Первый раз стало страшно, когда пришло время ехать к старикам. До этого страха не было совсем: ни когда в дом зашла толпа людей с написанным на лицах приговором, ни когда он шел рассказать обо всем матери. Тогда все происходило как на сеансе гипноза: автоматически, без осознания происходящего. Но спустя полчаса, когда в голове начало укладываться все случившееся, он совершенно не мог себе представить, как сообщит двум престарелым людям, нянчившим его в детстве, новость, которую они могут не пережить. Несколько лет назад они уже потеряли одного сына: отдыхая на море, он утонул на глазах жены и детей. Отец тогда решил не оставлять родителей и не полетел на похороны брата, потому что боялся, что они могут не выдержать удара и он вернется домой к новым поминкам. После этого несчастья отец окружил стариков такой сыновьей любовью и заботой, какой ни внуки, ни прочая родня никогда не смогла бы их окружить. С тех пор младший сын стал для них единственной опорой и смыслом жизни. И известие о его смерти обречено было стать для них роковым.
Женщина преклонных лет, увидев на лестничной площадке знакомые лица, с улыбкой впустила гостей в квартиру. Она растеряно смотрела на них, пытаясь понять, зачем они пришли, и почему среди них нет самого желанного в этом доме гостя. Он не стал пытать ее ожиданием и сказал только два слова: «папа разбился». И эти два коротких слова в один миг превратили остаток ее жизни в дорогу на голгофу с непосильным грузом за спиной, израненной плетьми судьбы. Женщина упала на колени, и с ее губ сорвался стон матери, потерявшей любимое чадо. Не слушая никого и наотмашь отталкивая обступивших ее людей, она как заклинание вторила одно и то же: «нет, нет, это неправда, этого не может быть». Успокоить ее было невозможно, и, видя, как несчастная женщина извивается на полу от разрывающей сердце боли, кто-то из пришедших спешно спрятал все лежащие на виду острые предметы. Он же судорожно разводил в стакане сердечные капли для своего деда, сидевшего тут же. Знавшая их семью врачица сказала, что у старика уже притупились чувства, и тот спокойно воспримет случившееся. Однако обладающий железным характером ветеран войны, некогда отвечавший за все энергоснабжение крупнейшего в союзе радиозавода, казалось, сам был готов упасть рядом с женой, но в ту минуту ему было слишком плохо, чтобы он мог подняться с кресла. Все, что мог пожилой человек, это ослабшим голосом повторять за ней бессильный стон: «нет, нет, неправда».
Все-таки жизнь гораздо страшнее смерти. Осознание этой истины пришло к нему, конечно, не в пылу траурной суматохи. Но однажды, перебирая в памяти события многолетней давности, ему станет совершенно ясно, что душа болела вовсе не за того, кого уже не было, ибо смерть забирает у своих избранников и боль и муки, вызывающие сострадание. Страшно было только за живых: за старика, у которого могло не выдержать сердце, и за престарелую женщину, казалось, от горя теряющую рассудок. Жизнь тогда отчаянно оплакивала жизнь, и все скорбели не от того, что знали что-то о нелегкой доле ступивших за порог смерти, а потому, что близкий человек перестал существовать для живущих в этом мире.