Либералия. Взгляд из Вселенной. Потерянный дом

Вся моя видимая для постороннего глаза деятельность состояла в простейшей зацикленной саму на себя процедуре: потрёшь, посмотришь в микроскоп, замеришь им же показатель износа, оценишь ситуацию, и снова потрёшь. И так тысячи, и тысячи раз. И всё дело было лишь в правильности выдвигаемых мной многочисленных рабочих гипотез и быстрого их подтверждения или отрицания теми примитивными средствами, чем я располагал, но которых мне хватало с головой.

И как я убедился спустя много-много лет последующей жизни, уже после выхода на пенсию, и своего прозрения в мироустройстве, что в получении новых знаний важны ни столько новые приборы или новые исследовательские технологии, сколько новые идеи, новое мышление, новое видение, и способность отодвинуть в сторонку, хотя бы на время, весь прошлый и ранее нажитый научный багаж.

Хотя последнего делать мне не пришлось. В классической, и, безусловно правильной, теории трения, я как был нулём, так этим нулём и остался, ибо и желаемые, и полученные мной результаты выходили за пределы её возможностей, и очень существенно.

Как сказал бы по этому поводу Эйнштейн, каждое слов которого для меня кладезь прозорливости:

– Мы не можем решить проблемы, используя тот же тип мышления, который мы использовали, когда их создавали,

или

– Самая большая глупость – это делать то же самое и надеяться на другой результат»,

или

– Воображение важнее знания. Знание ограничено. Воображение же охватывает весь мир.

А я, не имея за душой классического фундамента, тем только и занимался, что воображал, а потом подтверждал и обрамлял рамкой новых знаний или опровергал, и выбрасывал из головы в помойную корзину свои же образы.

И удачную аналогию этому я вижу в сравнении возможностей простейших китайских электронных часов за 3 – 4 $ на рынке в базарный день, со швейцарскими механическим часами за 50 000 $ – вершиной механического мышления. Ведь в категориях мышления механического, чем сложнее часовой механизм и чем выше точность изготовления его деталей, тем точнее он показывает время, а в категориях электронного мышления точность часового устройства зависит ни от его сложности, а от стабильности работы его элементов, генератора колебаний и делителей их частоты.

Уместна будет и другая аналогия – в попадании с Ленинградского вокзала на Ярославский.

Можно попасть пешком, сделав для этого всего лишь один шаг через условную линию, разделяющую эти два вокзала, а можно нанять шикарное такси для VIP персон, ведь бывают и такие, объездить на нём весь мегаполис, и вернуться в близлежащую точку, только с противоположной стороны. И как одно решение, так и другое, будут правильными, поскольку поставленная цель будет достигнута в обоих из них.

И в этом моём примитивном действе не хватало лишь меня самого – моих физических и умственных сил. Стремясь достичь безызносности, сам я работал на износ. И в конце второго года аспирантуры у меня было уже всё, что для защиты нужно и, даже, много более того. А это и стандартный набор полагающихся для защиты публикаций и изобретений, да ещё с большим запасом, и сверх успешные полугодовые испытания на серийной производственной линии одного из тогдашних флагманов нашего автомобилестроения – ЗИЛа, и заключения о полезности моих разработок, полученных с двух флагманов нашей промышленности: ЗИЛа и НКМЗ – Новокраматорского машиностроительного завода, и множественные результаты с супер красочными картинками с самых современных дорогостоящих и уникальных для отечественной науки иностранных приборов исследования поверхности в тончайших слоях, которые имелись только в Москве. Но их научная ценность для меня была, если ни нулевая, то близкая к этому. Зато моя толстая диссертация выглядела не худосочной Золушкой, а упитанной Принцессой.

И когда мне осталось только лишь описать то, что я сделал, что для аспиранта – это месяца 3 – 4, не более, то неожиданно для меня, у меня закончились силы. Организм не выдержал столь большой психической и физической нагрузки, и я утратил способность писать вообще. Мной овладела паника, психоз, что я не только не успею написать всё в срок, но и вообще не смогу более ничего писать. Такое может произойти со всеми покорителями вершин, когда они почувствуют, что самое трудное позади, и остался буквально пустяк, и в этот момент их организм после стрессовых нагрузок уходит в ступор, увы, ранее достижения ими заветного пика.

Как я понимаю сейчас, мне тогда было просто необходимо помощь врача, медикаментозное лечение, уколы в попу, о существовании которых, будучи относительно молодым и беспечным, я просто и не подозревал. И только на втором или, даже, третьем дыхании я, всё-таки, дополз до финиша – до защиты, причём – вовремя, уложившись в три года Но чтобы прийти в себя после всего этого, мне потребовалось ещё целых два последующих года жизни, в течении которых я ни жил, а подобно сомнамбуле где-то прибывал.

Две чаши весов

Любая жизнь, какая бы она не была: хорошая, иль плохая, и из чего бы она не складывалась, всегда стремиться к своему равновесному состоянию, близ которого, в основном, и прибывает. Но люди все разные и сообщества людей разные и условия их жизни разные, а потому и равновесные состояния их жизни тоже разные: где-то перевешивает одно, где-то – другое. И нет ничего объективно плохого или хорошего. Нет и очевидного добра или зла. А потому, когда в жизнь какого-либо государства или народа резко внедряется чужеродные для него ценностные приоритеты, то равновесное состояние его жизни нарушается, в жизни возникает дисбаланс, а в душах людей наступают депрессии и коллапсы. Это может и опрокинуть весы, а может, со временем, привести их к новому балансу. Всё зависит от частностей. Собственно, разбалансирование жизни людей или их сообществ – это и есть зло.

Иномирянин

«Жила бы страна родная». Вот таков мой девиз, которым я насквозь проникся лишь тогда, когда понял, что с моей страной, изнасилованной либералами в тесном союзе с уже открыто фашиствующим коллективным Западом – крокодилом человечества, с размером пасти стократно превосходящей размеры его собственного тела, с конца 80-х и начала 90-х, её насильниками ведётся война на её уничтожение через раздробление и последующее сжирание её осколков по частям до победного конца.

Это девиз человека, который никогда не имел пристрастий и интереса к общественной жизни страны, а бывая среди людей, никогда не видел в них народа, не понимал и не понимает до сих пор всех хитросплетений гуманитарных общественных наук, которые тем только и занимаются, что по косточкам обгладывают и обсасывают все события, происходящие в обществе, оставаясь от них в стороне. Но это девиз и человека, который на старости лет, по случаю, познал законы жизни природы, управляющие не только жизнью всего мира, да что там мир – игрушка для астрофизиков и космологов, но и жизнью человечества, его общественных образований, а также и жизнью конкретных людей, что в принципе невозможно, в особенности, когда речь заходит о женщинах-блондинках. И это девиз человека, на кого спустилась благодать увидеть весь мир сразу, снаружи и изнутри, как на цветной картине в фантастическом 3D-фильме, а также увидеть всё происходящее вокруг него как бы из иного мира, ни снаружи, ни изнутри. Он просто иной – вне человеческого воображения. Это когда мир где-то там, а человек где-то здесь – в себе и с собой, в чём хорошо разбираются психиатры.

Вот потому-то я и называл себя в первом томе Иномирянином – человеком, который, с одной стороны, оказался лишним в том привычном для него мире, в котором он жил, и которому отдал эту свою жизнь сполна, пока этот мир не выдворил его на пенсию. Этому и был посвящён первый том этого эссе – размышление на неохватные разумом темы, и отчасти будет посвящён и второй том.

Заранее хочу вас предупредить, что смыслы терминов, которые я использовал ранее и буду использовать далее, всегда будут привязаны к моему новому видению мира, которое я назвал картиной мира, ключевым моментом которой является принцип всеединства, устанавливающий самоподобие мира во всех его масштабах, измерениях и формах жизни, и они могут расходиться со смыслами из толковых или философских словарей, наработанных человечеством веками, но не привязанных к некому единому мировидению, а потому и не имеющими объективных корней.

Обращаясь к вам, я конечно же, прежде всего, имею ввиду тех из вас, что поступили со мной неподобающим для цивилизации, основанной на православии, образом, как с уже ненужным им, устаревшим и изношенным снаряжением, о чём, я и расскажу в конце этого тома, хотя я и понимаю всю тщетность подобного обращения к уже взрослым, сформировавшимся, как личности 25—40 летним людям, входящим постепенно во все властные структуры страны, и в сознание которых неизбежно проник смертельны яд Западного либерализма. Ведь яд от укуса той же змеи, даже в кончик пальца человека, разнесётся кровью по сосудам, и добирается до каждой клеточки его тела. Так и яд духовный и нравственны разносится в обществе по всем коммуникационным его магистралям, хот и медленнее слухов, но много быстрее смены жизни поколений. Но политический Запад иногда мне видится ни только в образе ядовитой змеи, хотя куда без этого, но и в образа крокодила, обливающего горькими крокодиловыми слезами недоеденные останки своих жертв, которые образовались чуть ли ни по всему жизненному пространству Земли, что Запад определил зоной своих крокодиловых интересов.

Это образ возник у меня не так уж и давно, когда Совет Европы на очередной своей сессии в унисон – всем своим составом, в микрофоны и в объективы видеокамер оплакивал навзрыд фотографию, лежащего где-то на берегу моря тела мёртвого ребёнка – беженца из Сирии или из Ливии, точно не помню, да и значения это не имеет, погибшего при переправе беженцев через Средиземное море. И в то самое время, как посланные НАТО, Европой и Америкой войска, в тесном взаимодействии с созданным ими же, но вышедшим из-под их абсолютного контроля ИГИЛ и другими террористическими организациями, уничтожали десятками и сотнями тысяч и сирийских, и ливийских граждан, их государства, а также и другие государства Ближнего Востока и Северной Африки, создавая потоки этих беженцев, которые в бегстве от смерти чуть ли ни вплавь переправлялись прямо через Средиземное море. Ведь либеральный мир не знает слова цинизм, он знает только слово выгода.

Есть такие меткие и ёмкие русские слова, характеризующее самое низменное качество живого существа – «мразь», «мерзость» и тому подобное. Вот это то самое, что представляет из себя в моих глазах – человека русского по духу, Западный, политбомонд.

Хотя оценка поступков на плохие и хорошие, подобающие и неподобающие дело относительное. Ведь то, что для меня – совка по ментальности, – неподобающе, для прагматичных, целеустремлённых либералов, тех же последователей наших RussischFührer -ГайдароЧубайсов, для которых любые принципы, кроме собственной выгоды и благополучия, есть удел простаков и дураков, – это нормально и даже естественно.

Исходя из системного взгляда на мир и на его жизнь, когда всё большое всегда является некой системой, соединяющей собой нечто малое в качественно новое образование, нетрудно прийти к выводу, что в человеческом сообществе, состоящем из отдельных людей, неизбежно проявятся и столкнуться два жизнеопределяющих начала: общественное и личное, патриотичное и либеральное. И эти два начала, лежат как бы на равновеликих чашах весов, когда в зависимости от обстоятельств и условий жизни людей, перевешивать может то одна чаша, то другая.

На одной чаше доминируют единство, любовь к людям, патриотизм, совесть, человеческое достоинство, мораль, духовность, человечность, альтруизм и все другие качества людей, связывающие их в единый жизнеспособный организм. На другой чаше доминируют личные интересы, выгода, прагматизм, расчёт, эгоизм и все другие качества человека, как индивидуальности. Обе эти чаши совершенно равнозначны для жизни общества, как системы, ибо и отдельный человек – это та же система, тот же живой организм, состоящая из отдельных органов, но более низкого иерархического уровня по сравнению с сообществом людей. И этому организму жизненно необходимо бороться и за своё собственное благополучное существование. А в каком народе что будет доминировать, перевешивать, зависит, прежде всего, от климатических и географических условий в котором он исторически формировался в процессе эволюционного развития жизни природы и человечества. И согласно энергетической Картине жизни мира, там, где условия для выживания и жизни людей лучше и легче, в той же западной части Европы, там будет перевешивать чаша эгоистов, индивидуалистов и либералов, а где хуже и тяжелее, в той же Сибири и на северных территориях – чаша альтруистов, коллективистов и патриотов. Собственно, эти вопросы подробно были рассмотрены в первом томе эссе.

И хоть мне трудно заставить вас пересмотреть свои собственные взгляды на жизнь, ведь Картина мира говорит, что «не успел – значит, опоздал», что то, что уже сложилось и закрепилось в голове людей, разрушить можно только лоботомией, я всё равно считаю своим долгом всё же попытаться хоть как-то смягчить неуёмный запал ваших либеральных наклонностей, вашей тяги к свободе от любой ответственности, направленных на разрушения той страны, которая вас и кормит, и которую либералы пасут и потребляют во все места и со всех сторон, как пасут и потребляют скот пастухи, на отдалённых от селений людей пастбищах. Ведь стадии отравления и заболевания либеральной чумой у всех людей разные. Каждый человек имеет свой собственный, отличный от других людей, иммунитет к разным заболеваниям. А потому, я надеюсь, что мне и удастся помочь кому-то вернуться в привычную для нашего народа систему ценностей. Но я теплю надежду, что моё обращение и мои размышления дойдут и до совсем ещё юных и молодых людей – школьников и студентов, чьё сознание ещё не закостенело окончательно, а, точнее, до тех из них, до того меньшинства, кто рождён не потреблять и выживать, а искать, создавать, творить и жить, как жил и я всю свою жизнь – в свою полную силу.

Вы же русские по духу люди, пусть и сложенные из разных этносов, соединённых единой для всех русской культурой, а потому и имеете своё русское лицо, отличное от лиц других народов мира. И этим вы обязаны, прежде всего, тому суверенитету, который русский народ сумел сохранить в многочисленных сражениях с потенциальными захватчиками его территорий, его потенциальными поработителями. А характерной особенностью русского духа является уважительное отношение русского доминирующего народа к традициям жизни других, населяющих нашу страну народов, которые вырабатывались в них в течении всей истории их обособленного существования, а это тысячи и десятки тысяч лет.

Русский народ, прежде всего, – это народ многонациональный, в котором, каждая народность, этническая группа или этнос, не были порабощены русской доминирующей нацией, и сохранили свои особенности и преимущества. Именно в этом состоит величие нашего русского многонационального народа, и в этом кроются секреты непобедимости его духа. Только те народы, что не стремятся поработить другие народы, с уважением относятся к их суверенитету, могут дорожить и своим собственным суверенитетом, как самой большой своей ценностью. Эта связь может быт и противоположной, но суть тут одна – уважение и к себе, и к другим. Ведь с точки зрения картины мира то, что не обладает суверенитетом, вокруг чего невозможно провести чёткие границы его существования, того и не существует. А находится оно в неком переходном процессе своего постепенного исчезновения или наоборот, своего расширении через поглощение собой нечто более слабого. Суверенность есть основа устроения жизни мира, как такового, в любых его масштабах, измерениях и формах существования: от кварков до вселенных и ГиперСуперПупервселенных именно потому, что сам мир и строился путём самоорганизации и слипания более мелких его «суверенных» образований в более крупные «суверенные» образования, но не абсолютного слияния, и растворения всего в самом же себе.

Так, когда крокодил, имеющий свои суверенные границы, проглатывает косулю, имеющую свои границы, то суверенность косули постепенно пропадает до полного исчезновения самой косули, превращаясь в запасники энергии жизни, которую крокодил потом использует, чтобы дожить до новой косули.

В терминологии физхимии мир – это всегда многофазная устойчивая дисперсная система, в которой все фазы распределены, как в пространстве, так и в объёме – в самих себе, а от того в нём много поверхностей, на которых сосредоточена поверхностная, то есть, свободная энергии – энергии жизни. И мир – это не однородный раствор одного в другом, в котором энтропия максимальна, а свободная энергия и, соответственно, жизнь отсутствует. А обеспечивают эту суверенность те границы, которые возникают естественным образом, под действием природного Закона Минимума Энергии, вокруг каждого суверенного образования.

В отношении людей эти границы могут иметь множественную природу, ментальную, традиционно-ценностную, культурною, социальную, экономическую, религиозную и другие. И чем крупнее образование, тем прочнее должны быть его границы, чтобы удержать в себе и сохранить его целостность, подобно тому, как, чем крупнее яйцо птицы, тем толще должна быть его скорлупа.

Так толщина перепелиных яиц может быть 0,2 мм, а страусовых – достигать 6 мм. Они толще в 30 раз. А потому между крупными людскими общественными образованиями всегда образуются границы межгосударственные, наиболее оформленные, концентрированные, а не размытые, и наиболее прочные, насыщенные свободной энергией. Ведь защищаются такие границы всеми государственными ресурсами: от военных и дипломатических, до культурных, политических и экономических.

Почему всё именно так – это более подробный разговор, конечно же, интересный, но он отдельный. «Нельзя объять необъятного», хотя, было бы время и силы, ибо желание есть. Однако то, что наше государство строится на основе сохранения как своей суверенности, так и суверенности народов и этносов, и не выступает в роли крокодила по отношению к входящим в него народам, и не позволяет внешним крокодилам себя съесть, что является основой жизни абсолютно всех природных объектов мира – это факт, и нам нужно гордиться этим и дорожить. Ведь жизнь людей, государств и всего человечества в согласии с природными законами, а не вопреки им, есть основа для её долгосрочного, а, точнее, вечного развития и стабильности.

О том, кто и где живёт

Каждый человек где-то, да живёт. И это где-то он и называет своим домом. Но живя даже в одной пространственно-временной точке и под одной крышей, в действительности, люди проживают каждый свою жизнь, и каждый в своём доме. Этот дом называется внутренним миром человека.

Иномирянин

Когда мы говорим о месте, где мы постоянно проживаем и, даже, где родились, мы не только называем его по-разному, но и мыслим о нём по-разному. Для одних – это берег моря или горы, или лес, или степь, или деревня, или село, или город, для других – это страна, для третьих – родина, для четвёртых – отчизна, а для пятых – это государство. И в этом перечислении, казалось бы, одного и того же смешаны понятия из различных измерений и масштабов нашего бытия, нашего его осознания, качественно различного нашего мировосприятия и мироощущения. В общем, кому что роднее, кто что ощущает, кто в каком своём гуманитарном мифическом пространстве пребывает.

Лично я никогда не жил ни в горах, ни у моря, ни в деревне, ни в городе, ни на родине, ни даже, в доме. В детстве, молодости, да и в зрелом возрасте, я жил в стране, вместе с теми людьми, что меня окружали. В моём воображении она была «широка, глубока, сильна». Пусть я её тут и с Волгой путаю, но разницы не вижу никакой.

У страны моей не было никакого особого отличительного признака, ни национального, ни по её внутреннему устройству, ни по качеству жизни. Я даже не слышал ничего о каком-то там качестве, которое и появилось, в первый раз, когда в ней объявили «пятилетку качества», вместе с введением «знака качества», и во второй, когда страна в начале 90-х в корне изменилась. Но именно тогда, ещё до всякого качества, мне было в ней хорошо, а это больше, чем какое-то качество.

Называлась страна СССР – Союзом Советских Социалистическим Республик, чем она и была в действительности. И хотя за аббревиатурой СССР стояли многозначащие для кого-то слова, но для меня они не значили ровным счётом ничего – СССР, так пусть и будет СССР. Конечно, учась в школе и в институте, я проходил и историю, и обществоведение, и политэкономию, и литературу, и другие общественные науки, которые, казалось бы, должны были как-то меня образовать в отношении формирования моих ценностных приоритетов, но этого не произошло, и они не изменили во мне ощущения моего дома. Я так и остался жить в стране СССР. И как я теперь это понимаю уже не сердцем, а мозгами, именно это и была нормальная человеческая жизнь.

Я жил в той моей стране счастливо и беззаботно, как тот же Маугли жил когда-то в своих джунглях, среди таких же, как и он зверей, его Акел, Балу, Багир и Шарханов, кроме которых он ничего и не видел, и ничего другого не хотел, пока…

Да-да, то самое пока, он ни увидел, что кроме зверей, есть ещё и люди, на чём звериная жизнь Маугли и завершилась, а вместе с ней из нашей человеческой жизни исчез и сам Маугли, как в человеческой массе обычно и исчезают подавляющее число людей. Но в отличии от Маугли, я увидел, что есть не только люди со своими достоинствами и недостатками, но и нелюди, которые засеяли своими бесчеловечными спорами ту самую мою страну, что и дала мне полнокровную жизнь так называемого совка, и заразили её ими, если ни убили, на чём моя жизнь в ней и завершилась.

Совершилось это в конце 80-х – начале 90-х, когда страна моя – СССР, заболела смертельной болезнью, от чего страдали и её жители, и когда на нас нахлынула волна ожиданий перемен к лучшему, к её выздоровлению, что не могло не взволновать и не встревожить любого её жителя, подобного мне, как и любого живого организма. «А вдруг вскоре станет лучше, а потом ещё лучше и, даже совсем хорошо».

Но после подъёма волна, как волнам и полагается, рухнула с большой высоты ожиданий в глубокую впадину ощущений безнадёжности и обречённости жизни. И произошло это, когда я, как и многие мои соотечественники – граждане моей страны, поняли, что мы влипли в откровенное и безвылазное хотя и гуманитарное, но совсем и не гуманное, дерьмо.

Всё смешалось в моём сознании, всё изменилось настолько, что я вообще утратил ощущения, где я жил раньше, и где я, хоть и не живу, но, всё же, пребываю в текущий момент времени. А после того, как мне пришлось вступить в борьбу за выживание института, где я работал, и переквалифицироваться из технаря в гуманитария – в так называемого юриста, ибо нанять профессионального юриста институту, что уже дышал на ладан, а по-простому, издыхал, было не по карману, моя родная страна, в которой было «много лесов, полей и рек» и, конечно же, «балет», без которого это была бы ни та страна, куда-то исчезла, а вместо неё в голове проступил образ трудновообразимого жизнеподобного монстра под названием государство. Ведь эта, так называемая, юриспруденция, расчленяющая живую страну, целостный живой организм на мелкие составляющие её отдельные жизней, подобно тому, как расчленяет тело на отдельные органы в своём сознании врач, превращает живых людей, предприятия, организации и государственные органы управления страной, в неживые физические и юридические лица, а живую, а оттого и родную страну – в государственную машину, в так называемую систему, что в понимании красноречивых интеллектуалов, означало душегубку.

Вместе со страной из моей жизни исчезли не только научные исследования, рабочие журналы, приборы, научное оборудование, посуда, реактивы, библиотеки и техническая литература, в которых мне было всегда интересно жить и копаться, как малому ребёнку в песочнице, но и литература художественная, её классики, талантливейшие писатели, которых было множество, и которых классиками, надеюсь, ещё когда-то назовут. Исчезли и те её знаменитые личности из разных областей её жизни: науки, искусства, хозяйствования, управления, что поднимали её культуру на занебесную для меня высоту. И это не было лишь, так называемым, её интеллектуальным слоем. Культура непроизвольно через массовые чтения нашего народа прекрасной литературы, буквально на ходу и набегу, и, конечно же, в туалете, где кроме как чтения, и делать было нечего, проникала в каждого жителя моей страны.

Величие её сам я никогда и не мерил, у меня не было ни его измерителя, ни надобности, но оно ощущалось, и оно было её лицом, на которое её скрытые и открытые враги смотрели с раздражением и неприязнью.

Я же был человеком, хоть и образованным технически, но малокультурным – на работу и с работы, не до культуры тут, а потому и не причислял себя в своём сознании к интеллигенции, впрочем, как и сейчас. Ведь и она незаметно для меня из страны исчезла, а её место занял истеблишмент – власть имущие, правящие круги, политическая элита или массмедийный и политический бомонд. Но когда мне, всё же, приходилось отрываться от насущных дел, а это случалось, и я запоями погружался в многочисленные литературные журналы, многотомные издания, чтение в транспорте и на ходу по пути на работу и с работы, выходил на коротком поводке жены в театры, даже, иногда – в оперу или балет, ко мне приходило ощущение своей малости, по сравнению с тем огромным культурным и интеллектуальным богатством моей безусловно великой страны.

Есть люди, что теряют ощущение реальности и попадают в экстаз от азартных игр, я же терял его от запойного чтения того, до чего сам дотянуться никогда не смог бы. Ведь истинный художник это ни тот, кто видит мир в его полноте и богатстве, отлично от видения других людей, а тот, кто умеет этой свой мир донести до человеческих масс, и тем самым сделать и их зрячими, способствуя превращению масс в личности.

Но те, кто вдруг возникли в нашей стране, как бы, ниоткуда, как изображение на фотобумаге, положенной в проявитель, всегда смотрели на неё и на наш народ, с самого её становления, как государства, со своих Западно-культурных высот с раздражением за то, что мы есть, и никогда в своём сознании не ставили наш народ вровень себе, считая его диким, валенком, сапогом или ватником. И я допускаю, что мы и были, по сравнению с ними такими дикими.

А почему бы и нет? В чём же дикий хуже домашнего? И какое им до этого было дело, когда мы живём у себя, а они должны были жить у себя?

Однако такой их взгляд имел и очевидные объективные корни – банальную зависть. Мы своей относительно малой численностью занимали огромные жизнепригодные для Запада территории, обладающие несметными природными ресурсами. А это несправедливо ни с какой стороны: ни по-братски и ни по-божески. Встаньте на их место, и вы придёте к такому же убеждению. И ведь нет больших причин проявлять ненависть к соседу, чем видеть, что он живёт богаче и счастливее тебя, или, что он живёт как собака на сене: ни себе, ни людям. Всё ведь познаётся и воспринимается человеком только в сравнении.

В отношении нашей жизни в сравнении с западной в советское время по стране ходил такой вот анекдот.

Как-то приехал в нашу страну француз. Посмотрел, как мы живём, и начал говорить нам: «Счастливые вы, очень даже счастливые», – на что мы в знак согласия и признательности ему, стали радостно кивать ему головой. А далее он сказал: «Вы даже представить себе не можете, насколько же плохо вы живёте».

Анекдот этот, конечно же, вызывал у нас смешок, а точнее, ухмылку, ибо, с одной стороны, мы верили тому, что это именно так и было, но с другой – это задевало наше самоощущение, что мы то же люди, и не хуже французов.

Самоироничность и чувство юмора, всё-таки, присущи нашему народу в большой степени, что и свидетельствует о его высоком природном интеллекте, ибо надсмехаться над собой же лежит за пределами человеческих амбиций и инстинктов самозащиты. Ведь просто валенки, сапоги, ушанки и ватники над собой бы не смеялись, а мы ведь, если и ватники, то те самые, которые многократно отражали нашествие на нас этих разномордных Западных цивильных воротничков, бабочек и кружевных манжет с бриллиантовыми запонками в золотом обрамлении, опрокидывали и громили их армии, не жалея и свои хоть и ватные, но, всё же, жизни. И посмеявшись над собой пяток минут, мы так и продолжали именно свою ватную жизнь, а не французскою – беловоротничковую и в кружевных трусиках.

А был ли тот француз счастливее меня? И в чём он измерял плохо ли или хорошо мы жили? Ведь ни в науке, ни в искусстве, ни в литературе, они нас не опережали. Разве, что в средневековой архитектуре, нижнем кружевном белье и, безусловно, в вине. И только сейчас, когда при отсутствии настоящего дела и общественной занятости, я, от нечего делать, приобрёл своё мировоззрение, и укрепился в нём, мне стало ясно, что у каждого народа своя жизнь, свои ценностные приоритеты, и своё понимание правильной и счастливой жизни.

Сейчас у меня, так оно точно своё, даже не соседское, и ни общечеловеческое, и я счастлив от своей прошлой – слепой, и своей нынешней – зрячей жизни, более, чем любой француз в его изысканном нижнем белье, залитым, по неосторожности, красным вином, белыми пятнами человеколюбия и другими издержками западной цивилизации.

Власти нашей страны, и компетентные органы, конечно же, видели и осознавали враждебный настрой Запада по отношению к нам, принимали соответствующие меры, чтобы обезопасить жизнь страны и её народа, что им и удавалось, но что обывателям, подобным мне, кому то, что не касалось их жизни конкретно, было пофиг, а понимание международной ситуации если и доходило из телевизора, то не более, чем шум от городских улиц.