Маскарон. Роман

Аня остолбенела, сердце нырнуло куда-то в район живота. Во рту пересохло.

Телефон продолжал звонить. Она вдруг поняла, что этот телефонный звонок спас ей жизнь: услышав его, она резко остановилась. Если бы не это, она сделала бы очередной шаг вперед, и пакет упал бы точно ей на голову. «Боже, я была на волосок от смерти», – подумала она, – «а мой спаситель»…

– Макс! – закричала она в аппарат, – Макс! Максичек! Мой хороший.

– Алло! Анюша! Что случилось?!

– Макс! Я…

Аня почувствовала, что ей трудно говорить: язык не слушался ее.

Глава 2

ДОПУСК К КОШМАРУ

За считанные секунды произошло очень много, и в голове завертелся вихрь сумбурных мыслей: «Как и откуда упал пакет? Могло это быть случайным или это было преднамеренно? Ведь еще чуть-чуть, и он бы меня убил! Кому это может быть нужно и зачем»? Ответов на эти вопросы не было, и потому Аня испытала совершеннейшую растерянность, так что какое-то время не могла ничего сказать. Но все-таки ей удалось волевым усилием взять себя в руки и ответить Максу – пусть и не вполне спокойно, но членораздельно и внятно.

– Макс, – произнесла она, – я в порядке. Не волнуйся.

– Слава Богу, – ответил он с облегчением, – Что там у тебя происходит? Ты где?

– Я на улице.

– Ты одна?

Аня поняла, что этот вопрос, вопреки обыкновению, был продиктован совсем не ревностью. Она огляделась: улочка была совершенно безлюдной, и не считая ее самой, на ней не было ни души.

– Да. То есть…

– Что «то есть»? Объясни толком!

– То есть, наверное, не совсем одна, – ответила Аня, подумав о том, что кто-то же скинул ей на голову этот…

Она ткнула в пакет носком кроссовки – пакет был плотным и наверняка тяжеленным. Кто-то же втащил его – куда? На крышу? Или его сбросили из окна? Она оглядела старый четырехэтажный дом, возле которого стояла. Часть окон была темной, но в большинстве горел свет, и все они были закрыты, а на некоторых были уже опущены роллеты. Обычный дом. Законопослушные бюргеры спокойно отдыхают. Но из какого-то из этих идиллических окошек ей на голову кинули пакет с песком, и только чудом она осталась жива.

– Что значит «не совсем»? Кончай говорить загадками! Кто там с тобой еще?

– Со мной – никого.

– Я не понимаю. Ты можешь, наконец, объяснить по-человечески? Что ты там делаешь?

– Я просто гуляла по городу.

– Палы-ёлы! – сорвался Макс на крик. – Да что произошло?!

– Произошло то, что в тот момент, когда ты мне позвонил, на меня сбросили пакет с песком.

– Пакет с песком? – переспросил Макс в крайнем изумлении.

– Да, тяжелый. И если б я не остановилась, чтобы вынуть телефон, он приземлился бы точно мне на голову.

– Блин! Ты серьезно?!

– Серьезнее некуда.

– Откуда? – спросил Макс внезапно охрипшим голосом.

– Что откуда?

– Откуда сбросили?

– Из дома, мимо которого я проходила. Больше неоткуда.

– А где ты сейчас?

– Я возле него и стою.

– Линяй оттуда по-быстрому! – заорал Макс. – Слышишь?! Давай оттуда!

Аня испуганно взглянула на дом. Что же она, в самом деле, стоит здесь, как идиотка? Надо бежать отсюда!

– Алло! – продолжал кричать Макс. – Ты что делаешь?! Ты почему там стоишь?! Говорю тебе: линяй оттуда!

– Все-все, – успокоила его Аня, – Я оттуда ухожу, и она быстрым шагом пошла по улочке прочь.

– Выйди на какую-нибудь людную улицу, – продолжал инструктировать Макс, – и дуй скорее в отель! Он далеко?

– Нет, Макс – это рядом, в десяти минутах, если идти быстро.

– Это в каком-нибудь закоулке?

– Что «это»?

– Отель!

– Нет, он в людном месте. Не беспокойся.

– И вот еще что, Анюша. Шокер при тебе?

Аня опустила руку в сумочку и нащупала пластиковый корпус. «Тейзер» на месте, убойная игрушка.

– Да, Макс, и он заряжен, – ответила Аня, предупреждая неотвратимый следующий вопрос. – Хотя какой прок от шокера, если тебе на голову кидают пакеты с песком?

– Анюша, не дури! Что если на тебя нападут в толпе?

– Толпы тут не наблюдается, – ответила Аня.

– Покажи картинку. Ты что, опять кружишь по переулкам?!

– Почему «опять»? – не поняла Аня.

– Потому что манера у тебя такая! – отозвался Макс. – Любишь ты не прямым и удобным путем ходить, а зигзаги и петли выписывать.

– Люблю, – признала она, – что есть, то есть. Вот и чуть не довыписывалась…

– Стоп! Но, это значит, за тобой следили все время! Кому ты понадобилась? Ты там никаких дров не наломала?

– Ничего я не наломала, – ответила Аня, подумав, что Макс прав: за ней следили. Она вспомнила взгляд, который почувствовала на себе в кафетерии и того джинсового молодого человека в очках. «Да, – раздумывала она, – следили. С самого начала или нет»? С уверенностью ответить на этот вопрос она не могла, но ей казалось, что, во всяком случае, не с момента ее приезда в Бамберг.

– …понимаешь?

Аня вынырнула из своих размышлений, и ей стало ясно, что Макс что-то говорил, а она его не слушала и потеряла нить разговора. Поэтому она ничего не ответила, надеясь отмолчаться. Но отмолчаться не удалось, так как Макс повторил:

– Ты понимаешь?!

– Да, я понимаю, – ответила она, надеясь, что Макс не будет дальше развивать эту, неизвестно какую тему, а заговорит о чем-нибудь другом.

Но ее надежды не оправдались.

– Что ты понимаешь? – раздраженно переспросил он.

– Все понимаю.

– Нет, ты меня просто изведешь! Ты опять не слушала! Снова в «глубоком погружении»?

– Ага.

Макс тяжело вздохнул.

– Короче, повторяю вопрос: ты, как всегда, ходила все время разными маршрутами?

– Да, – призналась Аня.

– То есть, вчера и позавчера ты этим таким-растаким переулком не ходила?

– Нет.

– Так откуда же они знали, что ты им пойдешь? Или у них эти пакеты с песком заготовлены везде, и мужики стоят наготове, поставив эти хреновы пакеты на подоконники, так чтобы по первому свистку… И у них же тогда должна быть система оповещения. Но это ладно, это не проблема. Ты мне вот что скажи: у них эти мужики с пакетами натыканы по всему Бамбергу, так что ли?

– Не знаю, – смутилась Аня. – «В самом деле, странно. Надо подумать». Но подумать было некогда, потому что Макс непрерывно говорил.

– Прикинь, – продолжал он, – у них, надо понимать, какой-то наблюдатель висит над городом неизвестно на чем и поддерживает связь с этими кидальщиками пакетов. И вот он видит, причем, уже в темноте, что ты направилась в такой-то Teufelgasse⁵, в котором в данный момент безлюдно и передает кидальщику в этом переулке что-то вроде: «Объект идет к тебе. Товьсь»! И тот скидывает пакет. Так, что ли?

Аня представила себе воочию эту картинку, и у нее возникло ощущение ее абсурдности.

– Бред, да? – произнес Макс. – Ну, а как еще?

– Черт его знает! – признала Аня. – Действительно, как-то непонятно.

Аня задумалась было над этим, но Макс вновь сбил ее мысли.

– Алло! Анюша! Ты уже возле отеля? – с тревогой спросил он.

– Уже подхожу.

К этому времени она вышла на оживленную улицу и, почувствовав невольное облегчение, ступила на финишную прямую.

– Поторопись!

– А можно без инструкций? – произнесла Аня с раздражением.

– Не сердись, пожалуйста, – без всякой обиды отозвался Макс. – Я волнуюсь.

– Извини, – сказала Аня примирительно. – Я уже вижу отель, – добавила она, быстрым шагом продвигаясь к цели.

И уже через пять минут она входила в холл.

– Все, Макс, – сообщила она, оказавшись в своем номере, – я пришла.

– Ты в номере?

– Да. Вот, смотри! – Аня обвела телефоном пространство вокруг себя. – Видишь? Я запираюсь изнутри.

– Хорошо, – выдохнул он.

И тогда Аня заметила, что на полу лежит бумажка с каким-то текстом. Она вспомнила, что, когда открывала дверь, ей показалось, что что-то упало на пол. Но ей было ни до чего, и в тот момент она не отреагировала, лишь мельком отметив это краем сознания.

Она подняла бумажку с пола.

– Макс, мне в номер подложили что-то странное.

– Что там?! – заорал Макс.

– Успокойся, это не бомба. Это записка. Она была засунута в дверь.

– Записка? – удивленно переспросил он. – Что за хрень? Кто сейчас пишет записки?

– Пишут, как видишь. Такая вот старомодность. Только, я думаю, сделано это не из любви к старине. И не от хорошей жизни. Электронная почта, эсемески и прочее – все это регистрируется, все это можно «поднять», посмотреть: кто, кому и откуда…

– Я понял, – перебил Макс. – Почерк мужчины или женщины?

– Почерк принтера.

– А-а! Все-таки стилистику до конца не выдержали! – Он хохотнул.

– По-моему, все это не смешно! – заметила Аня с обидой.

– Извини, – ответил Макс, – это, наверное, на нервной почве.

– Да, – успокоившись, согласилась Аня, – наверное.

– Покажи мне, – попросил Макс.

Аня показала ему записку по телефону.

– Циферки – буковки, – вздохнул он. – А жаль! Старые добрые череп и кости, подпись кровью, и все такое – это я понимаю! Высокий стиль! Пускай и несколько консервативный, но хороший вкус!

Ну, что ты с ним будешь делать? Такой уж он есть, Макс. И, пожалуй, это к лучшему. Настроение немного поднялось.

– И что? – спросил Макс. – Думаешь, это на немецком?

– Это на тарабарском.

– О! Шифр! Это уже действительно…

– Кончай прикалываться! Это не шифр, а скорее, похоже на какие-то сокращения. Понять что-нибудь невозможно.

– Ну, почитай это на сон грядущий. Вдруг тебе во сне приснится разгадка. Анюша, – резко перешел он на серьезный тон, – я приеду, как только смогу. Постараюсь уже в субботу. Если не получится, значит, в воскресенье. Поездом, так быстрее. Давай адрес!

После того как Аня сбросила ему адрес отеля, Макс заговорил снова.

– Знаешь, Анюша, что я подумал? – начал он.

– Откуда же мне знать? Я не телепат.

– То, что ты юморишь, это хорошо. Держись! Мы и не в такие переделки попадали, верно?

– Попадать в переделки, это вообще наше хобби.

– Я бы сказал, уже профессия, – со смехом ответил Макс. – Но я вот о чем: может, тебе обратиться с этой запиской к дяде Саше? По-моему, самый момент, а?

– Может быть, – ответила Аня.

– Что ты собираешься делать дальше?

– Ждать, пока получу допуск, а потом…

– Погоди, – прервал ее Макс, – какой еще допуск? Это что, архив BND⁶?

– Это церковный архив. Макс, я тебе потом объясню, ладно? Я жутко устала.

– Ну, спокойной ночи. Пока!

– Пока.

После того как Макс отключился, Аня уселась в кресло и положила записку себе на колени. Текст, распечатанный на принтере, выглядел загадочно:

RIVRNADSF: CRIE: B/17R:236P1/32

RVNBCACDODMSUNTCCLXI

FRZBNFRNCBTT

Аня вглядывалась в эти ряды букв и цифр, пытаясь понять хотя бы, о чем тут речь, но ничего не приходило в голову. Лишь где-то на самом краешке сознания трепыхалась какая-то мысль или ассоциация с чем-то. Ухватить ее никак не удавалось, но странным было то, что, с одной стороны, это явно было что-то давнее, идущее чуть ли не из детства, а с другой – напротив, что-то совсем свежее, сегодняшнее.

«Вообще детский сад какой-то», – подумала она. Но это впечатление игры, которое производила записка, никак не вязалось с тем, что произошло сегодня в Старом Городе. «Мне очень сильно повезло», – продолжала размышлять Аня, – «что я вообще сижу здесь и ломаю себе голову над этим странным посланием, а не валяюсь в виде трупа с проломленной головой в морге». При этой мысли ее передернуло. «Но ясно», – раздумывала она дальше, – «что тот, кто подложил эту записку, естественно, рассчитывал на то что я ее прочитаю, и, следовательно, буду жива. А, значит, это не тот, или не те, что пытались меня убить. Из этого следует, что тут действуют, как минимум, две различные силы, вероятно, враждебные друг другу. Только действуют они как-то опереточно, что ли»?

Но то, что это не игрушки, Аня отчетливо понимала. Она угадывала за всем этим смутно различимые контуры чего-то по-настоящему серьезного. В опереточных декорациях игралась драма, а возможно, и трагедия.

«И, кстати», – подумала Аня, – «из того, что мне подложили эту записку следует, как минимум, еще один вывод: они, очевидно, рассчитывали не только на то, что я буду жива, но еще и на то, что я сумею эту тарабарщину понять, а иначе зачем…»

Аня чувствовала, что мысли начинают плясать, а глаза слипаться. Голова казалась тяжелой, как свинцовый шар. «Все, на сегодня более чем достаточно, – сказала она себе. Пора на боковую». Из последних сил раздевшись, она залезла в постель и тут же уснула.

Ночью она проснулась, внезапно поняв, с чем связывался у нее в сознании текст записки.

Аня даже удивилась, как она могла это забыть. Ну конечно, это похоже на то, о чем повествуется в рассказе Эдгара По «Золотой жук», который она прочла, когда ей было лет тринадцать. Там фигурировала записка, составленная пиратом Киддом. Она была зашифрована, но герой рассказа по фамилии Легран довольно легко «расщелкал» этот шифр. По его мнению, шифр был весьма незатейливым, из числа простейших. Но Ане он показался совсем не простым, и она открыв рот следила за тем, как Легран шаг за шагом расшифровывал текст. И вот записка, которую ей подложили, чем-то очень напоминала ту – из рассказа. Но, главное, эта ассоциация сработала как триггер – она потянула за собой другую, совсем недавнюю. Архив! Уж очень было на то похоже.

Она встала с постели и, включив свет, взяла со стола записку, после чего уселась с ней в кресло. Еще раз увидев текст, она окончательно утвердилась в своей догадке: «F» – это «фонд», а «Р» – наверняка «страницы» – pages! В таком случае – Е значит «опись», а R – «дело» или «папка». Да, почти наверняка. То есть, кто-то указывает ей, по крайней мере, в первой строчке, на какой-то архив! Но какой архив? Где он? Об этом, по всей вероятности, сообщают буквы слева. Но там не разбери поймешь!

«Хотя стоп!» – сообразила Аня. – «Буквы Е и R говорят о том, что это не по-английски. Но это также и не по-немецки. По-каковски же тогда»? Это понять было невозможно. Можно, конечно, строить предположения, но где гарантия, что они не окажутся ошибочными? Так можно укатить вообще не в ту степь. Ане стало ясно, что придется обратиться за консультацией к дяде Саше. Приняв это решение, она погасила свет и отправилась в постель досыпать.

Дядя Саша, живший в Вормсе, не был Аниным родственником, и слово «дядя» было, в данном случае, просто вежливым обращением к представителю старшего поколения, хотя дяде Саше было всего 55 лет, и он был, по немецким меркам, еще далеко не старым человеком. Но когда они познакомились, Аня была еще совсем юной девчонкой, а отчества в Германии никто не употребляет. Так и оставалось только «дядя Саша».

По образованию он был филологом, и преподавал немецкий, английский и французский. Языки он знал блистательно и умел ясно и доходчиво, но вместе с тем ярко и оригинально объяснить материал, раскрывая перед учеником самую суть. Заниматься у него Ане было очень интересно еще и потому, что он был широко образованным человеком и знал уйму всякой информации едва ли не обо всем, и, кроме того, был очень хорошим рассказчиком. Не последнюю роль играло и то, что у него было превосходное чувство юмора, что делало его интересным собеседником и вообще обаятельным человеком.

Он в свое время очень помог Ане, и не только с английским, и она с тех пор поддерживала с ним отношения. Время от времени, когда она сталкивалась с какой-нибудь особенно сложной проблемой, то обращалась к нему, и еще не было такого, чтобы дядя Саша в чем-то не разобрался. И Аня поняла, что это как раз случай для него.

Пока же ее ждали судебные отчеты инквизиции. Фрау Вайгель была совершенно права: это была такая информация, от которой действительно делалось тошно, и возникало ощущение, что ты падаешь в бездонную пропасть, источающую смрад и ужас. Перед читавшим этот кошмар представала нескончаемая череда безмерной жестокости, человеческой, а, вернее, нечеловеческой, извращенности, злобы и низости. Ничем не сдерживаемое, неограниченное зверство.

Поражала невероятная изобретательность в причинении боли и страданий другому человеку, просто неистощимая фантазия в придумывании всевозможных пыток и казней. Эти отчеты представляли собой настоящую энциклопедию истязаний, среди которых были такие, которые Аня не могла себе даже вообразить. Она никогда бы не подумала, что подобное возможно и не могла понять, как такое вообще могло прийти в голову. Это было глубокое погружение в нечистоты того что мы называем цивилизацией.

Вопреки ожидаемому, то есть, типично немецкой канцелярской мороке, допуск был оформлен всего за два дня, что удивило бы Аню и, наверное, насторожило бы, если бы у нее было время над этим задуматься. Как бы там ни было, Аня решила отложить поездку домой, в Вормс, для встречи с дядей Сашей, а записку пока что оставить в покое, с тем чтобы вернуться к ней позже.

Всю пятницу она знакомилась с отчетами бамбергских судов над ведьмами. В начале она думала, что ограниченность ее познаний в латыни станет главной проблемой и опасалась, что это может ей серьезно помешать. Но на самом деле оказалось, что это как раз не составило большой трудности. Отчеты были скомпонованы по одной и той же единообразной схеме и были похожи друг на друга, что, конечно, существенно облегчало понимание. Главной проблемой стало другое: как выдержать этот поток ужасов? Не раз и не два, чувствуя себя совершенно подавленной всем тем кошмаром, о котором читала, Аня порывалась бросить все к чертям и оставить поиски. Но всякий раз она возражала самой себе: «Неужели потраченное время, физические и духовные силы пойдут коту под хвост? Нет! Раз уж я начала, то надо идти до конца».

Аня чувствовала себя обязанной раскопать все это еще и ради той женщины – своей пра-пра… много раз прабабушки, своей «Пра», как Аня стала ее про себя называть, которую осудили и сожгли на костре. Сожгли по лживому обвинению. Теперь, ознакомившись с судебными отчетами инквизиции, Аня в этом уже не сомневалась. И потом, был еще решающий аргумент – пакет с песком. Он уже никак не позволял ей бросить все и уехать. Так уж она устроена, Аня: чем сильней ей мешают, тем упрямей и упорней она становится.

Поэтому она, образно говоря, взяла себя за шкирку и придавила к стулу, заставив себя читать следующий отчет. «Дело фрау Анны Ханзен», – прочла Аня. – «Тезка». Она открыла папку.

«17 июня: Заключена по подозрению в колдовстве». Просто по подозрению, и этого было вполне достаточно.

Для судов инквизиции принципы римского права были недействительны, тут в силе были особые принципы судопроизводства. Например, вместо привычной презумпции невиновности, тут действовала презумпция виновности. Обвиняемый считался виновным, пока сам не доказывал обратное. А как ты докажешь, что ты не ведьма или колдун?!

Подозрение, сплетня или оговор считались достаточным основанием для обвинения. Чтобы узаконить деятельность инквизиции, любое преступление – убийство, кража и так далее соединялось с ересью. Личность свидетелей не устанавливалась, а их показания, как правило, не доводились до сведения обвиняемого. Ватикан позаботился обо всем: еще в 1254 году папа Иннокентий IV своей буллой гарантировал анонимность свидетелей. Причем против еретиков допускались свидетельства кого угодно, в том числе лиц, чьи показания на прочих судебных процессах не рассматривались. Так, суды инквизиции принимали показания лиц, осужденных за лжесвидетельство, лишенных гражданских прав, малолетних детей и даже отлученных от церкви!

Мало того, если свидетель отказывался от своих показаний, его преследовали за лжесвидетельство, но его показания сохраняли силу! Кроме того, для полноты картины, свидетелям запрещалось давать показания в пользу обвиняемых, адвокаты, как правило, к участию в процессе не допускались, а судьями были сами же инквизиторы. Нетрудно понять, чем завершались подобные «суды»!

Аня читала «Дело фрау Анны Ханзен» дальше.

18 июня: Отказалась признаться. Подвергнута бичеванию.

20 июня: Подвергнута пытке тисками для больших пальцев. Призналась.

Ну, еще бы! Выдержать такую пытку мало кто может. Тут признаешься в чем угодно: в том, что ты оборотень и ешь маленьких детей, что вызываешь бурю, засуху, неурожай, и так далее. Причем, так называемая «предварительная пытка» чаще всего даже не упоминалась в отчетах, так как пыткой вообще не считалась, и несчастная, доведенная истязаниями до самооговора, считалась «признавшейся добровольно».

Теоретически, пытки допускались лишь в крайнем случае, но на деле использовались постоянно. Хотя, по закону, пытка не могла быть повторена, в реальности это совершенно игнорировалось. Так, распространенной практикой было проведение трех кругов пыток – их называли «сессиями».

В ходе допроса каждый обвиняемый должен был назвать имена «сообщников» или тех, кого он подозревал в ереси. Никакие апелляции не рассматривались. Наконец, вся собственность осужденных конфисковывалась.

«28 июня: Анне Ханзен зачитали ее признания», – продолжала читать Аня.

«30 июня: Добровольно подтвердила свои признания». Приговорена к смерти.

«4 июля: Оповещена о дате казни».

«7 июля: Обезглавлена и сожжена».

Скорость бамбергских судов была впечатляющей даже для того времени. Это был настоящий конвейер. Самый тяжелый период начался в 1609 году, когда князем-епископом стал фон Аусхазен – одиозная фигура, один из самых ретивых охотников на ведьм, который за время своего правления с 1609 по 1622 год сжег более 300 человек. Самым страшным был 1617, когда было сожжено 102 «ведьмы».

Однако «подвиги» Аусхазена совершенно бледнеют при сравнении с итогами деятельности его преемника – Готфрида-Иоганна-Георга Фукса фон Дорнхайма, прозванного «Ведьмовским епископом» – он спалил не менее 600 человек, причем он не считался даже с императором!

Люди разбегались из Бамберга кто куда. Многие бежали либо в близлежащую Богемию, либо в Регенсбург – ко двору императора. А те, кто мог себе это позволить, даже в Рим. И именно в это время погибла та, кого Аня искала – ее далекая прародительница, ее «Пра».

Она отложила «Дело Анны Ханзен» в стопку уже просмотренных, устало прикрыла глаза и откинулсь на спинку стула. «Еще один, последний судебный отчет, и на сегодня хватит», – решила Аня и горько усмехнулась: «На сегодня, говорите. Ох»… Она чувствовала, что этого ей хватит на всю оставшуюся жизнь.

Открыв глаза, она взяла следующую папку. Когда она ее раскрыла, взгляд сразу выхватил имя: Агнесса. Аня почувствовала, как ее словно ударило током, сердце гулко застучало. «Агнесса»… Но ведь именно так звали женщину, о которой говорил Серж, когда они с ним в Шамборе сидели в машине под проливным дождем. Аня помнила это так, будто это было вчера. Серж тогда сказал Ане, что она очень похожа на некую Агнессу, которая жила в Бамберге и которая, по его словам, «умерла, погибла»; и добавил: « очень давно». Неужели…

– «Я на нее похожа», – подумала Аня. – «Так может, это значит, что мы в родстве? И та женщина, о которой говорил Серж, это и есть ее «Пра»?

Такое сходство через поколения случается, Аня это знала. Так кто эта Агнесса Штробль? Ее «Пра», или же их не связывют никакие родственные отношения?

Логика и здравый смысл подсказывали, что вероятнее второе, и вряд ли это ее «Пра»: слишком уж быстро она ее нашла. «Такие скорые находки в архивах маловероятны, – размышляла Аня. – Но ведь не исключены»! Так что же? Это «пустышка»? Ложный след? Или..? Интуиция молчала. Но было что-то еще, что не говорило «нет». Это «что-то» зашевелилось где-то глубоко-глубоко в душе, и она не могла его точно назвать. Может быть, это было именно то, что называют «голосом крови»?

И вдруг она вспомнила слова бабушки, когда та, незадолго до своей смерти, рассказывала двенадцатилетней Ане семейное предание. Бабушка сказала, что имя сожженной было утеряно, так как рассказ этот всегда передавался в семье из уст в уста и никогда не записывался. Но известно, что имя было не немецким, а латинским и, как выразилась бабушка, «с каким-то смыслом». «Это было «говорящее имя», – добавила она.

«Агнесса! Ведь это имя латинского происхождения», – подумала Аня, – «и оно действительно „говорящее“! „Agnessa“ по-латыни значит „агница“, „овечка“. Невинное создание, приносимое в жертву. Да, это имя со смыслом». Аню охватило волнение. Что это? Пустой номер или еще одно указание на «Пра»? Последнее ничем не подтверждалось, все это вполне могло быть совпадением. Факты не говорили ничего определенного – сведений было слишком мало. Интуиция продолжала молчать. Но угнездившееся в глубине души «что-то» оставляло надежду.

Обратившись к лежащему перед ней документу, Аня прочла: «Инквизиционное дознание по делу фрау Агнессы Штробль, супруги бургомистра, обвиняемой в колдовстве и малефиции⁷».

«Супруги бургомистра, вот как»! – раздумывала Аня. «Городской патрициат. Может ли эта женщина быть моей „Пра“? Ведь в семье всегда говорили, что наши предки в Бамберге были ремесленниками. Правда, теперь уже я точно знаю, что они были купцами, и лишь много позже обеднели и занялись ремеслом. Но все же – бургомистр! Это очень круто. Значит, что? Тупиковая линия»?

Но оставались сомнения. История про ремесленников, указывающая на принадлежность к «трудящимся», должно быть, была придумана в советские времена, от греха подальше. На самом же деле ее предки в Бамберге, вероятно, принадлежали к высшим слоям общества. Аня верила, да, наконец, просто чувствовала, что это так. Чувствовала и надеялась это подтвердить.

«Это только начало». – сказала она себе. «Здесь еще очень много вопросов».

Она вновь обратилась к тексту.

«19 августа 1609: фрау Агнесса Штробль заключена по подозрению в ереси, колдовстве и малефиции».

Дальше пошел уже привычный кошмар. Но Аня почти сразу, едва ли не с первых строк, почувствовала, что тут присутствует нечто неординарное: такое, что придает этому делу исключительный характер.