, висящей совсем боком, уже на последнем издыхании: вот-вот рухнет, и тогда конец всем нам, какашечкам, будет полный.

Вот уже позабыла мушиная нечисть, кем являлась недавно в прежней жизни, да и на что ей память по лучшим дням, когда она нынче самое распоследнее дерьмо… и чье? Мушиное! Никому-никому не нужное, без будущего, пусть тогда и без прошлого! Ужасно внутри себя материлась бедняга. Самое дно подоночное, самое она никто. Как жить после этого? Господи? Зачем наделил мироощущением и отвратной внешностью? Распнул на люстре за что?

В зал вбежал клон Або Цифал с выпученными глазами, какашечка отвлеклась от грустных дум и начала смотреть представление, и слушать всем своим безухим существом, будто кто ей нашептывал прямо в сердце, хотя и сердца вроде не было, а может и было, кто её, несчастную, знает, из чего она там у себя под потолком состоит…

…тридцать лет назад, в один из сумасбродных ранних утренних часов, какие приносит ночное омоложение, находясь в гормонально-возбуждённом состоянии, Або Цифал женился на Тайве Тум. Таким образом, и его не миновала чаша сия. Зачем? Он не знал, как никто ничего не знал и не понимал уже, в этом сломавшемся беззаконном мире. Загадка сродни космической. Впрочем, кому-кому, а Тайве глубоко плевать на космос с его загадками, как, впрочем, и большей части разумного населения планеты. Что касается дебилов, те да, сутками напролёт рассуждали о противоречиях Вселенной, спорили до хрипоты, били друг другу морды, рвали бороды в клочья в ходе научных дискуссий, писали длиннющие письма, забрасывая вопросами вселенскую связь.

А Тайва Тум вам не лимпопо какая-нибудь, клон в натуре по рождению, да еще гений четырнадцатой категории, короче, – деловая, отказалась развивать способности, и хотя намного превосходила Або умственно, не защитила диссертации обязательного уровня, с которой справлялось большинство дебилов после столетней тренировки. Предпочла сидеть на террасе старого дома, выходящей к морю, увитой плющом, с бокалом сухого вина в кругу поклонников. Поставив изящную ножку на тёплый мрамор, в том самом месте, где в полированной поверхности образовалась овальная шероховатая выемка, она как бы нашла самую себя. Тайва называла выемку по-разному, то «следом поколений», то «мой единственный след в истории Земли». Впрочем, дом был огромен, не дом, а длинный белостенный сарай с колоннадой на первом этаже и открытыми верандами на втором, где имелось неисчислимое множество комнат, чуланов, приемных и залов. Соседей в нём тоже пруд пруди, и даже таких следов на длинной – предлинной террасе с обветшалыми витражами и потёртым мраморным полом наберётся десятка полтора. Клоны любили жить коммунально, тогда удобнее и пакостить друг дружке и веселиться за компанию.

Цифал проковылял из своей захламлённой спаленки на террасу, подслеповато щурясь солнечным лучам: с Тайвой он давно развёлся, собственно в тот же день, когда первый раз сошёлся, и потом ещё несколько раз они сочетались и разводились, а вчера, после долгого перерыва, зачем-то поженились вновь. Правда, ближе к вечеру: Цифал был несколько дней подряд стар, а Тайва седа и, как всегда в сумерках горько пьяна, беззащитна и одинока. Вот на фига, спрашивается? Независимо от того были они женаты или нет, Або обитал в доме Тайви примаком, не имея собственного жилища, часто занимался по ночам вместо положенного омоложения астрономическими изысками, а днём мелким ремонтом по хозяйству.

Более всего проблем с перекрытиями и крышей старинного дома, грозившего вот-вот рухнуть. Скрипнув шеей, Або посмотрел вверх, на потолок зала, обнаружив новую трещину, пробежавшую от люстры до угла:

«Пора рвать когти, – привычно вздохнул, отправляясь далее, не слишком расстроенный гибнущим на глазах хозяйством, более переживая за собственное здоровье. – Вот нельзя так резко задирать башку, ишь, как шея полыхнула. Спокойнее, Абушка, спокойнее. Сегодня, авось, не рухнет, на наш век хватит. Всё одно звать лимитчиков, а с этим народом столько хлопот, – Або заранее поморщился. – Или подождать ещё немного? Всё равно скоро всему конец. Пять дней осталось, пять жизней надобно прожить так, чтобы никому не было скучно».

Тайва тоже поднялась рано, как всегда после сеанса ночного восстановления и утреннего купания, юная, свежая, прелестная. Глаза сияют первозданной чистотой шестнадцатилетней девочки, нежнейшая кожа оголённых рук резко контрастирует с мужниной спутанной седой бородой и коричневым, словно кора древнего дерева, лицом патриарха. В эти первые часы утра она прекрасна, диссонанс между отмирающим и заново рожденным, будил огромную энергию – предвестницу грядущей, всепоглощающей любви. Она желала, чтобы Або Цифал находился при ней в качестве необходимого катализатора будущего грандиозного счастья, ибо разница между старым мужем и юной женой всех забавляла, порождая массу детских шуток и невинных шалостей.

– Вот и наш школяр пожаловал, – переливчатой звонкой птицей пропела она, заметив Або, – выспался наконец? Здоров ты, дядя, дрыхнуть! А что у нас в табеле успеваемости? Опять двойка? Пора вызывать родителей на собрание!

Скользящим взглядом пересчитала гостей, прибежавших спозаранку. Небогатый урожай, всего трое: Чип, Зак и незнакомец – высокий, худенький, стройный, из таких со временем выходят превосходные любовники, их и учить не надо, схватывают с одного взгляда, а мужья никудышные: не терпят постоянства. Вот часа не пройдёт после свадьбы – мчится сломя голову на сторону за любой, только бы не сидеть на месте. У незнакомца пышная каштановая шевелюра жёстких неподатливых волос, тёмно-карие глаза с голубоватыми белками. Милашка. Приятная полуулыбка, казалось, навсегда приклеилась к чётко очерченным губам. С этой полуулыбкой он переводил взгляд с одного предмета на другой и слегка кивал головой, будто здоровался со всеми вещами по очереди. Тайве очень захотелось встретиться с ним прямым и откровенным взглядом, долгим-долгим, вероятно когда-нибудь в будущем так и случиться, но пока решила его слегка не замечать.

«И как не надоело им являться каждое утро? – спросила себя Тайва уже с большой долей досадой на записных своих кавалеров Зака с Чипом. – Припрутся и торчат целый день, как будто делать больше нечего».

Плохо, когда прекрасно помнишь, что было вчера, позавчера и двести и триста лет назад, как была тысячу раз замужем за Чипом, изменяя ему с Заком и сто тысяч выходила за Зака, изменяя миллион раз с Чипом и прочими жителями городка. Полторы тысячи лет помножить на триста шестьдесят пять дней – вот сколько жизней она уже прожила. Давно бы свела счёты с жизнью, если бы не умела влюбляться по-настоящему, что немногим ныне дано. Вон, к примеру, взять бабочку-однодневку Монику, её соседку, с раннего утра обнажается и лезет на крышу к шесту, крутиться, привлекая кавалеров. К вечеру или сама бросается вниз или старички-хахали сбрасывают надоевшую старушку, других вариантов нет. На следующий день её место занимает очередной клон Моники.

А наша Тайва живёт куда как разнообразно: с утра мы юная девица, потом сексуальные страсти начнутся – айн-цвай-драй часиков этак до одиннадцати, потом замуж, потом чертовски шикарно изменяет мужу, дурачит его, наставляет рога, тот изменяет ей во сто крат больше, стало быть, скандал со дранием волос, истериками, затем расходятся, и скоренько по новой замуж и так до обеда раза три-четыре, потом стареет, усаживается на веранде сплетничать, вспоминать былое, потом укладывается дряхлой развалиной в сигнатурный гробушник, изобретение Спасителя клонов – Мессии, да святится имя мудреца нашего, и за ночь – пожалуйста, вновь восстанавливается в девицу. Недурно? Хотя, бывает тоже оказывается на крыше, вертит хвостом у шеста. Как говорится, день на день не приходится. Что поделать? Жить-то надо. А жить-то не с кем. Вот и трахаешься с кем ни попадя. Подружки шепчут: у людей любовь бывает. Какая такая еще любовь? Надо будет выбрать денек, сбегать за горку к людям, где ее никто не знает, переспать по любви, что ли? Тоже какое-никакое развлечение.

«А почему бы нам здесь и сейчас не изобразить ту самую любовь, не устроить шоу? Плевать на старого мужа, пусть дерётся за честь своего мундира, а результат весьма интересно понаблюдать. Но всему своё время, – подумала она, затаивая интерес к странному молодому человеку, которого раньше не встречала в своей прихожей. – Сумасшедшая предстоит интрига! Успеть быстренько развестись с Цифалом, далее замуж выскочить не позже двенадцати часов, вчера припозднилась до статуса старой девы. Как этот козел надо мной издевался, кочевряжился как! У, морда противная! Погоди, я сегодня тебе устрою супершоу! Впрочем, хорошо и то, что Зак с Чипом здесь, мало ли что случиться, запасной вариант никогда не повредит. Нет, за этого гада Зака замуж ни ногой сегодня! Фигу ему с маслом! Сперва отомщу за вчерашние фортеля, надобно, ох, надобно надавать кое-кому хорошенько по мордам».

– Как провёл ночь, малыш? Небось, шатался по цыганским таборам, волочась за старыми цыганками, красавчик ты наш? Или пялился в космические дали, с твоим-то зрением? Или жонглировал галактиками? Эх, не сносить буйной головушки за такие фокусы. Известное дело, чем занимался наш дамский угодник, знаю, знаю и не отказывайся.

Шутка по поводу достоинств Цифала вызвала гомерический смех. Среди молодёжи Або выглядел дедушкой, хотя и был моложе всех присутствующих. Тайве уже перевалило за полторы тысячи лет, отсюда программа режима ночного восстановления требовала для неё не менее, чем десятичасового сна.

– Представьте себе, граждане клоны, ночью якобы перепутал комнаты и завалился в гробушник родственницы, вывихнув ей при этом коленную чашечку. Она, разумеется, не претендует на памятник добродетели, но Цифал просто утренний террорист. Мог вообще загубить несчастную старушку, превращавшуюся в девственницу.

Решив, что ему самое время исчезнуть в своей коморке, где переждать приближающуюся грозу, Або сделал робкий шаг в направлении двери, однако момент был безвозвратно утерян – Тайва сама двинулась навстречу с хищной грацией пантеры.

– Тебе совершенно нет до меня никакого дела! – воскликнула она, заломив руки, и в целом становясь в театральную позу, которая ей нравилась с утра больше всех прочих, чувствуя, что наконец-то незнакомец уставился на неё во все глаза. – Сколько можно размышлять о космосах? Сколько можно учиться? Сколько вообще будет продолжаться такая жизнь, Або? – Она мученически вздохнула, – варенье сварил, несчастный? Хоть какая-то от тебя, старика, польза. Потому терплю и не выгоняю. Або, ты абсолютно не понимаешь, до чего я страдаю! Пусть глубина моих чувств тебе непонятна, непостижима, пусть, я знаю: ты всегда скользишь по поверхности сущего, как жук-водомер по воде, страшась заглянуть вглубь. Молчишь, презренный старикан? Онемел что ли? Если не хочешь выглядеть прилично через восстановление, хоть бы побрился с утра, седая ты бороденка козлиная! Ах, нам всё равно? Да? Ну хорошо же, считай, что тебе удалось вывести меня из терпения, мерзавец!

С этими словами прелестница вылила вазу со персиковым вареньем в башмак Або, затем то же самое было проделано с вазой клубничного варенья и вторым башмаком, который он послушно подставил ей под горячую руку.

– Вот так, вот так и вот так!

«Он смеется! Как мил! – Тайва неотрывно разглядывала незнакомца. Або тоже улыбался: глаза Тайвы – два солнечных оливка! И безумно смешно становится, когда она, стреляя такими жизнеутверждающими глазами, начинает воевать.

– Нет, посмотрите, старая калоша имеет наглость смеяться! Сейчас хорошенькую трёпку, тогда узнаешь!

С этими словами юная жена-девица принялась самым нещадным образом гонять Цифала по террасам, комнатам, залам и спальням, громко шлёпая половой щёткой худенькую спинку с торчащими позвонками, лысую голову и костлявую задницу визжащего испуганным поросёнком старичка-мужа. Гости мигом подключились к военной компании по изгнанию противного Або, стараясь оттолкнуть ненужного дедушку дальше в сторону, и подставить свои головы и спины. То-то развернулась весёлая игра! Пользуясь общим столпотворением, Або выскочил с террасы, пробежал через залу в тёмную конурку, где опустился на колени и быстро-быстро заполз под кровать передохнуть.

Вдогонку Тайва швырнула под кровать щётку, а женихи-остолопы принялись кидать всё, что попадало под руки: тряпки, башмаки, табуретки, горшки с цветами. Цифал беспокойно вертелся, вскрикивал, ойкал, молился о конце света, плакался Спасителю, что его обижают и в грош не ставят – это страшно веселило бесшабашную компанию. В ход пошли ручки от кресел, пустые бутылки. Тут дедушке и впрямь пришлось несладко.

– Всё! Всё! – захлопала в ладоши девица, – будет с него! Под кроватью сам, небось, перевоспитается. Идёмте в сад!

Отталкивая друг друга, Зак с Чипом рванулись занимать места к хорошо известным танцевальным удовольствиям, поскользнулись на специально разлитом на мраморном полу Тайвой оливковом масле и растянулись во весь рост. Тайва хохотала до упада, затем подхватила милого молодого человека под руку, таким образом оформилась первая танцевальная пара. Тот смотрел задумчивыми тёмными, как вода в гнилом пруду, глазами индифферентно улыбаясь. Тайва застыла, разглядывая их. То было первое чудесное слияние взглядов перед глобальным сексом. Волшебное противостояние продолжалось целый миг вечности. Тайва испытала райское блаженство, словно при переходе сигнатуры через рубеж: вот она – сука-любовь, однако!

Ограждение танцплощадки вчера сломали и до сих пор садовник не заделал, бестолочь такая. Кстати, где он? Где этот бездельник Цифал? Почему в саду беспорядок? Старый лентяй. Лежебока. Длинное платье ей мешало, отстегнув нижнюю часть наряда, отбросила в сторону, чтобы удобней было танцевать, оставшись в совсем коротенькой юбочке. Новенький не проявил ни малейшего интереса к стройным ножкам: стоял, опустив руки по швам, рассеянно осматривая ветки, с которых пролилась роса. Казалось, ему непонятны самые простые, даже тривиальные вещи: как такое могло случиться? Глаза восхищённо мерцали чёрным сиянием при виде мокрых листьев акации, а совсем не Тайвиных ножек, от форм которых, даже старина Цифал обычно начинает рассуждать о своём космосе сладко причмокивая.

А ведь у самого совершенно изумительные, волнистые волосы, по каким просто до смерти хочется провести рукой. Она вздохнула: «Придётся попотеть c этим недотёпой». И более уверенно: «Я выйду за него сегодня. И пусть попробует кто-нибудь мне в этом помешать!» Что ни говори, Тайва умела бороться за своё счастье. Это признавали все многочисленные завидущие родственницы, жившие в соседних с ней квартирах огромного дома, на собственном богатом опыте знавшие, что становиться на пути Тайвы смерти подобно. Своего она добьётся, будьте уверены! Вот только время здорово поджимало.

ГЛАВА 4

Книга вспорхнула с груди Макса.

– Что за ерунду читаем перед экзаменом? Нет, люди, посмотрите на него, малый впал в детство: завтра итоговая встреча с профессором Щуром, а он валяется на кровати – читает сказочки. Так дело не пойдёт!

Пришедший на обед из научной библиотеки Костя Суровцев держал двумя пальцами промасленные страницы, помахивая фолиантом без корочек перед носом рассерженного Макса.

– Не имеешь права, – предупредил Макс, сгибая ноги для решительного броска.

– Так ить это, не на юридическом факультете учимся.

Фёдор Иванович проснулся и тоже хлопал глазами на одетого в строгий костюм с галстуком Константина. Вытащил из-под подушки исчирканный листок с вопросами, прочёл по слогам: «Фи-гу-люс. Понятие фи-гу-лю-са».

– Слышь, Костян, объясни на пальцах, что такое фигулюс?

Книга в руке Суровцева раскачивалась по всё большей амплитуде, направление указывало на раскрытое окно.

– Ну, правда, Костян, совершенно дурацкое построение, я на нём уже мозги свихнул.

Книга взлетела немного раньше, чем Макс за ней рванулся. Трепеща страничками она рассерженно фыркнула за подоконник, пропав из вида. Макс резво помчался на улицу. Под окном книги не обнаружилось, бесследно исчезла, как исчезают все плохо лежащие вещи в студгородке. Что показательно в данной ситуации, и народ поблизости отсутствовал, не к кому было даже пристать с грозным требованием немедленно вернуть личное имущество технички Раисы. В буфете тётя Катя как раз достала из огромного чана очередную порцию пельменей, запах пищи вызвал у Макса резкие колики в животе.

Он энергично кинулся по ступеням наверх, страстно мечтая набить морду Косте Суровцеву, или даже порвать в клочки его знаменитый галстук, но тот предусмотрительно смылся по чёрной лестнице, прихватив с собой в качестве защиты Фёдора Ивановича. Пришлось снова браться за книгу профессора Щура. Что там ещё за фигулюс? Дурацкое название, искусственное, вроде гомункулуса.

Злобно раздавив мелкого клопа-подростка на стенке, возлёг на кровать, принялся методично листать учебник. Тут его снова отвлекли: в дверь постучался и сразу вошёл новый человек с почти знакомыми чертами лица. «Кто таков?» – спросил себя Криницын, разглядывая в щёлочку между ресницами того человека. Глаза он прищурил, будто спит. Может, если вора поймать, деканат даст освобождение на завтра от экзамена?

Подозрительно глянув по сторонам, человек направился прямо к Максу, рядом с кроватью которого стояла окрашенная в грязновато-белый цвет тумбочка, в которой лежал абсолютно пустой кошелёк. Да, брат, у нас не разживёшься. Лет за сорок, на щеках рослая щетина, одет помято, глаза зелёные, с кошачьей желтизной, круглые, источает легкий водочный запах, что за бомж?

– Эй, студент, вставай, проспишь царствие небесное.

По голосу нетрудно было догадаться, что перед ним стоит неизвестный, искавший Максимку в коридоре, а по виду студент признал знакомого грузчика с базы снабжения и сбыта, где иногда подрабатывал.

– Привет, Сёма.

– Помнишь ещё? Молодец.

Зевая во весь рот, Макс сел на кровати. Егоров неуверенно опустился на шаткий стул. Он смотрел на студента просительно, даже заискивающе. «Денег пришёл занять, болван этакий», – сообразил Макс.

Скомкав полы своего коричневого в пятнах пиджака, Сёма разглядывал потолок, давая понять, что просьба его будет необычной и только рассмотрев все в подробностях, начал:

– Слышь, Максимка, тут такое дело, я к тебе знаешь, что пришёл-то? – сказав так посмотрел за окно, куда недавно улетела трепетная фантастика, вздохнул. – У тебя каких-нибудь книжек нет почитать? В смысле научных?

– На фига тебе наука… на базе?

– Да я там подрабатывал просто. Сейчас тоже халтурю иногда по мелочам, – Сёма сделал лицо человека, желающего в туалет по малой нужде, но очень, очень сильно. – Хочется, брат, почитать необыкновенно… такое дело.

– Обалдел, не иначе. Ладно, не жалко, на вот, измышления профессора нашего полистай, глаза бы мои на них не смотрели, завтра экзамен сдавать, а я ни в зуб ногой.

Криницын полагал, что Сёма забрёл в общежитие с похмелья, не зная куда себя деть, и само собой, балдеет насчёт научных книжек. Ему халтуру левую разгрузить за пару пол – литр, а после работы вмазать, как следует, чтоб глаза штопором повылазили.

Он очень удивился, когда рыжий конопатый Сёма действительно открыл типологию и принялся с жадностью читать по складам что-то о пространственных изоморфизмах и переходных реперах. Впрочем, читал не слишком долго.

– Но я здесь ничего не понимаю! – в интонации чувствовалось возмущение.

– Я тоже, – спокойно ответил Макс. – Выхватил из кучи шелухи на столе целенькую жареную семечку, бросил в рот, целиком разжевал и проглотил. – Тебе ничего, а мне завтра надо эту муру объяснять профессору, который сам её выдумал.

– Здорово! Познакомь меня с профессором. Как его зовут?

– Щуром кличут. Давай лучше в шахматы сыграем на полторы порции пельменей. С маслом.

Сёма Егоров неплохо играл в шахматы. Среди грузчиков Упрснабсбыта лучше всех, Макс ему тоже однажды проиграл. Значит, Сёма играл в силу третьего разряда. Третьему разряду Макс уже проигрывал, но теперь было абсолютно всё равно, сосало не только под ложечкой, но и в каждом сантиметре кишок, в горле, во рту, даже в височных костях. Вдруг повезёт?

– Давай.

Они расставили фигуры и быстро разыграли ферзевой гамбит. Очень скоро положение Макса сделалось настолько безнадежным что, несмотря на муки голода, он почесал затылок и сдался.

– Сильно играешь, – вздохнул протяжно, снова беря в руки учебник, – а денег у меня сейчас нет, за пельменями приходи в другой раз.

Егоров молча застыл у полки с учебниками. Брал их с полки по очереди, одну за другой, открывал, пытался читать, но тут же закрывал и ставил на место. Лицо его выражала крайнюю степень скорби. Дольше всего задержался на философии: почитал в начале, почитал в конце, зевнул и поставил обратно. Залез в карман пиджака, выгреб оттуда мятые бумажки, поинтересовался сколько стоит полторы порции пельменей с маслом.

– Двадцать восемь рублей.

– Тогда дело в шляпе. Идём обедать.

Возражать Макс не решился, с готовностью вскочил. Денег у Семы как раз хватило на пельмени, по сладкой булочке на брата и стакану киселя. Демонстрируя сдержанность воспитанного человека Макс воткнул алюминиевую вилку в скользкий пельмень, повертел его в масле, напоминавшем худо растопленный маргарин и, с трудом задержав дыхание, спросил:

– Как дела на товарной станции, всё грузят?

– Наверно. Я там инвалидом подрабатывал раньше, – ответил Сёма равнодушно, – у меня в голове опухоль обнаружили, жгли лучами, потом инвалидность дали. Да разве на неё проживёшь? Подрабатывал, где только мог. А нынче пошёл на перекомиссию, просветили, говорят: всё, нет опухоли, значит выздоровел и сняли инвалидность. Здрасьте вам, говорю, как же так? Голова болит по-прежнему, даже хуже стало! И ерунда какая-то приключается время от времени: то ослепну на один глаз, то вовсе оглохну часа на два-на три. Пока в больницу соберёшься – проходит. Не верят, смеются: иди, говорят, работай. А какую работу найдёшь, когда прежнюю специальность давно потерял, а новую получить не могу – голова болит, спасу нет. Опять же с большими нагрузками физического плана запрещают те самые врачи, которые инвалидности не дают. Грузчиком нельзя, даже дворником снег не покидаешь. Надо в сторожа определяться.

– Ясно, – сочувственно произнёс Макс, – бывает и хуже, но реже, – после чего проглотил скользкий пельмень, не пытаясь даже для вида разжевать.

– Мне вдруг на днях учиться захотелось ни с того, ни с сего. По молодости не было особенного желания, а теперь вынь да положи, в мозгах аж зудит – так читать хочется.

– Читай фантастику. Или детективы. Кстати, у меня есть томик Чейза где-то, хочешь?

– Нет, не интересно. Вот физика, математика – другое дело. Зудит просто, – повторил он огорченно, понимая, что говорит глупости. – После техникума двадцать с лишним лет прошло, ничего не помню. Что-то происходит с головой, болит собака так, что кажется весь мир рушится вокруг. Врачам своим говорю – смеются, думают, на психу заворачиваю. Да на психу мне и самому не хочется, с ними только свяжись, в жёлтом доме разок полежи-отдохни, потом до самой пенсии никуда на работу не возьмут.

– В шахматы сильно играешь, – решил поднять настроение бывшего грузчика Макс.

– В шахматы я кого хочешь обставлю. Цифал поможет, любит он людишек до истерики доводить. Я чувствую, меня к книгам научным он и посылает, хочет что-то там посмотреть. Надо мне книги почитать самые-самые научные, с переднего нынешнего научного края. Отыщи мне такие, а я на спор у любого в шахматы выиграю.

– Так уж и у любого, – усмехнулся Макс, припоминая, где он слышал про Або Цифала.

– Давай, если на спор выиграю у любого, на кого укажешь, то поможешь мне?

Макс как раз доел булочку и допил кисель. Душа его переполнилась благодарностью.

– Хорошо, сдаём посуду и идём в бассейн «Труд».

– Плавать будешь?

– Нет, нынче в нём располагается шахматный клуб. А, кстати, кто такой Цифал?

– У меня в голове поселился, барабашка с того света. Чего так смотришь? Мне и самому удивительно.