Коридор

Наконец учитель музыки поднял руку в знак остановки и ученик непочтительно швырнул свою ношу на землю. За много километров от ближайшей дозы, без денег и сил, чтобы их украсть, он повалился на колючую холодную траву и тихо заскулил от жалости к себе и омерзительных ощущений в теле. Старый лис не оставил ему путей к отступлению, и отомстить Тору может лишь обделавшись, как трехлетний младенец.

Мастер дал ему время передохнуть и сам раскрыл футляр. Неторопливо извлек тайко, бати, маленький складной стул и циновку. Сосредоточенно расстелив ее, он скрестил ноги и наслаждался окружающей гармонией, не обращая внимания на муки подопечного. Выждав какое-то время, велел Тору сесть на стул.

Тот не отреагировал. Он едва осознавал происходящее.

Атсуши повторил приказ.

Парень взбесился: вскочил и принялся угрожать расправой, но старик оставался безразличен, как укрытая облачным одеялом Фудзияма.

Прокричавшись как следует и еще раз вывернув наизнанку желудок, Тору успокоился. Осталась только мелкая дрожь по телу. Он сел на стул и долго привыкал к этому положению, словно в нем было что-то новое и противоестественное.

– Играй, – велел Атсуши, указав взглядом на инструмент.

Тору накрыла новая волна бешенства. Он схватил бати и принялся что есть сил лупить ими по тайко. Тишина, что наполняла утро, впитала его боль, обиду и страх. Он колотил без малейших намеков на ритм. Это был хаотический набор гулких звуков, симфония агонии.

Атсуши молча слушал душу Тору, отпечаток которой транслировал тайко. Эта душа металась в отчаянии. Остатки сомнений мастера в правильности своего поступка растворились в утреннем тумане. Перед ним был заблудившийся странник, ступивший на тропу, ведущую в лапы злого духа. Сердце учителя сжалось от боли, но он не позволил эмоциям взять верх.

Вскоре Тору выдохся, швырнул бати в кусты, лег на траву и заплакал.

Тогда Атсуши молча подобрал палочки, собрал стул, уложил их вместе с тайко в футляр и взвалил на свою старую спину.

– Идем, – сказал он Тору.

– Оставь меня тут, я не могу идти, просто дай мне подохнуть.

Атсуши отвесил юнцу звонкую оплеуху и повторил:

– Идем.

У Тору уже не осталось сил для ответа и он покорно поплелся вслед за учителем музыки. Они вернулись к платформе, пересекли ее и направились в сторону деревни.

По пути Тору не раз спотыкался и падал на колени. Ему ужасно хотелось припасть к земле, слиться с ней, будто она была способна забрать все страдания, но вид медленно удаляющейся спины учителя, сгорбленной под тяжестью футляра с тайко, заставлял его каждый раз скрипеть зубами, подниматься и продолжать путь.

А природе, конечно, не было дела до его страданий. По обеим сторонам от тропинки расстелились золотистые рисовые татами, плыли по небу гигантские горы белоснежной ваты, птицы гомонили о чем-то – жизнь текла своим чередом.

Внезапно перед Тору возникла фигура в узорчатой хламиде с раскинутыми в стороны руками. Всего лишь пугало. Вскоре оно осталось позади, но тревожное ощущение, что нарисованные лица провожают его взором, не покидало Тору еще долгое время. Дважды он оборачивался, смутно опасаясь, что оно сократило дистанцию, но этого, естественно, не случилось.

На границе между полями и деревней Атсуши остановился и аккуратно снял футляр со спины.

– Мы идем в дом моего учителя. Будь почтителен.

Как бы сильно ни страдал Тору, услышанное его изумило. Из передач про историю и путешествия, которые так любила мать, он знал, что среди его народа немало долгожителей, но до сих пор Атсуши был самым старым из известных ему людей и казался настоящим гостем из прошлого, почти как доисторическое ископаемое. Сколько же лет его учителю? Парень кивнул в знак согласия и они двинусь дальше. Старик еле брел под тяжестью футляра с инструментом, но обессиленный Тору и с пустыми руками едва за ним поспевал.

У входа в один из домов на лавочке сидели три фигуры. Они уставились немигающими глазами в три разные точки в пространстве. Тору на всякий случай поклонился, но они даже не шелохнулись. Ему вновь стало не по себе. Ощущение тревоги, не покидавшее его после встречи с пугалом, переросло в страх.

Он шел по единственной улице, опустив голову в перманентном поклоне жителям деревни, но все-таки ему нужно было время от времени поднимать взгляд, чтобы не потерять из виду Атсуши. Так он увидел вместо раскачивающегося слегка из стороны в сторону ящика на спине учителя другую фигуру.

Она, судя по одежде, принадлежала босоногой пожилой крестьянке в традиционной конической шляпе. Женщина стояла, опершись о пустую телегу, которую должна была куда-то катить, но почему-то не двигалась с места и была столь же недвижна, как и трое на скамейке в начале деревни. Тору захотелось спросить Атсуши, что случилось с этими людьми и почему они не двигаются, но тот был далеко. Нарушать покой деревни криками он побоялся. Держась на почтительном расстоянии, он обошел женщину, косо глянул на нее исподлобья, а там вместо живой крестьянки была тряпичная кукла в человеческий рост. Заковылял в два раза быстрее. «Вот это приход, – изумился Тору, – дозы сто лет не было, а глюки пришли, да еще какие!» Тряпичные жители были повсюду. Кто-то удил рыбу в крошечной речушке, кто-то замер возле загона с живыми пищащими цыплятами.

Тору припустил по улице, не разбирая дороги. Сквозь слезы, пот и сопли он едва мог разобрать дорогу, к тому же ему мерещилось, что фигуры за ним следят. Быть может, злой дух заколдовал их когда-то и они ищут новый сосуд для жизни? Его тело вряд ли могло стать подарком для любой души, но букет озноба, рвоты, поноса, насморка и ломоты, возможно, и не остановит лишенных плоти духов.

С Атсуши он едва не столкнулся уже в самом конце поселка. Со страху Тору почудилось, что мастер тоже превратился в тряпичное пугало, но тот, заслышав звуки его суетных шагов, жестом велел успокоиться.

– Учитель, скажите, кто эти куклы? Есть ли тут вообще живые люди?

Атсуши со вздохом опустился на маленькую деревянную скамейку возле дома, вытер пот и, немного отдышавшись, наконец произнес:

– Это нинге. Когда-то давно в этой деревне жило много людей. Они выращивали рис и честно трудились. Но их дети не захотели продолжать дело отцов. Их интересовали только машины и электронная техника и они уезжали в город в поисках другой жизни. Скоро в деревне остались одни старики, но и их век постепенно подошел к концу. Один за другим они уходили, чтобы воссоединиться с духами предков, и тогда мой учитель Морихэй сделал нинге. Сперва своей жены, затем брата. Потом, когда умер его друг, он снова сделал нинге и одел в одежду друга. Постепенно в деревне оставалось все меньше людей и все больше кукол.

– Я уж было подумал, что они живые. Со вчера ничего не употреблял, а глюки такие… Мне казалось, они наблюдают за мной.

– Тебе не казалось.

– Что это значит? Они всего лишь куклы, мастер.

– Морихэй делает их не просто так. В каждой нинге поселяется дух того, чью одежду она носит. Поэтому Морихэй живет тут. Он стережет их.

– А мы тут что забыли? – проворчал Тору, – или вы считаете, что мои дни сочтены и пора сделать еще одну куклу, одеть ее в мою одежду?

Атсуши пропустил его дерзость мимо ушей: выглядел парень неважно.

– Тут хороший воздух и нет твоей отравы, – сухо ответил он и добавил немного погодя: – Нинге не позволят тебе сбежать.

Эти слова вызвали у Тору истерический смешок. Он попытался отыскать в глазах учителя признаки розыгрыша, но лицо Атсуши осталось непроницаемым.

– Не забудь разуться, он пожилой человек и с трудом может следить за домом. Молчи, пока я не скажу. Я не успел предупредить его о нашем приезде. В его возрасте ни к чему потрясения. Для него ты будешь просто болен. Одержим духами. Ясно?

– Да, сенсей, – пробубнил Тору.

Атсуши замер на пороге, сделал несколько глубоких вдохов, дважды постучал в ветхую деревянную дверь и стал ждать.

Прошло несколько минут и он стал беспокоиться, но вот внутри дома раздался тихий шорох и на пороге появился невообразимо древний сморщенный старик, похожий на мумию древнего египтянина из передачи National Geographic. Он почти ослеп и, стоя вплотную к Атсуши, долго всматривался, мучительно силясь опознать его лицо, но наконец справился и просиял от удовольствия:

– О! Атсуши-сан пожаловал! Какая радость! Проходи, проходи! А я уж думал, что духи заберут меня раньше, чем я вновь смогу тебя увидеть, – прошамкал он беззубым ртом.

Атсуши трясло от волнения не меньше, чем Тору от ломки.

– Мастер, я пришел не один. Со мной мой ученик. Он болен и ему нужна помощь. Подойди, – велел он Тору и тот несмело приблизился к Морихэю.

Мутные зрачки старца рентгеном просканировали лицо юноши.

– Очень плохая болезнь. Очень злые духи… – проговорил он с тяжелым вздохом, сразу посерьезнев. – Эх, если б был хоть на десять лет моложе… – он взгрустнул, но тут же продолжил уже бодрее: – Заходите, чего стоите, вы, верно, долго добирались!

– Теперь до станции ходят быстрые поезда, учитель, несколько часов и мы тут, – пояснил Атсуши, снимая обувь на пороге. – Возьми тайко, – указал он Тору.

– Вот как? – удивился Морихэй. – Вот времена настали…

Оба старика замолчали. Оба они не решались произнести это вслух, но каждый был расстроен тем, что их встречи слишком редки, особенно если принять в расчет, что любая может стать последней. Что толку сотрясать воздух утверждением очевидного…

Тору с трудом протиснулся в узкий проем вместе с громоздким футляром и его содержимым, но только успел разуться, как почувствовал спазмы в желудке и неотвратимо надвигающийся понос.

– Морихэй-сама, – взмолился он жалобно, – а где у вас туалет?

Тот в ответ рассмеялся клокочущим смехом, довольный почтительным обращением юноши:

– Кругом туалет. Везде туалет, – сказал он и направился вглубь дома.

Тору вылетел из прихожей, словно только что окунулся с головой в фурако и мечтал нырнуть в снежный сугроб, чтобы облегчить жар. Он бежал на ходу расстегивая штаны и лишь секунда отделила его от позора. Оказавшись на крошечном островке блаженства, он погонял по извилинам мысль о том, что, в сущности, для кайфа не нужны наркотики, но, придя в себя, заметил нависшую над ним тень в форме человеческой фигуры. Он вскочил, не успев подтереться, и покраснел так густо, будто его в самом деле сварили в большом котле.

Перед ним стоял, опершись на молоденькое деревцо, еще один безмолвный обитатель деревни. Его лицо было вроде бы пресным: просто круглая голова с пришитым сверху в качестве имитации волос ворсом от щетки, две пуговицы символизировали глаза, прямая вышитая черной ниткой линия изображала рот. Сама фигура была одета в линялые синие брюки и красную клетчатую рубаху, на ногах лимонного цвета резиновые сапоги. Немного поодаль валялась коническая шляпа, вероятно, ее унесло ветром. Но почему тогда устояла сама фигура, набитая соломой?

Тору отошёл в сторонку и подтерся опавшими листьями. Он старался при этом не обращать внимание на нинге, но все равно ощущал взгляд на спине. Его взбесила собственная впечатлительность и он чуть не растерзал молчаливую куклу, прислоненную к дереву. Однако сдержался и, пнув подвернувшийся под ногу корень, поднял с земли шляпу. Повертел ее руках и поборол очередное искушение надеть и уйти в дом Морихэя. Затем поборол и желание швырнуть ее подальше в лес. И только потом подошел к нинге и одел шляпу поверх торчащего из тряпичной головы жёсткого ежика.

На миг ему показалось, что ломота в теле отступила. Этот миг длился не больше двух секунд, и он решил, что эта временная передышка – следствие опорожнения кишечника, и поспешил к дому Морихэя.

Дом мастера, ещё более старого, чем Атсуши, был образцом скромности: всего одна комната, деревянная лавка, стеллаж из бамбуковых стволов. Пол выскоблен и покрыт деревянными досками. В центре минки очаг – участок пола, засыпанный песком, на котором были аккуратно сложены дрова и горел огонь.

Атсуши и Морихэй сидели на футонах перед низким столиком и пили чай, повернув к огню спины. Тору осторожно приблизился к ним и поклонился.

Морихэй внимательно еще раз осмотрел его, словно забыв о том, что парня не было всего минут десять и, удовлетворенный, кивнул на свободное место рядом с Атсуши. Тору сел и принялся слушать. Речь шла как раз о нем.

– Сэнсэй, Тору захвачен злым духом. Я привел его к Вам потому, что никто кроме Вас не сможет помочь ему очиститься.

Морихэй крякнул от досады.

– Мне уже лет триста! – прошамкал он беззубым ртом. – Ты возлагаешь последнюю надежду парня на трухлявый пень? Разве этому я учил тебя?

– Нет, мастер, но…

– Не перебивай, сопляк, – приласкал Морихэй Атсуши.

Тору, не выдержав, хохотнул, хоть чувствовал себя все еще скверно.

– Ты сам взял опеку над этим юношей и сам исцелишь его, – продолжил Морихэй, – но я всё ещё твой учитель и, пока бьется мое сердце, буду помогать тебе. Ты правильно сделал, что привел его сюда. Тут хорошая земля. Много добрых духов. Они тоже помогут. Нужно время, которого совсем нет у меня, но ещё достаточно у тебя. Я стар и моих сил не хватит, чтобы удержать его тут, но ты должен занять его, не позволять думать о демоне, что поселился внутри него. Ты знаешь, что будешь делать?

– Тайко, – серьезно и с достоинством произнес Атсуши.

– Очень хорошо, – зажмурился Морихэй то ли от тепла, подаренного очагом, то ли от каких-то воспоминаний.

Остаток дня до захода солнца они провели за беседами о минувших днях. Тору в беседе участия не принимал, но его это не огорчало. Он то и дело бегал в лес, едва уловив сигнал желудка. Нинге больше не пугали его, и он решил, что принят ими. Однако, когда солнце скрылось и он в очередной раз собрался в лес, Морихэй остановил его.

– Вы желаете, чтобы я сделал это прямо тут, сама? – Тору сотрясал озноб, и он готов был смять любое препятствие на пути к облегчению.

Атсуши в ярости начал шарить выпученными глазами по сторонам в поисках подходящего инструмента для укрощения нахала, но Морихэй успокоил его.

– Не беспокойся, Атсуши-сан, в мальчике говорят злые духи, он вовсе не хотел меня оскорбить.

– За углом есть сарайчик, тебе туда. Не стоит ночью ходить в лес, – обратился он к Тору.

Тот, не поблагодарив, умчался в заданном направлении, на ходу кипя от ярости, что Морихэй не сообщил ему о туалете сразу. Раздавшийся ему в спину смех обоих стариков только подстегнул его злость.

За домом и в самом деле был крошечный сарай. Отворив дверь, Тору обнаружил пустоту. Лунный свет падал на голый пол сквозь отверстия в стенах под крышей, и в этом бледном свете он с трудом различил ещё более темное пятно. Дырка в полу. Вот и весь туалет. Немногим лучше леса.

Он вернулся в дом изможденным и желания выразить негодование хозяину по поводу туалета уже не испытывал. В конце концов, деду было около ста лет, он и забыть мог.

Когда он, пошатываясь, появился на входе, Морихэй понимающе хмыкнул и кивнул в сторону стеллажа. Там ждали аккуратно свернутые в трубку футон и легкое одеяло. Немного поразмыслив (на самом деле он несколько минут стоял с глупым видом и разглядывал эти предметы, не зная, что с ними делать), Тору постелил футон ближе к выходу на случай, если очередной спазм застанет его посреди ночи. Укладываясь, он озаботился, как бы не обделаться во сне, но спустя десять минут сообразил, что его проблема в другом. Пока он, лёжа на боку, слушал неспешную беседу Атсуши и Морихэя, ему казалось, что сон вот-вот примет его в объятья, но как только дом погрузился в тишину, дремота растаяла, вернув знакомую ломоту в суставах и озноб. Ночь предстояла долгая.

Старики тоже страдали бессонницей, но, конечно, по другой причине. Они, не сговариваясь, несли вахту над свернувшимся в комок Тору. Каждый из них за ночь поспал часа по три, но к рассвету оба были свежи и бодры, насколько это было возможно для их лет.

Тору в этой мистической атмосфере спозаранку почудилось, что они высосали из него молодость и поменялись с ним местами. За всю ночь он забылся на считанное количество минут, и теперь усталость вперемешку с бессильной злобой наполняли его. Когда Атсуши разжег очаг и поставил кипятиться воду для чая, он все ещё лежал, упрямо надеясь уснуть, но первый утренний позыв выгнал его из постели.

Он резко вскочил, простонал от боли в конечностях и замер на пороге. Быстро оценил расстояние до туалета и леса. Лес показался ближе, и он кинулся к насиженному за вчерашний день месту. Закончив свои дела, кивнул нинге в конической шляпе, как старому знакомому. На долю секунды ему почудилось, будто нить, обозначающая рот, изогнулась в улыбке, но доверять своему зрению он не рискнул.

День Тору провел во дворе перед домом в простых заботах. Толку от него было мало, но Атсуши и не ждал, что городской мальчишка с первого раза научится добротно колоть дрова или вязать снопы рисовой соломы. Он даже воду носил с трудом – частенько приходилось ставить ведро на землю и бежать в лес. Однажды не успел и его вырвало рядом с ручьем, где Морихэй брал воду и выращивал в запрудах карпов.

Около полудня они сели обедать. Вид и запах еды вызвали у парня приятные эмоции. Он давно привык к американскому фастфуду, но все блюда были ему знакомы: мисосиру^[3], томаго-яки^[4], и гохан^[5], и натто^[6]. Но ему достался только рис. Управляться с палочками было нелегко, хотелось просто перевернуть миску и высыпать еду в рот.

Глядя на его суетливые потуги, Морихэй оторвался от неспешной трапезы и назидательно проговорил:

– Ешь медленно. Пища должна осесть и пустить корни в животе.

Трясущиеся пальцы Тору не желали кормить измученный желудок, но разум победил голод и он сбавил обороты, благодаря чему дело пошло на лад и рисовые зёрнышки уже не так часто падали мимо цели.

После обеда Атсуши отправил его вздремнуть на полчаса. Тору подумал, что эта затея не увенчается успехом, но спорить не стал: снова колоть дрова и таскать воду не хотелось, и стоило уложить голову на футон, как сон свалился на него блаженной свинцовой тяжестью.

Проспал он до следующего утра.

Глава 5

На заре третьего дня у подножия Фудзи Атсуши повел Тору к ручью кормить карпов.

В этот день ощущения Тору по-настоящему изменились: думать о наркотике он еще не перестал, но впервые вспомнил о матери – должно быть, волнуется и наверняка ищет его. Когда он поделился этим наблюдением с Атсуши, тот просветлел: раз Тору в состоянии беспокоиться за других, значит, пошел на поправку.

Физически Тору все еще был очень слаб, из носа текло и тело бил озноб, но количество спринтерских рывков под прикрытие деревьев пошло на спад. Пару раз он даже навестил своего набитого соломой знакомого без повода. Тот оставался в той же позе и с неизменно нейтральной мимикой. Видения с улыбающимся лицом больше парня не беспокоили, и он быстро о них забыл, сделав скидку на состояние своего одурманенного разума.

Через пять дней он нашел покой и умиротворение в кормлении карпов, щебете птиц, журчании ручья и упражнениях с тайко, которые пока еще нельзя было назвать музыкой. Скорее, это был своеобразный метод диагностики.

Сперва он лупил по тайко хаотически. В первый день по округе разносились его боль, истерика, смены настроения. Удары наносились неравномерно, с разной силой, без какого-либо намека на ритм. Затем в беспорядочном стуке проявились признаки успокоения ума. Ему захотелось сыграть что-нибудь осмысленное и на ум пришел какой-то мотив из американского хип-хопа. Получалось плохо, но Тору это не смущало, процесс всецело поглотил его.

Атсуши не вмешивался. Он сидел рядом и ловил сигналы души мальчика, транслируемые через тайко, пока не счел, что первый этап реабилитации благополучно завершен.

Настало время учиться.

Когда Тору посещал начальную школу, Атсуши не приметил в нем задатков музыканта, но похоже, заблуждался. Быть может, удели он тогда ему больше времени и усилий, Тору, вместо того чтобы околачивать подворотни, украсил бы своим портретом стену в его комнате… Он все еще не был уверен, насколько велики его возможности, но, вслушиваясь в старательные попытки воспроизвести какой-то незнакомый ритм, понял, что способности, а, главное, характер в нем определенно есть.

На закате седьмого дня их пребывания в гостях у Морихэя Атсуши мягко перехватил бати у окончательно успокоившегося ученика и принялся отбивать медленный и размеренный ритм. Тору на первых порах он показался скучным, недоставало динамики, но скоро этот монотонный бой принес ему умиротворение и ввел в состояние, подобное трансу.

Когда Атсуши вернул ему бати и предложил повторить, он стряхнул оцепенение и нанес первый удар.

– Слишком быстро, – остановил его учитель. – Не спеши. Пусть удары будут подобны всплескам волн в спокойной реке. Они редки, но основательны. Эта композиция называется «Проводы солнца». Попробуй выразить в ней грусть по уходящему на покой светилу.

Легко сказать. Тору пыжился как мог, но его огромное желание угодить мастеру только вредило процессу, а когда на звуки тайко вышел из дома Морихэй, он окончательно смутился и положил бати.

Атсуши уже решил собираться отходить ко сну, но Морихэй попросил сыграть для него.

У Тору от волнения перехватило дыхание: наконец он услышит музыку в исполнении творца творцов! Ему еще не доводилось видеть мастера таким раньше, казалось, он сбросил лет тридцать, хотя на самом деле всего лишь оголился по пояс, обнажив сухой жилистый торс.

Звуки ударов разнеслись далеко по округе и, наверное, долетали до корней Фудзи, а, может, и на вершине.

Начал Атсуши с «Проводов солнца», но потом переключился на более живой ритм, а через полчаса его руки мелькали над тайко, как крылья мотылька.

Новый ритм настолько захватил Тору, что он даже стал украдкой приплясывать, словно был в клубе. Глядя на него, Морихэй зашелся кашляющим стариковским смехом.

Затем Атсуши стал сбавлять обороты и под конец удары раздавались не чаще, чем стук сердца кита.

Тору вовсю зевал и тер слипающиеся веки. Морихэй почтительно поклонился Атсуши, и тот зарделся, как юный школьник от похвалы молодой учительницы.

– Атсуши-сама, я хочу играть так же, как вы! Это было потрясающе! – устало восхитился Тору.

Старый мастер справился с собой и похвалу юноши принял степенно и достойно, но Тору чувствовал, что он польщен.

– Завтра продолжим, – ответил он. – У меня было много лет, чтобы познать это искусство, а тебе стоит поспешить, чтобы порадовать своего сенсея.